Тебя нельзя любить. Говорить загадками и полунамеками, заливисто смеяться над твоими шутками, прижиматься к тебе, когда страшно, уютно молчать, планировать путешествия и покорение мира, целоваться, не обращая внимания на окружающих, – можно. Любить – нельзя. Это опасно и чревато последствиями.

Ты весь состоишь из противоречий, сложностей, слоев таких разных черт и установок. Внимательный, заботливый и нежный, ты иногда не прощаешь и не принимаешь какие‑то простейшие человеческие слабости, отвергая их и ставя под вопрос их право на существование. На первый взгляд такой понятный, открытый, честный, ты таишь в себе миллионы неразгаданных загадок. И поначалу так даже интереснее: драйв, адреналин, какое‑то погружение в тебя на грани фола. А потом все сложнее и сложнее.

Рядом с тобой то спокойно, как в далеком детстве, когда сидишь дома у бабушки, ждешь блинчики с мясом и болтаешь босыми ногами, не достающими до пола, ведь табуретка такая высокая, а ты еще такая маленькая. То оказываешься на каком‑то вулкане, в самом центре его извержения, и все кругом клокочет, из кратера вырываются фонтаны раскаленной лавы, а ты не знаешь, то ли бежать прочь, то ли нырнуть уже в это жерло.

Любить тебя – сродни наркомании, это уже понятно. Поэтому – нельзя. Гамма чувств, сопровождающая всю эту историю, простирается от адской ломки и ненависти до неописуемого, высшего блаженства. Оказываясь в крайней точке, думаешь, что все остальное – ерунда, и можно не обращать внимания, закрыть глаза, ведь это тепло по всему телу, застилающее разум, кажется просто бесконечным. Но потом следует удар о землю, и ты отскребаешь себя от асфальта, с искусанными губами, ползешь зализывать раны и обещаешь себе больше не вписываться в это все.

У любви к тебе масса побочных эффектов: аллергические реакции, острая боль, остановка дыхания, слепота, глухота, дезориентация. Принимать ее – себе дороже. Одно лечим – другое калечим. И поэтому я пытаюсь держаться, перетерпеть, спастись народными средствами или мягкой гомеопатией. Сколько могу, сжимаю кулаки, царапаю стены, привязываю себя к батарее, только толку‑то.

Нельзя, нельзя тебя любить. Опасно для жизни.

Зачем нам эта драма

Помните, в главах про невротическую привязанность и романтизацию мы с вами уже говорили о том, что для большинства из нас любовь, в ее идеальном виде, представляется именно вот такими бесконечными качелями‑каруселями, накалом сверхсильных и очень противоречивых эмоций, а сила ее измеряется страданиями.

Драматические, тревожные связи – прекрасный повод для проникновенных произведений, берущего за душу творчества и цитат до мурашек. Правда, для жизни они мало пригодны. Есть у меня одна знакомая – Марина. Настоящая королева драмы.

Вся ее личная жизнь пронизана «катастрофами», «кошмарами», «ты не представляешь, что случилось». На каждое событие Марина отвечает массой бурных эмоций. Она эффектно и красиво жестикулирует, играет глазами, не хуже актера придает своему тону разные эмоциональные окраски. У нее не бывает нормально или спокойно. Вечно все горит, пылает, разносится в пыль смерчем из чувств.

Слушать Марину можно строго дозированно: ровно через 10–15 минут после начала монолога хочется спросить, знает ли она значение слова «катастрофа», и предложить ей заглянуть в морг, чтобы понять, что это, или просто ударить по голове чем‑нибудь тяжелым, потому что дешевое театральное представление уверенно вызывает состояние аффекта.

Хоть моя героиня постоянно и с упоением жалуется на то, что существовать в этом накале страстей и эмоций совершенно невозможно, в ее жизни ничего не меняется долгие годы. Более того, я хорошо знаю, как звучат люди, которые реально больше не могут и у которых действительно все невыносимо катастрофично. Марина на них совершенно не похожа. Потому что в ее стенаниях, заломанных руках и возведенных к небу глазах уж слишком много живой энергии и какого‑то мазохистического удовольствия. Все это говорит о том, что происходящее барышне нравится.

Выдерни Марину из этой старательно созданной клоаки, из всех невнятных мужиков, недостаточно интересных работ, сумасшедших родственников, выносящих мозг, – она останется в звенящей пустоте. И случится страшное. Придется поконтактировать с самой собой. А встречи этой Маринка боится как огня.

Понятно, что делать с нерешительными мужиками, вполне ясно, как вести себя с нелюбимой работой, даже сбрендившие близкие не вызывают такого недоумения, страха и растерянности, как она сама, морально нагая без драмы и зашкаливающих эмоций.

Чего там такого страшного, спросите вы? Неизвестность. Марина не знает ничего о себе. Играя всю жизнь на публику, упиваясь эмоциями и являясь объектом своих чувств, она совершенно разучилась ощущать, что там и как внутри‑то, какое именно место болит, и болит ли вообще. А дальше – замкнутый круг. Тревога оттого, что нет почвы под ногами (а ее без осознанности быть не может), заставляет все глубже и глубже погружаться в водоворот драмы, перекрывать панику, страх и ощущение вечной потери равновесия все более сильными эмоциями.

Марине искренне кажется, что в другом варианте ее жизнь будет выглядеть серо, беспросветно и очень скучно. Она почему‑то уверена, что люди, вокруг которых горят костры и гуляют смерчи, очень интересные, востребованные и всегда будут в центре внимания. Такую картину мира она себе выстроила по двум причинам. Во‑первых, моя героиня не знает, за что на самом деле ее можно любить, поэтому единственный шанс на получение внимания для нее – вечная движуха и драма. Во‑вторых, так оно безопаснее. За всем этим ментальным гримом окружающие уже не могут разглядеть ее саму. А следовательно, сделать больно.

Все свои отношения она строит по двум принципам: привязанность с избеганием (только, пожалуйста, не сближаться) и привязанность с тревожностью (я люблю его сильнее и вкладываюсь гораздо больше).

Сама она, на первый взгляд открытая и несущаяся навстречу людям, быстро делает два шага назад на каждый их (людей) вперед. Типа, нет‑нет, вот так близко ко мне подходить не надо, это уже для меня небезопасно, я, пожалуй, отползу. Либо начинает страшно переживать о том, что кому‑то значимому она не особенно нужна, важна и вообще он – скотина, который ничегошеньки для их любви не делает.

Если бы Маринка не ломала комедию в кабинетах психотерапевтов, к которым она ходит как на работу, то давно бы уже нашла для себя и другой источник энергии, и сняла бы нагромождения защит, и смогла бы иметь не менее веселую, но не мучительную жизнь. Но. Каждый раз, когда терапевту удается добраться до больного места, он тут же записывается во враги и отправляется в отставку. The show must go on.

Марина остро нуждается в любви, но пытается получить ее странными способами. Для нее все эти невероятные накалы страстей, страдания, катастрофы являются своего рода суррогатом отношений. Такие, знаете, консервы. Выдай ей кусок хорошего, свежего, отборного мяса, как она зависнет над ним, не в силах придумать, что же из него приготовить?

Немного Марины есть в каждой из вас, мои дорогие читательницы. У кого‑то больше, у кого‑то меньше. Суть одна: избегание реальной жизни, людей, переживаний. Попробуйте задать себе вопросы: от чего эти страдания меня защищают и отвлекают? С чем я столкнусь, если откажусь от них? Почему мне не очень нравятся доступные люди, и что дают вот эти загадочные товарищи, к которым нельзя приблизиться? Уверена (и по своему опыту тоже), вы получите массу интересных ответов и сделаете массу открытий. А после можно представить вариант любви, в котором вы не разваливаетесь на куски, примерить его на себя, побыть в нем, создать альтернативный драме образ отношений и поискать в нем положительные стороны.

Как я умирала

Зависимость от тебя разрасталась постепенно, как раковая опухоль, медленно, но верно распускающая свои отвратительные клешни по всему организму. У меня даже физические симптомы появились: постоянно кружилась голова, тошнило, тряслись руки. Врачи сначала подозревали диковинные болезни, и я даже чувствовала какую‑то странную радость в связи с этим, мол, вот и отлично, сейчас найдут что‑то серьезное, и эта изощренная пытка подвешенным состоянием закончится. Получив анализы, они разводили руками: все хорошо, не видим серьезных отклонений.

Зря нашим докторам поголовно не преподают психосоматику, ой зря.

Пока ты придумывал, что бы такого нового соврать мне и своей жене и как разрулить накаляющуюся ситуацию, я искала пятый угол в квартире. Место, где можно было бы укрыться от бесконечной, давящей и лишающей сил тревоги. Эта пакость то парализовывала и останавливала время, то, наоборот, требовала каких‑то срочных, хаотичных действий, то накрывала с головой так, что меня подбрасывало из сна на рассвете. Дрожащими руками я выдавливала из блистера таблетку успокоительного: сейчас, сейчас, будет чуть лучше, включала сериал и проваливалась в суррогат сна.

Постепенно мне совсем перестало хотеться выходить из дома. Даже прогулка до магазина за продуктами вызывала сопротивление, и я откладывала ее до последнего. Каждый шаг, каждое действие требовали сил, а их у меня почти не было. Какими‑то титаническими усилиями я заставляла себя добираться до маникюра или ближайшей забегаловки за едой. Свидания наши на некоторое время возрождали меня к жизни, но вскоре и они стали вызывать больше отторжения, чем радости. Я на автомате приводила себя в порядок, что‑то готовила, изображала радость и воодушевление, но на самом деле ощущала только бесконечную тревогу и пустоту. Дозы от общения с тобой и нашей «совместной» жизни хватало уже совсем ненадолго.

Коммуницировать с кем‑то из внешнего мира было еще сложнее, так как единственное, о чем мне было интересно говорить: он, мы, наша сложная история. Людям, по понятным причинам, это не особенно нравилось, а меня не приводило в восторг то, что они пытались вывести меня в реальность. В нее не хотелось, хотя иллюзия и была уже разорвана на куски. Я предпочитала прогуливаться по этому разрушенному ментальному садику, снимать с деревьев кусочки нашей красивой истории и анализировать, анализировать, анализировать.

Мне было катастрофически нечего делать, ведь любимый бизнес остался бывшему мужу при разводе, а чтобы начать что‑то новое, требовались ресурсы и желания. Я была так поглощена НАМИ, что ни о какой работе даже не думала. За это нещадно ругала себя, напоминая, что так нельзя, что влюбился ты в меня деятельную и активную, а теперь осталась лишь жалкая тень.

Все чаще я стала находить себя лежащей на полу в ванной. Почему‑то именно это место в квартире казалось мне самым безопасным. Я сворачивалась калачиком на кафеле и просто лежала часами. Надеялась, что вот сейчас мироздание увидит, как мне плохо, и что‑то сделает. Например, выдаст уже тебя окончательно.

Моя жизнь превратилась в сплошное ожидание: звонка, смс, приезда, встречи. Я научилась определять звук мотора твоей машины и даже твои шаги на лестнице. Все вокруг напоминало какой‑то затянувшийся депрессивный фильм, как будто это происходит не со мной, и я являюсь лишь сторонним наблюдателем. Часы складывались в дни, дни в недели, недели в месяцы…

Зачем мы подменяем свою жизнь чужой?

Большую часть своей жизни я была ярким представителем поколения, выращенного на мазохистических лозунгах. Один из них гласил: заботиться о себе – это высший грех. Любовь в паре выглядит так: я забочусь о тебе, а ты заботишься обо мне.

В этой книге мы с вами уже не первый раз говорим об издержках воспитания, которые приводят нас в опасные ловушки. Но ведь из песни слов не выкинешь, все мы начинаемся в детстве и именно там усваиваем прочные установки, часть из которых здорово отравляет жизнь.

Так вот. Перво‑наперво нас научили такой форме любви, где высшая мера ее проявления: отказ от своей жизни. Наши мамы и бабушки транслировали, что ради нас отказались от себя, карьеры, любви. Нам рассказывали душещипательные истории о смертельных подвигах во имя светлого чувства, нам вдолбили в голову, что чем больше отдаешь – тем больше получаешь. Поэтому, встречая кого‑то, кто нам симпатичен, приятен и к кому начинаем испытывать светлые чувства, мы несемся немедленно преподнести ему все самое лучшее.

Правда, нельзя не отметить, что отдавать, прямо скажем, особенно и нечего. Люди, которые с головой уходят в отношения и начинают жить своим партнером, как правило, не в ладах с собой: недовольны собственной персоной, тем, как складываются у них дела, им скучно, грустно, постоянно тревожно. И кажется, что если присосаться вот к этому симпатичному индивидууму, то на тебя перекинется немного его интересной и насыщенной жизни. Как будто ею можно заразиться половым путем.

Одна моя клиентка рассказывала, что лучшее в ее деструктивном любовнике – его интересная жизнь: он всегда в разъездах, активно что‑то делает, постоянно на виду. А она работает на скучной работе, потом идет домой и вообще всю свою жизнь отказывается от занятий, к которым лежит душа. Поэтому отношения с ним разорвать не может, несмотря на то что они ей не нравятся. Так хоть какое‑то ощущение собственной значимости и насыщенности.

Люди, погружающиеся в других с головой, как правило, испытывают серьезные сложности с ответами на очень простые вопросы. Попробуйте прямо сейчас потестировать себя.

Какой вы человек? Чего вы хотите?

Детальнее, не общими словами.

Какую жизнь вы хотите? В подробностях, в мелочах, а не статичную «счастливую» картинку. Зависли? Значит, welcome to the club.

Склонные к слиянию товарищи очень мало знают о себе, не чувствуют себя. Из‑за этого развивается постоянное состояние неудовлетворенности (согласитесь, довольно сложно получить то, неведомо что) и тревоги. В попытках ее утолить начинаются судорожные поиски партнера, через которого можно было бы наполниться. Ведь других способов пополнения ресурсов и укрепления себя мы не знаем.

Самооценка, силы, энергия – все крутится вокруг признания нас значимыми другими. Вот полюбил он меня – значит, я хорошая и нужная, сказал, что я красивая, – чувствую себя женщиной, обратил на меня внимание – ощущаю, как силы на свершения появляются. А забери все это – таю, как дымка, и остается только неосязаемый, полупрозрачный силуэт.

Границ своих, а как следствие, и чужих тонущие в других люди тоже не чувствуют. Ответ на вопрос: «Что можно делать со мной в отношениях, а чего нельзя?» – покрыт мраком. Из‑за этого, сталкиваясь с вызывающими неприятные эмоции проявлениями партнера, они несутся узнавать у всех вокруг: «Это нормально или нет?» Как только я получаю письмо с подобным посылом, у меня сразу загорается индикатор: «Человек ничего не знает о себе». Внутренних весов нет, границы не простроены, собственные чувства определять не умеет.

А ведь единственно верный подход в подобной ситуации – спросить: Как мне это? Нравится? Нет? И только на эти ответы, про себя, не про других, и нужно опираться.

По этой же причине эмоциональные дайверы не гнушаются влезать в личные вещи, подслушивать разговоры, следить за партнером, всячески вмешиваться в его жизнь.

Резюмируя, получаем, что погружение в другого человека и подмена своей жизни чужой сродни моральному суициду. Мол, я и моя судьба мне так не нравятся, что ничего с этим сделать не могу, поэтому пойду самоубьюсь о другого. Как и любая другая попытка расстаться с жизнью, заканчивается такой опыт печально. Правда, в отличие от физиологической смерти, тут всегда можно возродиться и использовать полученный опыт как ценный ресурс. Правда, рекомендую не затягивать.

Да, я злюсь

Ты как‑то раз удивился, мол, столько всего у нас происходит, а я будто и не злюсь на это вовсе. На самом деле во мне иногда столько гнева, что порой кажется, он разнесет стены этой квартиры, сметет на своем пути все эти обстоятельства, отмазки, глупые причины, подхватит меня и унесет уже подальше.

Я злюсь на тебя. За то, что ты своими руками превращаешь все красивое, невесомое, нежное и тонкое между нами в какой‑то кромешный ад из острых булыжников, раскаленной жижи и непереносимой духоты. И за то, что ты будто бы не видишь происходящего со мной, с нами, с окружающими. Все вокруг мучаются и сходят с ума, а ты делаешь вид, что находишься в райских кущах, полных умиротворения и спокойствия. Ты бесконечно и беспощадно создаешь у меня ощущение какого‑то безумия, сюра, зазеркалья, говоря о своей любви, непреодолимой тяге и невозможности быть без меня, и одновременно всем своим поведением демонстрируя обратное. Так и хочется прокричать: Господи, да чего же ты, сука, уже от меня хочешь? Я злюсь за то, что ты не защитил меня от всех этих людей, судачащих за спиной и источающих яд, от твоей жены, которая влезла в наше личное и потопталась там, от того, что вообще кто‑то считает себя вправе обсуждать, что там у нас происходит. И за то, что я постоянно чувствую себя между небом и землей, болтаюсь непонятно где и вынуждена чего‑то там ждать. Эта бессильная злость поглощает меня, вытягивает силы, убивает все живое.

Я злюсь на себя. За то, что испытываю все это к любимому и родному человеку. Ведь такие отвратительные чувства и мысли, казалось бы, противоречат концепции красивой истории. Но я ничего не могу с этим сделать. Ругаю себя за то, что постоянно демонстрирую тебе недостаточно хорошее настроение, позволяю показать весь этот водопад эмоций. Ведь мое отношение к тебе – это моя проблема. Я хочу по‑другому встречать тебя. Я хочу давать тебе радость, поддержку, спокойствие. Чтобы рядом со мной тебе было лучше, чем с кем‑либо.

Не могу врать тебе, и меня это бесит. Ну чего мне стоит как‑то свыкнуться со всем этим, перестать обращать внимание, делать вид, что все прекрасно. А, черт побери, не получается. Я злюсь на себя за то, что вообще влезла во все это, позволила развиться и не смогла прекратить после первых тревожных звоночков, сама спускалась в эту камеру пыток. Да что там спускалась, бежала вприпрыжку, весело смеясь. Что за дура.

Я бесконечно зла на мир. Что вообще за фигня, куда они там в своем мироздании смотрят? Сколько можно, ребята? Неужто я не заслужила? Разве так много я прошу? Всего лишь одного человека. Своего. Чтобы рядом, чтобы честно, чтобы без всех этих качелей и американских горок. Вы там все с ума, что ли, посходили? Как можно столько испытаний вешать? Какие‑то люди постоянно рассказывают мне, что я должна отойти, уступить, только не очень понятно: почему именно я? Моя потребность меньше? Или, может быть, люблю я как‑то по‑другому? А кто и как это определяет? Слишком много вопросов и очень мало ответов.

Эта проклятая злость периодически накрывает так, что кажется все, сейчас уже придет избавление. Но я зачем‑то давлю ее, уговариваю отступить, объясняю, что так нельзя, придумываю новые причины и оправдания, лишь бы затушить. Глупость какая‑то. И нелепость.

Запретное чувство как лучшее топливо

Ты не должна злиться, ты же девочка!

Не хмурь брови, девочки так не делают!

Что ты кричишь, злых девочек никто не любит!

С рождения барышням ставят запрет на одно из самых важных, нужных и энергетически емких чувств – злость. Мы уже говорили про сказки и шаблоны, оставшиеся после них. Вот вам еще один пример. Вспомните, негативные персонажи, проявляющие запрещенное чувство, всегда были старыми, страшными, скрюченными, сморщенными, и главное – их никто не любил. А принцессы, феи и прочие положительные героини – румяные красотки, окруженные прекрасными, влюбленными принцами, рыцарями, на худой конец – добропорядочными богатырями.

В общем, в мозгах наших злость прочно уравнялась с весьма сомнительной перспективой быть старой, страшной и никому не нужной каргой. Поэтому большинство женщин старательно ее подавляют при малейшем намеке на появление. А если уж не дай боже поддадутся этому «ужасному» чувству, начинают активно шеймить себя. Все это мы проделываем, конечно, зря. Ибо злость – чувство полезное. Конечно, если им грамотно распоряжаться.

Во‑первых, в гневе очень много энергии. В отличие от обиды, которая подавляет нас, это чувство, наоборот, подстегивает. Поэтому, когда стоит задача помочь человеку выйти из токсичных отношений, мы начинаем раскачивать в нем злость, чтобы появились силы на новые шаги. Первое правило спасения от абьюзера – разозлись.

Во‑вторых, она, родимая, избавляет нас от синдрома жертвы. Ведь это два немного не вяжущихся между собой образа. И благодаря приходу злости человек как будто вновь обретает власть над своей жизнью.

В‑третьих, это прекрасный индикатор того, что кто‑то покушается на наши границы и заслуживает получить за это. Иначе как же еще он поймет, что на эту территорию заходить нельзя и такое отношение к нам под запретом.

В‑четвертых, злость можно отлично сублимировать. В отличие от всяческих унылых чувств, она настолько яркая, емкая, полная, что благодаря ей удается сворачивать горы.

Думаю, что польза налицо, и можно переходить к тому, как правильно со своей злостью контактировать и направлять в нужное русло.

Что делать нельзя

Перво‑наперво – подавлять и отрицать.

Подавленная злость выливается в целый букет проблем. Например, снижение либидо. Да, друзья мои, секс – процесс агрессивный по природе своей, и если ты долгое время запихиваешь свое негативное чувство подальше, то жди проблем с половой жизнью. Затем в списке последствий – ее величество депрессия. И я сейчас имею в виду не плохое настроение на несколько дней, а крайне неприятную форму настоящей болезни, которая выражается в апатии, бессилии, отсутствии каких‑либо чувств, всяких неприятных физиологических симптомах. Люди в серьезной депрессии – очень печальное зрелище, и оно мало похоже на то, что демонстрируют нам на глянцевых картинках и в популярных сериалах. Представьте, например, что вам плохо настолько, что нет сил даже зубы почистить, а процесс прогулки до магазина вызывает панику и сопротивление, весь мир кажется невероятно враждебным. Депрессия – это болезнь подавленных чувств. И злость в их числе.

Вторая крайность: неконтролируемые проявления. Не гнушаясь крепкими выражениями и даже физической агрессией, люди выплескивают все, что их переполняет. И, что вполне логично, зарабатывают немало проблем в общении и отношениях. Процесс ведь двухсторонний: нас не учили не только тому, как выражать свою злость, но и тому, как реагировать на ее проявления. Поэтому большинство при малейшем признаке раздражения у близкого человека впадают в ступор.

Что делать можно и нужно

Разумеется, признавать. Как важную часть своей личности, своих реакций, чувств. Перестать себя ругать за то, что она к вам иногда приходит, и сосредоточиться на том, что ее вызывает. Вы – живой человек. А живые люди – сложные, многогранные и с огромным количеством проявлений. И то, что вы злитесь, не является чертой характера. Это просто одна из реакций на происходящее.

Внимательно, очень внимательно изучать то, почему злость приходит. На кого, на что, из‑за чего. Это важно, ибо таким образом можно разобраться со своими границами и их нарушителями.

Найти вменяемый способ проявления. Такой, чтобы и окружающим было безопасно, и вы могли выпустить пар. Для начала принимаем за истину, что сообщать о своем раздражении – нормально. Делать это лучше всего в форме: «Я сейчас на тебя разозлилась, потому что ты сделал / сказал то‑то». Да‑да, наша любимая формула «я‑сообщения» (когда ты делаешь так‑то, то я чувствую то‑то).

Если вы понимаете, что хотите с этой своей злостью побыть в одиночестве и вас лучше не трогать, – так и сделать. Злость прекрасно выходит с помощью любых активных действий: побить подушку, побросать в стену мячик, порвать бумажки, отталкивать от себя что‑то. Во время всех этих действий не забывайте проговаривать, что злитесь, что вы не согласны с происходящим.

Подумайте о том, что злость вам дает и как вы можете ее использовать. Если тянет строить планы мести – стройте, в этом нет ничего страшного. Если хочется пойди и сделать что‑то крутое – идите и делайте, ну или хотя бы фантазируйте на эту тему. Лично я на топливе из злости не раз и не два в этой жизни делала шикарные проекты. Начинались они, чтобы доказать, показать и утереть нос, а продолжались как успешные и любимые дела. Кстати, продолжение одной из форм сублимации вы сейчас читаете.

Самое важное – помните, что наши чувства не являются нашей характеристикой. Это лишь реакции на то, что происходит, на то, что с нами делают. Поэтому все они нужны, важны и помогают нам в защите себя.