Центральная ось теории Фридмана, вокруг которой крутится остальное, – это отношения человека с деньгами. Именно отношения: любовь, верность, измены…

Что лучше: потратить деньги сегодня или поднакопить на завтра? В периоды инфляции, когда деньги дешевеют, все лихорадочно тратят. Вспомните, как в канун 2015 года наши соотечественники сметали с прилавков телевизоры. Один телевизор – еще понятно, лучше купить, пока не подорожал. Два – еще укладывается в голове. Но люди хватали по пять‑шесть! Они были одержимы ожиданиями: телевизоры подорожают в разы, и продажа по новой цене будет отличным гешефтом.

«Инфляция – единственная форма наказания без законного основания» – название одного из эссе Фридмана. Она обесценивает прошлый труд и прошлые заработки, несет народу нищету, сметает правительства. В Германии после Первой мировой войны, во времена Веймарской республики, к вечеру цены были в 10 раз выше, чем с утра, и это привело к власти нацистов.

Постоянные цены тоже плохо – капитал теряет интерес совершенствовать свои товары. Телевизор «с примочками» будет дороже обычного, и не факт, что его купят. Если цены падают – тоже плохо: люди не тратят, а ждут, что завтра, может, все еще дешевле станет. Сокращается спрос, начинается спад производства.

Нужна дозированная, предсказуемая инфляция, 3‑5% в год, считает Фридман. Центральный банк (или его аналог в США – Федеральная резервная система) с помощью печатного станка добавляет в экономику чуток денег, и voilà – люди убеждены, что нужно бежать за покупками прямо сегодня. Рост спроса поддерживает производство, капиталистам не в убыток вкладываться в усовершенствования, конкуренция подгоняет технический прогресс. Но если инфляция превышает 8‑10% в год – это уже не поддержка, а непредсказуемость. Нет информации о будущих ценах и доходах, и никто ничего не вкладывает – ни капиталист, ни обыватель.

Деньги – товар длительного пользования, приносящий много пользы их обладателю. На вопрос «Любишь ли ты деньги?» мой младший ребенок в шесть лет ответил: «Все любят деньги. Все хочут деньги…»

Люди хотят иметь больше денег, чем могут потратить. Обожают их копить – ведь стабильности хочется и в будущем. Кейнс считал, что склонность человека к сбережению сдерживает спрос, и это плохо: нехватка спроса сдерживает производство. «Постойте, – говорит на это Фридман, – ерунда какая‑то…»

Люди же не в тумбочку деньги складывают. Если они вкладывают сбережения в недвижимость, золото, ценные бумаги, депозиты на банковских счетах, то каждое из этих вложений растет, то есть работает как капитал и увеличивает ВВП общества. Каждый человек – капиталист, как бы скромен ни был его доход, все, что он откладывает, – это капитал. Он подсчитывает, что принесет ему вложение и что на эти деньги он сможет купить в будущем. А для этого – смотри выше – опять‑таки нужны стабильность, отсутствие инфляции. То есть информация о будущем. Тогда человек понимает, что будет происходить, и в состоянии выстроить свои отношения с собственными деньгами самым приятным для себя образом. Связь между спросом, сбережениями и инвестициями оказывается более сложной, чем считал Кейнс.

Вспомните последние три года! Оказалось, что в России, где все хором жалуются на бедность, у большинства имеются‑таки загашники. Все суетились, спрашивали друг друга: «В чем лучше хранить деньги: в долларах, евро или рублях?», «А не отменит ли государство доллары?», «А не заставит ли оно всех обменять доллары на рубли?». И много‑много других подобных вопросов… Они показывают, до какой степени обыватель боится непредсказуемости и насколько она в России высока: никто не в силах сказать, какой фортель может выкинуть государство. Не имея никакой информации, люди оказываются не в силах принимать рациональные решения. Откладывают «на потом» покупку или продажу квартиры – а вдруг будет дороже или, наоборот, дешевле. Боятся тратить – а вдруг завтра будет еще более черный день. Откладывают на стабильное «потом» не только деньги. Саму жизнь.

И люди, и деньги любят стабильность. Но деньги, в отличие от людей, еще любят свободу. А вот когда люди любят стабильность больше, чем свободу, то деньги могут этого и не простить. Непростые у денег отношения с людьми…

Стержневая мысль Фридмана – государство приносит пользу, когда оно ограничивает свое вмешательство в экономику прежде всего регулированием количества денег в обращении. Его теория и называется поэтому монетаристской. Понятно, что всегда есть социальные программы, пособия, это очевидные частности, но отношения денег и людей должны оставаться свободными.

И вот возникает вопрос: а почему, собственно, в России слово «монетаризм» стало ругательным? С «либералом» проще – большинство боится свободы. Но ведь деньги‑то любят все, это даже ребенку ясно! Вот только путь к ним лежит через принятие и желание свободы, а людям хочется защиты, пусть иллюзорной.

Даже теория Кейнса и та вызывает меньше нападок, чем монетаризм. Слышится в ней какой‑то привлекательный звон: сильное государство, нет высоких налогов – всего 13%, ниже некуда. Безработицы, которой все так боятся, оно вроде не допускает – прав был Кейнс насчет крупных госпрограмм, обилие которых у нас поражает неистощимой изобретательностью. Есть у сильного государства и свои деньги – с чего монетаристы взяли, что их у него не может быть? – у нас же столько госкомпаний. И что думать о скучных материях!.. О том, что если бы госкомпании были частными, то объем их налогов мог бы быть намного большим. О том, что за низким подоходным налогом скрыто немыслимое нагромождение налогов на бизнес, пошлин и сборов. Главное что? Государство на все свои программы где‑то находит деньги! Жаль, правда, что так мало. Сильное государство, а какое‑то беспомощное. Но все‑таки во многом Кейнс прав – государство должно все регулировать, иначе же сплошной дикий рынок. Положим, Кейнс говорил совсем не так, но так думать легче. Чувствуете, как легко прокладывает себе путь брак мышления?

Монетаризм же отодвигает государство на задворки, и именно это раздражает. У Фридмана денежно‑кредитная политика – это постоянный тонкий тюнинг рынка, превентивное средство, дабы не дать государству возможности запускать руки в нутро экономического устройства. Денежная политика – единственная форма государственной политики, которая не ограничивает свободу людей, денег и рынка. Все опять упирается в свободу, что не нравится почти никому.

Монетарное регулирование дает свои плоды через годы и годы, оно не может быть реакцией на подъемы и спады. Надо терпимее относиться к безработице: пока ее уровень не превышает 6‑8%, не надо ничего специально предпринимать, говорил Фридман. У работодателей есть выбор, работники держатся за рабочие места и конкурируют друг с другом, а пособия по безработице еще не ложатся ярмом на государство, провоцируя его поднимать налоги. Если государство не будет вмешиваться в цены, те будут стремиться к конкурентным, которые обоснованы издержками производства. Даже монополий не стоит бояться – рынок сам разрушает монопольную цену.

А вот инфляция, считал Фридман, зло абсолютное. Когда растут цены, причем непредсказуемо, то неясно, что происходит с производительностью труда. А это ключевое понятие. Поршень в цилиндре двигателя, который приводит в движение автомобиль. Ведь если люди производят больше в единицу времени, то растет ВВП, растет их достаток. Для оборота увеличившегося ВВП требуется больше денег! Вот и ответ на вопрос, где пределы роста цен и сколько должно быть на рынке денег. Снова все просто и понятно.

Фридман решительно против постулата Кейнса о пользе роста государственного долга: жить надо по средствам. Только кажется, что государство набирает долги для того, чтобы укрепить экономику. На практике оно берет в долг, чтобы развертывать собственные программы, создавать собственные предприятия, поддерживать отрасли производства, которые ему, государству, кажутся важными. Важны ли они на самом деле – бабушка надвое сказала, зато бесспорно, что отдавать долги государство будет за счет денег своих граждан. Теоретически меры Кейнса, может, и хороши, но на практике такая политика плодит огромную бюрократию, чревата в лучшем случае ошибками в распределении ресурсов, а в худшем – злоупотреблениями, усушкой и утруской по дороге, колоссальными накладными расходами. Игра не стоит свеч, убежден Фридман.

Как только люди в своей любви к деньгам изменяют им, поглядывая в сторону стабильности из рук государства, тут же начинают происходить странные вещи. Любовный треугольник «деньги – человек – стабильность» сползает в сторону социалистических иллюзий. Фридману даже слово «социалистический» претит, он использует словечко «коллективистский».

Взять ту же Германию. Эрхард был членом партии с обманчивым названием – Христианский демократический союз, вполне правой, или консервативной, или «рыночной». Не левацкой, не просоциалистической. Он железной рукой вводил сверху все базовые правила рынка, укреплял частную собственность, действуя денежными, то есть монетарными, и налоговыми инструментами, и страна росла как на дрожжах. Считаясь с социалистическими настроениями, Эрхард просил у народа лишь времени: дать капиталу укрепиться, экономике подняться. Он обещал «благосостояние для всех», и оно наступило. Но сколько бы он ни доказывал, что лучшая социальная политика – это эффективная рыночная политика, которая создает рабочие места, его едва ли слышали. На короткий миг, в 1963‑1966 годы, в наступившее благосостояние поверили, но хотелось все большего… В 1966 году народ сместил Эрхарда с поста канцлера. Люди принесли свою любовь к деньгам в жертву стабильности: пусть меньше денег, зато наверняка. И тут же развитие замедлилось.

Темпы роста экономики при Эрхарде достигали 9‑12% в год, в конце 1960‑х снизились до 3‑4%. Потому что стали расти налоги, а значит, слабеть стимулы к наращиванию производства. А налоги стали расти, потому что деньги сжирали социальные расходы и бесчисленные пособия. Не только в России – везде с легкостью забывают, что все бесплатное имеет особенно высокую цену.

Зато теперь уже 20 лет безработица в Германии прочно держится на уровне 12%, и такая стабильность всех устраивает. Одна восьмая часть населения выключена из создания общественного богатства! Как могло бы рвануть производство, если включить в производство хотя бы половину этой вполне трудоспособной рабочей силы. Так нет! Живут себе люди на пособия и прекрасно себя чувствуют.