Специалисты по вопросам борьбы с коррупцией выделяют несколько подходов к решению проблемы совершенствования федерального законодательства в этой области.

Прежде всего следует назвать идею разработки и принятия комплексного федерального закона прямого действия. Попыткой реализации такой идеи был широко известный законопроект «О борьбе с коррупцией», который в первой редакции был составлен в начале 1990-х гг. Этот законопроект дважды принимался российским парламентом и дважды отклонялся Президентом страны. В последний раз данный законопроект был вынесен на обсуждение Г осу- дарственной Думы 13 июня 2001 г. и при голосовании недобрал несколько голосов, необходимых для принятия законопроекта в первом чтении. После этого он был снят с обсуждения.

Другая идея состоит в принятии рамочного федерального закона, который определил бы основные подходы и систему организации борьбы с коррупцией, не вторгаясь в сферу регулирования других законодательных актов. К этой идее постепенно дрейфовал упомянутый выше законопроект «О борьбе с коррупцией», который в ходе многолетней доработки претерпел значительные изменения. В 2001 г. была обнародована идея принятия федерального закона «Основы антикоррупционной политики». В этом случае речь идет не о законе прямого действия, а о предложении принять правовой акт, подобный действовавшим в СССР основам определенных отраслей законодательства (уголовного, гражданского и др.).

Наконец, известна идея подготовки и принятия в пакете взаимосвязанных законопроектов о внесении изменений в действующие кодексы и другие федеральные законы (в УК, ГК, КоАП, НК РФ, Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» и др.). Цель этих изменений — обеспечение оптимальной (согласованной, эффективной) регламентации противодействия коррупции всеми возможными правовыми способами.

5 ноября 2001 г. группа депутатов Государственной Думы Федерального Собрания РФ внесла на рассмотрение проект федерального закона «О противодействии коррупции» (далее — Законопроект), который был зарегистрирован под № 148067-3 (текст приводится в Приложении 1 к настоящей книге). После доработки (которая заключалась в значительном сокращении текста посредством изъятия ряда статей и изменении прежних формулировок) 20 ноября 2002 г. этот Законопроект был принят Государственной Думой в первом чтении.

Изучение первоначального варианта Законопроекта показывает, что в нем заимствована значительная часть положений упомянутого выше проекта Федерального закона «О борьбе с коррупцией» (ст. «Правонарушения, создающие условия для коррупции», «Специальный порядок предоставления сведений о доходах, имуществе и обязательствах», «Недопустимость совместного прохождения службы членами семьи» и проч.). Вместе с тем в Законопроекте (как в первоначальном варианте, так и в том, который был принят в первом чтении Государственной Думой) использованы некоторые положения, содержащиеся в проекте федерального закона «Об основах антикоррупционной политики» (ст. «Основные принципы противодействия коррупции», «Меры противодействия коррупции» и др.). Помимо этого Законопроект содержит ряд малоизвестных и совершенно неизвестных положений, вызывающих наибольшее количество замечаний и вопросов.

Анализ Законопроекта позволяет сформулировать следующие замечания и предложения.

Понятие коррупции, содержащееся в Законопроекте (ст. 1), не соответствует современным представлениям об этом явлении, преобладающим в юридической науке и практике. В Законопроекте коррупция определяется через коррупционные отношения и, более того, ставится знак равенства между двумя этими понятиями.

Между тем общепризнано, что коррупция есть одна из форм преступности (наиболее опасных). Такая позиция, в частности, отражена в преамбуле Конвенции ООН против коррупции (текст этой Конвенции приводится в Приложении 2 к настоящей книге). Если придерживаться данной точки зрения, то коррупция есть прежде всего совокупность определенных преступлений.

Заметим в связи с этим, что отечественным законодателем может быть использовано определение коррупции, предложенное в проекте Конвенции ООН против коррупции, который был рассмотрен в Вене 17—28 июня 2002 г. на 2-й сессии специального комитета ООН. В п. «ш» ст. 2 «Определения [термины]» указано, что «коррупция» означает участие в совершении деяний или подстрекательстве к совершению деяний, представляющих собой ненадлежащее выполнение обязанностей [или злоупотребление служебными полномочиями], включая бездействие, в расчете на получение какого-либо преимущества, которое было лично или через посредников обещано, предложено или запрошено, или же принятие какого-либо преимущества, непосредственно предоставленного, будь то для себя самого или от имени другого лица».

Однако определение из проекта Конвенции ООН, на мой взгляд, также нуждается в корректировке. Во-первых, под это определение не подпадают такие деяния (возможно, самые распространенные в России), в которых подкуп служащего совершается с целью побуждения подкупаемого к надлежащему выполнению своих обязанностей (выполнение которых он при отсутствии дополнительного стимула может по тем или иным причинам саботировать). Во-вторых, в определении не указан мотив (цель) предоставления какого-либо преимущества служащему.

С учетом данных замечаний представляется приемлемым следующее определение: «Коррупция означает участие в совершении деяний или подстрекательстве к совершению деяний, представляющих собой выполнение или невыполнение служебных обязанностей, в расчете на получение какого-либо преимущества, которое было лично или через посредников обещано, предложено или запрошено, или же принятие какого-либо преимущества, непосредственно предоставленного, будь то для себя самого или от имени другого лица, за выполнение или невыполнение служебных обязанностей».

В число основных понятий Законопроекта включены «коррупционные отношения» (ст. 1), которые отождествляются с коррупцией (см. выше определение понятия коррупции) и определяются как «поиск, установление и поддержание противоправных отношений между специально указанными субъектами коррупции и иными лицами (физическими и юридическими) с целью достижения каждой из сторон своих личных, групповых, корпоративных и корыстных целей». В связи с этим необходимо высказать следующие замечания.

Прежде всего, определение неких отношений как поиск этих отношений является методологически сомнительным (алогичным). Главный же изъян анализируемого определения состоит в том, что оно не включает такие необходимые признаки коррупции, как подкуп и использование служебных полномочий или связанного с ними авторитета или возможностей. В результате объем данного понятия в версии разработчиков Законопроекта является чрезвычайно широким и включает в себя любые противоправные отношения потенциальных (но совсем не обязательно реальных) субъектов коррупционных правонарушений. Все это означает неоправданное усиление ответственности множества лиц, к коррупции не причастных, дискредитацию идеи борьбы с коррупцией и на этом фоне создание условий для ухода от ответственности истинных коррупционеров.

Например, бывший одноклассник по былой дружбе позвал офицера из полка воздушно-десантных войск на помощь, чтобы отомстить соседу-хулигану и избить последнего. Даже если побитый хулиган не знал о том, что в избиении участвовал офицер-десантник (поскольку использовалась не должность, а навыки рукопашного боя), в случае принятия Законопроекта отношения между одноклассниками надлежит квалифицировать как коррупционные, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Субъекты коррупции (коррупционеры) определяются в Законопроекте как лица, указанные в ст. 6, а также иные лица и организации, заинтересованные в возникновении коррупционных отношений, вина которых подтверждена и доказана на основании проведенной проверки либо решением суда (абз. 8 ст. 1).

Однако такое определение противоречит принципам отечественной правовой системы. Коррупционеры становятся таковыми с момента совершения ими соответствующего правонарушения, а не с момента принятия решения судом или иным органом о том, что вина конкретного лица установлена. Иначе отрицается существование латентной коррупции, целесообразность мониторинга коррупционных правонарушений (о необходимости проведения которого было сказано в ст. 6 первоначального варианта Законопроекта), дезориентируются лица, органы и организации, принимающие меры по противодействию коррупции.

Вряд ли можно согласиться и с тем, что субъектами коррупционных правонарушений (проступков) являются заинтересованные организации. Можно утверждать, что любая организация заинтересована в том или ином коррупционном правонарушении, равно как и утверждать обратное.

Вызывают серьезные замечания определения пассивного и активного подкупов, сформулированные в ст. 1 Законопроекта.

Указанные понятия используются в ряде международных правовых актов, например в Конвенции Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию (текст Конвенции приводится в Приложении 4 к настоящей книге) или в Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности.

В этих документах государствам-участникам предписано принимать такие законодательные и другие меры, которые могут потребоваться, чтобы признать пассивный и активный подкупы в качестве уголовно наказуемых деяний. Однако зачем даны определения этим понятиям в Законопроекте, не вполне ясно, поскольку в Законопроекте они не используются. С вопросами о криминализации пассивного и активного подкупа, о принятии каких-либо иных мер эти положения Законопроекта никак не увязаны.

Кроме того, анализируемые определения Законопроекта не совпадают по содержанию с международно-правовыми формулировками. Создается впечатление не вполне удачной попытки «творчески» отреагировать на международно-правовые документы, создать видимость «соответствия международно-правовым стандартам».

4.1. Так, по смыслу ст. 3, 8 Конвенции Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию пассивным подкупом служащих признается прямое или косвенное преднамеренное испрашивание или получение служащим какого-либо неправомерного преимущества для самого этого лица или любого иного лица, либо принятие предложения или обещания такого преимущества, с тем чтобы этот служащий совершил действия или воздержался от их совершения при осуществлении своих функций.

А вот определение из Законопроекта: «Пассивный подкуп — прямое или косвенное испрашивание... субъектом коррупционных правонарушений (проступков), а равно получение им дополнительных, не предусмотренных законом материальных (нематериальных) благ и преимуществ, услуг путем использования своих служебных полномочий, связанных с ним авторитета или возможностей, в интересах третьих лиц».

При сопоставлении видно, что разработчики Законопроекта существенно видоизменили международно-правовую формулировку: а) вместо простого и ясного выражения «неправомерное преимущество для самого этого лица или любого иного лица» использовано другое, более сложное и неоднозначное — «дополнительные, не предусмотренные законом материальные (нематериальные) блага и преимущества, услуги»; б) опущен такой альтернативный признак, как «принятие предложения или обещания такого преимущества», что означает существенное сужение объема данного понятия; в) добавлен такой, еще более сужающий объем понятия признак, как совершение пассивного подкупа «в интересах третьих лиц», т.е. испрашивание преимуществ служащим для самого себя, по версии разработчиков Законопроекта, пассивным подкупом не является. Считаю все эти новации неприемлемыми и опасным, поскольку в случае применения означенного подхода часть типичных и опасных коррупционных деяний объявляются не противоречащими закону.

Как следует из текста ч. 5 ст. 1 Законопроекта, активный подкуп есть «действия физических лиц, выступающих в личном качестве либо от имени и по поручению юридического лица, направленные на достижение своих личных, групповых либо корпоративных интересов путем предложения, обещания или предоставления не предусмотренных законом материальных (нематериальных) благ и преимуществ как непосредственно самим субъектам коррупции, так и иным лицам, выступающим в качестве посредников».

В качестве общего недостатка этого определения отметим его тяжеловесность и неоднозначность.

Причем объем определяемого понятия необоснованно сужен по сравнению с международно-правовым определением активного подкупа.

Так, из определения, сформулированного в Законопроекте, следует, что активный подкуп может совершить только: а) физическое лицо, выступающее в личном качестве; б) физическое лицо от имени и по поручению юридического лица. Следовательно, в ситуации, когда взятка должностному лицу предлагается физическим лицом, действующим от имени и по поручению другого физического лица, эти действия не могут быть признаны активным подкупом. Тем более они не могут быть признаны и пассивным подкупом.

В то же время в соответствии со ст. 2, 7 упомянутой выше Конвенции Совета Европы активный подкуп есть преднамеренное обещание, предложение или предоставление каким-либо лицом, прямо или косвенно, какого-либо неправомерного преимущества служащему для самого этого лица или любого иного лица, с тем чтобы это публичное должностное лицо совершило действия либо воздержалось от их совершения при осуществлении своих функций. И

согласно этому определению проанализированные выше действия представителя физического лица будут активным подкупом.

При сопоставлении определений также видно, что разработчики Законопроекта заменили альтернативный признак «предоставление неправомерного преимущества для любого иного лица» из международно-правового определения на более узкий по содержанию признак «предоставление не предусмотренных законом преимуществ иным лицам, выступающим в качестве посредников». Однако нередко имеет место такое участие третьих лиц, которых трудно определить в качестве посредников, ибо предоставляемое третьим лицам благо ими же и потребляется (например, детей и жену чиновника безвозмездно отправляют в туристическую поездку). В этом случае по смыслу данных в Законопроекте определений не будет ни пассивного, ни активного подкупа чиновника. А вот по смыслу определения, данного в Конвенции Совета Европы, здесь имеет место активный или пассивный подкуп, в зависимости от того, кто проявил инициативу — подкупающий или публичное должностное лицо.

Среди мер противодействия коррупции в Законопроекте называется развитие парламентского контроля за соблюдением антикоррупционного законодательства, в том числе на основе оценки материалов, имеющихся в распоряжении соответствующих парламентских комиссий (абз. 3 ст. 7). Эта мера представляется крайне важной, поэтому вызывает сожаление тот факт, что разработчики Законопроекта не включили в него предложение из Федерального законопроекта «О борьбе с коррупцией» о парламентской комиссии для проведения служебной проверки по сообщениям о коррупционной деятельности высших должностных лиц Российской Федерации. Предполагалось, что аналогичные комиссии могут создаваться законодательными органами субъектов Федерации. Забыта идея о назначении, в необходимых случаях, независимого прокурора. Нет в Законопроекте и каких-либо иных конкретных предложении по установлению действенного парламент-

ского контроля за коррупцией высших должностных лиц. А это, пожалуй, самое больное место российского государственного организма!

Вместе с тем обращает на себя внимание то, что перечень мер по противодействию сформулирован так, словно это исчерпывающий перечень. Однако он не включает в себя такие важные (если не сказать — основные) меры, как привлечение коррупционеров к уголовной, административной, дисциплинарной и гражданско-правовой ответственности.

В первоначальном варианте Законопроекта предусматривалось возложение обязанности на ряд физических лиц предоставлять в налоговый орган по месту учета налогоплательщика декларацию о доходах гражданина и имуществе, принадлежащем ему на праве собственности (ст. 11).

Подобная мера, в принципе, не вызывает возражений и предусматривалась в уже упоминавшемся проекте федерального закона «О борьбе с коррупцией»; она согласовывалась с проектом Конвенции ООН против коррупции. В последнем документе, в ч. 1 ст. 6 «Публичный сектор», содержится следующая формулировка: «Г осударства-участники, соблюдая основные принципы своего внутреннего законодательства, рассматривают возможность принятия таких мер, какие могут потребоваться, с тем чтобы создать и обеспечить функционирование систем подачи декларации об имуществе или доходах лицами, выполняющими конкретно указанные публичные функции, и, в надлежащих случаях, обнародовать такие декларации».

Однако то, каким образом в Законопроекте предлагалось реализовать предложение о декларировании доходов и имущества, вызывало серьезные возражения.

Во-первых, в ныне действующий НК РФ (и действовавший на момент внесения Законопроекта в Г осударственную Думу) включен перечень прав налоговых органов относительно юридических и физических лиц (ст. 31) и перечень обязанностей налоговых органов (ст. 32). Эти перечни не предусматривают права налоговых органов затребовать от лиц, указанных в Законопроекте, декларации о доходах, имуществе и обязательствах, а также обязанности принимать такие декларации. Поэтому полагаем, что разработчики Законопроекта должны были одновременно представить на обсуждение проект федерального закона о внесении в Налоговый кодекс РФ соответствующих изменений. Во-вторых, обязанность представления деклараций в Законопроекте возлагается на чрезвычайно широкий круг физических лиц. К ним, в частности, относятся все лица, «имеющие специальные, воинские звания и классные чины и выполняющие свои функции в Вооруженных Силах Российской Федерации, других войсках, воинских формированиях и органах» (п. 9 ч. 1 ст. 2 Законопроекта).

Между тем, согласно ст. 46 Федерального закона от 28 марта 1998 г. № 53 - ФЗ «О воинской обязанности и военной службе», перечень воинских званий включает в себя все звания от рядового и матроса до маршала РФ. Лицам, уволенным с военной службы с зачислением в запас, воинские звания сохраняются. Причем гражданину, не прошедшему военную службу в связи с освобождением от призыва на военную службу или предоставлением ему отсрочки, а также гражданину, лишенному воинского звания по решению суда, одновременно с зачислением в запас присваивается воинское звание рядового или матроса (ч. 3 ст. 52 указанного Федерального закона).

Таким образом, если бы Законопроект был принят в первоначальной редакции, декларации о доходах, имуществе и обязательствах были бы обязаны подавать все без исключения военнослужащие (включая солдат и матросов), проходящие службу как по призыву, так и по контракту, а также лица, не находящиеся на воинской службе, но имеющие воинское звание и выполняющие определенные функции в каком-либо органе (в том числе функции сантехника, электрика и т.д.).

Проект федерального закона «О борьбе с коррупцией» предусматривал истребование деклараций о доходах и имуществе лишь от государственных служащих категории «А» и «Б», т. е. от тех, кто наиболее уязвим для коррупции и коррупция которых представляет повышенную общественную опасность. Попытка же ввести поголовное декларирование породит негативное отношение к этой акции среди широких слоев населения, она способна сильно дискредитировать идею противодействия коррупции, по крайней мере, противодействия ей посредством декларирования доходов, имущественного положения и др.

В-третьих, от физических лиц в налоговые органы ежегодно поступает около 3 млн. налоговых деклараций. Число физических лиц, обязанных предоставлять декларации в налоговые органы, если следовать предписаниям ст. 11 и ч. 1 ст. 2 Законопроекта, по самым скромным подсчетам составит 10—15 млн. человек и более. В результате нагрузка на налоговые органы резко возрастет, что потребует их дополнительного (причем значительного) финансирования. Однако финансово-экономическое обоснование Законопроекта, вопреки установленной процедуре, на обсуждение не было представлено. В-четвертых, из текста Законопроекта не видно, в чем смысл этой масштабной акции (сбор деклараций) и как будут использованы собранные сведения. Часть 4 ст. II устанавливает, что сведения из деклараций составляют налоговую и служебную тайну. В проекте федерального закона «О борьбе с коррупцией» предусматривалась процедура последующего опубликования поступивших от государственных служащих деклараций. Обнародование деклараций об имуществе и доходах лиц, выполняющих публичные функции, в необходимых случаях предлагается и в проекте Конвенции ООН против коррупции (ст. 8). Однако в Законопроекте данный вопрос опущен. Возможно, это сделано под влиянием замечания представителя Президента РФ в Г осу- дарственной Думе РФ о том, что опубликование деклараций чиновников вызовет дополнительные расходы федерального бюджета и бюджетов субъектов РФ. При обсуждении в Государственной Думе РФ представлявший проект федерального закона «О борьбе с коррупцией» депутат В. И. Илюхин на это резонно заметил, что существуют официальные источники: «Парламентская газета», «Российская газета», что минимизирует затраты на опубликование деклараций. В любом случае затраты на опубликование (отдельных) деклараций будут во много раз меньше, чем затраты на истребование, сбор, обработку и хранение деклараций. И, самое главное, если собираемые сведения не подвергаются общественному обсуждению и контролю, утрачивается главный смысл этой акции.

К сожалению, вместо переработки соответствующих положений Законопроекта его разработчики пошли по наиболее простому (если не сказать примитивному) пути — они исключили все положения о декларациях из текста и Законопроект был принят в первом чтении без этих положений.

В качестве основного принципа противодействия коррупции в первоначальном варианте Законопроекта (ст. 5) предлагалось следующее: «Установление специальных процедур при выработке и принятии решений должностными лицами». Вряд ли эту формулировку можно признать принципом ввиду неопределенности ее содержания. О каких процедурах идет речь, какова цель этих процедур, в чем их «специальность»? Эти вопросы разработчики Законопроекта оставили без ответа.

Также вызывали замечания и некоторые другие принципы, сформулированные в Законопроекте, например «дебюрократизация экономики путем установления партнерских отношений между государственным и частным секторами...» и проч.

Перед рассмотрением в Г осударственной Думе в первом чтении упомянутые принципы из Законопроекта были исключены. Теперь там пять принципов (ст. 3), два из которых являются не специальными, а общеправовыми: принцип законности и принцип неотвратимости ответственности. Повторение в специальном законе общеправовых принципов представляется нарушением правил юридической техники, влекущим так называемую инфляцию законов. Среди немногих специальных принципов в Законопроекте фигурирует следующий: «Установление партнерских отношений между государственным и частным секторами, исключающих публично-правовое вмешательство в частно-правовые отношения».

Формулируя рассматриваемый принцип, разработчики Законопроекта не учли основополагающие нормы гражданского законодательства. ГК РФ к основным началам гражданского законодательства относит недопустимость произвольного вмешательства кого-либо в частные дела (ст. 1) — не любого вмешательства, а вмешательства произвольного.

Слово «вмешательство» в русском языке имеет несколько значений, в числе которых — участие в чем-либо (деле, конфликте) с целью изменения его хода, приостановления, пресечения. Типичный пример — вмешательство правоохранительных органов (которые принадлежат к государственному сектору) в бытовой, экономический и иной конфликт (где отношения сторон урегулированы нормами частного права), стороны которого используют противоправные средства воздействия на оппонентов. При таком прочтении рассматриваемый принцип означает законодательную попытку запрета правоохранительным органам исполнять свои обязанности, в том числе по пресечению административных нарушений и преступлений. Следовательно, реализация данного принципа на практике может привести не к оптимизации борьбы с коррупцией, а к потаканию правонарушениям и преступлениям, к усилению коррупции, так как сотрудники и руководители правоохранительных органов, обнаружив признаки административно или уголовно наказуемого деяния, получают возможность по своему усмотрению начать проверку (расследование) в соответствии с предписаниями КоАП, УК и УПК РФ либо самоустраниться от работы, ссылаясь на законодательный запрет относительно вмешательства в частно-правовые отношения. Будут обострены несогласованность и противоречие уголовного и гражданского (арбитражного) процессов.

Таким образом, итогом принятия Законопроекта и применения анализируемого принципа может явиться не противодействие коррупции, а ее усиление, а также лишение потерпевших от преступлений уголовно-правовой защиты. Наряду с этим буквальное прочтение предлагаемого принципа означает паралич работы контролирующих органов, необходимость отмены, например, Федерального закона «О государственном регулировании производства и

оборота этилового спирта, алкогольной и спиртосодержащей продукции» (в ред. Федерального закона от 7 января 1999 г. № 18-ФЗ).

В первоначальном варианте Законопроекта была предпринята попытка раскрыть перечень субъектов, осуществляющих мероприятия по противодействию коррупции (ст. 8). Существенным недостатком указанной статьи являлось то, что там не была отражена роль таких важных субъектов, как Совет Безопасности РФ и Комитет РФ по финансовому мониторингу (хотя нашлось место для раскрытия роли коммерческих и иных негосударственных организаций в противодействии коррупции).

Перед рассмотрением в Г осударственной Думе в первом чтении разработчики, как и в иных случаях, полностью исключили рассматриваемый перечень из текста Законопроекта.

Необходимым условием эффективного противодействия коррупции является создание адекватного механизма изъятия доходов, полученных в результате коррупционных актов.

В первоначальном варианте Законопроекта была сделана попытка отреагировать на указанную проблему. В ст. 14 Законопроекта содержалось следующее положение: «Незаконно полученные подарки и денежные средства, а также стоимость незаконно полученных услуг взыскивается с виновных в доход Российской Федерации в порядке гражданского судопроизводства». Таким образом, никаких новаций в данном вопросе не предлагалось. Восполнение ущерба от коррупции, по замыслу разработчиков Законопроекта, возможно лишь после того, когда собраны достаточные доказательства факта коррупции.

А как быть, если факт коррупции лишь предполагается, но имеются веские доказательства необоснованного обогащения или увеличения имущества публичного должностного лица, значительно превышающего его законные доходы в течение срока выполнения им своих функций? Изъятие коррупционного дохода в таких ситуациях не только восполнило бы причиненный коррупцией материальный урон, но и лишило бы смысла продолжение этой противоправной деятельности, независимо от последующего уголовного, административного или дисциплинарного наказания коррупционера.

Некоторые отечественные юристы предлагали и предлагают гражданскоправовое решение этой коллизии, а именно изъятие коррупционного и иного преступного дохода посредством использования компетентными органами института неосновательного обогащения (более подробно данный вопрос рассмотрен в гл. 5). В Конвенции ООН против коррупции рекомендуется и вовсе радикальное решение — признание подобных деяний (неосновательного обогащения чиновников) уголовно наказуемыми (ст. 20). Объективная сторона такого преступления выражается в значительном увеличении активов публичного должностного лица, превышающем его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать.

А вот в Законопроекте эти типичные для России и весьма опасные ситуации оставлены без какого-либо внимания.

Автор не имеет возможности сформулировать здесь все возникшие при изучении Законопроекта замечания (поскольку такое изложение не является основной задачей настоящего исследования), а их очень много. В целом же по результатам изучения и системного анализа документа складывается впечатление поспешности (в том числе редакционной непроработанности, неудовлетворительной юридический техники), непоследовательности, эклектичности, отсутствия четкой концепции у разработчиков.

Мы надеемся, что высказанные нами замечания и пожелания будут способствовать совершенствованию положений федерального закона «О противодействии коррупции» при его дальнейшем прохождении в Федеральном Собрании РФ. В то же время более разумным видится возвращение этого документа в первое чтение и снятие с рассмотрения либо отклонение.

Какова бы ни была дальнейшая судьба федерального закона «О противодействии коррупции», он дал хороший повод для изложения авторской позиции по многим принципиальным вопросам законотворчества в области борьбы с коррупцией в России.