Влияние Маркса на мир так велико, что его сравнивают с Христом, Буддой и Магометом. Он открыл систему объективных законов, по которым развивается общество. Галилей, Ньютон, Эйнштейн тоже открыли объективные законы и тем самым, как и Маркс, изменили мир. Однако Маркса сравнивают не с ними, а с основателями религий. Будто он создал не науку, а веру .

Маркс четверть века выстраивал свое экономическое учение, с 1867 года, когда вышел первый том его труда Das Kapital. В то время реальный капитал овладевал миром, рождая электричество, железные дороги, все более современные машины. Рушил сословную иерархию, деля общество на два класса – капиталистов и рабочих.

Вопрос, откуда взялся капитал и каким образом он так мощно, кардинально меняет жизнь людей, интересовал в то время всех обществоведов и экономистов. Но только Маркс объяснил и свел в единую систему законы, по которым развивалось новое тогда общество. Попросту говоря, он объяснил, «как все это устроено», помог миру познать себя. Поэтому и можно говорить, что Das Kapital не просто ученый труд, а веха материальной истории! Ведь мир, познавший механизмы собственного развития, – это уже совсем другой мир.

Все оперируют понятиями Маркса, совершенно не задумываясь об их авторстве. Если сегодняшнему человеку начать объяснять, что же такое Маркс открыл, многие скажут: «Кто ж этого не знает!» – настолько все привыкли в обыденной жизни оперировать понятиями «капитал», «прибыль», «цена», «стоимость», «рента». Так мы привыкли к тому, что Земля крутится, но сложно сказать, как пошло бы развитие астрономии без Коперника и Галилея. То же самое и в экономике: со времен Маркса экономическая наука прошла огромный путь, возник целый ряд теорий, сравнимых по значимости с Марксовой, ученые достраивали учение Маркса, открывая законы, которые в его время, на заре капитализма, еще не проявились. Но ни одно из положений его учения не было оспорено, наоборот, все открытое Марксом стало данностью, и кажется, что это само собой разумеется и что так было всегда.

Однако, если бы Маркс только открыл законы капиталистического общества, было бы намного проще оценить его великий вклад. Мир двигался бы дальше с полным пониманием того, «как все устроено», ученые дополняли бы Марксову теорию объяснениями новых законов крепнущего капитала… Не было бы деления на марксистов и антимарксистов, не ставились бы дикие социальные эксперименты, связанные в умах людей именно с именем Маркса. Но все оказалось сложнее…

Мысль Маркса совершает необъяснимый кульбит. Он вдруг переворачивает все собственные утверждения с точностью до наоборот. Заявляет, что вся система, которая так слаженно движется по рельсам открытых им законов, почему‑то должна неизбежно рухнуть!

Еще в 1848 году, задолго до труда Das Kapital, он написал политический памфлет «Манифест коммунистической партии», где утверждал, что система обречена. Потому что она построена на эксплуатации, с которой рабочие перестанут мириться. Они объединятся, отберут у капиталистов все средства производства, объявят их общенародной собственностью, и наступит гармония справедливости. А на самом деле понятие «эксплуатация» у Маркса весьма лукаво. Нет у него внятного объяснения, почему в капиталистическом обществе труд рабочих по найму – это угнетение. Он просто в это верил! Его социальная доктрина насчет краха капитала построена исключительно на этой вере, которая оказалась сильнее, чем его же собственная безупречная логика философа и экономиста.

Объявив, что все рухнет, Маркс решил детально объяснить, почему иначе и быть не может: надо же показать весь механизм адской системы угнетения. Но сколько бы он ни твердил об ужасах капитализма, картина в Das Kapital складывается ровно обратная: развитие капиталистического общества противоречиво, как и любое развитие, но капитал вполне справляется с разрешением собственных противоречий, причем именно при помощи открытых Марксом законов . Сам Маркс этого видеть не хочет и, заглядывая в будущее, утверждает, что противоречия общества, построенного на капитале, неразрешимы. Все рухнет, и точка! Его социальная доктрина повисает в воздухе, под ней нет логических подпорок. Только все та же вера самого Маркса и его приятеля Энгельса.

С какой готовностью масса людей подхватила эту веру! Последователи Маркса, даже обчитавшись четырьмя томами Das Kapital, дружно отмахиваются от Марксовых экономических законов и бубнят, что марксизм – это учение о диктатуре пролетариата.

У марксистов эта вера вызывает восторженные революционные судороги. У всех остальных – дрожь: им совсем не нравится идея, что общество, основанное на таких безупречно логичных законах, может рухнуть. Великие ученые, финансисты, политики – Кейнс и Фридман, Франклин Рузвельт, Людвиг Эрхард и Маргарет Тэтчер – считают марксизм исчадием ада. Помогают капиталу разрешать его противоречия, чтобы не допустить никакой пролетариат к диктатуре. Делают вид, что Маркс ничего не открыл, кроме банальностей, типа «а небо‑то голубое». Однако от самих законов, открытых Марксом, не отмахиваются, наоборот, используют на полную катушку. Правда, об авторе при этом умалчивают, вроде как законы миру сами по себе открылись. А Маркса поминают лишь в связи с его верой! Когда хотят припугнуть людей той диктатурой пролетариата, которая у Маркса вдруг выскакивает как черт из шкатулки. Вот замутил Маркс, сам все открыл, и сам же все запутал.

Если отодвинуть в сторону его заклинания и вникнуть только в экономический механизм, который он разложил по полочкам, выстроится понимание общей системы, которая работает и в передовых странах Атлантики, и в новых развивающихся экономиках, и в России. Das Kapital самым детальным образом показал, откуда берутся деньги и как они рождают личное и общественное богатство.

На это иногда возражают, что сложные системы невозможно описать одной моделью. Ерунда! Надо просто уметь видеть общее для любой экономики и особенности каждой из стран. Не путать одно с другим. И кстати, именно Маркс научил человечество, как это делать…

Не так просто, как кажется

Реальная жизнь ошеломляет разнообразием… Кажется, что между производством удобрений, металлургическим комбинатом, банком и среднего размера супермаркетом нет ничего общего, надо отдельно изучать и то, и другое, и третье. Надо, если вы хотите управлять этими разными производствами. А для того, чтобы понять, как устроена экономика, надо лишь увидеть, что общего между ними .

Все понимают, что такое инвестиции, то есть капитал. Что такое себестоимость, доход. Хоть на большом производстве, хоть в мастерской – один и тот же бухгалтерский учет. Если бы все производства в сути своей были бы разными, то как можно было бы судить в бухгалтерских книгах о прибыли и убытках по одним и тем же правилам? Это возможно лишь потому, что в основе своей все производства одинаковы. Это капитал в его трех формах – производительный, торговый и банковский. Это и есть основа экономики Германии, Великобритании, США, хотя конкретика, реалии жизни в этих странах сильно различаются.

Конкретика всегда интереснее абстрактных рассуждений. Поэтому третий том Das Kapital читать не скучно. В нем Маркс объясняет множество знакомых нам явлений современной жизни. Тут и акционерные общества, и биржи, и монополии, и технический прогресс… Тут и кризисы, и превращение национального капитала в международный. Все живенько, близко к телу, интересно, что будет дальше. Местами даже похоже на триллер. Не триллер, скажете? Тогда объясните‑ка, почему самая прибыльная отрасль у нас нефтянка? Какие такие законы в ней действуют, что производить нефть выгоднее всего?

Человек, не ведающий о труде Das Kapital, похож на автолюбителя‑чайника. Вроде знает, что машина едет туда, куда руль повернешь, иногда даже и масло поменять может, но как разобрать и починить двигатель – это нет. А вот тот, кто понял законы и взаимосвязи, открытые Марксом, – уже инструктор или даже конструктор авто. Этот понимает, на что способна машина, может генерить новые идеи, как ее усовершенствовать. На протяжении сотни с лишним лет автомобиль непрерывно менялся – новые body design возникают каждые несколько лет, усложняются приборы, ручную коробку передач сменяет автомат, но это все тот же автомобиль. Его сердце – двигатель внутреннего сгорания, разновидность теплового двигателя.

Тянет сказать, что сегодня все по‑другому, а изменилось‑то не многое. При Марксе не было самолетов, а сейчас нет воздушных шаров. Но сила тяготения была и есть. И капитал, который тянет вперед общество, если оно не сопротивляется его законам, тоже никуда не делся. Автомобиль может превратиться в самолет, если приделать к нему крылья, или в ракету, если использовать другой тип теплового двигателя. Но основа‑то одна – тепловой двигатель, который толкает вперед хоть автомобиль, хоть самолет, хоть ракету.

И конструкцию автомобиля, и его двигатель Маркс разложил по винтикам. Уже в первом томе Das Kapital, где про «товар – деньги – товар»… Тут, правда, студентов начинало клонить в сон: зерно меняется на сукно, холсты на сюртуки – какое отношение это имеет к современной жизни? И уже не поверить, что к третьему тому все сложится в триллер. Уж больно медленно, по шагам Маркс складывает из этих абстрактных картинок двигатель общественного устройства, как машинку из кубиков Lego. Объясняет, что в основе двигателя всегда лежит человеческий труд, не важно, ручной, интеллектуальный или управленческий. На это – если попросту – можно сказать: «Постойте, а как же машины, оборудование?» Ясно, что без труда они мертвы и ничего сами не произведут, но ведь и труд без машин тоже ничего не произведет. Это если попросту. А Маркс терпеливо объясняет, что любой станок, хоть сложный, хоть простой, даже кирка для того, чтобы руды накопать, – это плоды прошлого труда. И вся интрига мира на самом общем уровне сводится к тому, как именно труд сегодняшний соединяется с трудом прошлым и почему в одних странах это получается более эффективно, чем в других.

Например, в Норвегии ВВП на душу населения – 97 тысяч долларов в год. В каком‑то Люксембурге, где и производят‑то неизвестно что, еще выше. В Штатах – 60 тысяч на нос, в Германии – 42 тысячи. В России – чуть больше девяти. Россияне живут сегодня лучше, конечно, чем лет 30 назад, но почему они настолько беднее норвежцев или немцев? Почему в России так медленно идет технический и технологический процесс, а от слова «модернизация» уже всех воротит: все о ней говорят, но никто не видел ее плодов. Почитаешь Маркса, и становятся ясны причины отсталости России, хотя о ней Маркс не сказал ни слова.

Всех, кто постарше, в институтах от марксизма тошнило. Понять, как вера уживается с законами, из которых она не вытекает , было невозможно, приходилось просто зубрить. Мешанина из законов и заклинаний о благе диктатуры пролетариата настолько ничего не объясняла, что к концу XX века преподавание политэкономии отменили за ненадобностью. Отменили‑то правильно, но попутно сдали в утиль и экономическое учение Маркса. Лишив тем самым современных людей возможности понять устройство экономического механизма. Вот все и рассуждают о прибыли, цене, рентабельности, рынке и прочих экономических материях «на пальцах». А по каким законам рынок с его прибылью, ценами и всеми остальными атрибутами движет общество? И куда движет?

Сознание современного человека надо заново подружить с трудом Das Kapital Маркса, ведь открытые им законы действуют и сегодня, объясняя все устройство общественного механизма. Что «у нас», что «у них», в передовых странах Атлантики. Не поняв его, сложно рассуждать и о кейнсианстве, и о том, чем монетаризм Фридмана отличается от общества «благосостояния для всех», которое в Германии строил Людвиг Эрхард. Не поставить на твердую основу споры о переустройстве России, перестав размахивать ярлыками – «рыночник», «государственник», «социальное партнерство» и «эксплуатация», которые уже набили оскомину.

Самый ключевой закон

Еще до Маркса люди своими глазами видели, как растут богатства, но объясняли этот рост по‑разному. Сходились в одном – все капиталисты захвачены конкуренцией, это лежит на поверхности. Экономисты, писал Маркс, переводят «своеобразные представления капиталистов, захваченных конкуренцией, на якобы более теоретический… язык », их утешает, что прибыль общества растет, «но и это утешение покоилось на одних общих местах… Как в конкуренции, а следовательно, и в сознании ее агентов все выражается в искаженном виде; точно так же искаженно выражается в конкуренции и в сознании ее агентов и этот закон …»[1]

Этот закон – закон тенденции нормы прибыли к понижению. Можно сказать, ключевой закон. Норма прибыли понижается, а ее объем, или масса, растет. Этот парадокс не объяснить, скользя взглядом по поверхности и видя только конкуренцию. А в этом ключ к пониманию развития капиталом общества.

Маркс объяснил, что капитал делится на постоянный и переменный. Постоянный капитал – стоимость машин. Переменный – стоимость рабочей силы. Такие названия он дал этим двум частям капитала не случайно.

Использование машин продиктовано технологией, они участвуют в производстве целиком, и стоимость этой части капитала в процессе производства не растет, а, наоборот, уменьшается – ведь идет износ. Отсюда и слово «постоянный». К этой части капитала надо добавить и вторую – которая позволяет капиталисту купить рабочую силу. И вот вопрос о том, сколько она стоит, до Маркса всегда был камнем преткновения.

Стоит она ровно столько, сколько нужно рабочему, чтобы прожить, – заплатить за еду, жилье, одежду, прокормить и выучить детей: ведь будущему капиталу потребуется рабочая сила следующего поколения. Но ведь и есть, и одеваться можно по‑разному, жить можно в тесноте и без удобств, а можно и в комфорте. Маркс не вычисляет, сколько нужно денег рабочему «объективно», потому что такого понятия нет и вычисления тут не помогут. Но Маркс объясняет принцип: как стоимость, которую производит труд рабочего, делится между ним и капиталистом.

Допустим (условно), что среднему рабочему на прокорм семьи нужно 1000 долларов в месяц, это и будет стоимость рабочей силы. Попросту – зарплата рабочего. В месяце 4,5 недели по 40 часов, итого – 180 рабочих часов. Если за один час рабочий способен произвести продукт стоимостью 10 долларов, то за месяц он произведет стоимость 1800 долларов. Свою тысячу зарплаты он создаст за 100 часов, значит, остальные 80 он будет бесплатно трудиться на капиталиста.

Все это время рабочий будет создавать для него прибавочную стоимость. То есть он создаст стоимость большего объема, чем та часть капитала, которую на него потратили. Потому Маркс и называет эту часть капитала переменной , что в процессе производства она – в отличие от капитала, вложенного в станки, – растет. Получается, что без рабочей силы не будет роста капитала. А если среднему рабочему на прокорм надо не 1000 долларов? Мы же взяли эту цифру с потолка, подогнали, короче, цифры.

Так в том‑то и дело, что если рабочий в час способен произвести только на 5 или 7 долларов, то и общественная стоимость рабочей силы будет ниже, чем тысяча: капиталист же в любом случае должен свое отмусолить, иначе зачем ему рабочие, если у него в итоге только бульон от яиц. А если в час рабочий производит стоимость в 15 или 20 долларов, то стоимость рабочей силы может подняться до двух или двух с половиной тысяч в месяц. Прямой корреляции тут нет, потому что в конкретной жизни в процесс вмешиваются и переговоры рабочих с капиталистами, и политика. Рабочий может бесплатно трудиться на капиталиста не 80, а только 40 часов в месяц или, наоборот, все 100…

Стоимость рабочей силы определяется не вычислениями, а отношениями слоев и классов в обществе, их торговлей друг с другом, их взаимными компромиссами. Но если рабочий производит только 5 долларов в час, то, скорее всего, в таком обществе нормой будет считаться, если он спит на тюфяке. А когда он производит – условно – 20 долларов в час, да еще и капиталиста заставляет отмусоливать себе не 800, а только 700 или 650 долларов от каждого отработанного месяца, то нормой становятся две машины у собственного дома и отпуск у моря. Кажется, что это только торговля, переговоры между двумя классами, но и это не так просто, как кажется. Прежде всего стоимость товара «рабочая сила» определяется производительностью ее труда. Она меняется, растет в каждой стране по‑разному, дает каждой стороне – капиталисту и рабочему – разные рычаги торговли друг с другом. Маркс утверждал, что противоречие между капиталом и трудом неразрешимо, а на самом деле оно решается на каждом этапе и в каждой стране. Но общий‑то принцип не меняется. Если это понять, то становится ясно, почему в Норвегии ВВП на душу населения выше, чем в США, а в Германии – выше, чем в России: переменный капитал в каждой из этих стран работает с разной производительностью.

Тянет сказать – на пальцах‑то, – что производительность растет под давлением конкуренции. Правильный, но неубедительный ответ. Как конкретно конкуренция помогает производительности расти? Вот тут на авансцену выходит закон тенденции нормы прибыли к понижению.

В нашем условном примере один рабочий за месяц производил 1800 долларов, из которых 800 долларов становились прибылью капиталиста. Это в среднем, в обществе. Но если за этот месяц в одной отрасли постоянного капитала расходуется 4000 долларов, а во второй – 8000 долларов, то в первой отрасли норма прибыли будет 20 %, а во второй только 10 %. В отраслях, где доля живого труда выше, выше прибыль. Ведь там выше доля той части труда, которую капиталист не оплатил.

В отрасли № 1 – швейной, к примеру, – требуется меньше станков и больше рабочих, чем в отрасли № 2 – производстве стиральных машин. Значит, в швейной отрасли будет выше норма прибыли, это вполне согласуется с жизненными наблюдениями. Трудоемкие отрасли более рентабельны, чем капиталоемкие. Видя это, капитал стремится именно в отрасль № 1, в ней растет конкуренция. Думая, как выжить, капиталист решает применять новое оборудование, производит новые ткани, например полиэстр вместо шелка, он дешевле. Оборудование, правда, придется покупать более дорогое, зато затраты на производство одного платья понизятся. Вроде бы норма прибыли должна от этого вырасти? А она‑то как раз снизится, потому что оборудование подорожало, значит, отношение переменного капитала к постоянному снизилось. Зато выросли и абсолютный масштаб производства, и объем общей прибыли. А капиталист попутно модернизировал швейную отрасль № 1, да еще и себестоимость единицы товара понизилась, что мы тоже знаем из жизни – синтетическая одежда все больше теснит дорогие вещицы из шелка и шерсти.

В отрасли № 1 изменилось строение капитала, то есть соотношение постоянной (оборудования) и переменной (рабочей силы) частей. «Стоимостное строение капитала, поскольку оно определяется его техническим строением и отражает это последнее, мы называем органическим строением капитала… Капиталы, которые содержат больший процент постоянного и, следовательно, меньший процент переменного капитала, чем средний общественный капитал, мы называем капиталами высокого строения… »[2]

Теперь уже в отрасли № 2 строение капитала ниже, а норма прибыли выше, хотя вчера было наоборот. Норма прибыли во второй отрасли выше? Все повалили в нее!

В отрасли № 2 начинаются те же процессы… Капиталы конкурируют, изобретают новые прибамбасы для стиральных машин. В этой отрасли растет органическое строение капитала, то есть «стоимостное строение, которое определяется техническим »[3]. Она становится более капиталоемкой, норма прибыли в ней снижается, а объем производства и прибыли растут. Пятьдесят лет назад стиральные машины были у единиц, сейчас они в каждой семье.

Тут выясняется, что есть еще третья, пятая, двенадцатая отрасли, в которых низкое строение капитала помогает каким‑то недоумкам получать более высокую норму прибыли. Немедленно туда! Снова изобретать, совершенствовать… И душить, душить недоумков! Вот, собственно, откуда и берутся деньги. Все просто.

«Низкое строение капитала» – это когда отношение капитала, затраченного на покупку рабочей силы, к капиталу, воплотившемуся в оборудование, ниже, чем в среднем в обществе. Капитал стремится в такие, менее капиталоемкие отрасли и тут же поднимает их капиталоемкость! Казалось бы, против собственных интересов модернизирует сначала одну отрасль, потом другую, третью… Каждый согласится, что лет 12 назад плазменные телевизоры стоили 300–350 тысяч рублей, а сегодня 100, а то и 60 тысяч, а это объяснить можно только снижением нормы прибыли и себестоимости. А себестоимость снижается за счет более современного оборудования, сокращения расходов на переменный капитал и, значит, опять‑таки за счет снижения нормы прибыли. Вот так парадоксально все и крутится!

Тогда как же сфера ИТ, где пацаны в трениках из всего постоянного капитала одним компом обходятся? Там самая высокая конкуренция, все туда рвутся, чтобы делать деньги, обходясь только трениками и компом. Но стоило Гейтсу, а потом Джобсу зайти в эту отрасль с огромным капиталом, как лицо отрасли изменилось. Огромный капитал позволил создать и новую операционку, и новые приложения. И пацаны, хоть нередко и заколачивают огромные деньги, остались на подтанцовке, конкурируя только за продажу «Майкрософту» и «Яблоку» отдельных примочек.

А как же нефтянка, где капиталоемкость колоссальная – и буровые, и нефтепроводы, – а норма прибыли тем не менее сумасшедшая? Так у нас же триллер, забыли?

[1] Маркс К. Капитал. – М.: Госполитиздат, 1955. – Т. 3. – С. 246.

[2] Маркс К. Капитал. – М.: Госполитиздат, 1950. – Т. 3. – С. 158.

[3] Маркс К. Капитал. – М.: Госполитиздат, 1950. – Т. 3. – С. 158.