В российском законодательстве до недавнего времени усматривались, по крайней мере, три основания для изъятия и конфискации имущества, полученного противоправным путем и находящегося в распоряжении ОПГ, коррупционеров и иных лиц. Эти основания содержались в гражданском (гражданском процессуальном), уголовно-процессуальном и уголовном законодательствах.

Первое основание предоставляет гражданско-правовой институт признания имущества бесхозяйным.

Дело в том, что в оперативно-следственной практике нередко возникают ситуации, когда при обысках или в результате иных розыскных и следственных действий изымаются ценности, полученные преступным путем, а подозреваемые в совершении преступлений утверждают, что ничего не знали об обнаруженных ценностях и не имеют к ним никакого отношения. Данная позиция подозреваемых продиктована стремлением не давать следствию дополнительных доказательств своей вины. В подобных случаях, если следствию не удалось доказать преступное происхождение ценностей, они обращаются в пользу государства посредством указанного выше правового института.

Такая судьба постигла, к примеру, изъятые в период предвыборной президентской кампании 1996 г. 500 тыс. долл. Члены предвыборного штаба выносили их из дома Правительства России в коробке из-под ксерокса и были задержаны сотрудниками службы безопасности. По некоторым сведениям, деньги предназначались для оплаты предвыборных акций наличными. Лица, причастные к перемещению коробки, дали на следствии показания, что ничего не знают о происхождении изъятых денег, и никто не заявил о своих правах на это имущество.

Понятие бесхозяйных вещей содержится в ст. 225 ГК РФ. Бесхозяйной является вещь, которая не имеет собственника или собственник которой неизвестен, либо вещь, от права собственности на которую собственник отказался.

В определенных случаях бесхозяйные вещи могут быть обращены в доход государства.

1. Движимые вещи, брошенные собственником или иным образом оставленные им с целью отказа от права собственности на них, могут поступить в собственность лица, вступившего во владение ими, если по заявлению этого лица (в том числе и по заявлению государственного финансового органа) они признаны судом бесхозяйными (ст. 226 ГК РФ). Помимо этого, субъект, нашедший потерянную вещь, приобретает право собственности на нее по истечении шести месяцев с момента официального заявления о находке, при условии, что прежний собственник или иной законный владелец не будет установлен или не заявит о своих правах (ст. 228 ГК РФ). Процедура обращения в суд с соответствующим заявлением прописана в ГПК РФ.

Следует упомянуть, что ранее действовавший российский (советский) закон исходил из презумпции государственной (или общественной) собственности на бесхозяйные вещи. После принятия новой Конституции нашего государства (1993 г.), уравнявшей различные формы собственности, законодательство было изменено. Однако это не означает, что вещи, отвечающие критериям бесхозяйных, не могут уже признаваться таковыми по заявлениям органов исполнительной власти и обращаться в доход государства, поскольку это противоречило бы вышеупомянутой конституционной норме о равенстве форм собственности.

Второе основание для конфискации имущества, имеющегося в распоряжении ОПГ или отдельных лиц, даст норма, включенная в уголовно-процессуальное законодательство.

Согласно п. 4 ч. 3 ст. 81 ныне действующего УПК РФ деньги и иные ценности, нажитые преступным путем, по приговору суда подлежат обращению в доход государства. Кроме того, принадлежащие обвиняемому орудия преступления (которые порой являются ценным имуществом) также могут быть конфискованы.

Таким образом, рассматриваемая норма очень близка по содержанию к тем, которые содержатся в уголовных кодексах ряда европейских государств, однако прописана она не столь детально, как, например, в законодательстве Г ермании. Из зарубежных источников известно, что на практике применение подобных норм вызывает ряд сложностей.

Об этом, например, шла речь на представительной международной конференции «Конфискация имущества и борьба с отмыванием денег в сфере организованной преступности», прошедшей в апреле 2003 г. в ФРГ в Айнринге (автор принимал участие в работе этой конференции). Основная трудность состоит в том, что необходимо доказать в суде не только то, что определенное лицо совершило конкретное преступление, но и то, что оно получило от этого преступления определенного вида доход, а также доказать размер этого дохода. Имеются и другие процессуальные сложности законодательного свойства. Так, опись и арест имущества обвиняемых по общему правилу должны осуществлять не следственные или оперативные работники, а судебные исполнители, что делает очень актуальной проблему эффективного взаимодействия соответствующих ведомств.

Участники ОПФ совершают, как правило, не единичные преступления, а ведут целенаправленную преступную деятельность, представляющую собой длинную цепь преступлений. Однако на практике выявить и доказать удается обычно причастность этих лиц только к некоторым преступлениям. Поэтому даже если в полном объеме доказан и изъят доход от совершения отдельных преступлений, на доход от иных преступлений по приведенному выше основанию обратить взыскание нельзя.

Представляется, что именно поэтому в середине 1990-х гг. специалистами по вопросам борьбы с организованной преступностью было выдвинуто предложение возложить на обвиняемого обязанность доказывания законности происхождения имущества, которым он располагает. Резолюция АСМ/66/11Е5/17, принятая на 66-й сессии Генеральной ассамблеи Интерпола (Дели, Индия, 15—21 октября 1997 г.), рекомендует странам — членам Международной организации уголовной полиции (МОУП) рассмотреть возможность принятия законов, которые бы в соответствии с основополагающими принципами внутреннего законодательства каждой страны обратит на обвиняемого бремя доказательства (использование концепции реверсии бремени доказательства) в отношении конфискации доходов от преступной деятельности. То есть предложен следующий порядок: органы уголовного преследования доказывают факт совершения преступления и причастность к нему обвиняемого, а после этого обвиняемый должен доказать законность обнаруженного у него имущества; в противном случае это имущество конфискуется.

В русле резолюции Г енеральной ассамблеи Интерпола было принято Решение Правительственной комиссии по противодействию злоупотреблению наркотическими средствами и их незаконному обороту от 21 сентября 1998 г. (протокол № 3), которым Минюсту и МВД России предложено «проработать с участием научных и практических работников-юристов вопрос о возможности внесения в законодательство Российской Федерации изменений и дополнений на предмет возложения обязанности доказывать законность происхождения находящегося в собственности имущества на лиц, в отношении которых имеются обоснованные подозрения, что указанное имущество получено от незаконного оборота наркотиков» (сохранена редакция оригинала. — П. С.).

Автор книги в свое время принимал участие в проработке поставленного в Решении Правительственной комиссии вопроса. Им были разработаны предложения об изменении ГК РФ и использовании для изъятия противоправных доходов гражданско-правовых норм о необоснованном обогащении. Соответствующие предложения и их обоснования были опубликованы в 2001 г., но не были замечены законодателем.

Содержащаяся в резолюции Генеральной ассамблеи Интерпола идея до сих пор не получила достаточной поддержки в странах ЕС (определенные подвижки наблюдаются, пожалуй, только в Великобритании, имеющей отличную от остальных стран систему права), хотя продолжает весьма активно обсуждаться. Наиболее серьезное возражение заключается в том, что возложение обязанности доказывания на обвиняемого противоречит общепризнанному принципу уголовного процесса — презумпции невиновности.

А между тем в российском законодательстве, а именно в уголовном законодательстве, давно наличествовало третье основание для конфискации имущества, имеющегося в распоряжении ОПГ. Причем это основание, по сути, отвечает приведенной выше рекомендации Генеральной ассамблеи Интерпола — в необходимых случаях обеспечивает изъятие преступного дохода в наибольших объемах, однако не нарушает презумпцию невиновности. Российский УК предусматривал в качестве дополнительного наказания за тяжкие и особо тяжкие преступления, совершенные из корыстных побуждений, конфискацию имущества. Конфискация состоит в принудительном безвозмездном изъятии в собственность государства всего или части имущества, являющегося собственностью осужденного (ст. 44, 45, 52 и др. УК РФ).

Процедура обеспечения исполнения судебного приговора в части возможной конфискации имущества регламентировалась в УПК РФ. Уже на стадии

предварительного расследования прокурор, а также дознаватель или следователь с согласия прокурора при необходимости могли возбудить перед судом ходатайство о наложении ареста на имущество подозреваемого, обвиняемого. Суд рассматривал такое ходатайство в течение 24 ч с момента его поступления. Наложение ареста на имущество состояло в запрете для собственника или владельца имущества распоряжаться и в необходимых случаях пользоваться им, а также в изъятии имущества и передаче его на хранение. Судебный исполнитель в данной процедуре не участвовал. Арест мог быть наложен на имущество, находящееся у других лиц, если есть достаточные основания полагать, что оно получено в результате преступных действий подозреваемого, обвиняемого (ст. 115 УПК РФ).

Причем при исполнении судебного решения о конфискации не предусмотрено различия между имуществом, приобретенным осужденным на легальные доходы, и тем, в отношении которого имеются сведения, что оно приобретено за счет доходов от преступной деятельности. Конфискуется и одно, и другое. Стало быть, действовавший порядок в определенном смысле был более суров по отношению к обвиняемым, чем тот, при котором на них будет возложена обязанность доказывать законность происхождения имущества, поскольку если обвиняемому (или его защитнику) удастся это доказать, то имущество изъятию не подлежит.

Итак, на законном основании, в полном соответствии с Конституцией РФ, могли быть конфискованы все обнаруженные доходы подсудимого от преступной деятельности, независимо от того, в каком объеме доказано получение им преступного дохода и от скольких реально совершенных преступлений. Для этого достаточно, чтобы было доказано совершение хотя бы одного преступления, за которое уголовным законом предусмотрена в качестве наказания конфискация имущества. Следует еще раз упомянуть, что рассматриваемое наказание предусматривалось лишь за наиболее опасные преступления. В их числе — организация ПС (преступной организации) (ст. 210 УК РФ1), бандитизм (ст. 209 УК РФ), получение взятки при особо отягчающих обстоятельствах (ч. 4 ст. 290 УК РФ), легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных преступным путем, совершенная при отягчающих обстоятельствах (ч. 2 и 3 ст. 174 и 1741 УК РФ), легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенных лицом в результате совершения им преступления, при отягчающих обстоятельствах (ч. 2 и 3 ст. 1741 УК РФ), и некоторые другие преступления, актуальные для рассматриваемой темы. Также надо подчеркнуть, что конфискация применялась лишь в качестве дополнительного наказания, назначение которого в каждом конкретном деле оставлено на усмотрение суда. Это создавало условия для индивидуализации в использовании конфискации.

В российских источниках в период действия уголовно-правового института конфискации не высказывалось каких-либо принципиальных возражений со стороны российских ученых — специалистов в области юриспруденции. В юридической литературе скорее можно было встретить обоснование предложений о расширении применения конфискации, включении ее в качестве санкции за некоторые составы преступлений, которые характерны для деятельности ОПФ, нацеленных на извлечение сверхдоходов.

Вместе с тем можно предположить, что у кого-то из западных юристов при ознакомлении с российской правовой системой могли возникнуть сомнения относительно эффективности и допустимости (справедливости, гуманности) рассматриваемого вида уголовного наказания в цивилизованном обществе1. В связи с этим хочется сделать несколько замечаний.

Действительно, конфискация имущества представляет собой крайнюю меру имущественной ответственности — так же как крайней мерой личной ответственности является пожизненное лишение свободы, применяемое в большинстве государств Запада. При этом очевидно, что лишение свободы является наказанием значительно более суровым, чем конфискация имущества (тем более, если сравнивать ее с пожизненным лишением свободы). Однако о негуманности лишения свободы вопрос в настоящее время никем не ставится.

Надо также учесть, что не подлежало конфискации имущество, необходимое осужденному или лицам, находящимся на его иждивении, согласно перечню, предусмотренному уголовно-исполнительным законодательством. (Этот перечень содержался в Приложении 1 к УИК РФ до декабря 2003 г. В нем законодатель попытался указать самое необходимое человеку имущество для удовлетворения его нормальных потребностей.)

Как нам видится, в общественном мнении России нет и не было каких-либо предубеждений против применения конфискации к опасным преступникам, совершившим корыстные преступления. Широкими слоями населения эта имущественная санкция воспринимается как справедливая мера ответственности за экономические и некоторые иные корыстные преступления (построение так называемых финансовых пирамид, получение взяток чиновниками и др.). Многими осознается, что конфискация, с одной стороны, является весьма эффективным средством профилактики, подрывающим экономическую основу организованной и иной преступности, с другой — позволяет хотя бы отчасти восполнить ущерб, нанесенный обществу совершенными преступлениями.