Четвертая промышленная революция - это очередное изменение способа общественного производства. Естественно, это изменение происходит не сразу во всем мире, оно имеет «очаговый» или даже «точечный» характер. Драйверы этого изменения различны, но главными все же являются развитие потребностей самого способа производства, наука и связанные с ней технологические новации и перемены в самом образе жизни человека. То есть речь идет о вызовах, идущих одновременно от глобальной динамики и развития человеческих потребностей.

Я предлагаю различать «поверхностные» (сиюминутные) и глубинные изменения в ходе глобализации. Первые касаются результатов социальных и научно­технологических инноваций, тогда как вторые представляют собой качественную перестройку всей структурно-функциональной организации и динамики процесса глобализации. Конечно, это деление относительно, но оно помогает различать ситуативные и сущностные стороны этого процесса. Другой важный момент состоит в том, что «поверхностные» перемены, обретая институциональное закрепление, могут со временем превращаться в глубинные изменения. Диалектику всемирно­исторического процесса никто не отменял, однако она тоже может претерпевать качественные изменения.

Итак, что происходит сегодня в мире? Отдельные агенты глобального социума, находясь на разных стадиях глобализации и модернизации, так или иначе, включены в глобальное киберпространство, возникшее в результате Четвертой промышленной революции (НТР-4). Это пространство одновременно является новой стадией промышленного производства, социального воспроизводства и средой обитания социальных агентов, населяющих планету. Другой стороной этого интеграционного процесса, как я уже неоднократно отмечал, является превращение планеты Земля в суперсложную социобиотехническую систему, обладающую собственными законами развития. Поэтому представлялось необходимым рассмотреть и оценить текущие и ожидаемые изменения в структуре и процессах глобализации-модернизации под влиянием НТР-4. Сделана попытка выявить ее ключевых драйверов и игроков, и еще раз проанализировать проблему соотношения сетевой и территориальной организации социума в новых условиях, выявить новые критические состояния его агентов и их сообществ, возникающие в результате названных перемен. Представлялось также необходимым исследовать функции бюрократических структур в новой глобальной ситуации и некоторые новые формы глобальных угроз и рисков и посмотреть на новый уровень отставания структуры и функций существующих социальных институтов от характера и темпо-ритмов происходящих перемен. Глава заканчивается кратким перечнем задач, стоящих перед комплексом социальных наук, изучающих эту новую интегрированную (или напротив, дезинтегрированную?) социально-технологическую реальность. Здесь самым важным, по моему мнению, является вопрос о соотношении процессов интеграции—дезинтеграции и их совокупное воздействие на характер структуры и динамики глобальной СБТ-системы.

Краткий экскурс в историю вопроса

Но сначала - несколько предварительных замечаний. Теоретики-обществоведы - такие же «конструкторы» теоретико-методологического знания, как и любые другие участники процессов социального производства и воспроизводства. Они оперируют доступными фактами в конкретном пространстве-времени и связаны многими другими ограничениями, методическими, временными, идейно-политическими и т.д. Поэтому при сравнительных социально-исторических исследованиях всегда нужно помнить о конкретно-исторической ограниченности тех знаний своих предшественников, которыми хочет воспользоваться современный социолог. Далее, теоретики модерна и постмодерна неоднозначны в своих концепциях и моделях исторических феноменов, поскольку сама действительность, которую они осмысливали, была неоднородной, противоречивой и часто скрытой от глаз исследователя. Существенную роль в этом разнообразии подходов и трактовок сыграло множество факторов: образование этих теоретиков, их предыдущий род занятий и даже семейные традиции. Я испытал это на себе, поскольку в течение 15 лет был социологом-урбанистом. А когда столкнулся с проблемами урбанизации деревни, да еще в «третьем мире», не только мои аналитические инструменты, но и сам взгляд на жизнь, претерпели весьма существенные изменения.

Проблема усложняется тем обстоятельством, что в условиях существующих дисциплинарных размежеваний всякое теоретизирование требует «чистоты жанра». И, к сожалению, еще и упрощения и даже сознательного умолчания о существенных моментах выдвигаемой конкретным автором концепции в угоду легкости ее восприятия и ее продвижения в число других теоретических конструкций. На «теоретическом поле» всегда тесно, и пробиться туда, чтобы тебя услышали, нелегко. Собственно говоря, сам принцип парадигмальной презентации некоторой концепции есть неизбежное упрощение, поскольку часть противоречивых и не осмысленных фактов всегда остаются «за кадром». Поэтому в угоду принципу разбивки социально­исторического процесса на ряд сменяющихся парадигм некоторые факты «вычищаются», а сама концепция изучаемого процесса «выпрямляется».

Подобное «выпрямление», поиск «главного звена» или генеральной тенденции есть ловушка, в которую социальные теоретики сами себя загоняют. Поиск чистоты жанра оборачивается «физикализацией» социальных процессов и даже их вполне механической трактовкой в стиле ньютоновской механики: вот есть некоторое «падающее тело» в некотором «свободном» пространстве. А то, что это пространство есть тоже агент социального процесса, еще более сложный, чем «падающее тело», во внимание не принимается. Или учитывается, но только как некоторая «инертная» среда обитания. Как я уже неоднократно отмечал, это искусственное разделение на активного агента социального действия и пассивную среду его обитания прочно и надолго укоренилось в современной социологии и других общественных науках в дихотомических разделениях типа «человек-природа», «город-деревня», на «мы-они», «свои-чужие» и т.д. Часть современных социологов до сих пор конструирует свои концепции по принципу «или-или», а не по принципу «и-и». Тем самым, отвергая фундаментальный постулат социальной философии относительно единства и борьбы противоположностей. Видимо неслучайно, что выдающиеся такие социологи современности, как У. Бек, Э. Гидденс и Д. Урри практически никогда предварительно не излагали эпистемологии своих концепций модерна и постмодерна.

Теперь обозначу «пунктиром» основные вехи истории вопроса в советской и российской социологии. Полвека назад под влиянием развития кибернетики и новых технологий проблема их социальных последствий была одной из приоритетных в советской социологии [см., например, Ахиезер, Коган, Яницкий, 1969; Яницкий, 1972]. Этот интерес продолжался примерно десять лет. Последующие 20 лет в связи с распадом СССР основное внимание исследователей было приковано к его социальным и политическим последствиям и осмыслению формирования в РФ капиталистического общества. Хотя работы, посвященные унифицирующему характеру современной глобализации время от времени появлялись [Гаджиев, 1993, Покровский, 1995]. Векторы развития англо-саксонского мира и РФ были в этот период разнонаправленными. Если в первом формировались научные и инженерные основы новой технологической революции, то в РФ шел сложный процесс адаптации к капиталистическому способу производства, точнее, к первой фазе капиталистического накопления.

Однако в первом десятилетии XXI в. интерес западных и российских социологов и политологов к глобальной проблематике возобновился. В англо-саксонской социологии делался акцент на ее универсализирующих и унифицирующих трендах, на растущей индивидуализации западного общества и происходящих изменениях в институтах труда, образования, переподготовки медицинского обслуживания и т.д. [Бауман 2002, 2004, 2008]. Однако торжество либеральной модели универсального мира оказалось исторически кратковременным. Дискуссия по поводу благ и бедствий, порождаемых глобализацией, и новых цивилизационных размежеваний лишь обострилась [Иноземцев, 2010; Железняков, 2008]. Сегодня социальное пространство жизни любого социального агента все менее совпадает с его территориальной локализацией [Корнеев и др., 2008]. Возникают совершенно новые проблемы, например, превращение ребенка из объекта классно-урочного воспитания и образования в социального агента, с ранних лет включенного в социальные сети [BChler-Neiderberger, 2010].

Глобализация трактовалась как «объективный процесс, в ходе которого складываются общие для всех стан и народов основы нового этапа эволюции человеческой цивилизации» [Горшков, 2008: 4]. В частности, делается вывод, что «главный вызов глобализации перед Россией - идеологический» [Оганисьян, 2008: 194]. Интернационализация социологии неизбежна, но она не сводима к унификации национальных школ и точек зрения [Здравомыслов, 2008]. Другие выводы были не менее существенны. Хотя глобализация, сопровождаемая развитием ее социально-функциональной основой всеохватывающих информационных сетей, продолжалась, социально-экономическое расслоение общества не снижалось, угроза терроризма и ядерной войны возрастала, дегуманизация общества и личности продолжалась. Так что глобализация автоматически не устраняет социальные противоречия и неравенства. Напротив, она их обостряет; актуализируется проблема «глобального насилия» [Степанова, 2010; Системный мониторинг глобальных и региональных рисков, 2012; Покровский, 2005]. Проблема глобальной и национальной безопасности вышли сегодня на первый план [Михайленок, 2008].

Хотя большинство российских исследователей признает, что глобализация, по большей части, является продуктом научно-технического развития, проблема ее прямой связи с технологическими новшествами постепенно отходит на второй план. Проблемы критических состояний городов и сообществ, возникших как результат интенсивного использования новых информационных технологий, трансформации среды обитания человечества в сверхсложную социобиотехническую систему еще только обозначены, но не разработаны. Используя марксистскую терминологию, можно утверждать, что мир стоит на пороге не просто технологической революции, как полагает К. Шваб [Шваб, 2017], но на рубеже формирования нового способа производства, включая кардинальные изменения в поведении социальных агентов любого ранга и их среды обитания. Сегодня вопросы информационной безопасности становятся ключевым моментом государственной политики. Особо отмечу принципиальную постановку вопроса российскими военными теоретиками: нужна «мобилизация умов» на основе сотрудничества Министерства иностранных дел и Академии наук РФ [Гареев, 2017].

Технологические инновации и социальные изменения

В реальной жизни процессы взаимодействия разных отраслей знания и практики нарастают. Однако, несмотря на постоянно звучащие призывы к более тесному взаимодействию социальных, естественных и технических наук, внутри самого института науки этого не происходит. И тому, на мой взгляд, есть несколько фундаментальных причин. Во-первых, существующие сегодня институциональные структуры науки и образования и их инструментарий гораздо более консервативны, чем постоянно возникающие технологические (в самом широком смысле слова) инновации в различных областях знания, обучения и практики. Плюс сама практика порождает новые вызовы. Вот моя гипотеза причин этого отставания, переходящего в разрыв: внутренняя сетевая структура отдельных социальных институтов гораздо более интегрирована, нежели ad hoc возникающие сетевые структуры и процессы под воздействием экономических, политических и социальных факторов конкурентной борьбы.

Во-вторых, существующие социальные институты гораздо более консервативны по своей природе, поскольку они создавались в эпоху еще относительно стабильного глобального социума, для функционирования которого требовались общепринятые правила и нормы (некоторые «реперные точки» и референтные узлы), действовавшие в течение десятилетий и даже столетий. Как отмечалось выше, примером тому может служить существующая система международного права. Однако именно вследствие ее консервативности реальные процессы обмена инновациями и достижения договоренностей все чаще происходят в рамках международных политических и экономических форумов. Сегодня темпо-ритмы технологических и социальных перемен настолько высоки, что подобные «реперные точки» становятся препятствием на пути социальных и технологических перемен. Отмечалось, что в блестящей работе Дж. Урри [Urry, 2008] о всеобщей мобильности в современную эпоху не нашлось места углубленному анализу институциональных трансформаций.

В-третьих, современная социологическая теория недостаточно подготовлена к анализу природных или техногенных катастроф, войн и непрерывно возникающих больших и малых критических ситуаций. То есть к социологическому анализу «бумеранг-эффектов», о которых еще более 25 лет назад писал У. Бек [Beck, 1992]. Речь, прежде всего, идет о непредвиденных или неожиданных отрицательных эффектах технологических и социальных трансформаций. Или же, социологическая теория и социальная практика просто их игнорирует, полагая, что для их разрешения существуют армия, министерства и ведомства для ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций, секретные службы и т.д. Принцип «закопать, чтобы не было видно», все еще очень силен в современной экономической и политической жизни, потому что он экономит время и ресурсы сегодня и сейчас. В-четвертых, это нежелание социологии анализировать критические ситуации - объективный феномен, вызванный ускоряющимся темпом технологических и изменений, и порожденных ими социальных трансформаций, на которые общество в целом или его отдельные агенты вынуждены реагировать немедленно, или они потерпят поражение в конкурентной борьбе. Для чего быстро изобретаются и вводятся в практику временные договоренности и соглашения. Поэтому геополитический принцип «сейчас или никогда» приобретает поистине судьбоносное значение.

В-пятых, не менее важно, что сегодня бюрократия (управленческие структуры самого разного уровня и назначения) является одной из сфер общественного производства, приносящей ее членам все больший доход. Агенты бюрократических структур зарабатывают социальный престиж и положение в обществе посредством производства все новых законов, должностных инструкций, временных правил и т.д. Не говоря уже о том, бюрократическая система является во всем мире одной из наиболее коррумпированных сфер общественного производства, обладающая развитым инструментарием делания прибыли «из воздуха», посредством откатов, взяток, завышения стоимости производимых работ и услуг, «корпоративных тендеров» и т.д.

В-шестых, получается, что стабильные некогда социальные институты постепенно вытесняются «технологиями быстрого реагирования» на столь же быстрые глобальные изменения. Как эти изменения отразятся (или уже отражаются) на структурно-функциональной организации общества и, соответственно, на социологической теории как таковой? Подчеркну еще раз, что существующая сегодня классно-урочная система образовательного процесса в средней школе не соответствует ни характеру, ни темпу обозначенных выше перемен. К. Шваб отмечает консерватизм системы университетского образования: «сегодня университеты, руководствуясь карьерными соображениями и условиями финансирования, предпочитают поэтапные консервативные исследования смелым инновационным программам» [Шваб, 2017: 35].

В-седьмых, города являются узлами (и противоречиями) социальной активности, поэтому любой градостроительный процесс, начиная с проекта и кончая его практической реализацией, есть комплексный междисциплинарный процесс высокой сложности. Принципиальным моментом здесь является то обстоятельство, что «градостроительная скорлупа» (здания, дороги, инфраструктурные и информационные сети) остаются неизменными, тогда как их социальное назначение может быстро меняться. Тем не менее его лидером и драйвером практической реализации является «девелопер», то есть лицо преследующее, прежде всего, своекорыстные интересы. Поэтому девелопер мало озабочен сохранением или реабилитацией прежней среды обитания, что породило в Европе с середины 1980-х гг. массовый феномен общественного участия как реакцию на этот своекорыстный интерес [Cities of Europe., 1991].

Наконец, быстрое развитие относительно обособленного «информационного сообщества» и деградация массы отверженных, бедных, необразованных и увечных может привести к резкой архаизации социума. Как в древности нельзя было приучить рабов к любым формам интеллектуального труда, так и сегодня разрыв между «включенными» в информационное общество и полностью «исключенными» из него может приобрести цивилизационный, то есть непреодолимый характер.

Драйверы глобализации и их риски

К. Шваб утверждает, «Что все новые достижения имеют одну общую особенность: они эффективно используют всепроникающую силу цифровых и информационных технологий. Все инновации. обеспечиваются и совершенствуются за счет вычислительной мощности». Далее этот автор утверждает, что для выявления мега-трендов и раскрытия широкого спектра технологических драйверов Четвертой промышленной революции наиболее важны три связанных и взаимно использующих взаимные преимущества блока: физический, цифровой и биологический [Шваб, 2017: 27] (подчеркнуто мною - О.Я.).

Во-первых, глобализация не просто всепроникающий процесс. Это процесс, ведомый цифровыми и информационными технологиями, есть также унифицирующий процесс, в котором медленно, но неуклонно нивелируются цивилизационные и культурные различия. Разве современный Китай сопоставим с эпохой Дэн Сяопина и, тем более, с эпохой Мао? Как показал наш великий китаист Л. Васильев, в Китае цивилизации менялись исторически много раз. Однако в последнее десятилетие Китай все более движется в русле англо-саксонской цивилизации, хотя и сохраняя при этом черты, как коммунистического режима, так и своих более древних цивилизаций.

Во-вторых, глобализация есть всеохватывающий процесс, он развивается во всех средах: водной, наземной, воздушной, космической и виртуальной. Последнюю среду все чаще именуют киберпространством, потому что именно оно есть не только всепроникающее, но и всеохватывающее пространство. Замечу, что жизнедеятельность человека и его институций в нем намного сложнее, чем в материальном пространстве. Во всяком случае, к жизни в нем надо специально обучать, особенно в период перехода от частичной виртуализации к ее тотальной форме.

В-третьих, как показали У. Бек, Э. Гидденс и Дж. Урри, процесс современной глобализации потенциально рискогенен именно потому, что она насильственно унифицирует национальную и культурную специфику независимо от желания людей или местных сообществ. И это, по сути, иная форма социального и культурного насилия. Речь идет не столько о физическом принуждении или уничтожении, сколько об отключении людей и целых сообществ от благ кибернетической цивилизации.

В-четвертых, глобализация порождает не просто «где-то там риски», а риски всепроникающие и всеохватывающие, от которых никто и нигде не застрахован! То есть об абсолютных укрытиях или абсолютной безопасности речь уже не идет потому что, вся наша планета пронизана сетями - информационными, ресурсными, логистическими и, конечно, криминальными. А также - потоками людей (рабочей силы, беженцами вынужденными переселенцами), вещества и энергии и т.д. Как я уже отмечал, мои российские и зарубежные коллеги, редко склонные к анализу данных других наук, проглядели исследование экономистов мирового класса под эгидой Глобального экономического форума в 2008-2017 гг. В нем эмпирически было показано, насколько наш мир не только опутан этими сетями, но что они - его кровеносные сосуды. Можно сказать, что в этом тезисе нет ничего нового, так как во все времена человек и природа подвергались опасностям. Проблема здесь в скорости и незаметности информационного воздействия при его очевидной внезапности, а также в том, что на «пересечении» этих сетей возникают социальные конфликты и локальные войны.

В-пятых, человечество издревле училось предсказывать и купировать риски. Однако сегодня риск - это не только угроза аварии или катастрофы, о чем написано множество работ [см., например, Dynamics of Disaster, 2010]. Современные риски это производство гигантских масс энергии распада в самой разной форме, производство, которое способно также хаотизировать жизнь отдельных стран и целых континентов. Разве в конце 1980-х гг. М.С. Горбачев с его идеей «общеевропейского Дома» мог предположить, что этот «Дом» сегодня будет подвергнут риску распада? Во всяком случае, структурные и функциональные перемены в нем уже начались. А на горизонте уже маячат новые войны на Балканах, на Корейском полуострове, в Юго-Восточной Азии, в Африке и т.д. К сожалению, хаотизация в любом этнически конфликтном регионе выгодна транснациональным корпорациям.

В-шестых, возникает вопрос: кто же в этом глобальном киберпространстве активный субъект, актор? Только ли США, НАТО или транснациональные корпорации, крупнейшие мировые экономические акторы и военно-политические объединения? Оказывается, далеко не только! Как показало специальное исследование проблемы «приватности» в ЕС, ее практически больше не существует: в любой момент она может быть взломана индивидуальными или коллективными хакерами. Просто такой взлом - это еще одна форма всепроникающего риска. Как отмечалось выше, террористические атаки во Франции, Бельгии и Германии свидетельствуют, что возник (в массовом масштабе) феномен «силы слабости», когда террорист-одиночка может нанести сокрушительный удар, сравнимый по масштабам с Чернобылем или Фукусимой-1.

В-седьмых, социологам придется как-то соотносить свои надежды на преодоление несправедливости и неравенства с возвращением на политическую сцену грубой социальной силы, называемой «людским потоком», что и происходило два последних года в ЕС. А ведь и этот феномен был предсказан более 30-ти лет назад российскими социологами Г.Г. Дилигенским и Б.А. Грушиным. Как отмечал Дилигенский, «центральная и наиболее трудная проблема изучения массовых движений - проблема преобразования потребностей и интересов в непосредственный стимул действия. Можно утверждать, что это преобразование представляет собой особый ряд социально­психологических процессов, относительно автономный от объективного содержания потребностей и интересов и даже от реальности их «переживания» массовым субъектом» [Дилигенский, 1987: 22]. Так что грубая социальная сила - это забытая нашими либералами форма социального движения. Время массовых социальных движений возвращается, они - повсюду в Африке, на Ближнем Востоке, в Европе и далее по списку. Их развитие всегда проходит две фазы: мобилизации и институционализации.

В-восьмых, как справедливо заметил З. Бауман, глобализация разделила мир на супермобильных богатых и иммобильных бедных, вынужденных всю жизнь быть привязанными к одному месту [Bauman, 2001,                                                                                         2004]. И это, отнюдь, не

цивилизационное размежевание, а разделение, созданное крупным капиталом и выгодное ему. Да, более полувека назад Г. Мюрдаль ввел понятие «культуры бедности». Но это - не цивилизационный признак, а образ жизни париев общества и способ их выживания.

В-девятых, в каком же «новом бравом мире» мы теперь живем? Как уже неоднократно отмечалось, привычное для социологов и других гуманитариев разделение на природу и общество более не отвечает процессам пространственно­временного сжатия и интеграции всех происходящих на Земле процессов. Мы теперь живем в социобиотехносфере, законы функционирования которой еще не изучены. Но каким образом в СБТ-системе скреплены или взаимодействуют природные, социальные и технические сущности? - Посредством метаболических процессов, когда эти качественно разные сущности не только «взаимодействуют», но и изменяют друг друга.

В-десятых, в мире ширятся зоны критических состояний. Если речь идет о многонациональном городе (Алеппо, Мосул), то сжатие в нем столь велико, что все этнокультурные различия стираются: одни только выживают, другие - наживаются, третьи - воюют. Да, возможны, временные соглашения, но это именно негативные риск-солидарности. Но и эти узлы борьбы ТНК и местных интересов социологами пока тоже не изучены. Если посмотреть шире, то речь идет именно о «правом повороте», а не о цивилизационном размежевании. Вообще, и политики, и социологи забыли о фундаментальном ценностном принципе глобальных игроков - верх всегда берут меркантильный интерес и грубая сила. Так что надежды на победу «протестантской этики» (М. Вебер) можно забыть. Международный капитал, как сто и двести лет назад, озабочен только прибылью, а различие между интересами ТНК и национальных капиталов имеют преходящий характер. Поэтому любые «цветные революции» - это лишь инструмент достижения экономических и геополитических целей глобальными игроками, которым вообще не нужны никакие стабильные территориальные образования. Этим игрокам нужны мобильные силовые группы (частные армии, спецназ), которые можно быстро перебросить в любую точку мира.

Киберпространство как благо и как источник всеобщего риска

Терминология относительно этой новой сферы общественного бытия еще не устоялась. Поэтому здесь и ниже я буду использовать термин киберпространство, хотя в социологии и других науках употребляются такие обозначения объекта нашего теоретического интереса, как виртуальная (облачная) среда, цифровое, информационное или социально-информационное пространство, тотальная (всеохватывающая) система коммуникаций и многие другие. Такой разнобой вполне естественен, так как значение социально-информационных процессов осознавалось как техническими, так и естественными и социальными науками. Более того, перекрестное заимствование терминов и понятий, обогащало самые разные области науки и практики, одновременно способствуя их более тесному взаимодействию. Как справедливо заметил когда-то Нобелевский лауреат, акад. П.Л. Капица, в развитии теории иногда экспериментатор важнее, чем сам теоретик, поскольку экспериментатор, способен «соединять несоединимое». Позже сходную мысль высказывал и У. Бек. Поэтому, с моей точки зрения, практика сегодня - не только критерий истины, но и важнейший инструмент познания. В частности, потому, что она показывает исследователю механизмы взаимодействия (и возможного соединения) разных потоков и сущностей.

Киберпространство - это новая среда обитания человека и общества. Его сущность в том, что любой социальный агент потенциально в него включен, часто независимо от его воли и сознания. То есть теоретически, киберпространство - это среда, подобная водной, воздушной, биологической и иной средам. Она - всеохватывающая и всепроникающая среда обитания, из которой социальный агент не имеет возможности просто «выйти». Однако киберпространство это не просто инертная, привлекательная или опасная среда обитания. Это новая и мощная глобальная система общественного производства. Человек, используя природные, интеллектуальные и социальные ресурсы, сам ее конструирует, строит, воспроизводит, совершенствует и защищает. Киберпространство сложнее чем «привычная» среда обитания, в частности потому, что это новая среда обитания, которую человек все время конструирует и развивает и одновременно обучается в ней жить и работать. В ходе своей эволюции человечество двигалось не только вширь, но и «вглубь» предмета своего интереса, постепенно осознавая, что, в конечном счете, информационные процессы являются универсальной субстанцией его бытия, причем процессы, идущие на микро-, мезо- и макроуровнях любой общественной системы. Более того, в качестве гипотезы могу высказать предположение, что именно информационные процессы являются одним созданных природой, а затем и человеком, «мостов» между качественно различными средами его бытия. И соответственно, «мостом» для междисциплинарного взаимодействия и взаимопонимания людей.

Как и другие среды обитания человека, киберпространство есть одновременно мощный ресурс развития общества и тотальный риск его разрушения. Как и всякая инновация, всякое открытие или изобретение, киберпространство «двуслойно». Создавая новые технологические и социальные возможности, объединяя людей и их сообщества, оно в то же время порождает новые опасности и риски. И, следовательно, влечет за собой формирование новых институций и инструментов человеческой активности. За последние семь-десять лет хакерство, кибератаки из отдельных, из ряда вон выходящих случаев, стали нормой социальной жизни! А, они в свою очередь, дали импульс развитию новой сферы общественного производства: кибербезопасности. Одновременно появились кибер-войска, множество служб кибер-защиты, детей и взрослых стали учить, как вести себя в этой новой среде обитания и т.д. Возник глобальный рынок кибер-конкуренции и борьбы за первенство на этом поле. Наконец, в недалеком будущем глобальному сообществу и его агентам грозит еще одна кардинальная перемена: всеобщий переход на «дигитальный» язык (digital language). Всеобщий понимается здесь как касающийся все сфер человеческой деятельности и, следовательно, влекущий за собой формирование новой, «цифровой» культуры общества. Как будет социально и психологически влиять «оцифрованная» культура прошлого на современного человека, пока непонятно.

Теперь - о рисках Четвертой промышленной революции. Они отличаются от рисков предшествующих революций, не только технологически, но и иной демографической и социальной ситуацией. Всеохватывающее и всепроникающее киберпространство сжимает наш социум, ликвидируя «мягкие прокладки» между макро и микро социальными агентами в виде времени и пространства. Сегодня, то, что произошло на одном конце планеты, воздействует на сознание и поведение масс людей в других ее местах. Плотность постоянно растущего народонаселения и ограниченность ресурсов жизнеобеспечения лишь повышают вероятность возникновения конфликтов. Далее, возникшие в разных концах планеты критические ситуации, понимаемые мною как совокупность длительных и практически до конца неразрешимых конфликтов [Yanitsky, 2014], не только «отзывается» в других частях планетарного социума, но и надолго консервируется. В результате, общая неустойчивость и конфликтогенность этого социума возрастает. А в структурном плане критические ситуации, становясь все более многоаспектными, влияют на международный порядок и его разделение труда. Соответственно, возникает новая отрасль социологии, занимающаяся институциональными и поведенческими структурами в этом всеохватывающем и быстроизменяющемся социальном пространстве?

Затем, быстрое распространение информационных технологий способствовали развитию «гибридных войн», как вширь, так и вглубь. Для этих войн понятия границы, фронта и тыла практически несущественны. Параллельно с хакерскими атаками на промышленные, банковские и управленческие структуры, возник феномен «бытового» терроризма (название условное). Его формы самые разнообразные: звонки, ложная тревога, угрозы письменные или по телефону, распространение в сети порочащей вас информации и т.д. Это точечная, дистанционная и рассеянная форма терроризма и потому самая труднопреодолимая. Ее аналог в войнах прошлого - это «беспокоящий огонь». Кстати, бесконечная череда «горячих новостей» (breaking news) по телевизору или в личном смартфоне, тоже есть фактор, усиливающий психологическую напряженность индивида и рассеивающий его внимание. Наконец, вопрос: насколько человечество будет зависеть человечество от этих новых форм рисков и угроз? Если говорить в целом, то да, в большей степени. А ситуация отдельных индивидов и групп будет зависеть от их материального положения и социального статуса.

О сетевой и территориальной организации социума

В политическом дискурсе обычно разделяют и противопоставляют эти две формы организации социума. И это есть не только исторический факт, но он имеет и политический резон. Действительно территориальная организация есть наиболее древняя форма организации общественной жизни. Но и в те времена малые сообщества и целые народы перемещались по планете, люди прокладывали пути, по ним шли караваны и т.д. Огрубляя, можно утверждать, что сегодня «территория» и «сеть» две основные формы существования глобального социума. «Территория» - это сегодня, прежде всего, государство, а «сеть», это не только их разнообразные связи, но и быстро развивающиеся надгосударственные структуры и институции. Но, как было уже отмечено, и те, и другие зависят от структуры и функций формирующегося киберпространства.

Основой и несущим каркасом этого пространства являются сети, информационные, ресурсные, товарные, социальные и иные. Собственно говоря, структурная сущность процессов глобализации состоит в ее сетевом характере. И чем теснее государство или другая территориальная система интегрирована в эту глобальную сеть, тем, в принципе, сильнее и успешнее, оно будет. Пока речь идет только о структуре связей, но не об их содержательном наполнении (целях, задачах, характере коммуникации и т.д.). В наше время основным ресурсом, циркулирующим в этих сетях, является информация. Произведенное на ее основе знание обслуживает и направляет деятельность различных структурных элементов глобального социума. Чем более это знание обогащается воздействием на него разных агентов (через диалог, диспут, конфронтацию и т.д.), тем более в нем заинтересованы все участники процесса глобализации. Именно поэтому доступ к этому знанию является полем борьбы различных политических и социальных сил.

Одним из важнейших результатов процесса глобализации является феномен всеобщей унификации глобального социума, начиная от индивидуальных поведенческих стереотипов и до международных институтов, вырабатывающих общие правила игры. Но есть и прямо противоположный тренд: сохранения политэкономической, социальной и культурной специфики государств и иных территориально-локализованных образований. До сих пор разнообразие природы и общества рассматривалось как важнейшая предпосылка глобальной устойчивости (sustainability). Каким образом будет поддерживаться эта устойчивость в случае «окончательной победы» тренда всеобщей унификации - вопрос открытый. Я никоим образом не отрицаю необходимости специфически настроенных и организованных территориальных систем. Вопрос в том, как в новых условиях всякое территориальное «особенное» может сосуществовать с глобальным «всеобщим»? Это - не философский вопрос, это вопрос способа функционального взаимодействия между этими двумя типами систем. Попробуем разобраться.

Что лежит в основе жизнедеятельности любого организма, безразлично человека или глобального сообщества? Те же мириады сетей обмена веществом, энергией и информацией. С этой точки зрения, любой природный или социальный организм есть гигантский «обменник»! Но только ли «обменник»? Нет, обмен (знаниями, людьми, ресурсами или информацией) есть лишь одна сторона этого процесса. Другая, не менее важная, это происходящие в результате такого взаимодействия трансформации. Как отмечалось, они в естественнонаучной литературе получили название метаболизма, в общественных науках - соответственно социального метаболизма. Обменные процессы лишь одна сторона экономического, политического или иного взаимодействия. Другая, содержательная и самая важная сторона - это именно метаболические процессы. В их ходе происходят качественные и количественные трансформации организма и его среды. В их ходе одни социальные организмы могут получать новые ресурсы для своего поддержания и развития, другие - подавляться, третьи - постепенно деградировать или разрушаться совсем, выделяя энергию распада и т.д. Однако, так или иначе, все социальные организмы существуют, сохраняются и выживают только благодаря сетям обмена информацией и ресурсами. И подобные контакты всегда избирательны (целенаправленны). Для обсуждаемой нами проблемы - это принципиальный пункт.

Вот, например, функционирование системы образования. Все, что постепенно накапливается в ней, затем отбирается, анализируется учеными и практиками, превращаясь, в конечном счете, в новые учебные программы. Они потом апробируются в школе, корректируются, совершенствуются и становятся основой учебного процесса. Позже этот цикл повторяется снова и снова. Это - круговорот в системе «знания— практика». Но и та, и другая сторона существует в определенной среде, которая тоже не только, изменяется, но и обучает.

Обычно сам термин среда трактуется как нечто данное, неизменное. В действительности понятия агента и среды его обитания относительны. Среда тоже состоит из совокупности агентов, организмов и «инертных структур» (например, строений, дорог, коммуникаций и т.д.). Но и «инертные структуры» не вечны - их надо постоянно поддерживать, ремонтировать, обновлять. Здесь действует общее правило: всякая среда обитания, есть совокупность подвижных и инертных структур, каждая из которых имеет свою «несущую способность» (иначе, их годность, запас прочности). Если она превышена или просто нарушена, то эта среда из условия существования некоторого агента превращается в совокупность активных сил, способных повредить или разрушить жизнь на гораздо более обширной территории, чем то, что было первоначально обозначено как зона действия данной категории агентов (например, сложившийся природный ландшафт, город или космическое пространство). Возвращаясь к примеру с обучением, сегодня уже трудно сказать, кто влиятельней в этом процессе: школа или социальная сеть, учитель или же «улица»?

Более того, происходящие на планете интеграционные процессы под воздействием киберпространства заставляют нас пересматривать складывавшиеся веками представления и научные понятия. Например, вплоть до недавнего времени для огромного числа естественных и общественных наук разделение мира жизни на природную и социальную сферы было привычным. Однако все более полное и всестороннее освоение ресурсов планеты, включая околоземное и космическое пространство, интенсивное развитие инженерных и биотехнологий и, конечно, охват планеты всепроникающим киберпространством фактически превратили ее в сверхсложную СБТ-систему. Эта система не только живет по собственным законам, которые еще далеко не познаны, но и оказывает обратное воздействие на отдельные процессы, системы и общности, существующие на земле. Изменение климата планеты под ее воздействием наглядный тому пример. Получается, что глобальная СБТ-система стала новой средой обитания всего живого на земле.

Возникает вопрос о методологии анализа превращения планеты в СБТ-систему. По моим приблизительным подсчетам, сегодня уже более 1/3 поверхности земли превращено в элементы глобальной СБТ-системы. Одни только городские агломерации занимают более 20% поверхности суши. Примерно столько же занимают аридные территории и рукотворные пустыни. Подсчитать суммарную площадь территорий, которые человечество на протяжении многих веков превращало в окультуренные, то есть искусственно поддерживаемые человеком, территории, или, напротив, заброшенные, затруднительно. Но если учесть процессы глобального непрерывного

социально-экологического метаболизма, то «территориальный подход» будет в принципе ошибочен по многим причинам. Напомню, что в процессах глобального метаболизма существенную роль играет космос в целом и солнечная система в частности. Кроме того, человечество еще не научилось предсказывать сбои (бифуркации) в этом космическом социобиотехническом круговороте.

Наконец, «глобальные экологические войны» (искусственно генерируемые затяжные проливные дожди, ураганы, засухи и др.) есть не что иное, как метаболические процессы, сконструированные человеком. А для их генерации нужны новые знания относительно глобального метаболизма, очередные технологические инновации, гигаватты электрической энергии для генерации направленных воздействий на природную среду и т.д. Наконец, человечество озаботилось глобальным потеплением климата еще и потому, что оно может в принципе подорвать (или уже изменяет!) существующий глобальный метаболический процесс. А, он, в свою очередь, будет означать тотальную экологическую войну, направленную если не на самоуничтожение, то на гигантские потрясения всего мироустройства! То есть речь идет о глобальной «закольцованности» взаимодействия человечества и всей его среды обитания, включая космическую сферу, биосферу, литосферу и т.д. Уже в 1990-х гг. было ясно, что «земля была полностью трансформирована человеческим вмешательством. В чем мы сегодня остро нуждаемся, так это не только в радикальной перестройке социологического видения мира, но и в интегрированном взгляде на него [The Polity Reader, 1994: 266].

О необходимости изменения институциональной структуры

В принципе в такой постановке вопроса нет ничего нового. Исторически каждая смена способа общественного производства приводила к изменению институциональных структур или к их адаптации к новым условиям. Соответственно, содержание таких базовых понятий как вера, доверие и справедливость тоже менялось. Современная эволюция института семьи есть наиболее яркий тому пример. Сегодня ребенок уже не рассматривается как объект воздействия взрослых, он теперь трактуется как полноценный социальный агент. Значит, такие институты ранней социализации как семья и школа тоже претерпевают изменения [BChler-Neiderberger, 2010].

Если СБТ-система даже еще только формируется, то должен быть и институт, регулирующий этот процесс. Это означает, что сегодня социальные институты должны уже не столько фиксировать status quo, сколько предсказывать динамику и возможные формы изменений. То есть в отличие от «стабильных» институтов прошлых веков социальные институты эпохи НТР-4 должны быть более гибкими, чтобы направлять динамику глобального социума в относительно безопасном направлении.

Формирование СБТ-системы и глобального киберпространства ставит несколько фундаментальных проблем. Например, является ли глобальное сообщество действительно социальной общностью? На мой взгляд, да, является, хотя это единство полно противоречий и конфликтов. Существующие международные институты, созданные в середине прошлого века, уже не справляются с этой конфликтной общностью. В частности, именно поэтому послевоенный мир периодически сотрясается локальными войнами. Глобальная политическая практика пытается смягчить растущую международную напряженность путем перманентных переговоров, в ходе которых состав и полномочия их участников постоянно меняются. Получила широкое распространение практика временных соглашений.

На вопрос, каким образом перестраивать глобальную институциональную систему, у науки пока нет ответа. Более того, нет пока такого международного междисциплинарного коллектива, который мог бы взяться за это дело. Сегодня каждый из глобальных и региональных агентов формирует свою «повестку», исходя из собственных интересов и целей. Если для России сегодня актуальна задача создания идеологии «цифровой» модернизации и развития социальных институтов, стимулирующих этот процесс, то для многих стран Африки и Ближнего Востока стоит задача восстановления их базовых социальных институтов с целью преодоления социального хаоса. Но учитывая растущую мощь средств массового поражения, которой сегодня уже обладают многие государства мира, их согласие относительно управления этим новым глобальным организмом, абсолютно необходимо.

Далее, это проблема сетевых институциональных систем и способа их взаимодействия с территориальными институтами. Пока что эти сети рассматривались только как структурный элемент функционирования государств, корпораций и других глобальных институциональных образований. Однако сегодня транснациональные компании и информационно-коммуникационные магнаты начинают диктовать свои правила игры отдельным участникам процесса глобализации. Резко интенсифицировались хакерские атаки, борьба компроматов и ложных сообщений (дезинформации). Напомню, что именно У. Бек ввел понятие «космополитических сообществ», которые могут существовать только как сетевые системы. Как было показано выше, исследования, проведенные международным коллективом под эгидой Мирового экономического форума, подтвердили факт существования таких глобальных сетевых институтов.

Затем, это проблема трансформации самих территориальных институтов и, в первую очередь, национальных государств и принципов их административно­территориального деления. Деление государственных структур на совокупность институтов федерального, регионального и местного значения зависит от степени вовлечения данного государства в глобальные процессы. А также - от фазы его модернизации. Как я уже отмечал ранее, в период 1920-1930-х гг. в СССР приходилось импортировать не только технические новинки Запада, но и целые заводы, чтобы быстро догнать индустриально развитые страны. А восстановительный период после Великой отечественной войны 1941-1945 гг. был выполнен своими силами. Замечу, что в советский период межрегиональным производственным, социальным и культурным связям придавалось большое значение. Однако пока РФ не преодолеет «ресурсную парадигму» своего развития, надеяться на скорое развитие местной промышленности и восстановление межрегиональных производственных и иных связей не приходится.

Потом, это вопрос о темпо-ритмах институциональных систем любого масштаба. Сказанное выше означает, что их структурно-функциональная динамика все более отстает от функциональной динамики глобальных перемен. Поэтому одна сторона этой проблемы заключается в том, что ускоряющийся темп этой динамики принуждает лидеров страны к принятию мобилизационной идеологии, что обычно сопровождается быстрыми решениями, исключающими возможность диалога и самоорганизации. Значит ли это, что эта ускоряющаяся динамика подталкивает мир к авторитарной и даже тоталитарной форме правления? Другая сторона проблемы состоит в том, что стабильность властных структур, обладающих правом генерирования массы подзаконных актов, инструкций и временных правил, есть источник обогащения бюрократии и усиление ее властных полномочий. Так или иначе, вопрос о том, как совместить демократию с непрерывно ускоряющейся глобальной динамикой, остается пока открытым.

В решении проблемы сопряженной динамики «глобализация - социальные институты» мы находимся в самом начале пути. Пока не ясно, каков характер связей, выявленных в серии уже выполненных глобальных исследований, они односторонние или многосторонние, равноправные или нет. При этом в одном случае это могут быть информационные связи, в другом - потоки природных ресурсов, в третьем - миграционные потоки и т.д. И каков суммарный результат? Необходимо принять во внимание, что выявленные в данный момент связи могут со временем измениться, или прекратиться совсем.

И, наконец, самый главный вопрос: кто те глобальные игроки, которые эти потоки переключают или перепрограммируют? Как показали исследования информационных потоков в медиа-пространстве, их главными регуляторами являются немногие игроки мирового масштаба. Кибербезопасность - глобальная, региональная, государственная или личная, - становится новой институциональной проблемой, имеющей много аспектов. Новый вид общественного производства должен быть институционально отрефлексирован и отрегулирован. Информация становится оружием, и его использование должно получить нормативную базу. Существующие понятия типа принцип пропорциональности, достаточности или ответственности должны быть адаптированы к новой (цифровой) ситуации. Далее, несомненно, потребуется внесение коррективов в образовательные и обучающие программы. Кибероружие - это рассеянный удар, который может одновременно осуществляться из множества точек и наноситься «ковровым» методом. Разные государства реагируют по-разному на угрозу кибератак, одни загодя готовятся к ним, другие вследствие неразвитости информационных сетей просто не ощущают этой угрозы. Кибервойна это новая форма гибридной войны. Войны в Африке и на Ближнем Востоке сопровождались формированием устрашающих «гибридов», соединяющих варварские методы насилия и владение современными информационными технологиями. Поэтому государства должны сотрудничать в сфере кибербезопасности на двустороннем и международном уровнях. Как и в предыдущих случаях, «переходный период» от одного способа производства к другому является наиболее рискованным.

Вызовы для науки

Надеюсь, что названные выше перемены дадут импульс к движению общественных наук в следующих направлениях. Придется серьезно переосмыслить само понятие «развитие», потому что новые технологии неизбежно окажут влияние на все стороны общественной жизни, ускорение одних ее сфер и замедление других. Переход от одной к другой фазе индустриальной революции неизбежно породят новые формы противоречий и конфликтов во всех обществах, что потребует изучения и разработки способов их разрешения или смягчения. Более того, разрыв между «богатым» Севером и «бедным» Югом может увеличиться. Доступ к новейшим медицинским технологиям наиболее обеспеченных людей еще более отдалит их от всех остальных, как и доступ к новейшим средствам защиты и изоляции от «нежелательного» вмешательства в их частную жизнь. Нетронутая природа будет доступна только самым богатым. Что тогда будет означать термин «развитие»?

Далее, интегральный характер уже идущих перемен заставит комплекс социальных наук более пристально изучать процесс глобализации во всех его измерениях, причем особого внимания потребуют формы обратного воздействия научно-технических инноваций на человека и среду его обитания. А среда это, подчеркну еще раз, может выступать как поглотителем рисков, так и их производителем. Производство технологического «мусора», как и всех других видов отходов, включая человеческие, должно стать объектом постоянного изучения комплекса общественных и естественных наук. Отсюда, у общественных, естественных и технических наук появляется общий предмет наблюдения, изучения и регулирования: СБТ-системы. Этот разнокачественный предмет изучения с нелинейной динамикой потребует нового уровня интеграции наук. Придется не только наладить постоянный контакт с естественными и техническими науками, но и научиться переводу их достижений и практик на язык обществознания, и - наоборот.

Это, в свою очередь означает, что междисциплинарный подход должен превратиться из фигуры речи в повседневную практику. Замечу, что в этом деле общественные науки далеко отстали от естественных и технических наук. Полезно также продолжить изучение опыта работы некоммерческих и других общественных организаций, поскольку они уже несколько десятков лет практикуют проблемно­ориентированный и междисциплинарный подходы в силу их непосредственной включенности в самые разные сферы общественной жизни. Затем, эти междисциплинарные исследования должны получить институциональный статус с соответствующим материально-финансовым обеспечением. Пока что вся институциональная система науки построена не по проблемному, а по предметному принципу. Такая перестройка - дело долгое, но необходимое. Особенно мешают институциональные размежевания при защите кандидатских и докторских диссертаций.

В частности, одним из важнейших институциональных сдвигов должен стать поворот от краткосрочных исследований к постоянному мониторингу динамики СБТ- систем. До сих пор непонятно, почему современные военно-технические ведомства ведут постоянные наблюдения за всеми средами и объектами в них находящимися, а ученые изучают свои объекты дискретно, время от времени и в зависимости от милости бюрократических структур. Ведь в уже идущей гибридной войне нет разделения на фронт и тыл.

Важно, чтобы как военно-технические науки, «мирные» отрасли обществознания должны работать на опережение, потому что сегодня все предметы, объекты и среды могут быть использованы как в мирных, так и в военных целях. «Средовая война» при помощи искусственно создаваемых эпидемий, наводнений, ураганов и других стихийных бедствий уже давно стала реальностью. И ее двумя главными ресурсами являются скорость ведения «действий» и воздействие постоянно меняющегося информационного потока на сознание и поведение массового потребителя. Новая технологическая революция породила специфическую социотехническую англоязычную терминологию, который массовый потребитель вынужден осваивать, что я также рассматриваю как форму «гибридной войны». В результате русский язык быстро превращается в дикую смесь технологических неологизмов, нецензурной лексики и уголовного сленга. Перед общественными науками в очередной раз становится задача защиты русского языка, поиска разумных пропорций между интернациональным техническим сленгом и незыблемыми основами русской культуры.

Наконец, хотя «гибридная война» уже идет на всех «фронтах», ее изучение российским обществознанием только начинается. Именно «гибридная война» как интегрированная материальная и виртуальная реальность должна стать одним из приоритетных исследовательских направлений, реализуемых комплексом общественных, естественных и технических наук. Пока что масс-медиа только пропагандируют иностранные технологические новинки (гаджеты, всевозможные приложения, приставки и др.), но не привлекают научные силы к изучению их социально-политического и психологического воздействия на массового пользователя. Обычная информационная «отмазка» типа «посоветуйтесь с врачом» не только освобождает медиа от ответственности, но и вредит пользователю, поскольку визит к врачу стоит денег, а к хорошему врачу - очень больших денег.

Первоочередные задачи

В мировой литературе пока нет ни интегральной концепции глобализации, ни киберпространства. Их чисто «технологические» концепции недостаточны, поскольку исключают другие (социальные, политические) факторы процесса глобализации. Пока международное научное сообщество все еще находится в стадии поиска теоретико­методологических подходов. Значит, ученые разных специальностей должны выдвигать и тестировать гипотезы вышеназванных комплексных («гибридных») феноменов на международных площадках. Такая работа, как уже отмечалось, ведется, в частности, Международным экономическим форумом, идет слияние двух Международных советов ЮНЕСКО по естественным и общественным наукам и т.д.

В проблеме становления нового мира одной из ключевых проблем является феномен «удвоения социальной реальности», то есть вопрос о соотношении и взаимодействии материальной и виртуальной сфер человеческого бытия. Другой такой проблемой является соотношение глобальных и территориально-локализованных процессов, всеохватывающей сети и территории. Третьей из них является время, точнее, постоянное ускорение темпо-ритмов технологических и социальных процессов. Четвертая - это проблема кибербезопасности на всех уровнях.

В условиях глобализации и формирования единого киберпространства, интегрирующих, а иногда и просто смешивающих информацию о качественно разных явлениях и процессах, недостаточность моно-дисциплинарного подхода очевидна. Теоретической основой преодоления этой новой ситуации является изучение метаболических процессов, включая процессы собственно социального метаболизма. Методической основой для междисциплинарного взаимодействия является социальная интерпретация данных естественных и технических наук. Организационно­практической ее основой выступает междисциплинарный проект, предполагающий перманентное взаимодействие ученых и практиков разных специальностей.

В ситуации непрерывного ускорения социальных перемен само понятие социального института нуждается в пересмотре. Если ранее социальные институты являлись формой кристаллизации социальной практики, то в ситуации ускоряющегося научно-технического прогресса социальная практика опережает социологическую теорию. В результате здесь и там возникают критические ситуации, для разрешения которых нет пока адекватного политического и социологического инструментария. Типологически, непрерывным изменениям должен соответствовать их непрерывный и всеохватывающий мониторинг.

Когда социолог работает не дистанционно, а посредством включенного наблюдения («в гуще жизни», как говорил В.И. Вернадский), он не способен выделить какую-то специфически социологическую проблему, поскольку в «потоке» жизни все проблемы тесно переплетены и взаимозависимы. Это феномен, который я называю «междисциплинарностью повседневной жизни». В традиционном обществе для разрешения этой коллизии существовали верования и традиции. Если случилась засуха, надо было обратиться к богам, совершить молебен, организовать крестный ход и т.п. Однако в современном рациональном и быстро изменяющемся обществе, люди вынуждены действовать интуитивно, опираясь на быструю оценку ситуации и прошлый опыт. У интуиции есть несомненный плюс - это быстрота реакции. Но есть и минус - риск ошибочного решения, поскольку интуиция как социально­психологический феномен всегда основана на прошлом опыте человека.