Житницей мира сделала страну якобы сталинская коллективизация. Вообще‑то чистая правда, только суть этого процесса состояла в том, что у людей силой отнимали все, что они создавали своим трудом.

Численность сельского населения в 1920‑1930‑х колебалась вокруг 70 млн человек из 160 млн всего населения – считай, половина. У этих миллионов деревенских не было паспортов! В СССР паспорт считался не основным документом гражданина, а инструментом учета «органами» переездов жителей с места на место. Деревенские же были намертво прикреплены к своей деревне, не имели права переехать куда‑то по собственному усмотрению. Стало быть, и паспорт для них – вещь лишняя. Податься же куда‑то из деревни без паспорта или разрешения сельсовета было равносильно приговору.

Беспаспортные деревенские жили в классическом крепостном праве. В сезон работали с рассвета до темени. Но денег за работу не получали, а получали отметку – «галочку» в ведомости за каждый трудовой день. Трудодни отоваривали чем Бог… извините, колхоз послал – дровами, соломой или сеном, иногда спичками или керосином для ламп – как придется. Полнации фактически посадили на «месячину» – помесячную плату за ненормированный труд, что при крепостном праве считалось высшим произволом. В Российской империи так работала лишь ничтожная часть крестьян – дворовые крепостные. В 1930 ‑х в СССР так работали все деревенские.

Зато на обложке одного из выпусков журнала «Советский колхозник» в начале 1930‑х был изображен колхозник, летящий к светлому будущему на крыльях. Паспорта нет, на работу выгоняют принудительно, а у него выросли крылья… По части изощренного цинизма марксисты‑ленинцы были мастера.

Страна вышла в лидеры по экспорту зерна – вот вам и житница мира. Минуточку, любая страна экспортирует то, что она производит в количестве большем, чем нужно ее народу. Если бы Россия сегодня экспортировала нефть, а при этом автомобили стояли бы без бензина, вряд ли кому‑то это понравилось бы. Даже смешно предположить.

А в 1930‑е годы было совсем не смешно: колхозы соревновались в перевыполнении планов хлебозаготовок, а хлеб отправляли на экспорт. «Голодный экспорт» рождал голодоморы: почти каждый год то в одном крае, то в другом – голод. Люди в деревнях ели лебеду и жмых, морковную и свекольную ботву. Умирали сотнями тысяч. Государство тем временем вывозило выращенное ими зерно. В 1931‑1933 годах за границу вывозилось 50‑58% всего урожая зерновых. Государству позарез нужны были деньги, нечем было финансировать запуск индустриализации. В 1925‑1940‑х экспорт топлива составлял лишь 11‑13% объема экспорта страны, вывоз редких металлов и алмазов – и того меньше. А 36‑40% экспорта приходилось на зерно[1].

Зерно экспортировали самого низкого качества – кормовое, для скота. Другому взяться было неоткуда, тракторов в деревне было раз‑два и обчелся. Под страхом наказания за невыполнение плана бабы впрягались в плуги, месили ногами пашню, падали от изнеможения…

Где Маркс в той реальности, которую марксисты‑ленинцы строили якобы по его чертежам? Нигде. Если бы рулевых того строя хоть сколько‑нибудь заботила верность Марксу, можно было бы оснастить деревню техникой, развивать агрономию. Можно было сохранить объем вывоза зерна на уровне тех же 40%, не выбирая из деревни все подчистую, не доводя ее до голода. За счет того, что стоимость, то есть рыночная цена качественного зерна, намного выше, чем дрянного, – Маркс ж это на пальцах объяснил. Правда, переоснащение аграрного сектора задержало бы на несколько лет индустриализацию, а марксисты‑диктаторы, как сказано, не желают ждать. Они строили Вавилонскую башню с крыши, кладя в основание жизни людей.

В городах тем временем уже продавались булки и ситники. Ведь крупные города – это витрина строя, ее надо оформить еще раньше крыши. Откуда взялись белые булки, если страна производила зерно, пригодное только для скотины? Его импортировали! Покупали на деньги от продажи того зерна, которое выгребали до зернышка из колхозов. Нищая деревня оплачивала не только индустриальные флагманы, но и витрины строя.

Так было не только в 1930‑х – в период расцвета Великого строя под названием «развитой социализм» царил все тот же убыточный вид животноводства, жертвоприношения священным коровам. В 1946‑1947 годах – снова голод. Нужно было выкачать из деревни достаточно продовольствия, чтобы с фанфарами отменить карточки в городах. Не менее важно было еще вывезти 2,5 млн тонн зерна в страны Восточной Европы, чтобы они там не голодали на виду у всего Запада.

А кроме «голодного экспорта» еще и принудительные переселения. Сначала в Зауралье и в Сибирь ссылали кулаков, потом «подкулачников», за ними и середняков, крестьян с каким‑никаким достатком. В 1930‑е из деревень в Сибирь было выселено вдвое больше народу, чем при Столыпине, – около 4,8 млн человек. Марксисты‑ленинцы решали все ту же задачу: освоить азиатскую часть страны. Только добровольное переселение их уже не устраивало. Ждать они не желали и к тому же стремились сорвать людей с насиженных мест, лишить их корней, обезличить, разобщить, чтобы каждый ощущал себя пресловутым винтиком в одной из множества шестеренок Великого строя. И вот уже пара миллионов семей ударно вкалывает на стройках века.

Людей везли в тех самых «столыпинских вагонах», в которых при Столыпине добровольные переселенцы перевозили свой скот! Переселенцев Великого строя высаживали на полустанках в голой степи, заставляя рыть землянки, а наутро уже выходить на работы. Переселения сопровождались голодом. Родители бросали детей на железнодорожных станциях в надежде, что вдруг кто‑то их подберет, а если нет – то хотя бы самим не видеть их голодной смерти… В 1931, 1933, 1936 годах в разных частях страны среди бела дня люди падали на землю и умирали… От истощения. В мирное время, не в ленинградскую блокаду! Когда читаешь об этом, в голове лишь один вопрос: во имя чего? Зачем?

Во имя второй священной коровы – «ревущей индустриализации», вот зачем. В новостях, книгах, фильмах людям рассказывали о промышленных гигантах, которые как грибы растут в чистом поле за счет ударного труда советских рабочих и инженеров, ученых и изобретателей. И деревня трудится с ними в едином порыве. Какие сочные снопы стояли на ВДНХ, какие сытые и чистые свиньи водились там (увы, исключительно там) – любо‑дорого посмотреть! Идеологи строя мастерски апеллировали к гуманизму, к самым естественным желаниям человека – потребности в достатке, в счастье и радости жизни. В их сказки хотелось верить.

До начала 1970‑х из деревни не было исхода. Разве что после призыва в армию парням удавалось не вернуться обратно. Да еще деревенские уезжали из своего села по «оргнабору», когда в село приезжали специально обученные люди и вербовали рабочих на разработки торфа, лесозаготовки, строительство дорог или восстановление Донбасса. Или еще куда‑то, но всегда снова на «прикрепление» к конкретному месту, к одному виду труда – тяжелому, низкооплачиваемому, который «просто так» не бросить, чтобы податься куда‑то еще.

1972 год… Мой будущий муж собирается ехать поступать в институт в Москве. На руках – справка из сельсовета! Она подтверждает, что колхоз не против его учебы. Уже полвека власти «трудового народа», а тот все живет, отрабатывая месячину и получая трудодни. Современная молодежь может себе такое представить? Эй, ребята, вы все еще верите в «развитой социализм»?

Кормится же деревня с личного хозяйства, которому и название‑то дали совершенно хамское – подсобное, чтобы колхозу подсобить. Не ему же заботиться, чтобы колхозник не подох с голоду. За размерами подсобного хозяйства следят строго, чтоб, не дай бог, колхозник ненароком не разбогател. Если в семье с дюжину человек, то вторую корову разрешат, у остальных отбирают. И это не годы продразверстки, а «развитой социализм»!

Денег не платили, зато налоги собирали исправно. В 1950‑1970‑х деревня платила государственный сельскохозяйственный налог и кучу местных – на ловлю рыбы, на постройки, на поголовье скота, на все транспортные средства вплоть до велосипедов и еще разовые сборы на колхозных рынках. Размер налога на личное подсобное хозяйство был на 100% больше налога на колхозников. Но и это не все: «…почти каждая семья в деревне всегда подвергалась и самообложению, которое, в отличие от налогов, являлось добровольным сбором»[2]. Решения принимались общим собранием селения, деньги шли на ремонт дорог, школ, больниц и клубов.

Налоги на доходы от подсобного хозяйства собирали раньше, чем они возникали. С каждой яблони, с каждой головы птицы, с каждой свиньи. Со всего, что чисто теоретически может помочь человеку произвести доход. «Бог терпел, и нам велел терпеть» – так, по рассказам моей свекрови из Орловской области, сказали ее односельчане, когда в 1960‑х узнали, что пришло решение брать налог с каждой яблони. И они пошли их рубить. За ночь в деревне не осталось ни одного яблоневого сада.

Рубили не только возможности людей добывать для себя деньги, убивали их потребность зарабатывать. Сегодня 30‑летний внук моей покойной свекрови отбывает по восемь часов ничегонеделанья в райвоенкомате, получая гроши, но никуда не рвется. В сознании большой части народа прочно засело убеждение, что деньги растут‑таки на деревьях, только обычному человеку до них не дотянуться. Может, на тех самых, срубленных, они и росли, теперь‑то уже не проверить…

Это и есть внутренняя колонизация: деревня, то есть колония, оплачивала жизнь метрополии – закладку флагманов промышленности и жизнь городов‑витрин. Оплачивала не только белые булки, праздничные демонстрации, которые кочевали по экранам в журналах «Новости дня», но – уже вместе с рабочими флагманов – и достижения в области балета, атомную бомбу, полеты в космос. Эти достижения были реальными, невероятно впечатляющими, если не принимать в расчет уплаченную за них цену. Но они оставались парадными экспонатами витрины, демонстрируя величие страны, где в деревне и тысячах мелких городков не было ни сортиров, ни порой даже электричества…

За фасадом ревущей индустриализации

Создание поражающей своей мощью индустрии, причем в ошеломительно короткие сроки – за три довоенные пятилетки, – сверхзадача. Доказать всему миру, что страна стала суперпередовой. Обогнать по объему промышленности Америку. В стране, которая в очередной раз пустилась в догонялки, вопрос стоял именно так.

Денег, добытых грабежом деревни, на это хватить не могло. Но экспортировать нефть, алмазы, другие сырьевые товары страна могла тогда в очень скромных размерах. Лишь к началу Великой Отечественной доля нефти достигла 22% в общем объеме экспорта. Ведь для добычи и переработки сырья уже требовалась развитая промышленность и транспортная инфраструктура. Откуда же еще брались деньги?

У городского населения с дореволюционных времен осталось приличное количество золота и драгоценной ювелирки – считается, что около 250 млн золотых рублей. В стране открываются торгсины – более 300 магазинов, торгующих якобы с иностранцами, продавая им за валюту деликатесы и элитный ширпотреб. Но и простым советским гражданам путь туда не был заказан. Ради того, чтобы купить просто нормальной еды, которой не было в обычных магазинах, люди несли в торгсины фамильное серебро, бабушкины сережки, мамины свадебные бриллианты. Торгсины существовали в 1932‑1936 годах. Всего четыре года потребовалось для того, чтобы вытянуть из населения личные ценности.

Это капля в море, хоть и не лишняя. Где же еще взять денег? Придумали займы у населения. А что, клевая штука – каждый обязан купить облигации займа, который замутило государство, сначала раз, через пару лет еще раз, потом еще один заем. Сколько облигаций пропало в войну, погибло вместе с владельцами, изъято при арестах!.. А те, что люди умудрились сохранить, были погашены. Конечно, а как же иначе, раз народное государство обещало вернуть народу долг. Займы начали погашаться в 1960‑х, при Хрущеве. Нормально, да? Людей, имевших по одному пальто и по одной паре туфель, заставляли давать государству кредиты на 30 лет.

И все равно не хватает! Включается печатный станок. За две первые пятилетки денег нарисовали вдвое больше, чем стоил весь объем товаров потребления народа. Значит, инфляция. Подождите! При социализме не бывает инфляции – так утверждали создатели политэкономии социализма. Ну, значит, ее и не было, просто цены чуток подросли. А потом еще чуток, и еще… Хотелось всего и сразу. Большого перелома, огромного скачка. Как в передовой Америке, только круче.

«Русские были одержимы идеей кнопки» – это из уже цитированной тут книги М. Давыдова. Поставить коробки заводов, завезти в них импортное оборудование, нажать кнопку… И все закрутится, как в Америке, где, собственно, партийная и хозяйственная номенклатура страны и насмотрелась на конвейеры.

Вбухивали колоссальные средства в коробки заводов, завозили поточные линии из‑за границы, чтобы тут же с них поехали трактора на колхозные нивы и грузовики, груженные металлом. «Нет таких крепостей, которые не могут взять большевики!»

«А включаешь – не работает!» – это Жванецкий. В первые две пятилетки удалось запустить в основном то, что осталось от хозяйства дореволюционных русских промышленников. Завод АМО, один из флагманов индустрии, позже переименованный в ЗИЛ, заложен в 1916 году на деньги Русского автомобильного общества. Это в основном деньги Рябушинского. Заработал завод в конце 1920‑х. Тогда же якобы был построен завод «Электросталь», который на самом деле был создан в 1914 году и обеспечивал русскую армию боеприпасами во время Первой мировой. Флагман питерской промышленности – Кировский тракторный – был до революции Путиловским заводом, как мы уже знаем. Даже главная гордость тех лет, первая ветка московского метро от Сокольников до парка Горького, а вслед за ней еще две ветки были построены по чертежам, созданным еще в 1910‑1913 годах, уже весной 1914 была подготовлена площадка для первого депо сегодняшней «красной ветки» и были завезены материалы.

Работал автомобильный завод «Руссо‑Балт», национализированный у русско‑французских промышленников. После революции его переделали в бронетанковый завод и отдали в концессию… немецкой фирме Junkers. Той самой, что производила «юнкерсы» – транспортные самолеты, истребители и бомбардировщики, которые потом исправно утюжили ковровыми бомбардировками наши города. Ударно работали горнорудные шахты и металлургические производства Донбасса. Только не забудем, что создал их Джон Хьюз из Уэльса, построив для рабочих шахт и завода городишко, названный потом Юзовкой. А когда потенциал, наработанный русскими промышленниками, уже был прибран к рукам и выдан за достижения Великого строя, дальше дело двигалось вперед в основном мозгами иностранцев и руками заключенных. И двигалось из рук вон плохо.

Несложно нарыть каналов и настроить дорог и заводских коробок, когда есть заключенные и ссыльные. Аж 20 млн раскулаченных, представителей партийной оппозиции и еще бесконечных категорий «врагов народа» – саботажников, антисоветчиков, иностранных шпионов, дворянского отродья… Скажете, цифру 20 млн выдумали, чтобы опорочить Сталина? Многие сегодня так считают, появляется все больше статей и работ, в которых приводится когда 9 млн, когда 3 млн, а то и 900 тысяч. Но первый человек, который попытался посчитать, был историк Рой Медведев, и у него эта цифра составила 40 млн! Велись подсчеты и западными историками. В конечном итоге на цифре 20 млн – только погибших в лагерях! – сходится большинство.

Не надо великого ума, чтобы закупить горы импортного оборудования при помощи принудительных займов и грабежа деревни. Эти вложения порождали хаос, незавершенку, скопление неиспользуемого оборудования в одних местах, отсутствие запчастей – в других… Мало построить заводы по иностранным проектам и купить для них станки, надо к этому как‑то приладить труд. Ведь Маркс ясно сказал, что стоимость создается только трудом, а все кормчие Великого строя были марксистами‑ленинцами. Значит, должны были как‑то встраивать живой труд в свои планы.

Встраивали с ленинско‑сталинской простотой. На ударных стройках – Днепрогэсе, Магнитке, Уралмаше, Уралвагонзаводе, Челябинском, Норильском металлургических комбинатах, Сталинградском тракторном заводе и десятках других вкалывали и депортированные (переселенцы), и деревенские, сумевшие вырваться из колхозов. Потомственных питерских, уральских, московских рабочих было ничтожное меньшинство, они полегли в мировую и Гражданскую, тех, кто выжил, быстро разоблачили как «вражеских элементов» со всеми вытекающими последствиями. Получается, что снова, как и при Витте и Столыпине, на заводах и комбинатах работали вчерашние крестьяне? Получается, так. Приладить этот труд к завезенным с Запада технологиям и оборудованию непросто – не та квалификация! Рабочая сила существовала сама по себе, технологии и оборудование с Запада – сами по себе.

Неправда, скажете? У нас была самая передовая инженерно‑техническая интеллигенция. Была, только она появилась много позже. Лишь в 1930 году было введено обязательное начальное образование, а в городах – обязательная семилетка. Первые вузы стали появляться в начале 1930‑х, но в них еще надо было пять лет отучиться, а потом приобретать опыт и навыки.

Второй московский автосборочный завод КИМ (Коммунистический интернационал молодежи) был построен по фордовским чертежам. Американские инженеры сбежали оттуда в первый же год, потому что от них требовали невозможного. Чтобы конвейер работал в заданном режиме, комплектующие должны поступать по часам, в точном соответствии с технологическим процессом. На КИМе их приходилось ждать неделями. Рабочим было совершенно до лампочки, что, как и в какой последовательности производить. В одних цехах был завал монтировочных рам и осей, в других – нехватка двигателей. Фордовские инженеры приходили в ужас.

Знаменитый ГАЗ тоже строили американцы – по техническому проекту компании Austin. Американцы запустили завод и даже сверх договора построили заводской поселок под Нижним Новгородом – для себя, но после отбытия заморских гостей он стал общежитием для рабочих. Однако нелестные оценки в адрес американцев все равно остались в советской историографии. Все годы строительства и запуска ГАЗа между фирмачами и руководителями советского автостроя, которые стояли во главе строительства, продолжался конфликт. Намеченные сроки не выдерживались, бюджет проекта был превышен многократно из‑за вечной нехватки материалов и переизбытка работников, занятых расчетами, учетом, переучетом, а главное – выбиванием фондов, тех самых материалов, которых вечно не хватало. В мемуарах об этой стройке представитель компании Austin инженер Генри Майер писал, что ГАЗ стал самым дорогим и самым неприбыльным проектом за всю историю компании.

Завод наконец заработал… По проекту он должен был выпускать в день 1200 грузовиков, а выпускал 70, от силы 100. Из них на ходу была дай бог половина. Все закупленные для начального периода запчасти израсходовали в первые полтора года, а собственными силами по оставленным чертежам производить их, как это предполагалось, советский рабочий оказался не в состоянии. Его этому не учили, а сам он и не стремился понять, как все это крутится, как устроен автомобиль или двигатель. И не понимал, как устроен общественный двигатель – то есть ради чего он сам работает и что получит, если станет работать лучше.

Никем не считаемые колоссальные вложения, дармовой труд, массовые закупки дорогостоящей техники на Западе – и все равно планы из года в год не выполнялись. А газеты пестрели мифическими цифрами: 20‑30% темпов роста промышленности в год. Такого не бывает в принципе.

К началу 1930‑х «размазывание» огромных средств по сотням объектов и обилие незавершенки решили поправить. Несколько строящихся крупнейших производств объявили приоритетными флагманами, витриной промышленной державы. Кузнецк, Магнитка, Днепрогэс, Сталинградский и Челябинский тракторный заводы – даже самые юные наверняка слышали эти названия. В 1930 году был создан Госпроектстрой, который за 30 лет распиарили как главную кузницу инженерных кадров, где рождается научно‑технический прогресс. В разные годы там работало 2‑2,5 тысячи инженеров и проектировщиков.

Умалчивают об одном: кузницу создала архитектурно‑строительная компания американского предпринимателя Альберта Кана, ставшая главным проектировщиком советского правительства. Контракт с компанией Кана стоил 2 млрд долларов – примерно 230‑240 млрд по сегодняшней покупательной способности доллара. Компания отправляла в Союз изобретателей, конструкторов, инженеров, выполняла чертежи по промышленному строительству и технологическому проектированию самых различных отраслевых производств. В стенах Госпроектстроя была спроектирована практически вся тракторная, автомобильная и танковая индустрия. По чертежам, разработанным здесь, строительство новых объектов велось и в послевоенные годы. Вы никогда не слыхали об Альберте Кане? Конечно, вам никто о нем и не рассказывал. Ведь крупнейшее инженерно‑конструкторское бюро мира, которым «Госпроектстрой» был в 1930‑1960‑е годы, могло быть детищем только передовой советской мысли.

Аналогичным образом создавались черная и цветная металлургия. Гипромез – институт по проектированию металлургических заводов – нанял другую американскую проектно‑конструкторскую компанию. Arthur McKee Company из Кливленда спроектировала Магнитку и оборудовала ее станками. Потом на кливлендских станках перебивали маркировки, а советские инженеры пытались сделать «точно такие же», но с оригиналами эти копии не могли сравниться ни по производительности, ни по износостойкости.

Оборудование для Днепрогэса поставляла немецкая Siemens, в ее подразделениях НИОКР готовили конструкторские и инженерные разработки. Можно привести много таких примеров.

Нет ничего дурного в привлечении иностранцев к созданию индустриального богатства, раз стоит задача, чтобы у нас было по крайней мере «не хуже». Но дело в том, что привлечение иностранцев к советским догонялкам могло дать ожидаемые плоды только в одном случае: если бы иностранцы приносили не только знания, но и вкладывали бы собственные деньги, участвовали в принятии решений, добиваясь прибыльной работы производств. Но они работали по контрактам: сделал чертеж, получил копейку – и от винта. Их близко не подпускали ни к запуску, ни к управлению, ни к решениям, сколько и каких рабочих надо нанимать. Иностранцев, которые пытались лезть в эти вопросы, могли запросто записать в «иностранные шпионы». Что они лезут? Кто считает, во что эти заводы обходятся, прибыльны ли они или убыточны? Нам этого не нужно. Коммунисты меряют успех не деньгами, а штуками, тоннами и километрами.

Русские промышленники тоже привлекали в свои общества иностранный капитал, но при этом все работало. Нобель – да, именно брат учредителя Нобелевской премии – собственными силами начал делать в России первые дизели, по его заказу Шухов спроектировал первый нефтепровод. И сами русские без дела не сидели. Инженеры, выращенные и выученные на производствах Мальцовых, Морозовых и других, со многими задачами справлялись лучше иностранцев. Все росло как на дрожжах в последние 20 лет перед Первой мировой, и при этом не было ни рабского труда, ни постоянного поиска вредителей. Люди просто работали за деньги. И сами предприниматели, и их рабочие прекрасно понимали, откуда деньги берутся, как накапливаются и как превращаются во все более сложный и передовой в техническом отношении капитал.

В советской империи все делалось таким способом, будто ни деньги, ни человеческие мотивы, ни качество человеческого материала не имело к процессу никакого отношения. Богатство великой державы не имело никогда отношения к достатку ее граждан, никак не меняло уровень их жизни. Для Великого строя человека не существовало.

[1] Руднева А.О. Становление энергосырьевой ориентации российского экспорта // Вестник университета. – 2016. – №3.

[2] Давыдов М.А. Двадцать лет до Великой войны. – СПб.: Алетейя, 2016. – С. 227.