Формирование глобальных всепроникающих информационно­

коммуникационных систем и растущая зависимость от них государств и других

социально-территориальных образований выдвигает на первый план отношение

«центр-периферия». Это соотношение перестает быть постоянным и, тем более, территориально фиксированным, оно становится функцией от периодически меняющегося веса глобальных и местных игроков на мировой арене. Соотношения типа «город-деревня», «община и общество» и т.д. не соответствуют интегрированному пространству жизни - сегодня всякая социальная общность имеет глокальный характер. Поэтому, в частности, соотношение «центр-периферия» а также такие территориальные общности как село или поселок городского типа как особый тип социальной общности приобретает «транзитный» смысл. Сегодня все социальные общности, прямо или опосредовано, реально или виртуально, включены в функционирование глобальной СБТ-системы. Комплексный и подвижный характер процессов территориальной структуры российской периферии требует коррекции исследовательского инструментария. В условиях монетарной экономики их главными конструкторами стали транснациональные корпорации (ТНК), региональные элиты, сетевые магазины и девелоперы. Их меркантилизм ухудшает социально-экологическую ситуацию, как в центре, так и на периферии. Исторически присущая русскому крестьянству трудовая этика замещается потребительской и все более «космополитической» этикой. Антиподом этой этого «вахтового» архетипа личности являются индивиды состоявшиеся, интенсивно и плодотворно работающие в бизнесе, управленческих структурах и некоммерческих организациях. В итоге существующие концепции урбанизации, мобильности и «маргинального человека» должны быть постепенно переосмыслены в ключе «центр-периферия».

Истоки проблемы

Как отмечалось выше, формирование системы материальных, информационных, ресурсных и людских потоков как всеохватывающей системы - качественно новый этап в структурно-функциональной организации мирового сообщества. Складывается новый уровень его сложности: глобальная СБТ-система. Ее внутреннее пространство неоднородно и все время меняется: одни ее зоны становятся драйверами глобальной динамики, другие превращаются в «критические зоны», третьи - просто в природную

или социальную «пустыню». В совокупности эти процессы оказывают тормозящее воздействие на глобальную динамику. Более того, глобальная информационная сеть работает как механизм социальной селекции: меньшинство населения планеты концентрируется в транснациональных бизнес-центрах и управленческих структурах, а большинство отбрасывается в периферийные анклавы социальных и этнических гетто. Такое переформатирование глобального социального пространства - перманентный процесс.

Это означает, что физическое расстояние между отдельными его структурными агентами (городами, предприятиями, человеческими общностями) агентами теряет свое социальное значение, а значение скорости их взаимодействия возрастает. Таким образом, мир становится глобально-локальным (глокальным). Соответственно, меняется и смысл дихотомии «центр-периферия». Социальный и политический смысл некоторой территории теряет свое значение, в то время как значение ее социального и политического веса в расстановке и динамике сил на планете, напротив, возрастает. Соотношение «центр—периферия» перестает быть территориально фиксированным. Другая сторона динамики глобального мира, о которой уже говорилось, это «удвоение» реальности человеческого бытия: теперь человек одновременно живет и действует в материальном и виртуальном мирах. Вследствие развития глобальной информационной системы, территориальный «масштаб» такого агента имеет все меньшее значение. Дистанционное информационное давление может быть не менее значимым, нежели непосредственное воздействие. Названные выше перемены не могут не оказать влияния на теоретико-методологический аппарат социологии и других общественных наук. Ниже эти трансформации будут рассмотрены на примере дихотомии «город-деревня», широко распространенной в западном и российском обществознании.

Теоретико-методологический аппарат

Идеальные модели общности (Gemeinschaft) и общества (Gesellschaft) были предложены Ф. Тённисом [Tonnies, 1940]. Но в реальности город и деревня всегда находились в постоянном взаимодействии. «Деревня всегда была тесно связана с городом и никогда не являлась его противоположностью»; «окрестьянивание горожан означало реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания» [Миронов, 1999: 349]. В дореволюционной России эти связь и взаимовлияние осуществлялись самым разным образом - через производственные и торговые отношения, миграционные процессы, формирование посадов вокруг городов, отходничество, матримониальные связи и др. [см. подробнее: Вернадский, 1995; Дружинин, 1905; Дубровский, 1963; Миронов, 1999; Чаянов, 1925; Яницкий, 1915; Яцунский, 1961; Шанин, 1999]. В феврале 1917 г. В.И. Вернадский писал, что государственная политика в аграрном вопросе должна определяться идеей социальной справедливости, государственной устойчивости и экономии, разумного и экономного использования естественных производительных сил и связи российского хозяйства с мировым [Вернадский, 1975: 240].

В данной работе я опирался на экологический подход, разработанный Чикагской школой городской экологии и концепцию «маргинального человека», созданную Р. Парком [Park, 1928, 1952]. Его ключевыми моментами были «экологичность», то есть целостность среды обитания человека, и принцип одновременного пребывания человека в двух и более культурах. Затем, была разработана социально­информационная концепция города и урбанизации [Meier, 1962; Yanitsky, 1970]. Наконец, уже на качественно новом уровне информационный подход был генерализован как теория «информационного общества» [Castells, 1996]. Я опирался также на исследования в области сложных сетевых структур [Keen, 2008; Policy Networks, 1991; Яницкий, 2016], а также на собственные эмпирические исследования и теоретические разработки по социальным движениям в РФ и за рубежом. В ходе разработки международных и национальных исследовательских проектов особое внимание было уделено сетевым структурам общественной мобилизации [Cities of Europe..., 2012]. В ходе этих исследований эвриститчески плодотворным оказалось социологическое переосмысление таких естественнонаучных понятий, как «окружающая среда», ее «несущая способность», «метаболизм» и др. [Яницкий, 2013].

Наконец, огромный социологический материал заключен в художественной литературе и публицистике XIX-XX вв., которые давали образцы междисциплинарного подхода. В произведениях Н.В. Гоголя, А.И. Герцена, Н.С. Лескова, Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского была культурно и психологически артикулирована проблема «центр-периферия» и их множественные связи. Не случайно в работах по социальной истории государства российского встречаются ссылки на произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.С. Лескова, Н.Г. Чернышевского, Г. Успенского. В 1960­х гг. не меньшее влияние на культурную жизнь советского общества оказали произведения В. Астафьева, Ф. Абрамова, В. Белова, В. Распутина, и других российских «деревенщиков». В 1960-1980 гг. даже возникла такая отрасль обществознания как социология художественной литературы. И это естественно, так как «исповедальный жанр» художественной литературы близок к методам глубинных интервью и устных историй [см. Thompson, 1978]. Вся публицистика В.А. Гиляровского построена на методе «включенного наблюдения», человеческих документах и устных историях [Гиляровский, 2008]. С другой стороны, наиболее близкой к методам современной социологии была социальная история, отдававшая предпочтение анализу и интерпретации исторических фактов [Блок, 1989]. Повести В. Распутина и В. Астафьева являются образцом социально-психологического анализа проблемы «город-деревня». Неисчерпаемый материал дают также дневники и мемуары самих гуманитариев. Например, интерпретацию отношения «центр-периферия» советского периода можно изучать по мемуарам историка А.Я. Гуревича [Гуревич, 2004] и социолога И.С. Кона [Кон, 2008].

Новый смысл отношения «центр-периферия»

В условиях глобального информационного пространства сельского сообщества как специфического социального института более не существует. Есть большие города (мегаполисы), малые города и тяготеющая к ним близкая и дальняя периферия. Ее называют по-разному: «глубинкой», «человеческими общностями сельского типа» и т.д., но село именно как особый тип социальной общности постепенно исчезает. Этот факт новейшей истории отражен в научной литературе и институциональных системах: исследовательские подразделения с таким названием и тематикой практически исчезли, курсов по социологии села осталось очень мало, исследовательских комитетов по «социологии села» в РОСе и СоПСо нет, как практически нет и публикаций по социологии села в ведущих международных социологических журналах. «Страна подключается к глобальной экономике через систему городских центров, урбанизм превращается в образ жизни человечества в эпоху глобализации» [Глазычев, 2003]. Хотя глобализация оставляет территорию нации-государства практически неприкосновенной, она оказывает глубокое воздействие на его институциональную «упаковку». А глобальные города выступают стратегическими центрами управления глобальной экономикой, под воздействием которой идет постепенный процесс денационализации национального суверенитета. Локализация глобальных процессов требует пересмотра многих методов и концепций социальных наук [Sassen, 2000: 372­373, 385]. Я бы добавил: управления не только экономикой, но и поведением масс.

На первый взгляд, главная причина здесь одна: огромный поток людей, товаров, информации грозит разрушением сложившегося социального порядка, что и происходит на наших глазах в Европе. В действительности причин значительно больше.

Первая - все социальные образования сегодня включены в функционирование сверхсложной СБТ-системы, которая простирается от космоса до недр земли. СБТ- система интегрирована всеобъемлющей информационной сетью, ставшей к

настоящему времени самостоятельным социальным институтом, поэтому ее другое название - киберпространство. Всякое национальное государство или местное сообщество включено в функционирование этого пространства и вынуждено подчиняться его правилам.

Вторая - это всеобщая монетизация экономики. Соответственно, рынок теперь все менее разделен на городской и сельский. Натуральное хозяйство сохраняется только для собственных нужд (или на случай критической ситуации), или же является формой перемены труда, все остальное продается и покупается. Современный труд, как в центре, так и на периферии - это промышленный и информационный труд, конечные продукты которого поступают на рынок или в виде отходов выбрасываются в одну из сред земли, которая также работает как планетарный метаболический механизм. Да, между трудом городским и сельскохозяйственным есть разница, но она обусловлена только специфическими природными или технологическими условиями труда.

Третья - современные наука и технологии, обслуживающие сельское хозяйство, также формируются или конструируются в глобальных и региональных центрах, независимо от их локации. Четвертая - само сельскохозяйственное производство, как, например, птицефабрика, ориентировано на создание какого-то отдельного продукта, и этим оно принципиально отличается от многопрофильного хозяйства прошлого века. Фактически мир поделен между глобальными монополиями производства молока, мяса, зерновых, овощей, фруктов и т.д.

Пятая - воспроизводство сельского населения сегодня происходит в городах, их колледжах, вузах и других учебных заведениях. Дистанционное обучение и переподготовка также производится в специализированных центрах, расположенных в городах или их пригородах. Шестая - население периферии, работая или обучаясь в городах, осваивает и переносит в сельские поселения черты городского уклада жизни. Сегодня собственно «традиционно-сельского» уклада практически не осталось нигде, за исключением труднодоступных по природно-климатическим условиям мест. Седьмая - поэтому возникла целая отрасль научных исследований и практики, сохраняющих для истории специфические черты и формы традиционного сельского уклада. Эта отрасль знания сегодня интегрирована в более общую дисциплину, называемую краеведением или прикладной этнографией. Акад. Д.С. Лихачев говорил, что краеведение - воспитывающая наука. Любовь к родному краю, к своей Малой Родине, знание их истории - это основа, на которой держится духовная культура всего общества.

Социальное планирование территорий

В советское время существовала такая наука как районная планировка. Ее предметом была сеть производственных, торговых, обслуживающих, социально­культурных и иных связей. Она была ориентирована на создание и поддержание территориальной организации общественной жизни. Это одновременно была теория и практика современного градостроительства, с одной стороны связанная с принципами государственного планирования и финансирования, а с другой, с целым комплексом общественных, естественных и технических наук. Существовал и свод обязательных правил и норм, именуемый «Строительными нормами и правилами» (СНиП). Соответственно, существовала связь: государственный план — градостроительное планирование — строительство — обустройство территорий [Опыт районной.., 1934;

Меерович, 2014]. Снова напомню Лихачева: «Градостроителям, как никому, нужны знания в области экологии культуры» [Лихачев, 1982: 23, 24]. Процесс социального планирования территорий, хотя часто и ограничивался ведомственными интересами и существовавшей тогда политикой минимизации потерь от возможного ядерного удара (моногорода), все же развивался.

Теперь же, в условиях монетарной ресурсно-ориентированной экономики, государство централизованно изымает налоговые поступления и затем перераспределяет их по областям и краям по своему усмотрению. В результате растет разрыв между информированностью населения через национальные и глобальные сети, с одной стороны, и недостаточностью регионального рынка труда и межрегиональных транспортных связей, с другой. Развитие крупных производственных мощностей и обеспечивающих их инфраструктур остается приоритетным. Теперь главными организаторами нашей жизни стали крупные корпорации, сетевые магазины и девелоперы. Они руководствуются не интересами территориальных общностей, а, прежде всего, запросами заказчика и собственной выгодой.

Долгое время развитие технологий и форм социальной жизни непосредственно зависело от их все углубляющейся специализации. Однако сегодня возник противоположный тренд, обусловленный появлением «гибридных» отраслей знания. С другой стороны, рост народонаселения планеты и общий процесс «уплотнения» общественной жизни вследствие формирования глобального информационного пространства снова возродил интерес к проблемам территориальной организации жизни, возросла потребность в многопрофильных специалистах. Но глубокая специализация вкупе с воздействием монетарной экономики практически элиминировала целый слой людей, который в течение многих столетий воспроизводился именно в селе как форме общественного устройства. Я имею в виду такие важнейшие качества жителя «села» как универсальность трудовых навыков, инициативность, неприхотливость, терпение, способность адаптироваться к критическим обстоятельствам. Как это уже было не раз в российской истории, эти качества были присущи, прежде всего, трудящемуся классу. Сегодня же экономика ориентирована, прежде всего, на производство потребителей. В результате те, кто еще сохранил навыки «бывалых людей», теряют их, работая в частных охранных предприятиях или перебиваясь случайными заработками.

Продолжающийся распад сельского социального порядка (но не крупных агрокомплексов!) приобретает сегодня самые разные формы. Как пригородные, так и отдаленные сельские поселения стали прибежищем асоциальных элементов и преступных группировок, которые чаще всего активны вдоль государственных дорог, по которым движется непрерывный поток грузов. Идет уничтожение природы вокруг заброшенных сельских поселений «теневым бизнесом» или своими же сельскими маргиналами, выживающими за счет браконьерства. Или же природа уничтожается местными жителями, поджигающими прошлогоднюю траву для последующего выпаса скота. Происходит процесс архаизации сельской жизни, причем он идет параллельно с информатизацией жизни массового человека, освобождающей его от необходимости принимать решения.

Центр и периферия в российской социологии и масс-медиа

Начиная с середины 1920-х гг., социология села и крестьянского уклада жизни была одной из центральных тем в обществознании России. Две проблемы были для него ключевыми: взаимодействие города и деревни и формирование колхозно­кооперативной собственности и нового жизненного уклада села. Подавляющее большинство работ по экономике и социологии села в СССР было написано в период 1925-1999 гг. [см., например, Рывкина, 1979].

Сегодня масс-медиа создают ложный эффект легкой доступности любых благ и, тем самым, навязывают его потребительские стандарты бедным слоям и, прежде всего, сельской молодежи. Медиа создают у них иллюзию жизни в едином - глобальном - потоке жизни, тем самым, вырывая их из привычной местной среды и ритма жизни. Этот виртуальный феномен стимулирует миграционные потоки из глубинки в мегаполисы, население которых стареет и не стремится заниматься неквалифицированным трудом. В административном делении РФ есть понятие «сельское поселение», однако оно базируется на принципе общей территории, что является административно-правовым, а не социологическим системообразующим признаком. Кроме того, в муниципальном праве РФ [Пешин, 2008] факт существования человека в двух мирах - материальном и виртуальном - еще не нашел отражения.

Причиной названных выше негативных процессов в сельской периферии является фактическое исключение реальной картины ее жизни из политической повестки и масс- медиа, что, в свою очередь, отражает интересы российского рынка. В структуре политической власти РФ сегодня уже нет крестьянских партий и, тем более, общественных движений за права сельского населения, парламентские и публичные слушания по этому вопросу проводятся редко. В сетке федерального ТВ и радиовещания нет передач, специально ориентированных на село (типа «Сельский час», «Вести с полей» и др.). Некогда популярные журналы типа «Крестьянка», «Сельская молодежь» и «Сельская новь» давно прекратили свое существование. Скрининг ведущих газет «Коммерсант», «Ведомости» показал, что крестьянский вопрос в них обсуждается редко, напротив, вопросы о цене тех или иных земельных участков или рейтинги российских миллиардеров постоянно. Это положение отражает ситуацию на современно «рынке идей» и, в частности, на рынке потребительских товаров, который на 70-80% занят импортом, а в продовольственном сегменте этот процент еще выше. В публичных дискуссиях по поводу импортозамещения в сфере лекарственных препаратов специфика их назначения, доставки и цены в сельской местности также не акцентирована. А прошедшая централизация ее медицинского обслуживания лишь обострила эти проблемы.

Сегодня федеральные масс-медиа РФ сосредоточены в руках нескольких мощных государственных или частных компаний. В этом случае поток информации, поступающей на экраны ТВ-каналов, как и во всем мире, управляется при помощи всего двух «ключей»: перепрограммирования этого потока или его перенаправления [Arsenault and Castells, 2008]. Медиа концентрируют внимание потребителя только на «горячих новостях», но не на освещении повседневной жизни российской глубинки, если там ничего экстраординарного не происходит. И тем более - не на анализе долговременных экономических и социальных трендов. Жаркие публичные дискуссии, которые развернулись в 2016-2017 гг. на нескольких ТВ-каналах, в основном были посвящены вопросам внешней политики и почти никогда не касались вопросов социальной политики в отношении проблем сельской периферии. Все, что их жители узнавали на личном опыте - это сокращение числа образовательных учреждений, поликлиник больниц и т.д. под флагом «оптимизации». Сходы жителей и, тем более, решения, принимаемые по их результатам местной администрацией, - чрезвычайно редкое в российской глубинке явление.

У отмеченных выше негативных фактов есть и оборотная сторона: избыточная централизация управленческих структур и процессов. Если муниципальная власть фактически отвечает только перед губернским начальством, то у нее нет мотивации, чтобы заботиться о жизни в поселениях данного типа. А само местное сообщество часто существует только формально: в форме сельского схода для одобрения какого-то решения, спущенного сверху. Власть крупнейших мегаполисов РФ вдохновлена возможностями сплошной информатизации, когда «умный город», «умные дома» и т.д.

освободят горожанина от необходимости принимать решения в ситуации постоянно меняющихся условий жизни. Но, как и всякое техническое начинание, оно имеет свою отрицательную сторону. Например, жители некоторых городов Голландии, страны весьма обеспеченной и благополучной, выступили против этого всестороннего технологического отчуждения, предпочтя возвратиться к активности самих жителей в решении текущих и перспективных проблем их городов [Kaika, 2017]. У меня есть два объяснения этой реакции. Первое - в этой стране есть давняя традиция самоорганизации местного населения. Второе - существует разумный предел «освобождения» человека от обязанности принимать самостоятельные решения.

Изменение смысла социального конструирования

Все городские утопии, от Т. Мора и Т. Кампанеллы и до Ш. Фурье и «Зеленого города» советских урбанистов М. Барща и М. Гинзбурга 1929-1931 гг., фактически были образами желаемого будущего. Градостроительные принципы «Зеленого города» были частично реализованы, но это были именно лишь принципы планировки, а не социального обустройства жизни. Тем не менее роль советских архитекторов и градостроителей в разработке социальных норм повседневной жизни города и их практической реализации была чрезвычайно высока, особенно в восстановительный период после окончания Великой отечественной войны 1941-1945 гг. Знание зарубежного опыта восстановления городов и накопленный ранее практический опыт позволили советским архитекторам быть конструкторами социальной жизни.

В конце 1950-начале 1960-х гг. начался новый этап социального конструирования, уже в масштабе огромных территорий страны. Этот период был связан с задачей создания материально-технической базы коммунизма в СССР. Речь идет о «великих стройках коммунизма», то есть, о создании мощных гидроэлектростанций, сети химических предприятий, оросительных каналов, об осушении болот и т.д. Совокупность этих инженерно-строительных мер серьезно изменила весь социальный облик страны, а природному ландшафту был нанесен значительный урон. В этот период роль социальных конструкторов принадлежала уже крупнейшим отраслям индустрии и военно-промышленному комплексу, то есть ведомствам. В городах назревал конфликт государственных и ведомственных интересов. Пожалуй, впервые, в стране возникла сеть «закрытых» городов, быт которых вполне соответствовал нормам «первой фазы коммунизма» («от каждого по способностям, каждому по его труду»). Однако это были города, практически выключенные из жизни остальной части страны. Другим мощным «планировщиком» социальной жизни общества было военное ведомство, требовавшее рассредоточения производств и их работников с целью уменьшения последствий от возможного ядерного удара. Так возникли многие современные моногорода.

Реальной утопией того времени были несколько социально-градостроительных идей, из которых наибольшую известность имел «Новый элемент расселения». Фактически, снова повторялся замысел 1920-х гг. о создании «образца» социалистического города. Наконец, апофеозом социального конструктивизма советской эпохи была идея создания «образцового коммунистического города», но дальше нескольких проектных предложений дело не двинулось. Несмотря на явную утопичность подавляющего большинства подобных проектов, они имели несколько положительных результатов. Первый - это была сфера творческого соревнования и борьбы идей. Второй - это публичные дискуссии, в которые была вовлечена российская интеллигенция, государственные деятели и молодежь. Наиболее известной из них была «Дискуссия о социалистическом городе» 1929-1931 гг. Третий - это стимулирование мысли о будущем, столь необходимой в быстро развивающемся обществе.

В постперестроечное время, то есть с начала 1990-х гг., практическим организатором всей территориальной жизни стал рынок. Вместо планирования и прогнозирования началась борьба крупных игроков за владение наиболее социально и экологически-привлекательными территориями. Академия строительства и архитектуры была упразднена, как и крупнейшие государственные проектные организации. Недавняя идея «Большой Москвы» как новой ступени в развитии столичного мегаполиса также не состоялась. Архитекторы и градостроители как представители общегосударственных интересов были вытеснены массой частнопрактикующих девелоперов с этого важнейшего поля конструирования социально-пространственной жизни общества. Соответственно, социология города и урбанизации как научно-прикладные отрасли междисциплинарного знания оказались не нужными. В результате рынок так «спроектировал» социальное пространство нашего общества, что 70-80% его населения (временно или постоянно) сегодня сосредоточено в нескольких крупнейших мегаполисах страны. Это нетерпимо ни с социально-экономической, ни с оборонной точек зрения. Фактически, никакой более или менее последовательной градостроительной политики в РФ сейчас нет.

Политика масс-медиа сегодня оказывает все большее воздействие на отношения «центра» и «периферии» и, соответственно, на социально-градостроительные процессы. Голос социологов города и профессиональных градостроителей слышен только тогда, когда они получают доступ к масс-медиа. Сегодня общественное мнение в отношении градостроительной политики формируется не названными выше профессионалами, а политиками, журналистами, медиа-комментаторами и блогерами. Процесс формирования общественного мнения коммерциализируется, и, значит, подвержен манипуляциям со стороны заинтересованных игроков.

Новый социальный тип маргинального человека

Концепцию маргинального человека предложил американский социолог Р. Парк. Однако он создал эту концепцию на материалах изучения переселенцев из Европы в США в период 1920-1950-х гг. Парк учитывал также, что это была миграция в один конец, которая существовала с момента начала колониальных войн, которые вели разные страны Европы. Позже термин «маргинал» стал приобретать отчетливо отрицательный политический смысл. Сегодня в мире, в том числе и в РФ, мы имеем дело с качественно иным типом маргинальной личности, несравнимым ни с американскими типами тех лет (так называемый пригородный образ жизни, «мобильный», то есть жизнь в трейлерах и др.), ни с российским типом эпохи сталинской индустриализации (1920-1960 гг.).

Скорее, типологически речь идет о вахтовом типе личности, или же том ее типе, который О. Шпенглер назвал в свое время кочевым (дословно, «перекати-поле»). Суть этого типа маргинала в том, что его нет ни здесь, ни там. Он отрабатывает свою смену в Москве или в Санкт-Петербурге, затем возвращается домой (в какой-то губернский город или в областные малые города и поселки), срочно что-то делает там (чинит дом, пасет скот, общается с соседями) и снова возвращается в крупный город или мегаполис, где опять выполняет рутинную вахтовую работу. То есть, этот индивид все время «нигде». По моим приблизительным подсчетам, таких вахтовиков только в Москве более 1 млн. человек. Социальная и культурная отчужденность от среды их временного обитания и Друг от Друга - их общая черта. К этой категории российских граждан термин «смысл жизни», так, как его трактует Ж.Т. Тощенко [Тощенко, 2016], вряд ли применим, хотя сам подход представляется мне чрезвычайно плодотворным. У этих людей есть только один смысл жизни: выжить!

У агентов «клеточной» глобализации и практиков альтернативного образа жизни [Покровский, 2012] действительно есть смысл жизни, причем достаточно цельный. В экономически развитых странах Запада этот уклад называется пригородным образом жизни. Но российские маргиналы - это «парии» современного общества. Если учесть, что российская глубинка постепенно заполняется мигрантами с Украины или из республик Средней Азии, то, с моей точки зрения, - это угроза национальной безопасности.

Современные вахтовики нигде не укоренены. Большой город это для них лишь «питательная среда», место, где можно «срубить бабки». Они видят лишь «витрину» большого города, его образовательный потенциал и культурные ценности для них недоступны, а часто просто неинтересны. Весь их прошлый профессиональный и культурный багаж, накопленный в прошлой жизни, здесь им не нужен. Мои интервью с десятком таких вахтовиков показали, что в недавнем прошлом это были люди состоявшиеся, видевшие смысл своей жизни в своем «многознании», во владении несколькими специальностями и жизненными навыками. Нынешний вахтовик общается только в среде себе подобных. И это его раздражает и напрягает не меньше, чем тех, кто бежит из Северной Африки или Ближнего Востока в Европу. А дома в глубинке он лишь успевает отоспаться и сделать что-то неотложное. Пойдите на Московский автовокзал и посмотрите на лица только что прибывших вахтовиков, и вы все поймете. А временная дистанция между домом и работой для них все увеличивается. Я в прошлом году взял несколько интервью у безработных из Ставропольского края и с Украины. Мотив один: им плохо и там, и здесь. И если молодые (25-30 лет) шарят по социальным сетям, надеясь как-то устроить свою судьбу, то те, кому уже за 40, ни на что не надеются. Потому что на овладение компьютерной грамотностью у них не ни времени, ни средств.

Антиподом этого архетипа являются люди состоявшиеся (в бизнесе, управленческих структурах, некоммерческих организациях). Для них ситуация переворачивается. Не он ищет, где бы ему найти кров и средства существования, а он сам, благодаря своему научному потенциалу и гражданской активности привлекает людей и средства к своему проекту. Условием их карьерного роста и общественного успеха явились их ранняя социализация, получение высшего образования и их «многорукость», то есть умение сочетать несколько видов профессиональной деятельности и гражданской активности. И чем серьезнее и масштабнее стоящая перед ними проблема, как, например, технологические или социальные инновации, защита природы, помощь престарелым, пострадавшим или нуждающимся, тем большее удовлетворение они получают. Это не значит, что у них не бывает трудностей или неудач, но они преодолеваются посредством личной настойчивости и поддержки единомышленников. Быть «человеком сети» сегодня мало, надо быть настойчивым в достижении личных и общественно-значимых целей.

Заключение

С каждым днем глобализация посредством информационных сетей, политического давления и финансовых и миграционных потоков оказывает все большее влияние на мировую «периферию». Это не означает, что она целиком подчиняется воздействию этих сил. Городская и сельская периферия не только сопротивляется этому унифицирующему давлению, но изменяясь, продолжает существовать по специфическим законам. Однако если глобальная информационная сеть становится все более разнообразной, то социально-территориальные связи внутри глобальной периферии - все более однообразными. То же противоречие обнаруживается при переходе на нижележащие уровни государство-нация, регион - город и малый город - село. Идущие сегодня в РФ процессы «оптимизации» сетей обслуживания, укрупнения большого и вымывания малого бизнеса, и практическое исчезновение местного самоуправления (как конституционная норма оно существует), особенно в сельской местности, лишь усиливают названный дисбаланс.

Сами понятия центр и периферия изменяют свое содержание. Сегодня «центр» это нечто подобное информационному облаку, принуждающему следовать его жителей стандартам поведения, созданным глобальными экономическими и медиа силами. Тем самым их роль в социальном конструировании, в организации и функционировании СБТ-систем возрастает. И ТНК, и масс-медиа суть часть мирового механизма капиталистического накопления, которое может поддерживаться только ростом производственного и личного потребления. Стандарты потребительского общества воспроизводятся во всевозрастающих масштабах, вытесняя нормы «минималистской» трудовой этики. Поэтому существующее сегодня ранжирование человеческих сообществ по социально-территориальному критерию (большой, средний, малый город, сельское поселение) теряет свое эвристическое значение. В ценностном аспекте жизнь современного города и села ничем не отличаются, ориентация на социальное продвижение (карьеру) и потребительские ценности преобладают.

Подчеркнем еще раз: масс-медиа усиливают иллюзорный эффект доступности благ, навязывая потребительские стандарты сельской молодежи. Они создают у них иллюзию жизни в едином - глобальном - потоке жизни, тем самым, вырывая их из привычной местной среды и ритма жизни. Возникают миграционные потоки из бедных стран богатые, с Юга на Север. Его население стареет и не стремится заниматься неквалифицированным трудом в сферах производства и сервиса. Обманутая в своих ожиданиях молодежь, оседает поначалу в этнических анклавах. Однако позже, осмотревшись, это «село» прорастает в среду больших городов, стремясь не только утвердиться в них, но и получить доступ не только к социальным благам, но и к рычагам политического управления.

Применительно к РФ наиболее адекватным термином для обозначения вновь возникающей «периферии» является «глубинная Россия» (термин, предложенный В.Л. Глазычевым). Естественно, что при громадности территории РФ и разнообразии ее социальных, культурных и природных регионов, а также при различии их места в геополитической структуре современного мира, их социальный вес будет неодинаковым. Поэтому существующие методы исследования, предполагающие разделение его объекта на малый и большой город, поселок городского типа и село являются сегодня уже недостаточными. Изучение отношения «центр - периферия» нужно одновременно вести с двух сторон, «сверху» и «снизу». Соответственно, унаследованные нами от прошлой эпохи такие теоретические концепции как «урбанизация», «мобильность» и «маргинальный человек» должны быть пересмотрены. Включенное постоянное наблюдение (фактически, мониторинг) есть наиболее надежный метод исследования данного отношения, несравнимый ни с какими «опросами».

«Удвоение» реальности человеческого бытия, его растущая зависимость от глобального информационного пространства имеет неоднозначные социальные последствия. Потенциально житель поселения любого типа и размера получает доступ ко всему богатству социальных, технологических, культурных достижений человечества. Но реально три четверти человечества лишены такого доступа по причине их бедности, необразованности и замкнутости местной жизни. В глобальном мире привычные категории «неравенство» и «несправедливость» также имеют всеобщий характер. Тезис З. Баумана, что современный мир разделен на «мобильную» и «неподвижную» части его населения, подтверждается. Более того, неотъемлемой стороной современной глобализации является превращение все новых социально­территориальных сообществ в «хаотизированные» пространства, лишенные какого- либо устойчивого социального порядка.