Китайское слово, означающее компьютер, буквально переводится как «электрический мозг». Как сейчас мыслят электрические мозги? Как отдельные машины – все еще довольно примитивно, по человеческим меркам. В коллективе – достаточно хорошо. Всевозможные сетевые устройства со встроенными в них электрическими мозгами все больше общаются друг с другом, обмениваются информацией, приходят к взаимопониманию и принимают решения. Уже стало возможным в процессе последовательного сбора данных, их анализа и принятия решений, распределенного в облаке удаленных друг от друга машин, инициировать действия одной из них или нескольких в определенной точке пространства, тем самым оказывая влияние на некую группу людей (или обслуживая ее интересы).

Возможно, отдельные машины никогда не станут мыслить так, чтобы это было похоже на сознание отдельного человека, как мы его понимаем. Возможно, когда‑нибудь большие, глобально распределенные сети не‑людей достигнут некоего псевдоюнговского коллективного сознания. Но более вероятно то, что коллективное сознание человеческих сетей и обществ будет усилено различными видами коллективного сознания, генерируемого сетями электрических мозгов и тесно взаимосвязанного с ними.

Хорошо это или плохо?

И то и другое. Ни то ни другое. Как в случае с интернетом, которым мы все сегодня пользуемся, вопрос упирается в то, считаете ли вы человеческую природу изначально хорошей, плохой или дуалистичной. интернет не трансформирует и не улучшает человеческую природу. Он увеличивает, усугубляет, усиливает, укрепляет и укрупняет многие ее аспекты – от альтруистических и милосердных до преступных и злобных. Будьте готовы добавить еще одно измерение к тому, что уже делает интернет.

Мы уже столкнулись с тем, что специалисты по теории вычислительных систем любят называть проблемой атрибуции: с установлением того, кто в действительности ответственен за определенные события, происходящие в интернете или через него (например, за кибератаку на государственное учреждение или транснациональную корпорацию). Эти проблемы и связанная с ними полемика только продолжат обостряться.

Нам предстоит разобраться с тем, какими будут правовые последствия развития и расширения облачных структур; схожие вопросы задаются сегодня по поводу интернета и сетевых устройств. Кто решает, как будет развиваться технология, от которой все больше зависит наша экономическая, общественная, политическая и религиозная жизнь? Кто ответственен за нарушение чьих‑либо прав в результате воздействия этих технологий, платформ и сетей? Кто и перед кем будет отвечать за такие нарушения, как цензура, слежка, подстрекательство к физическому насилию, основанная на определенных данных дискриминация и т. д.?

Появятся и новые вопросы. Будут ли конкурирующие сети, созданные и тесно связанные с соответствующими конкурирующими культурами (заметьте, я не говорю «контролируемые»), коммерческими альянсами, религиями или государственными структурами, блокировать связи друг у друга? Могут ли они сражаться друг с другом? Как будет осуществляться художественное творчество? Как будет осуществляться политика? Как будет осуществляться война? Можно ли делегировать цензуру и слежку сетям не‑людей, чтобы люди не несли ответственности за подобные вещи? (Как это было бы удобно для наших правительств и бизнеса!) Можно ли вместо этого спроектировать мыслящие сети вещей таким образом, чтобы для определенных действий требовалось непосредственное участие человека или его согласие?

Будут ли более развитые умные облачные структуры усугублять глобальное неравенство? Могут ли они обострить идеологические и религиозные конфликты, если мы ничего не предпримем, чтобы этого не допустить? Если мы хотим предотвратить увеличение глобального цифрового разрыва, что нам нужно делать уже сейчас?

Будут ли эти сети открытыми или закрытыми? Сможет ли любой новатор, независимо от своего местонахождения, подключить что‑то к сети и начать в ней общаться, или, вернее, участвовать в ней, без необходимости получать разрешение? Или же это будет управляемая система, где определенные компании и правительства станут решать, кто и что может подключать и по какой цене? Или какие‑то системы будут открытыми, а какие‑то – закрытыми?

Приведут ли более умные и мощные глобальные сети к дальнейшему размыванию влияния и легитимности национальных государств, более выраженному, чем привел интернет? Или же они как‑то усилят влияние национальных государств? Или дадут национальным государствам возможность эволюционировать и выживать в новом сетевом мире?

Мы не можем ждать хороших или гуманных результатов только потому, что люди, которые изобретают или внедряют новую технологию, имеют добрые намерения, ценят и любят свободу и демократию. Подобные допущения не очень‑то оправдались для интернета – и для всего, что появится после него, тоже не оправдаются.