24 октября 2012 года меня вызвали на очередной допрос в «следственный отдел следственного управления следственного комитета по Бабушкинскому району Следственного комитета Российской Федерации». Заранее было сказано, что мне предъявят обвинение в преступлении, которого я не совершал.

Перед визитом к следователям я встретился с Генри Резником. «Вам это надо? – спросил меня Резник. – Вы же видите, к чему все идет. Наша позиция, с точки зрения закона, непробиваема. Но я не могу гарантировать благоприятный исход. Вы же понимаете, наша судебная система…» Намек был более чем прозрачен. Я мог просто уехать из страны и избежать скамьи подсудимых. Но это значило бросить все, чем ты дорожил, и перестать уважать себя. Поэтому на следующий день мы с Резником явились в Следственный комитет. Роман Сиротин предъявил мне обвинение и положил передо мной бумагу, которую я должен был подписать. Это была так называемая «подписка о невыезде».

Тут произошло первое из череды событий, с помощью которых я пытался создать юридические прецеденты. Дело в том, что у российской правоохранительной системы есть порочная практика – если человека не арестовывают, ему объявляют подписку. Чохом, на автомате. Это своего рода мера психологического давления. Причем именно объявляют, хотя само по себе это нонсенс – слово «подписка» подразумевает, что человек должен что‑то подписать.

Между тем это серьезное ограничение свободы, и для того, чтобы применить такую меру пресечения, следователь должен иметь веские основания. То есть у него должны быть мотивированные подозрения, что обвиняемый может скрыться, уничтожить улики или начать оказывать давление на свидетелей. Я на протяжении года исправно являлся на допросы, и никаких оснований подозревать меня в злом умысле у следователя не было и быть не могло.

В 1990 году в Токио была принята Конвенция ООН, известная как «Токийские правила». Согласно этому документу (пункт 3.4), если вы являетесь подозреваемым или обвиняемым и вас не посадили под арест, то любые ограничения вашей свободы (в том числе подписка о невыезде) могут применяться только с вашего письменного согласия. И никак иначе. Советский Союз ратифицировал эту конвенцию, и, таким образом, согласно конституции, она стала частью российской правовой системы.

Однако в Следственном комитете, само собой, о таких тонкостях даже не слышали, поэтому мне было предложено оную бумагу подписать. Я это делать отказался. Более того, написал, что считаю данное ограничение немотивированным и как‑либо ограничивать свою свободу передвижения не собираюсь. Тем не менее уже к вечеру на сайте СКР появилось сообщение, что подписка мне «объявлена», а следователь Татьяна Русакова направила мне специальное разъяснение, в котором пригрозила тюрьмой за попытку выехать из Москвы. Тогда я обратился в Конституционный суд. В определении, которое он вынес по моей жалобе, подтверждалось закрепленное в международных соглашениях России право подследственных и обвиняемых до суда не давать подписку о невыезде. Формулировка звучит так: «Само по себе вынесение постановления об избрании меры пресечения в виде подписки о невыезде и надлежащем поведении – без отобрания у лица указанного письменного обязательства – не позволяет считать эту меру примененной и влекущей правовые последствия».

Тогда, после решения КС, среди известных юристов возникла дискуссия. Адвокат Ходорковского Вадим Клювгант, например, утверждал, что это только ухудшит положение подследственных, так как в случае отказа давать подписку всех без разбора будут сажать в тюрьму. Мы же с Генри Резником отстаивали свою точку зрения: арестовать гражданина может только суд, в котором следователь должен обосновать свою позицию. Сегодня решением КС уже вовсю пользуются адвокаты, в том числе и в глубинке.

В конце 2012 года обвинение в совершении мною злодейств по мотивам политической ненависти поступило из Второго отдела управления по расследованию особо важных дел (о преступлениях против государственной власти и в сфере экономики) Следственного комитета в прокуратуру. Прокуратура бездумно проштамповала обвинительное заключение и направила его в суд. Но тут жизнь «потерпевшего» выдала очередной крутой вираж: Сергей Полонский под Новый год был арестован полицией Королевства Камбоджа, где он обитал с августа 2012 года.

Девелопер со свитой кутил на своем маленьком острове недалеко от города Сиануквилль. Находясь в состоянии наркотического опьянения, он отправился на дальние острова на катере, который ему дал деловой партнер, местный «авторитетный бизнесмен» Николай Дорошенко. В ходе гулянки у Полонского, что называется, снесло крышу. Он избил кхмеров‑матросов и сначала запер их в подсобке, а потом заставил прыгать в воду и вплавь добираться до берега. Те вызвали военный патруль, который со стрельбой догнал судно девелопера и арестовал его. Так Полонский с двумя своими айтишниками оказался в местной тюрьме, где сломал вентилятор и устроил поджог, за что был отправлен в карцер.

Когда дело против меня поступило в суд, судья Костюченко отказался его рассматривать и потребовал от прокуратуры уведомить Полонского как положено. Но потом судью поменяли на Бахвалова, и в апреле слушания все‑таки начались.

Каждое заседание начиналось с того, что мы требовали обеспечить явку потерпевшего. Генри Маркович резонно доказывал, что главным в обвинении меня в хулиганстве является наличие мотива – «политической ненависти». То есть предполагалось, что у меня были некие серьезные политические разногласия с Полонским, которые и привели к стычке. Однако нам ничего не было известно о политических взглядах этого эпатажного джентльмена, и потому мой адвокат хотел допросить его в суде.

Добровинский каждый раз утверждал, что сделать это не представляется возможным, ибо его клиент сидит в камбоджийской тюрьме. Он даже совершил вояж в далекую тропическую страну, посетив Полонского в тамошних застенках. Правда, вытаскивать его оттуда адвокат, видимо, не собирался. В Москву он вернулся с контрактом о продаже Полонским своего бизнеса… самому Добровинскому и другому миноритарному акционеру бывшего «Миракса» Роману Троценко за 100 миллионов долларов. Это при том, что публичный долг компании, гарантией по которому выступали многочисленные незавершенные стройки и личное поручительство Полонского, составлял полмиллиарда!

В конце апреля камбоджийский судья выпустил Полонского под залог. Девелопер тут же сбежал из страны, воспользовавшись паспортом сына. Он сначала появился в Европе, засветившись в Люксембурге и Швейцарии, потом оказался в Израиле, где попытался получить гражданство. Все это время Добровинский докладывал суду, что потерпевший находится под подпиской о невыезде в Сиануквилле. Однако власти Израиля решили не связываться с человеком со столь скандальной репутацией. Полонского в наручниках доставили в аэропорт и депортировали, запретив впредь появляться на Святой земле. Так он опять оказался в Камбодже.

Там Полонского застала еще одна неприятная новость: следственный департамент МВД возбудил против него уголовное дело по обвинению в мошенничестве: в 2007 году он собрал с дольщиков жилого квартала «Кутузовская миля» более шести миллиардов рублей, из которых три с половиной растворились на офшорных счетах империи «Миракса».

Дольщики остались без денег и без квартир. Пять лет они обивали пороги силовых ведомств, и вот – свершилось. Мне же стало окончательно понятно, что в зале суда мы Полонского не увидим – в России он мог оказаться уже только в наручниках, что явно не входило в его планы. Статья УК «побои» – дело частного обвинения, личное присутствие потерпевшего является обязательным. А поскольку в суд Полонский не придет, дело остается только закрыть.

Впрочем, оно и так разваливалось на глазах. Да иначе и быть не могло – как сказал Резник, в данном случае Фемида столкнулась даже не с фальсификацией, а с придуманным, полностью высосанным из пальца делом. Главный документ, на котором было построено обвинение в «политической ненависти» – «Культорологическая экспертиза профессора Комкова», – вообще пришлось изъять из материалов процесса. Эта бумага была состряпана еще до возбуждения уголовного дела, что является грубейшим нарушением УПК.

По просьбе обвинения был организован просмотр записи той злополучной телепрограммы. Ее запустили с диска на компьютере прямо в зале заседаний. Интересно было наблюдать за выражением лиц судьи и прокурора. По их реакции мне показалось, что они видят ток‑шоу впервые в жизни. По окончании просмотра Резнику оставалось только развести руками. Он попросил прокуроршу указать, в каком именно моменте у меня обозначились политические разногласия с Полонским. Обвинитель молчала, потупив взор, – из записи следовало, что я вообще ни о чем не разговаривал с «потерпевшим». Да и сами следователи, когда еще осенью 2011 года официально отсматривали запись, написали в протоколе, что «до 49‑й минуты (т. е. до фразы Полонского про «летчиков» и «курятников») ничего представляющего значение для уголовного дела не обнаружено».

Потом начался цирк со свидетелями. Один из них, ведущий «НТВшников» Антон Красовский, никак не мог взять в толк, зачем его вообще позвали в суд. «Все же записано на множество телекамер, с разных ракурсов. Зачем я тут?» – удивлялся профессиональный телевизионщик. Он пояснил, что за те три дня между записью и эфиром кадры с инцидентом умышленно раскручивали по указанию гендиректора НТВ Владимира Кулистикова. Ведь это давало рейтинг, а высокий рейтинг – дорогая реклама. Nothing personal, just business.

Ольга Романова, выступая в суде, подтвердила, что Полонский оскорбил меня в гримерке. Судья долго вытягивал из нее то самое нецензурное слово на букву «м», и Ольге пришлось‑таки его произнести. Другие участники съемок – Герман Стерлигов и Сергей Лисовский – в своих выступлениях четко заявили, что Полонский вел себя неадекватно и агрессивно, провоцировал конфликты с другими гостями и пытался задирать меня. «Я ушел раньше времени, – сказал Стерлигов. – Иначе сейчас там, где сидит Александр, сидел бы сам».

И тут случилось нечто совсем странное: в суд потянулись свидетели обвинения, которых вообще не было в студии НТВ – они смотрели передачу по телевизору. Причем все они были из Рузского района Подмосковья, а их показания были приобщены к делу только летом 2012 года, спустя девять месяцев после «преступления». Как они появились в материалах – отдельная песня.

Например, одна женщина сказала, что к ней на троллейбусной остановке подошел офицер ФСБ и спросил, смотрела ли она в сентябре прошлого года «НТВшников». Когда же она ответила, что да, смотрела, молодой человек предложил проехать с ним в Следственный комитет и дать показания. Другую девушку, которой только‑только исполнилось 18 лет, пригласили в СКР с связи с тем, что у нее украли мобильный телефон. Дело, между прочим, было в субботу вечером (просто трудовой героизм!). Следователь сказал ей, что телефон они нашли, но, если она хочет его получить, надо дать свидетельские показания. Третий «телезритель» вообще заявил, что ничего не помнит, так как прошло много времени. В конце концов нервы у судьи не выдержали, и он сделал выговор стороне обвинения: «Там 300 человек в зале было, зачем вы сюда тащите людей с троллейбусной остановки?!»

«Неуважение к обществу»

Меня обвиняли в том, что я «грубо нарушил общественный порядок, выразив явное неуважение к обществу» (именно так квалифицирует хулиганство УК). Пришлось показывать суду, что общество я уважаю, а оно нередко отвечает мне взаимностью.

Судите сами. Благотворительный Резервный фонд реализовывал программы в области медицины. Была построена одна из крупнейших в России детских онкологических клиник – Институт детской гематологии и трансплантологии имени Раисы Горбачевой в Санкт‑Петербурге, финансировалось лечение детей в Российском онкологическом научном центре им. Н. Н. Блохина. На протяжении многих лет в Великобритании проводились ежегодные благотворительные приемы для деятелей культуры и звезд шоу‑бизнеса, на которых собирались средства для помощи детям. Фонд финансировал реконструкцию Спасо‑Яковлевского и Успенского соборов в Ростове Великом, на его средства в Швейцарии был восстановлен мемориал Александру Суворову, в Лондоне появился памятник «Скорбящая» в память о гражданах СССР, погибших во Второй мировой войне, в Воронеже – Осипу Мандельштаму, в сочинской Красной Поляне и в Смоленской области – мемориалы павшим героям Великой Отечественной войны. В Италии была восстановлена фортификация Фридриха Барбароссы XII века, в Швейцарии – исторический памятник XIX века Château Gutsch, где гостили Сергей Рахманинов, Рихард Вагнер, английская королева Виктория и многие другие исторические личности. Я дружил с Театром‑мастерской Петра Фоменко, МХТ имени А. П. Чехова и Центром оперного пения Галины Вишневской. На протяжении 10 лет вручалась ежегодная писательская премия им. Юрия Казакова.

Значительную часть жизни я посвятил журналистике и издательской деятельности. С 2006 года выступал издателем «Новой газеты». Мы с Михаилом Горбачевым «купили» 49 % акций газеты, 51 % оставался у журналистского коллектива во главе с выдающимся главным редактором Дмитрием Муратовым. Слово «купили» беру в кавычки, потому что, хотя я и заплатил за актив несколько миллионов долларов, эти акции ничего не стоили – издание было убыточным, и чтобы газета продолжала выходить, я каждый месяц перечислял со своего счета на счет «Новой» деньги в виде благотворительных взносов. Так как журналисты «Новой» всегда писали то, что считали важным и правильным, мне периодически «прилетало» от героев ее публикаций, несмотря на то что я не имел к редакционной политике никакого отношения и максимум, что мог себе позволить, – это опубликовать свою колонку на ее полосах.

В конце 2007 года я начал издавать в столице ежедневную газету «Московский корреспондент». К этому времени лужковская мэрия полностью монополизировала все городские СМИ, и основная идея проекта состояла в том, чтобы дать москвичам альтернативную информацию, рассказывать правду о том, что происходит в городе. Увы, мы не учли, что мало напечатать газету – ее еще нужно донести до читателя. Мэрия планомерно лишила нас возможности рекламироваться, выкинула из киосков, из метро. Тогда мы стали раздавать газеты бесплатно, но милиция отлавливала студентов‑разносчиков и забирала их в участки. В итоге к апрелю 2008 года «Московский корреспондент» умер – его задушили городские власти. Продолжать выпуск не было никакого смысла. В редакции царили упаднические настроения, люди злоупотребляли спиртным. Видимо, напоследок главный редактор решил прославиться и опубликовал нашумевшую байку про президента и Алину Кабаеву. Так что газета была закрыта не по соображениям «цензуры», а в результате наезда лужковской администрации.

В 2009 году лорд Ротермир, владелец холдинга Daily Mail & General Trust, издающий самый популярный в Британии таблоид Daily Mail, продал мне свою вечернюю газету Evening Standard за символический один фунт стрелингов. Это был отнюдь не «подарок» – выходившая с 1827 года газета, один из символов столицы Соединенного Королевства, была обременена долгами, приносила убытки и стояла на грани закрытия. Команда, которую собрал мой сын Евгений, приняла смелое решение – перевести Evening Standard в бесплатный формат. Мы потеряли выручку, но зато резко вырос тираж, и в газету пришли рекламодатели. Она даже начала получать прибыль, что стало беспрецедентным событием для современной британской прессы.

В 2010 году мы по аналогичной схеме приобрели газету The Independent, основанную в 1986‑м тремя бывшими журналистами The Daily Telegraph – Андреасом Уиттамом Смитом, Стивеном Гловером и Мэтью Симондсом. Это независимое либеральное издание, известное своими аналитическими публикациями, также находилось в тяжелом финансовом положении. Чтобы удержать его на плаву, была запущена «сестра» Independent – газета «I», облегченная версия основного издания, ориентированная на молодежь и стоившая всего 20 пенсов. «I» быстро завоевала аудиторию, и спустя несколько лет мы смогли продать ее, получив дополнительные деньги на развитие всего холдинга. К тому времени мы запустили с нуля городской телеканал London Live, а саму Independent перевели в онлайн‑формат, прекратив печатать бумажную версию. Сегодня The Independent – мировой бренд, издание с безупречной репутацией. Evening Standard – самая популярная ежедневная газета в Лондоне. Вместе с телеканалом и журналом ES Magazine аудитория наших СМИ – примерно 180 миллионов уникальных пользователей в месяц.

Эти успехи «русских» (на самом деле самих же англичан – ведь они работают менеджерами в наших газетах и на телеканале) на медиарынке Туманного Альбиона уже который год не дают покоя традиционным игрокам. Когда в марте 2012 года в британской столице произошло покушение на беглого мошенника из России Германа Горбунцова, потрошившего российские банки столь же самозабвенно, как Джек Потрошитель – проституток в Уайтчепеле, медиамагнат Руперт Мердок, которому принадлежат газеты Times и Sun в Британии, газета Wall Street Journal и телеканал Fox News в США, а также кинокомпания 20th Century Fox, написал у себя в твиттере: «Еще одного русского застрелили в Лондоне. Интересно, чтобывшийбоссКГБскажетсвоейгазетеIndependent?» (Another Russian shot down in London. Wonder what exKGB boss could tell his paper Independent?)

Вероятно, Руперт судил по себе: общеизвестна его манера дирижировать своими газетами и телеканалами, решая, что должны писать и говорить «его» журналисты. В отличие от Мердока, я никогда не вмешивался в редакционные дела изданий, к которым имел отношение как собственник, – ни в России, ни в Британии. Это тоже общеизвестно. Для меня европейская и американская журналистика всегда – еще с тех времен, когда я работал в Лондоне в 1980‑х, – была культурным феноменом, цивилизационной ценностью.

Именно «четвертая власть» сделала западную систему демократии такой, какая она есть, – конкурентной и в достаточной мере прозрачной. А журналисты стояли на страже этой системы – не случайно же появилась «расследовательская журналистика» (investigative journalism), а самих журналистов начали называть «сторожевыми псами демократии» (watchdogs of democracy). Я и себя отношу к людям этой профессии, так как десятки моих публикаций за последние 10 лет в разных изданиях – от The New York Times и The Wall Street Journal в США, The Guardian и The Financial Times в Британии до «Новой газеты» и «Московского комсомольца» в России – это именно watchdog journalism.

Короче говоря, к началу судебного процесса над «хулиганом» заслуг перед обществом у меня накопилось немало. Но как положить это все на бумагу и принести в суд? В деле на тот момент был только один комплимент – от Слободской районной Думы. Тогда я решил обратиться ко всем, с кем занимался благотворительностью, за положительными характеристиками. За пару недель было собрано более сотни писем в адрес суда, где люди расхваливали меня на все лады. От Чулпан Хаматовой и Натальи Водяновой, Лии Ахеджаковой и Сергея Юрского, от генерала СВР Юрия Кобаладзе и президента шахматной федерации Кирсана Илюмжинова, от академика Некипелова и членкора РАН Гринберга, от замминистра финансов Сергея Сторчака и экономиста Сергея Гуриева, от директора Эрмитажа Михаила Пиотровского и режиссера Кирилла Серебренникова, от «Новой газеты» и коллектива ялтинского Театра им А. П. Чехова, от церковных иерархов и ассоциации родственников погибших моряков подлодки «Курск». А гениальный Дмитрий Быков написал свою характеристику в стихах:

Я Лебедева знаю много лет. В нем есть талант, и знанья, и харизма. По бизнесу я с ним не связан, нет. Моя оценка то есть бескорыстна. Он «Новую» поддерживал, герой, и до сих пор на это что‑то тратит – мне, кстати, тоже платят там порой, но, честно, в нашей школе больше платят. Поэтому не за хозяйский грош, не вследствие хозяйских зуботычин я подтверждаю: Лебедев хорош. Точней, по нашим меркам, он приличен. Его манил когда‑то чистоган, он создал банк, с картошкой продвигался, плюс медиа, – но он не хулиган. Я от него не видел хулиганства.

Я с ним в Москве общался и в Крыму, я завтракал с ним даже – так случилось, – и мне не показалось, что ему присущи грубость, хамство и кичливость. Отмечу иронический прищур, умеренность во всем, простые блюда. По мне, он даже сдержан чересчур, но тут понятно: вышел‑то откуда? Он в Лондоне, по сути, старожил. Без нарушений этики грубейших признаемся: он просто там служил. И даже больше скажем: он гэбэшник. Мне даже самому не по себе, что защищаю выходца оттуда, – но разве каждый, кто служил в ГБ, такая уж бездарная паскуда? Такие есть, их каждый знает тут, они глумятся над родимым краем, – но все же рядом с сотнями паскуд там люди есть, и мы их тоже знаем. Их, может, только двести или сто, житейские их треплют ураганы, но бдят они. Они напомнить кто? Я думаю, они не хулиганы.

Скажу о «Новой». Фильтровать базар – владельца непременная забота, но Лебедев мне сроду не сказал: «Пиши про то‑то, не пиши про то‑то». У «Новой» есть пороки, черт возьми, но главное достоинство, о Боже, – она почти единственное СМИ, которое на СМИ еще похоже. У олигарха шансы быть скотом высокие, но здесь загадки нету: все хулиганство Лебедева в том, что он запал на «Новую газету». Когда б он не поддерживал ее, в «ЕдРе» остался и дружил с элитой, – тогда бы за скандальное битье ответчиком назначен был избитый. (Сейчас в Камбожде мучается он. Во имя солидарности с опальным я верю: он не будет осужден, а будет, как и Лебедев, оправдан.)

Короче, зная лебедевский нрав, я многим бы желал такого нрава. Я думаю, что он отчасти прав, ответивши на хамство хуком справа. И если что‑то значит голос мой среди всеобщей умственной разрухи – то я за то, чтоб он пошел домой и продолжал бы дальше в том же духе.

Друзья за рубежом тоже откликнулись. Свои «характеристики» прислали мировые звезды Элтон Джон и Стинг, актеры Кевин Спейси, Джон Малкович, Хью Грант, «Гэндальф» Иэн Маккеллен, Кира Найтли, режиссер Том Стоппард, скульптор Энтони Гормли и многие другие. Вотчтонаписал, например, мудрыйСтивенФрай:

I have had the pleasure of knowing Mr Alexander Lebedev for some years now, through an introduction by my friend, his son Evgeny.

Alexander Lebedev has always struck me as a man who combines authority, integrity, decency and intelligence with the greatest charm and self‑deprecation. That he, like all human beings, is capable of losing his temper is beyond question. But then, which of us isn’t? What I believe is utterly inconsistent with Alexander Lebedev’s character is hooliganism or the idea of him inciting anyone to hatred. He is a man who, more than most, can listen to arguments with which he disagrees and indeed which go against his most deeply held tenets. I have met many men of great wealth and achievement in the financial and corporate field, but none with so small a sense of self‑importance and so great an intellectual curiosity and openness to new ideas.

The kind of outburst the world saw from Mr Lebedev happens thousands of times an hour around the world in bars, salons, boardrooms and bedrooms, and is generally followed by an apologies, a slap on the back, a drink and a handshake. It would be a sad, strange and unjust day if this one ill‑judged moment should be singled out for special and unusual punishment.

We have all seen the incident on YouTube and we have all seen much, much worse. I hope the good offices of the court and its instincts for natural justice will come to the view that this molehill does not have to be seen as a mountain.

With very many thanks

Stephen Fry

(Я имею удовольствие быть знакомым с Александром Лебедевым уже на протяжении нескольких лет. Мой друг, его сын Евгений, представил меня Александру.

Александр Лебедев всегда восхищал меня как человек, который совмещает в себе авторитетность, целостность, добропорядочность и высокий уровень образованности с величайшим обаянием и скромностью. То, что он, как и любой человек, способен выйти из себя, бесспорно. Но кто из нас никогда не терял самообладания? Но я считаю, что Александру Лебедеву абсолютно не свойственны проявления хулиганства и поведение, побуждающее кого‑либо к ненависти. Он является человеком, который, в отличие от многих других, может выслушать точку зрения, с которой он не согласен и которая может идти вразрез с его глубочайшими убеждениями. Я знаком с большим числом людей, весьма богатых и успешных в области финансов и управления, но никто из них не отличается настолько неразвитым чувством самолюбования и настолько сильным стремлением к познанию и яркой открытостью новым идеям.

Подобно случаю с Александром Лебедевым, о котором стало общеизвестно, люди теряют самообладание тысячи раз в течение часа по всему миру. Это происходит в барах, салонах, залах заседаний советов директоров и спальнях. И, как правило, после таких вспышек гнева люди извиняются, дружески похлопывают друг друга по спине, пропускают по стаканчику и пожимают друг другу руки. И если подобного рода происшествие станет причиной наложения особого и исключительного наказания, это не вызовет ничего, кроме грусти, непонимания и осознания того, как несправедлива жизнь.

У всех нас была возможность просмотреть запись на YouTube, но мы также видели и намного худшее поведение. Я надеюсь на то, что суд проявит благоразумие и естественную склонность к справедливости для того, чтобы не раздувать из мухи слона.

С глубочайшей благодарностью,

Стивен Фрай)

Финальный аккорд

К концу июня, после нескольких месяцев, проведенных в суде, стало очевидно, что обвинение в хулиганстве по мотивам «политической ненависти» попросту смешно и абсурдно. Дело предсказуемо развалилось. Генпрокуратура вдруг сама «сняла» обвинение, отказавшись от преследования меня по 213‑й статье. Осталась еще статья 116, часть 2 – «побои по хулиганским мотивам». Прокурор потребовала признать меня виновным и назначить наказание в виде года и девяти месяцев ограничения свободы. Фактически речь шла о домашнем аресте. Резник был полон решимости доказать, что не только «хулиганских мотивов», но и самих побоев не было – я лишь попытался ударить хама, который сам оттолкнулся и упал вместе со стулом. Вот блестящая речь Генри Марковича, которую он произнес в прениях перед вынесением приговора и которая достойна войти в пособия для адвокатов.

* * *

Ваша честь!

Признаюсь, просто не припомню другого такого дела, в котором, какого элемента состава преступления ни коснешься, какие обстоятельства, входящие в предмет доказывания, ни затронешь, обвинение сразу начинает рассыпаться. От обвинения в хулиганстве прокурор отказалась. И первоначально у меня возникла мысль попросить суд уточнить процессуальную форму этого отказа. Ведь дело возбуждалось изначально по хулиганству, и лишь затем появилась еще одна статья о побоях. Вроде бы в силу части 7 статьи 246 УПК по обвинению в хулиганстве дело подлежит прекращению. Но немножко поразмышляв, я пришел к выводу, что прокурор права по той причине, что формулы обвинения в хулиганстве и нанесении побоев в обвинительном заключении абсолютно идентичны, предъявлены в качестве идеальной совокупности. Это можно считать пусть маленьким, но все же правовым «шедевром»: хулиганство и побои идеальную совокупность преступлений образовывать не могут – только реальную. Отсюда и отказ прокурора от обвинения в хулиганстве как излишне вмененного. Побои прокурор считает доказанными, но об этом дальше. Отказ от обвинения в хулиганстве прокурор мотивировала отсутствием у Лебедева мотива политической ненависти. Здесь, в общем‑то, все понятно. Политическая ненависть была взята с потолка, попросту говоря, придумана.

Никаких политических разногласий между Полонским и Лебедевым в ходе телепередачи не наблюдалось. Что не удивительно: политику и идеологию дискуссия о том, как выживать простым гражданам и бизнесменам при финансовом кризисе, не затронула. На отсутствии мотива политической ненависти я собирался подробно остановиться. Подробно не буду, потому что отказ прокурора от обвинения для суда обязателен. Но немножко остановлюсь, поскольку представитель потерпевшего продолжает настаивать на том, что политическая ненависть была. Отстаивать несуществующий мотив представителя потерпевшего заставляет появление в судебном заседании фигуры приглашенного им в качестве специалиста некоего Комкова. Больше фамилии этого мистификатора из соображений профессиональной гигиены я упоминать не стану. Цену его специальных познаний все участники процесса смогли воочию представить. Она нулевая. Свою квалификацию культуролога – я оставлю в стороне неуместность в нашем деле культорологии в принципе – сей субъект не смог подтвердить ни одним отечественным дипломом. Но именно культурологическая экспертиза, сотворенная по заказу представителей Полонского, стала единственной опорой обвинения в уголовно наказуемом хулиганстве. А ведь в первоначальном заявлении Полонского вообще ни слова не было сказано о каких‑либо политических расхождениях с Лебедевым. Полонский просил возбудить уголовное дело, усмотрев криминал в другом пункте статьи 213 УК – это использование оружия или предметов, приспособленных в качестве оружия, – посчитав таковыми кулаки Лебедева. Потом, понятно, появились адвокаты. Они, безусловно, разъяснили ему, что это, конечно, полная чушь. И в показаниях Полонского появляется одна фраза: «Но все происходило из наших разногласий». Причем Полонский затрудняется определить их суть, называя то политическими, то идеологическими. Что это за разногласия, не разъяснил в прениях и представитель Полонского.

Я прекрасно понимаю сложность положения адвокатов в ряде процессов в ролях как защитников, так и представителей. Деятельность наша односторонняя. Случается, приходится отстаивать несостоятельную, а то и просто глупую позицию доверителя. Но все же, интерпретируя факты в выгодном для доверителя ключе, давая оценки, не вытекающие из обстоятельств дела, адвокат не должен при этом говорить заведомую неправду. Лебедев на этой передаче вообще ни единого слова не сказал о башне «Федерация». Как не говорил он ничего о том, что Полонский строит исключительно элитное жилье и не оказывает помощи сирым, бедным и убогим. Этого просто не было.

В обвинительном заключении за политические расхождения выдана реплика, которую высказал Лебедев в ответ на суждение Полонского о том, что до кризиса компания «Миракс» занимала первое место по благотворительности. Лебедев недоумевает: «Минуточку! Это что ж такое‑то? Первое место откуда появилось? Сами себе, что ли, дали?» Это говорит человек, едва ли не самый последовательный и щедрый благотворитель в стране, который занимается этой деятельностью очень долго. И он, конечно, удивляется сказанному Полонским, пришедшим в бизнес значительно позже, зная о том, что конкурсы среди благотворителей для определения рейтинга – кто первое место занимает, кто второе, кто третье – вообще не проводятся. Иное было бы, мягко говоря, странным. Как странно приплести к данному эпизоду политику! За исключением этого вопроса, заданного Лебедевым Полонскому, на протяжении всей передачи никакого общения между ними, никакого спора вообще не происходило. По этой причине от представителя потерпевшего ничего конкретно о политических разногласиях в ходе передачи мы так и не услышали.

И вот прокуратура, проштамповав обвинительное заключение с придуманной политической ненавистью, в судебном разбирательстве все‑таки посчитала невозможным прилюдно тиражировать откровенную ложь. Исключения мотива политической ненависти достаточно для того, чтобы отвергнуть обвинение в уголовно наказуемом хулиганстве. Но я очень хотел бы, чтобы в приговоре прозвучал и другой довод, который мне представляется очень важным, – в действиях Лебедева вообще нет хулиганства. Ни с объективной, ни с субъективной стороны. А не только специфического мотива, который это деяние криминализирует. Настоящее дело с вполне заурядным сюжетом приобрело резонансный характер из‑за публичности фигур обвиняемого и потерпевшего. Поэтому приговор суда будет обсуждаться в юридическом сообществе.

Я держу в руках Курс уголовного права ведущего нашего ученого‑криминалиста Анатолия Валентиновича Наумова, ныне возглавляющего в Академии Генеральной Прокуратуры кафедру уголовного права. В нем автор, рассматривая состав хулиганства на странице 395 тома 2, воспроизводит афоризм, укоренившийся в среде практических работников после принятия Уголовного кодекса 1960 года, который действовал до принятия нынешнего в 1996 году. Афоризм этот отражал судебную практику, использовавшую норму о хулиганстве как своего рода «резервную»: «Аналогии в уголовном праве нет, но есть статья о хулиганстве». Хулиганство на долгие годы превратилось в мешок, сточную канаву, куда сваливались любые случаи дурного поведения.

За последние 20 лет в вопросе уголовной ответственности за хулиганство наша судебная практика прошла колоссальный путь, который отражен в Постановлении Пленума Верховного суда 2007 года. Высший судебный орган страны убрал наконец из состава хулиганства косвенный умысел. «Хулиганство, – разъяснил Пленум, – может совершаться только с прямым умыслом». То есть надо доказывать, что виновный не просто причинил окружающим какие‑то неудобства, а стремился грубо нарушить общественный порядок, хотел выразить свое явное неуважение к обществу. Пленум также указал, что само по себе нахождение в общественном месте не предопределяет квалификацию действий лица как хулиганских. Что надо учитывать способ, интенсивность, продолжительность и другие обстоятельства совершенных действий.

Позиция прокурора полностью расходится с постановлением Пленума. Вместо прямого умысла – «желал», умысел косвенный – «не мог не осознавать», анализ обстоятельств произошедшего подменяется единственно указанием на общественное место. Согласие суда с такой позицией будет означать отбрасывание судебной практики на два десятилетия назад.

Напоминаю, защита просила прокурора конкретизировать в изложении обвинения понятие хулиганского мотива. Потому что этот мотив многообразен. Он может проявляться в пьяной удали, грубом озорстве, стремлении покуражиться, поиздеваться над окружающими, обратить на себя внимание циничным поведением. Хулиган хочет учинить бесчинство, буйство, дебош. Государственный обвинитель разъяснять, в чем состоял хулиганский мотив при двухсекундных действиях Лебедева, не стал. Не стал потому, что разъяснить это невозможно. Не услышали мы, в чем все‑таки заключался хулиганский мотив, и из выступления прокурора в прениях.

Перехожу к обвинению в побоях. Если анализ хулиганства я начал с субъективной стороны преступления, то анализ обвинения в побоях начну с объективной стороны. Здесь обнаружилось различие в позициях государственного обвинителя и представителя потерпевшего. Государственный обвинитель исходит из того, что было два удара и их для состава побоев достаточно. А представитель потерпевшего сказал: «Нет. Ударов было больше, чем два, и соответственно, они не подсчитаны, но, в общем, их было заметно больше». То, что наносилось два удара, очевидно. Но представителя потерпевшего, опытного адвоката, такая очевидность не устраивает. Ему потребно большее количество ударов. И не случайно.

Ну что ж, обратимся к авторитетным научно‑практическим комментариям к уголовному кодексу. Вообще мог бы сослаться на 12 таких комментариев, но ограничусь тремя. Теми, какие непосредственно адресованы правоприменителям: судьям, следователям и прокурорам.

Вот первый комментарий. Он 1996 года. Под общей редакцией тогдашнего Генерального прокурора Российской Федерации Скуратова и Председателя Верховного суда Российской Федерации Лебедева. Вот что написано в этом комментарии к статье 116 «Побои». «Побои – это нанесение многократных ударов по телу потерпевшего, его избиение. Удары при этом наносятся твердым тупым орудием многократно (три раза и более)».

Второй комментарий, уже 2001 года. Он издан Генеральной Прокуратурой Российской Федерации, Институтом повышения квалификации руководящих кадров. Среди авторов комментария, пожалуй, все наши самые известные ученые‑криминалисты. Читаю тот же текст: «Побои – это нанесение многократных ударов по телу потерпевшего, его избиение. Удары при этом наносятся твердым тупым предметом многократно (три раза и более)».

И, наконец, еще один комментарий. Свеженький, 2011 года. Указано, что издан для работников прокуратуры. Ответственный редактор – заместитель Генерального Прокурора, Государственный Советник Юстиции 1‑го класса, Заслуженный юрист России Малиновский. На странице 347 Комментария прокурорским работникам разъясняется: «Под побоями понимается множественное (не менее трех) нанесение потерпевшему ударов по любым частям тела».

Итак, на протяжении 15 лет в науке и судебной практике не возникало сомнений в том, что объективная сторона побоев состоит в множественном нанесении ударов, а множественность означает три удара и более. Так ведь и предварительное следствие по данному делу исходит из того, что, да, конечно, нужно три. И ударяется в обвинительном заключении во все тяжкие. Начинает совершать подлоги, искажать содержание тех доказательств, которые имеются в деле. Этот вопрос защита ставила на предварительных слушаниях. Вот и представитель потерпевшего с множественностью ударов согласен, пытается натянуть три удара вместо двух. А прокурор заявляет: и двух достаточно. Эдак мы доживем до «хорошего» времени, когда пара пощечин или пинков под зад будут считаться побоями. Тогда у нас из практики уйдет так называемое «оскорбление действием». У нас сплошь, оказывается, будут побои!

Итак. С первым вопросом все ясно. Нет объективной стороны преступления. Поставлю второй. Ну а если бы ударов было три – дошли ли они до головы Полонского? Прокурор считает, что удары дошли, ссылаясь на показания Полонского и свидетелей и заключение судебно‑медицинской экспертизы.

Специальные познания для ответа на данный вопрос необходимы, но не в сфере судебной медицины, а в области спортивных и иных единоборств. Защита к таким специалистам обратилась и получила их заключение. Суть в том, что глаз человеческий не все схватывает. В нашем случае всем было ясно, что ударных движений было два. Но сам контакт кулака Лебедева и тела Полонского глаз не ловит. Это можно установить только подробной раскадровкой, которую следствие не сделало.

Привлекая Ваше внимание к заключению знатоков единоборств, отмечу, что оно полностью удовлетворяет всем требованиям УПК. В нем нет затуманивания мозгов перечислением сложных научных методов. Это отсмотр видеозаписи телепередачи с помощью специальных познаний. И когда свое заключение специалисты основывают на раскадровке, отчетливо видно, что удары головы Полонского не достигли. Специалист в области единоборств Зайчиков убедительно и доходчиво все объяснил. И ценность заключения и показаний специалистов в том, что все их суждения проверяемы участниками процесса и судом просмотром раскадровки. Только на раскадровке видно, что левая рука Лебедева, которой он первоначально блокировал руку Полонского, затем ушла дальше и оказалась за пределами головы Полонского.

Подтверждаются таким образом показания Лебедева, что он выставлял левую руку, чтобы удары пришлись в ее ладонь, а не в голову Полонского. Специалисты, которые десятилетиями трудятся в своей сфере, владеют знаниями биомеханики. Они говорят: «Вот смотрите. Если бы удар достиг цели, положение головы было бы другое, потому от удара голова откидывается». А в данном случае видно, что голова Полонского даже наклонена вперед. Что от ударов в голову, если бы они дошли, падение было бы иное. Что падение было характерно для усилий, прилагаемых к нижней части тела, а не к верхней. Поэтому с высокой степенью вероятности оно вызвано отталкиванием Полонского от пола. Выводы специалистов соответствуют показаниям единственного человека, который мог уловить контакт рук Лебедева и головы Полонского, – Лисовского. Потому что этот очевидец стоял буквально рядом. И он нам сообщает, что удары до головы не дошли, что Полонский просто оттолкнулся от пола ногами.

И, наконец, я сошлюсь на показания самого Полонского. Полонский в своем заявлении и в своих показаниях категорически утверждает: «Удары были направлены в висок. От них могли наступить любые повреждения, в том числе и тяжкие. Но благодаря своей сноровке и навыкам, которые я приобрел в Воздушно‑десантных войсках, мне удалось избежать этих повреждений». Но избежать таких повреждений можно, только уклонившись от ударов. Так что заключение специалистов как раз, вопреки мнению прокурора, подтверждается иными доказательствами, а не опровергается ими.

И, наконец, по вопросу повреждений. По‑моему, само по себе обращение на третьи‑пятые сутки к судебному медику уже ставит под сомнение, откуда появились эти повреждения? Больше того. При первоначальном обращении в Боткинскую больницу у Полонского вообще не зафиксирована ссадина на скуле. Она, по заключению ООО «Медик», появилась на пятый день. При таких обстоятельствах нельзя утверждать, что действительно удары до Полонского дошли. А остальные повреждения, описанные в судебно‑медицинской экспертизе, зафиксированы на бедре. Ясно, что они не могли быть причинены ударами Лебедева в голову Полонского.

Поставлю следующий вопрос. А если бы ударов было три и они достигли головы Полонского – было бы этого достаточно для уголовной ответственности Лебедева за нанесение побоев? Да нет, здесь уже придется проанализировать еще одну составляющую такого рода действий – мотивацию. Именно мотивация даст нам ответ на вопрос о причине этих ударов.

Вообще, предварительное следствие родило здесь еще один «шедевр». Первый – я уже говорил – «идеальная совокупность» побоев и хулиганства. По обвинительному заключению Лебедев, нанося удары Полонскому, руководствовался сразу двумя мотивами: хулиганскими побуждениями и политической ненавистью. Но такого не может быть – воистину потому, что не может быть никогда. Хулиганские побуждения и ненависть – мотивы конкурирующие. Ненависть – это сильнейшее чувство, овладевающее человеком. Она захватывает сознание, она гложет человека в такой степени, что он не может с собой совладать. В словарях русского языка ненависть определяется как сильнейшая вражда и неприязнь. Сильнейшая! От ненависти человек дрожит, она его душит. Душит до такой степени, что, как сказал герой известного фильма, «я к нему такую сильную неприязнь испытываю, что кушать не могу».

Сейчас у нас получается достаточно интересная ситуация. Уходит «политическая ненависть». Остается непонятно, в чем состоит хулиганский мотив. Обвинительная конструкция такая: Лебедев нанес удары Полонскому, вовсе не питая к нему личной неприязни, а использовал малозначительные предлоги для того, чтобы выразить свое неуважение к обществу. Это высказанное Полонским желание дать в морду и рука, протянутая в сторону Лебедева. Предварительное следствие, конечно, понимало, что здесь не все складывается, и поэтому в обвинительном заключении фраза, произнесенная Полонским, приведена в искаженном виде и вырвана из контекста. Полонский не высказывал закавыченное в обвинительном заключении желание «дать кому‑нибудь в морду». Он совершенно определенно связал это желание с сидящими рядом с ним Лебедевым и Лисовским, назвав их соответственно «летчиком» и «курятником».

Представитель потерпевшего явно лукавит, заявляя, что он не может себе представить, каким образом желание Полонского дать в морду могло быть воспринято Лебедевым как относящееся конкретно к нему. У меня вертится в голове такая виртуальная картина. Представители потерпевшего, покинувший нас перед прениями Добровинский, мой коллега Самсонов и я. Но мы в разных качествах. Добровинский остается адвокатом, коллега Самсонов – прокурор, а я представитель, не к обеду будет помянут, Следственного комитета. И вот мы на ток‑шоу обсуждаем какой‑то вопрос. Упрощение порядка предварительного следствия, например. И в какой‑то момент я говорю: «Слушайте, тут просто все у нас главные: одни – прокуроры, другие – адвокаты. Я уже просто устал. Уже желание просто дать в морду». Что‑то я сильно сомневаюсь, чтоб мои коллеги это проглотили. Если бы проглотили, они относились бы к категории людей, которые молча глотают оскорбления и обтираются после удара. Я, например, предвижу реакцию Добровинского, который все‑таки мне уступает в физических кондициях. Наверное, начал бы крутить пальцем у виска и послал бы какую‑то жалобу в Следственный комитет. А вот что касается здоровяка Самсонова, то он бы, скорее всего, как и Лебедев Полонского, спросил: «Как так, что, и мне?» Если бы я на этот вопрос по‑одесски ответил вопросом с явно агрессивными нотками – «ты что, хочешь поэкспериментировать?» – то мне кажется, для меня такой эпизод легко бы не закончился. Это абсолютное оскорбление!

Продолжу анализ, от которого уклонилась сторона обвинения. Лебедев после слов о желании дать в морду спрашивает: «И мне?» И получает ответ от Полонского: «Ты хочешь поэкспериментировать?» Если бы в ответ на эти слова Лебедев применил физическую силу, у Полонского в таком случае были бы основания подать заявление в мировой суд о возбуждении уголовного дела о побоях. Потому как чисто личный конфликт и дело частного обвинения. Дальше бы разбирались, сколько было ударов, достигли ли они цели. Исходя, конечно, из личного конфликта. Мотив личной неприязни, он на поверхности лежит.

Если бы, повторяю, ударные движения были ответом на оскорбительное высказывание. Но этого не произошло. Вопреки обвинению, Лебедев как раз не использовал оскорбительное высказывание Полонского для нанесения ударов. Словесный диалог между Лебедевым и Полонским заканчивается примирительной фразой Лебедева. Когда Полонский ему повторяет: «Ты хочешь поэкспериментировать?» – Лебедев ему говорит: «Ты совсем сдурел, дружище?» В любом толковом словаре русского языка сказано: «дружище» – употребляется либо дружески, либо фамильярно‑ласкательно. Синонимы – дружище, дружок, старик, старичок, старина. Лебедев смиряет себя, он гасит конфликт дружеским обращением к Полонскому. Все, проехали.

А теперь я прошу участников процесса отмотать пленку, вернуться в школьные годы и вспомнить азы причинности, которой нас учили где‑то в восьмом классе, на уроках логики и физики. Есть совокупность обстоятельств, но при их существовании ожидаемого события не происходит. Затем к этой совокупности прибавляется новое обстоятельство, и событие наступает. Вот это новое обстоятельство и является причиной данного события.

Итак, вся словесная перепалка завершилась примиряющей фразой Лебедева. А дальше появляется новое обстоятельство – это рука Полонского перед лицом Лебедева. Прокурор и представитель потерпевшего упирают на то, что Полонский, делая жест в сторону Лебедева, на него не смотрел. Но важно же не то, что Полонский не смотрел на Лебедева, важно то, что Лебедев не смотрел на Полонского, потому что сидел к нему боком, вернее, усаживался, еще не остывший от хамского высказывания Полонского. Зрители, участники, которые смотрели эту передачу в лоб, видели, что действительно со стороны Полонского нападения на Лебедева не было. Но Лебедев был боком к Полонскому. Лебедев обладает ослабленным зрением, оно у Лебедева минус шесть с половиной. Когда человек с таким минусом, и у него непосредственно перед глазами появляется предмет, он его толком рассмотреть не может, все расплывается. Для того чтобы посмотреть что‑то вблизи, он должен снять очки. И Лебедев, только что узнавший о желании Полонского дать ему в морду, реагирует на внезапно появившуюся перед его лицом руку Полонского, воспринимая ее как переход Полонского от словесной агрессии к физической. Каким образом? Блокирует руку Полонского захватом, и мгновенно, буквально в две секунды, делает два ударных движения, начиная их сидя и заканчивая вскочив.

В общем, эта ситуация – классический пример так называемой «мнимой обороны». Когда человек реагирует на нападение, которого в действительности нет. В уголовном праве на этот счет уже много веков существуют правила квалификации, подтвержденные недавним постановлением Пленума Верховного Суда. Надо устанавливать, имел ли основание человек считать, что на него действительно осуществляется нападение? Я полагаю, Ваша честь, что такие основания у Лебедева были. Посмотрите, с чего все начинается? С оскорбления в гримерке. Вы помните показания Ольги Романовой. Она не хотела вообще произносить оскорбительного слова Полонского, выразилась так: «Что здесь делает вот этот чудак на букву «м»?» В помещении в данный момент находился только один мужчина – это Лебедев. Он, естественно, принял эти слова на свой счет.

Далее. Высказанное желание дать в морду. Оно что, исходит от дряхлеющего профессора, которому за 75 лет? Нет. Это желание высказывает биток под сто килограммов, который, между прочим, прошел войну в Нагорном Карабахе, который служил в Воздушно‑десантных войсках.

Ну а следующий фактор – личность самого Полонского. Полонский широко известен своим сумасбродством, тем, что постоянно оскорбляет людей, унижает их, совершает импульсивные действия, выплескивает агрессию. В частности, общеизвестно, когда он кидал телефоны своих сотрудников об стену, когда он загнал в туалет журналиста. Человек, который ведет себя на передаче, как показали многие свидетели, оскорбительно по отношению к людям, провокационно по отношению к Лебедеву.

Поза Лебедева. Лебедев не успел даже сесть в свое кресло. После этой фразы: «Ты что, совсем сдурел, что ли, дружище?» – Лебедев только начал садиться. Кстати, это опять же, видно очень хорошо на раскадровке. И в это время перед его лицом возникает рука человека, который только что высказал желание дать ему в морду. Не будем забывать и про ослабленное зрение. Разве совокупности таких обстоятельств недостаточно для того, чтобы Лебедев считал, что на него совершается нападение, и от него защищался?

Как еще можно объяснить действия Лебедева? Безмотивных действий у психически здоровых людей не бывает. Чего хотел добиться Лебедев? При полной несостоятельности приписать ему хулиганские побуждения это может быть только желание отомстить Полонскому за нанесенную обиду. Но мы уже знаем, что Лебедев не использовал такой «вкусный» предлог и обратился к Полонскому – «дружище». Обвинители не желают видеть слова Лебедева, обращенные к Полонскому, уже после конфликта: «Ты что, совсем с ума сошел? Ты руки‑то не распускай!» Эти слова окончательно ставят все на свои места. Их невозможно придумать за 10 секунд, которые прошли между тем, как Полонский упал, и тем, как он встал, в качестве «отмазки» заранее обдуманного преступления. Слова эти – неопровержимое свидетельство восприятия Лебедевым жеста Полонского как реального нападения.

Когда лицо имеет все основания считать, что на него совершается реальное нападение, и при этом не превышает пределов необходимой обороны, квалификация действий человека, который находится в такой ситуации, осуществляется по правилам необходимой обороны. Он не подлежит уголовной ответственности.

Резкая критика, которой я подверг обвинение, естественно приводит к вопросу: а как могло случиться, что это дело оказалось в суде? Как могло случиться, что предъявлялось обвинение, от которого, в значительной его части, отказывается государственный обвинитель?

Я не буду муссировать слухи о том, что это неправедное дело инспирировано какими‑то могущественными силами, которые мстят Лебедеву за его гражданскую позицию, за его свободомыслие. За то, что финансирует «Новую газету», чьи критические выступления затрагивают интересы еще влиятельных коррупционеров. За то, что в своем бизнесе не идет на сомнительные сделки, не «откатывает» высокопоставленным чиновникам. Хотя, может быть, эти слухи небеспочвенны. Скажу о том, в чем уверен. Есть дурная традиция. Если в возбужденном деле появляется подозреваемый, все усилия направляются на то, чтобы дело довести до суда. Ибо прекращение дела расценивается как дефект, как брак. И направляют дело в суд, потому что суд нашей прокурорско‑следственной властью не уважаем. И большая толика вины за это лежит на судебной практике, отторгающей оправдания. Вот наши пинкертоны и уверены, что любое их творение закончится обвинительным приговором. Все суды скушают, все переварят таким образом, что на выходе будет нечто обвинительное. Оправдать не посмеют.

Примиряет меня с этой нерадостной для стороны защиты действительностью поведение в данном деле тех следователей, которые саботировали незаконные указания начальства, не хотели возбуждать дело по хулиганству, не подгоняли доказательства под абсурдное обвинение в политической ненависти.

Я хочу верить в то, что Вы заставите уважать суд не только оправданием Александра Евгеньевича Лебедева, но и вынесением частного определения в адрес предварительного следствия за те художества, за те подлоги, которые выявлены при составлении обвинительного заключения.