Утверждая, что исполнение желания является смыслом каждого сновидения, то есть что других сновидений, кроме снов‑желаний не бывает, я заранее предвижу самые решительные возражения. Мне возразят: «То, что есть сновидения, которые следует понимать как исполнение желаний, отнюдь не ново – это давно уже отмечалось многими авторами (ср. Radestock, 1879; Volkelt, 1875; Purkinje, 1846; Tissié, 1898; M. Simon, 1888 о вызванных голодом сновидениях заключенного барона Тренка и одно место у Гризингера – Griesinger, 1845). А то, что не может быть никаких других сновидений, кроме снов, исполняющих желания, – это опять‑таки одно из неправомерных обобщений, которое, к счастью, легко опровергнуть. Ведь достаточно часто встречаются сновидения, где можно обнаружить самое неприятное содержание, но нет ни одного следа какого‑либо исполнения желания». Философ‑пессимист Эдуард фон Гартман, пожалуй, наиболее далек от теории исполнения желаний. В своей «Философии бессознательного» (Hartmann, 1890, Bd. 2) он говорит: «Что касается сновидения, то в состояние сна переносятся вместе с ним все хлопоты бодрствования, за исключением разве что одного – того, что в какой‑то степени может примирить образованного человека с жизнью, а именно удовольствия, получаемого от науки и искусства…» Но и менее недовольные наблюдатели, такие, как Шольц (Scholz, 1887), Фолькельт (Volkelt, 1875) и др., подчеркивали, что в сновидении чаще присутствуют боль и неудовольствие, нежели удовольствие. Более того, Сара Уид и Флоренс Халлам, проанализировав свои сны, в числовом выражении представили доказательства преобладания в сновидениях неудовольствия (Hallam, Weed, 1896). 57,2 % сновидений они называют неприятными и только 28,6 % – приятными. Помимо этих сновидений, переносящих в состояние сна разнообразные неприятные чувства, возникшие в жизни, существуют также страшные сны, в которых эти самые ужасные из всех неприятных ощущений будоражат нас до тех пор, пока мы не просыпаемся, и особенно таким страшным снам подвержены дети (ср. работу Дебаккера [Debacker, 1881], посвященную pavor nocturnus ), у которых сны‑желания, как мы обнаружили, проявляются открыто.

И действительно, именно страшные сны, казалось бы, исключают возможность обобщения тезиса, к которому мы пришли, основываясь на примерах в предыдущем разделе, что сновидение представляет собой исполнение желания, и даже вроде бы делают его абсурдным.

Тем не менее опровергнуть эти якобы убедительные возражения не очень сложно. Просто необходимо иметь в виду, что наше учение основывается не на оценке явного содержания сновидения, а относится к содержанию мыслей, которое открывается благодаря работе по истолкованию сновидения. Сопоставим явное и скрытое содержание сновидения . Действительно, есть сновидения, явное содержание которых имеет самый неприятный характер. Но пытался ли кто‑нибудь истолковать эти сновидения, раскрыть их скрытое содержание? Если нет, то оба возражения к нам уже не относятся; ведь остается возможность того, что даже неприятные и страшные сны после истолкования окажутся исполнениями желания[1].

В научной работе часто бывает полезно, когда решение проблемы доставляет трудности, привлечь вторую проблему, подобно тому, как два ореха проще расколоть друг о друга, чем каждый из них по отдельности. Поэтому перед нами стоит не только вопрос: каким образом неприятные и страшные сны могут быть исполнениями желаний, но и, основываясь на наших предыдущих рассуждениях о сновидении, у нас возникает второй вопрос: почему сновидения, индифферентные по своему содержанию, которые оказываются исполнениями желаний, не обнаруживают этого своего смысла в явном виде? Возьмем, например, подробно проанализированное нами сновидение об инъекции Ирме; оно отнюдь не имеет неприятного характера и в результате толкования оказывается очевидным исполнением желания. Но зачем вообще нужно толкование? Почему сновидение не говорит прямо того, что оно означает? На самом деле и сновидение об инъекции Ирме поначалу не кажется изображением исполнения желания сновидца. У читателя не возникнет такого впечатления, но я сам не знал этого, пока не провел анализ. Назовем такое поведение сновидения, которое нуждается в объяснении, фактом искажения в сновидении , и тогда встает второй вопрос: откуда берется это искажение?

Если расспросить о самых первых мыслях, которые возникают по этому поводу, то можно, пожалуй, найти самые разные решения, например, сказать, что во время сна человек не в состоянии дать соответствующего выражения своим мыслям. Однако анализ некоторых сновидений заставляет нас дать искажению во сне другое объяснение. Я постараюсь показать это на примере второго моего сновидения, которое опять‑таки требует большой откровенности с моей стороны, но вознаграждает за эту личную жертву основательным прояснением проблемы.

Предварительное сообщение

Весной 1897 года я узнал, что два профессора нашего университета предложили выдвинуть меня на присуждение звания экстраординарного профессора. Это известие было для меня неожиданным, и я обрадовался ему как выражению признания моих заслуг со стороны двух выдающихся ученых, которое нельзя было объяснить личными отношениями. Но я тут же сказал себе, что не вправе связывать с этим событием каких‑либо ожиданий. В последние годы министерство оставило без внимания ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, как минимум равных мне по заслугам, уже много лет понапрасну ожидали подобного назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Таким образом, я решил заранее этим утешиться. Насколько мне известно, я нечестолюбив и достаточно успешно занимаюсь своей врачебной деятельностью, не обладая высоким званием. Впрочем, речь шла совсем не о том, каким я считал виноград – кислым или сладким, потому что, без сомнения, он висел для меня чересчур высоко.

Однажды вечером меня навестил один мой коллега Р. – один из тех, судьба которого послужила для меня предостережением. Будучи уже долгое время кандидатом на звание профессора, которое в нашем обществе делает врача полубогом для его больных, и менее смиренным, чем я, он время от времени наведывался в бюро высокого министерства, чтобы способствовать решению своего вопроса. После одного из таких посещений он и пришел ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стенке высокопоставленного чиновника и напрямую спросить его, действительно ли его назначению препятствуют конфессиональные соображения[2]. Ответ гласил, что, «конечно… при нынешних веяниях… его превосходительство… пока не может» и т. д. «Теперь, по крайней мере, я знаю, в чем дело», – закончил мой друг свой рассказ, который не принес мне ничего нового и только укрепил меня в моем смирении. Эти же конфессиональные соображения вполне относились и к моему случаю.

Утром после этого визита мне приснился следующий сон, который интересен также и своей формой. Он состоял из двух мыслей и двух образов, причем мысль и образ сменяли друг друга. Но я приведу здесь лишь первую половину сновидения, поскольку другая ничего общего не имеет с той целью, которой должно служить сообщение об этом сне.

I. Приятель Р. – мой дядя. Я испытываю к нему большую нежность.

II. Я вижу, что его лицо несколько изменилось. Оно словно вытянулось; особенно выделяется обрамляющая его рыжая борода.

Затем последовали две другие части – снова мысль и образ, которые я пропущу.

Толкование этого сна происходило следующим образом.

Когда утром мне вспомнилось это сновидение, я рассмеялся и сказал: «Этот сон – полная бессмыслица!» Но я никак не мог от него отделаться, и он весь день преследовал меня, пока наконец вечером я не упрекнул себя: «Если кто‑нибудь из твоих пациентов сказал бы про свое сновидение, что это полная бессмыслица, то наверное ты бы сделал ему замечание и предположил, что за сном скрывается какая‑нибудь неприятная история, которую он отказывается принимать к сведению. Ты поступаешь точно так же; твое мнение, будто этот сон – полная бессмыслица, означает лишь твое внутреннее сопротивление толкованию сновидения. Не удерживай себя от этого». Таким образом, я приступил к толкованию.

«Р. – мой дядя ». Что это может значить? Ведь у меня был всего один только дядя, дядя Йозеф[3]. С ним, однако, случилась печальная история. Однажды – с тех прошло уже больше тридцати лет – он, поддавшись корыстолюбивым намерениям, совершил поступок, который сурово карается законом, а затем также понес наказание. Мой отец, который тогда за несколько дней поседел от горя, имел обыкновение всегда говорить, что дядя Йозеф никогда не был плохим человеком, но, наверное, был дураком; так он выразился.

Если, таким образом, приятель Р. – мой дядя Йозеф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: «Р. – дурак». Маловероятно и очень неприятно! Но тут я вспоминаю лицо, виденное мной во сне, вытянутое, с рыжей бородой. У моего дяди действительно такое лицо, вытянутое, обрамленное красивой светлой бородой. Мой приятель Р. был темным брюнетом, но когда брюнеты начинают седеть, они расплачиваются за великолепие своей молодости. Их черная борода постоянно претерпевает неприятную метаморфозу; сначала она становится рыжей, затем желтовато‑коричневой и, наконец, седой. На этой стадии находится теперь борода моего приятеля Р.; впрочем, и моя тоже, как, к своему неудовольствию, замечаю я. Лицо, увиденное мною во сне, является одновременно лицом моего приятеля Р. и моего дяди. Оно сродни смешанной фотографии Гальтона, который, чтобы выявить семейные сходства, фотографировал несколько лиц на одну и ту же пластину (Galton, 1907, 6 etc. и 221 etc.). Таким образом, не может быть никаких сомнений в том, что я действительно думаю: мой приятель Р. – дурак, как мой дядя Йозеф.

Пока еще я не догадываюсь, с какой целью я установил эту связь, против которой вынужден постоянно защищаться. Она все же не очень глубокая, поскольку мой дядя был преступником, а мой приятель Р. имеет безукоризненную репутацию. Правда, однажды его оштрафовали за то, что он сбил велосипедом школьника. Неужели я имею в виду этот проступок? Но тогда над этим сопоставлением можно было только посмеяться. Но тут мне вдруг вспоминается другой разговор, причем на эту же тему, который у меня состоялся несколько дней назад с другим моим коллегой Н. Я встретил Н. на улице; его тоже предложили сделать профессором. Он знал об оказанной мне чести и поздравил меня. Я решительно отклонил его поздравления. «Именно вам не следовало бы шутить, поскольку вы по своему опыту знаете цену таких предложений». Он ответил, по‑видимому, не очень серьезно: «Этого нельзя знать. Против меня есть нечто особенное. Разве вы не знаете, что одна особа обвинила меня в правонарушении? Мне нет надобности вас уверять, что расследование было прекращено; это была попытка обыкновенного вымогательства, и мне потом еще пришлось прилагать все старания, чтобы избавить обвинительницу от наказания. Но наверное, в министерстве используют это дело против меня, чтобы не возводить меня в звание. Но ваша‑то репутация безупречна». Вот предо мной и преступник, а вместе с тем истолкование и тенденция моего сновидения. Мой дядя Йозеф изображает собой двух коллег, не получивших звания профессора, – одного как дурака, другого – как преступника. Теперь я также знаю, зачем мне такое изображение нужно. Если в отсрочке присвоения звания моим приятелям Р. и Н. решающую роль сыграли конфессиональные соображения, то тогда и мое назначение поставлено под сомнение; если же в обоих случаях она объясняется другими причинами, которые меня не касаются, то надежды у меня остаются. Именно так и ведет себя мое сновидение; оно превращает одного из них, Р., в дурака, а другого, Н., – в преступника; я же ни тот ни другой; то, что есть у нас общего, упраздняется; я могу радоваться своему скорому назначению, и лично меня не касается неприятная информация, которую я узнал из рассказа Р. о высокопоставленном чиновнике.

Но я должен заняться дальнейшим истолкованием этого сновидения. В моих чувствах оно не получило еще удовлетворительного завершения, я все еще не могу успокоиться из‑за той легкости, с которой я обесцениваю двух уважаемых коллег, чтобы освободить себе путь к профессуре. Правда, мое недовольство собственными действиями уменьшилось после того, как я сумел оценить значение высказываний в сновидении. Я готов спорить с каждым, что действительно считаю Р. дураком и что я не верю в рассказ Н. о той афере с вымогательством. Я также не считаю, что Ирма опасно заболела из‑за инъекции препарата пропилена, сделанной Отто; здесь, как и там, мое сновидение выражает только мое желание, чтобы дело обстояло именно таким образом . Утверждение, в котором реализуется мое желание, во втором сновидении звучит менее абсурдно, чем в первом; здесь благодаря умелому использованию фактических исходных данных ему придана форма похожей на истину клеветы, в которой «что‑то есть», ибо против приятеля Р. в свое время высказался один профессор, а приятель Н. сам простодушно предоставил мне материал, позволяющий мне его очернить. Тем не менее, повторяю, сновидение нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем разъяснении.

Я вспоминаю теперь, что сновидение содержит еще один элемент, который до сих пор не принимался в расчет при истолковании. После того как мне пришла в голову мысль, что Р. – мой дядя, я стал испытывать во сне к нему нежные чувства. К кому относится это чувство? К своему дяде Йозефу я, разумеется, нежных чувств никогда не питал. Приятель Р. мне приятен и дорог; но если бы я пришел к нему и выразил словами свою симпатию, которая хотя бы приблизительно соответствовала степени моей нежности в сновидении, то он, без сомнения, очень бы удивился. Моя нежность к нему кажется мне ненастоящей и преувеличенной, подобно моему суждению о его духовных качествах, которое я выражаю через слияние его личности с личностью дяди, но преувеличенной в противоположном смысле. Я начинаю догадываться об истинном положении вещей. Нежные чувства в сновидении не относятся к скрытому содержанию, к мыслям, стоящим за сновидением; они находятся в противоречии с этим содержанием; они годятся для того, чтобы скрыть от меня знание, полученное при толковании сновидения. Вероятно, именно в этом и состоит их предназначение. Я вспоминаю, с каким сопротивлением я приступил к толкованию этого сновидения, как долго я его откладывал и как называл сновидение полной бессмыслицей. Из моей психоаналитической работы с больными я знаю, как трактовать подобный отказ. Он не имеет познавательной ценности, а лишь выражает аффект. Когда моя маленькая дочка не хочет яблоко, которым ее угощают, она утверждает, что яблоко горькое, даже его не попробовав. Когда мои пациентки ведут себя как моя дочь, я знаю, что все упирается у них в представление, которое они хотят вытеснить . То же самое относится и к моему сновидению. Я не хотел его толковать, потому что толкование содержит нечто, чему я противлюсь. После произведенного толкования сна я узнаю, чему я противился: утверждению, что Р. – дурак. Нежные чувства, которые я испытываю к Р., я не могу отнести к латентным мыслям сновидения – я их могу отнести только к своему сопротивлению. Если мое сновидение по сравнению с его скрытым содержанием в этом месте искажено, причем искажено до противоположного, то проявляющаяся в сновидении нежность служит этому искажению, или, другими словами, искажение оказывается здесь преднамеренным, выступает как способ притворства . Мои мысли во сне содержат хулу на Р.; чтобы я этого не замечал, в сновидении проявляется противоположность – нежное чувство к нему.

Возможно, это является универсальным фактом. Как показали примеры в разделе III, существует много сновидений, которые представляют собой исполнение желания в явном виде. Там, где исполнение желания является скрытым, замаскированным, должна присутствовать тенденция к защите от этого желания, и вследствие этой защиты желание не может проявиться иначе, кроме как в искаженной форме. Этому факту, относящемуся к внутренней психической жизни, мне хочется найти эквивалент в социальной жизни. Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где речь идет о двух людях, один из которых обладает определенной властью, а другой с этой властью должен считаться. В таком случае этот второй человек искажает свои психические акты, или, как мы можем также сказать, притворяется . Учтивость, которую я проявляю чуть ли не каждый день, тоже во многом является таким притворством; истолковывая читателю свои сновидения, я вынужден совершать подобные искажения. На необходимость таких искажений жалуется и поэт:

«Все лучшие слова, какие только знаешь,

Мальчишкам ты не можешь преподнесть»[4].

В сходном положении находится писатель‑политик, который должен сказать власть имущим неприятную правду. Если он говорит откровенно, то власть имущий подавит его – если речь идет об устном выступлении, то после него, и превентивно, если он намерен высказать ее в печати. Писателю приходится бояться цензуры, поэтому он умеряет и искажает выражение своего мнения. В зависимости от силы и чувствительности этой цензуры он вынужден либо просто придерживаться определенных форм критики, либо вместо прямых обозначений выражаться намеками, либо он должен скрывать свои критические высказывания под внешне безобидной маской. Он может, например, рассказывать о стычке между двумя мандаринами в Срединной Империи, но на самом деле иметь в виду отечественных чиновников. Чем строже цензура, тем сильнее маскировка, тем остроумнее средства, которые все же наводят читателя на след истинного значения слов[5].

Для понимания сновидения следует сообщить, что сновидица, высокоуважаемая, весьма образованная дама 50 лет, является вдовой офицера, умершего примерно двенадцать лет назад, и матерью взрослых сыновей, один из которых в это время находился на фронте.

Итак, сновидение о «любовной службе» . «Она отправляется в гарнизонный госпиталь № 1 и говорит постовому у ворот, что ей нужно поговорить с главным врачом… (называет незнакомое ей имя), потому что она хочет поступить на службу в госпиталь. При этом она так подчеркивает слово “служба”, что унтер‑офицер сразу догадывается, что речь идет о “любовной службе”. Поскольку она женщина пожилая, он пропускает ее после некоторых колебаний. Но вместо того чтобы пройти к главному врачу, она попадает в большую темную комнату, где за длинным столом сидят и стоят многие офицеры и военные врачи. Она обращается со своим предложением к штабному врачу, который понимает ее с нескольких слов. В сновидении она говорит буквально следующее: “Я и многие другие женщины и молодые девушки Вены готовы солдатам, рядовым и офицерам без различия…” Здесь в сновидении следует какое‑то бормотание. Но то, что все присутствующие ее правильно поняли, показывают ей отчасти смущенные, отчасти лукавые выражения лиц офицеров. Дама продолжает: “Я знаю, что наше решение выглядит странным, но для нас оно совершенно серьезно. Солдата на поле боя тоже не спрашивают, хочет он умереть или нет”. Наступает минутное мучительное молчание. Штабной врач обнимает ее за талию и говорит: “Милостивая государыня, представьте себе, что дело действительно дошло бы до… ” (бормотание). Она освобождается от его объятий с мыслью: “Все они одинаковы” – и возражает: “Господи, я старая женщина и, может быть, вообще не смогу. Впрочем, одно условие должно быть соблюдено: считаться с возрастом; так, чтобы пожилая женщина совсем молодому парню… (бормотание); это было бы ужасно”. Штабной врач: “Я вполне понимаю”. Некоторые офицеры, и среди них тот, кто в молодости за ней ухаживал, громко смеются, и дама хочет, чтобы ее проводили к знакомому главному врачу и вместе с ним во всем разобраться. При этом, к великому своему смущению, она понимает, что не знает его имени. Тем не менее штабной врач очень вежливо и учтиво предлагает ей подняться на второй этаж по узкой железной винтовой лестнице, которая прямо из комнаты ведет на верхние этажи. Поднимаясь, она слышит, как один офицер говорит: “Это колоссальное решение, не важно, молодая или старая; потрясающе!” С чувством того, что просто выполняет свой долг, она поднимается по бесконечной лестнице». Это сновидение повторяется на протяжении нескольких недель еще дважды, причем, как замечает дама, с совершенно незначительными и совершенно бессмысленными изменениями .

Совпадение вплоть до мелочей феноменов цензуры и феноменов искажения в сновидении дает нам право предположить наличие у тех и у других сходных условий. То есть мы можем предположить, что создателями образов сновидения являются две психические силы (течения, системы) индивида, из которых одна формирует выраженное с помощью сна желание, тогда как другая осуществляет цензуру и посредством этой цензуры вынуждает к искажению этого выражения. Возникает только вопрос, в чем состоят полномочия этой второй инстанции, благодаря которым она может осуществлять свою цензуру. Если мы вспомним о том, что скрытые мысли сновидения до анализа не осознаются, тогда как проистекающее из них явное содержание сновидения вспоминается сознательно, то напрашивается предположение, что преимущественное право второй инстанции как раз и заключается в допуске к сознанию. Из первой системы ничего не может попасть в сознание, не пройдя предварительно через вторую инстанцию, а вторая инстанция не пропускает ничего, не проявив своих прав и не совершив желательных для себя изменений в том, что стремится попасть в сознание. При этом мы обнаруживаем совершенно определенное понимание «сущности» сознания; осознание является для нас особым психическим актом, отличным и независимым от процесса предположения или представления, и сознание кажется нам органом чувств, воспринимающим данное где‑то содержание. Можно показать, что психопатология просто‑таки не может обойтись без этих базисных допущений. Более детальную их оценку мы можем оставить на потом.

Если я придерживаюсь представления о двух психических инстанциях и их отношении к сознанию, то с моей очевидной нежностью, испытываемой в сновидении к Р., который обесценивается в результате толкования сновидения, возникает вполне конгруэнтная аналогия из политической жизни людей. Я переношусь в государственную жизнь, в которой между собой борются властитель, ревностно относящийся к своей власти, и живое общественное мнение. Народ возмущается ненавистным чиновником и требует его увольнения; чтобы не показать, что он считается с волей народа, властитель именно в этот момент присуждает чиновнику высокую награду, к которой в противном случае не было бы ни малейшего повода. Таким образом, моя вторая инстанция, контролирующая доступ в сознание, наделяет моего друга Р. излиянием преувеличенной нежности, потому что стремления‑желания первой системы в силу особого интереса, который они как раз и преследуют, хотят обозвать его дураком[6].

У нас здесь может возникнуть ощущение, что толкование сновидения способно дать нам разъяснение структуры нашего душевного аппарата, которое мы тщетно до сих пор ожидали от философии. Но мы не последуем этим путем[7], а, объяснив искажение в сновидении, вернемся к нашей исходной проблеме. Был задан вопрос, каким образом сновидения, неприятные по своему содержанию, можно все‑таки трактовать как исполнения желаний. Мы видим теперь, что это вполне возможно, если произошло искажение в сновидении, если неприятное содержание служит лишь для маскировки желательного. Учитывая наши предположения о наличии двух психических инстанций, мы можем теперь также сказать, что неприятные сновидения действительно содержат нечто, что неприятно для второй инстанции, но вместе с тем исполняет желание первой инстанции. Они являются снами‑желаниями потому, что каждое сновидение исходит от первой инстанции, вторая же ведет себя по отношению к сновидению защитным, а не созидательным образом[8]. Если мы ограничимся оценкой того, что вносит в сновидение вторая инстанция, то мы никогда не поймем сновидение. В таком случае останутся все те же загадки, которые отмечались разными авторами.

То, что сновидение действительно имеет тайный смысл, означающий исполнение желания, в каждом отдельном случае можно доказать при помощи анализа. Поэтому я приведу несколько сновидений неприятного содержания и попытаюсь их проанализировать. Отчасти это сновидения истериков, требующие пространных предварительных пояснений, а иногда и проникновения в психические процессы при истерии. Однако избежать этого затруднения в ходе моего изложения мне невозможно.

Когда я принимаюсь за аналитическое лечение психоневротика, его сновидения, как уже отмечалось, постоянно становятся темой наших бесед. При этом мне приходится давать ему всякого рода психологические разъяснения, при помощи которых я сам прихожу к пониманию его симптомов, и сталкиваюсь при этом с безжалостной критикой, пожалуй, не менее резкой, чем со стороны моих коллег. Регулярно у моих пациентов возникает возражение на мои слова, что сновидения в целом являются исполнениями желаний. Вот несколько примеров материала снов, рассказанных мне в качестве контраргумента.

«Вы всегда говорите, что сновидение – это исполненное желание, – говорит одна довольно умная пациентка. – Я хочу рассказать вам одно сновидение, содержание которого, напротив, доказывает, что мое желание не исполняется. Как вы соотнесете его со своей теорией? Мне приснилось следующее: я хочу устроить для гостей ужин, но у меня ничего не заготовлено, кроме копченой лососины. Я думаю о том, чтобы пойти что‑нибудь купить, но вспоминаю, что сегодня воскресенье и все магазины закрыты. Я хочу позвонить по телефону поставщикам, но телефон не работает. В результате от желания устроить ужин мне приходится отказаться ».

Я отвечаю, конечно, что только анализ может выяснить смысл этого сновидения, хотя признаю, что на первый взгляд оно кажется разумным и связным и вроде бы противоположно исполнению желания. «Но из какого материала возникло это сновидение? Вы ведь знаете, что поводом к сновидению всякий раз являются переживания предыдущего дня».

Анализ

Муж пациентки, простодушный и трудолюбивый торговец мясом, заявил ей накануне, что он слишком потолстел и поэтому хочет начать лечиться от тучности. Он будет рано вставать, делать моцион, соблюдать строгую диету и, прежде всего, ни от кого не будет принимать приглашений на ужины. Смеясь, она рассказывает далее, что за столиком в кафе ее муж познакомился с одним художником, который во что бы то ни стало хотел написать его портрет, потому что такого выразительного лица он еще не видел. Но ее муж в своей грубоватой манере ответил, что он покорнейше благодарит и вполне убежден, что часть задницы красивой молодой девушки художнику будет приятнее, чем все его лицо[9]. Моя пациентка очень любит своего мужа, и они часто друг над другом подшучивают. Недавно она попросила его не покупать ей икры. – Что бы это значило?

Дело в том, что ей давно уже хотелось каждое утро есть булочки с икрой, но она не позволяет себе такие траты. Конечно, муж тотчас купил бы ей икры, если бы она его об этом попросила. Но она, наоборот, попросила его не покупать ей икры, чтобы впредь иметь возможность этим его поддразнивать.

(Это объяснение кажется мне несостоятельным. За такими неудовлетворительными сведениями обычно скрываются несознаваемые мотивы. Вспомним пациентов Бернгейма, которые после гипноза совершали определенные действия, а когда им задавали вопросах об их мотивах, не отвечали, к примеру: «Я не знаю, почему я это сделал», а придумывали явно недостаточные объяснения. Точно так же, пожалуй, обстоит дело и с икрой у моей пациентки. Я замечаю, что она вынуждена создавать себе в жизни неисполненное желание. В ее сновидении также происходит отказ от желания. Но зачем ей нужно неисполненное желание?)

Всех предыдущих мыслей недостаточно для толкования сновидения. Я настаиваю на продолжении. После недолгой паузы, соответствующей преодолению сопротивления, она сообщает далее, что вчера навестила одну свою подругу, к которой, собственно говоря, ревнует, потому что муж постоянно расхваливает эту женщину. К счастью, эта подруга очень худая и тощая, а ее муж – любитель пышных форм. О чем говорила эта худая подруга? Конечно, о своем желании немного поправиться. Она также спросила: «Когда же вы нас снова к себе пригласите? У вас всегда так хорошо кормят».

Теперь смысл сновидения ясен. Я могу сказать пациентке: «Это все равно как если бы вы подумали при ее словах: “Ну уж, конечно, буду я тебя приглашать, – чтобы ты у меня наелась, поправилась и смогла еще больше понравиться моему мужу! Лучше я вообще не буду больше устраивать ужинов!” Сновидение вам говорит, что вы не можете устроить ужина, и, следовательно, исполняет ваше желание ничем не способствовать округлению форм вашей подруги. О том, что от угощений в чужом доме люди полнеют, говорил вам ваш муж, который ради того, чтобы похудеть, решил не принимать приглашений на ужины». Теперь нам недостает только еще некоего стечения обстоятельств, которое подтвердит это решение. Мы также еще не выяснили значение в содержании сновидения копченой лососины. «Что вы думаете по поводу упомянутой во сне лососины?» «Копченый лосось – любимое блюдо этой подруги», – отвечает она. Случайно я тоже знаком с этой дамой и могу подтвердить, что она столь же мало позволяет себе есть лососину, как моя пациентка икру.

Это же сновидение допускает еще и другое, более тонкое толкование, которое даже становится необходимым ввиду одного побочного обстоятельства. Оба эти толкования не противоречат друг другу, а перекрываются и служат превосходным примером типичной двусмысленности сновидений, как и всех остальных психопатологических образований. Мы слышали, что пациентка, наряду со своим сновидением об отказе от желания, стремилась отказать себе в желании и в реальности (булочки с икрой). Подруга тоже выразила желание – поправиться, и нас бы не удивило, если бы нашей даме приснилось, что желание подруги не исполнилось. Дело в том, что ее собственное желание заключается в том, чтобы желание подруги – а именно прибавить в весе – не осуществилось. Но вместо этого ей снится, что не исполняется ее собственное желание. Сновидение получает новое толкование, если в нем она имеет в виду не себя, а подругу, если она поставила себя на место подруги или, как мы можем сказать, идентифицировала себя с ней.

Я думаю, что она действительно так и сделала, и признаком этой идентификации служит то, что она создала себе в реальности отвергнутое желание. Но какой смысл имеет истерическая идентификация? Чтобы его понять, нам придется на этом остановиться несколько подробней. Идентификация является чрезвычайно важным моментом в механизме возникновения истерических симптомов; этим способом больные выражают в своих симптомах переживания целого ряда других людей – не только собственные, – словно страдая за всех остальных и самостоятельно исполняя доступными для них средствами все роли пьесы. Мне возразят, что это является известной истерической имитацией, способностью истериков подражать всем симптомам, которые произвели на них впечатление, у других людей, так сказать, состраданием, усилившимся до репродукции. Но тем самым мы обозначили путь, по которому протекают психические процессы при истерической имитации; несколько иным будет путь и душевные акты, следующие этим путем, у обычных людей. Последний немного сложнее, чем имитация у истериков, какой ее обычно себе представляют; он соответствует бессознательному процессу умозаключения, что будет показано на примере. Врач, у которого в одной палате в больнице среди других пациентов лежит больная с судорогами определенного рода, едва ли выкажет удивление, если однажды утром узнает, что этот истерический приступ нашел себе подражание. Он просто скажет себе: «Другие больные его видели и стали ему подражать; это – психическая инфекция». Да, но психическая инфекция возникает примерно так. Как правило, больные знают друг о друге больше, чем врач о каждом из них, и заботятся друг о друге, когда врачебный обход закончен. У одной из пациенток случается приступ; вскоре другим становится известно, что причиной его послужило письмо из дома, воспоминание о несчастной любви и т. п. Они сочувствуют ей и приходят к следующему не достигающему, однако, сознания выводу: если из‑за такой причины могут возникать подобные приступы, то такие же приступы могут быть и у меня, потому что и у меня есть такие же поводы. Если бы это умозаключение дошло до сознания, то, возможно, оно вылилось бы в страх испытать сходный приступ; но оно совершается на другой психической территории и поэтому завершается реализацией внушавшего тревогу симптома. Таким образом, идентификация – это не просто имитация, а уподобление на почве сходных этиологических условий; она выражает «подобие» и относится к тому общему, что сохраняется в бессознательном.

Идентификация при истерии, как правило, используется для выражения сексуальной общности. Чаще всего – если не исключительно – истеричная женщина идентифицируется в симптомах своей болезни с такими людьми, с которыми она состояла в половой связи или которые имеют половые отношения с женщинами, похожими на нее. Наш язык тоже считается с таким представлением. «Два сердца – одна душа», – говорят о влюбленных. В истерической фантазии, как и в сновидении, для идентификации достаточно того, что человек начинает помышлять о сексуальных отношениях, которые вовсе не обязательно должны быть реальными. То есть пациентка просто следует правилам истерических процессов мышления, когда проявляет ревность к подруге (которую, впрочем, она сама считает безосновательной), ставя себя в сновидении на ее место и посредством созданного симптома (отвергнутого желания) идентифицируя себя с ней. В языковом отношении этот процесс можно было бы объяснить также следующим образом: в сновидении она становится на место подруги, потому что та занимает ее место возле ее супруга и потому что ей хотелось бы занять ее место во мнении своего мужа[10].

В более простой форме и все же по схеме, согласно которой неисполнение одного желания означает исполнение другого, разрешается протест против моей теории сновидений у другой пациентки, наиболее остроумной из всех моих сновидиц. Однажды я сказал ей, что сновидение представляет собой исполнение желания; на следующий день она рассказала мне сон, будто она вместе со своей свекровью отправилась отдыхать на дачу . Я знал, ей очень не хотелось провести лето вместе со свекровью; знал также и то, что недавно ей удалось счастливо избежать внушавшего ей тревогу совместного проживания с нею, сняв дачу вдали от загородного дома свекрови. Но теперь сновидение отменило это желанное решение; разве это не противоречит моему учению об исполнении желания с помощью сновидения? Разумеется, необходимо было лишь сделать вывод из этого сновидения, чтобы иметь его толкование. Согласно этому сновидению, я был не прав; то есть ее желание состояло в том, чтобы я оказался не прав, и сновидение его исполнило . Однако желание, чтобы я оказался не прав, которое исполнилось посредством темы «жизнь на даче», на самом деле относилось к другому, более серьезному вопросу. Именно в это время из материала, полученного в результате ее анализа, я сделал вывод, что в определенный период ее жизни, видимо, произошло что‑то важное, касавшееся ее заболевания. Она возразила на это, потому что в ее памяти ничего подобного не было. Вскоре, однако, мы убедились, что я был прав. Таким образом, ее желание, чтобы я оказался неправым, трансформировавшееся в сон о том, что вместе со своей свекровью она едет за город, соответствовало естественному желанию, чтобы те события, о которых у меня тогда впервые возникло подозрение, никогда не случались.

Без анализа, только посредством предположения я позволил себе истолковать небольшой эпизод, случившийся с одним из моих друзей, который на протяжении восьми классов гимназии учился вместе со мной. Однажды в небольшом кругу он прослушал мою лекцию о новой моей идее, что сновидение представляет собою исполнение желания, пришел домой, увидел сон, что он проиграл все свои процессы (он был адвокатом), и затем рассказал мне об этом. Я помог себе отговоркой: «Нельзя же все процессы выигрывать», но про себя подумал: «Если в течение восьми лет я в качестве первого ученика сидел на первой парте, тогда как он в классе был где‑то посередине, то не осталось ли у него с этих детских лет желание, чтобы я когда‑нибудь основательно опозорился?»

Другое сновидение более мрачного характера рассказала мне одна моя пациентка также в качестве возражения на мою теорию снов‑желаний. Пациентка, молодая девушка, начала со слов: «Вы помните, что у моей сестры теперь только один сын, Карл; старшего, Отто, она потеряла, когда я еще жила у нее в доме. Отто был моим любимцем, собственно говоря, я его воспитывала. Младшего я тоже любила, но, конечно, далеко не так сильно, как умершего. А этой ночью мне приснилось, будто Карл умер. Он лежит в маленьком гробике, сложив на груди руки; вокруг горят свечи. Словом, все было так, как когда умер маленький Отто, смерть которого меня так потрясла . Скажите же мне, что это значит? Вы же меня знаете; разве я такой плохой человек, чтобы желать сестре потерять единственного ребенка, который у нее остался? Или сновидение означает, что для меня лучше бы умер Карл, чем Отто, которого я гораздо больше любила?»

Я заверил ее, что это последнее толкование исключается. Немного подумав, я сумел дать ей правильное толкование сновидения, которое она затем подтвердила. Мне это удалось, потому что я знал всю предысторию сновидицы.

Рано осиротев, девушка воспитывалась в доме своей старшей сестры и встретила там человека, который оставил неизгладимое впечатление в ее сердце. Одно время казалось, что эти едва ли афишировавшиеся отношения закончатся браком, но этот счастливый исход расстроила сестра, мотивы которой так и остались до конца невыясненными. После разрыва мужчина, в которого была влюблена моя пациентка, перестал бывать в этом доме; сама она через некоторое время после смерти маленького Отто, на которого перенеслись все ее нежные чувства, стал жить одна. Ей, однако, не удалось избавиться от зависимости, в которую попала из‑за своей симпатии к другу своей сестры. Гордость повелевала ей избегать встречи с ним; но она и не могла перенести свою любовь на других поклонников, которых выстроилась целая очередь. Когда любимый ею человек, принадлежавший кругу литераторов, выступал где‑нибудь с лекцией, ее безошибочно можно было найти среди слушателей, и вообще она старалась использовать любую возможность увидеть его издали в разных местах. Я вспомнил, что на днях она мне рассказывала, что профессор должен был пойти на концерт, она тоже собиралась туда пойти, чтобы снова его увидеть. Это было как раз накануне сновидения; в тот день, когда она рассказала мне о своем сновидении, должен был состояться концерт. Поэтому мне было несложно сконструировать верное толкование, и я задал ей вопрос, не помнит ли она о каком‑либо событии, которое произошло после смерти маленького Отто. Она тотчас ответила: «Конечно, в тот день после долгого отсутствия пришел профессор, и я снова свиделась с ним у маленького Отто». Именно это я и ожидал услышать. Поэтому я истолковал сон следующим образом: «Если бы теперь умер второй мальчик, то повторилось бы то же самое. Вы провели бы весь день у сестры, наверное, пришел бы профессор, чтобы выразить свое соболезнование, и вы бы увидели его в той же ситуации, что и тогда. Сновидение означает не что иное, как ваше желание снова увидеться с ним, то есть желание, с которым вы внутренне боретесь. Я знаю, что вы носите в сумочке билет на сегодняшний концерт. Ваше сновидение выражает ваше нетерпение, оно на несколько часов ускорило свидание, которое должно состояться сегодня».

Для сокрытия своего желания она, очевидно, выбрала ситуацию, в которой такие желания обычно подавляются, ситуацию, в которой человек настолько исполнен скорбью, что о любви не думает. И все же вполне возможно, что и в реальной ситуации, которую в точности скопировало сновидение, у гроба первого мальчика, любимого ею сильнее, она не смогла подавить нежного чувства к профессору, который так долго не бывал в их доме.

Иное объяснение я нашел аналогичному сновидению другой пациентки, которая в прежние годы отличалась находчивостью и веселым нравом и все эти качества проявила теперь – во всяком случае, в мыслях – во время лечения. В пространном сновидении этой даме представилось, что ее единственная пятнадцатилетняя дочь лежит мертвая в коробке. Она была не прочь использовать этот сон для опровержения моей теории исполнения желания, но сама все же предполагала, что такая деталь сна, как коробка, должна указать путь к другому истолкованию сновидения[11]. Во время анализа ей вспомнилось, что накануне вечером в обществе зашла речь об английском слове «box» и о разнообразных его переводах на немецкий язык: коробка, ложа, ящик, пощечина и т. д. На основании других элементов того же сновидения можно дополнить, что она догадалась о родстве английского слова «box» с немецким «Büchse» (банка), а затем ей вспомнилось, что слово «Büchse» используется как вульгарное обозначение женских гениталий. Относясь снисходительно к ее познаниям в топографической анатомии, можно было предположить, что ребенок в «коробке» означает плод в материнском чреве. После такого объяснения она уже не стала отрицать, что сновидение действительно соответствует одному ее желанию. Как и многие молодые женщины, она отнюдь не была счастлива, когда забеременела, и не раз признавалась себе в желании, чтобы ребенок умер в утробе матери; более того, в приступе ярости после бурной сцены с мужем она стала бить кулаками по животу, чтобы убить ребенка. Таким образом, мертвый ребенок был действительно исполнением ее желания, но желания, устраненного пятнадцать лет назад, и не следует удивляться, что исполнение желания, проявившегося столь запоздало, осталось незамеченным. За это время многое изменилось.

Группа, к которой относятся два последних сновидения, имеющих своим содержанием смерть близких родственников, будет еще раз рассмотрена при обсуждении типичных сновидений. Там на новых примерах я смогу показать, что, несмотря на нежелательное содержание всех этих снов, они должны трактоваться как исполнения желания. Не пациенту, а одному моему знакомому, интеллигентному юристу, я обязан следующим сновидением, которое опять‑таки было рассказано с намерением удержать меня от поспешного обобщения теории снов‑желаний. «Мне снилось , – рассказывает мой знакомый, – что я подхожу к моему дому под руку с одной дамой. Там меня ждет закрытая карета; ко мне подходит какой‑то человек, представляется полицейским агентом и приглашает меня последовать за ним. Я прошу его дать мне время, чтобы привести в порядок дела. Вы думаете, что, быть может, у меня есть желание оказаться арестованным?» «Конечно нет», – приходится мне согласиться. «Но может, вы знаете, по какому поводу вас хотели арестовать?» – «Да, я думаю, за детоубийство». – «За детоубийство? Вы же знаете, что это преступление может совершить только мать, убивая новорожденного?» – «Вы правы»[12]. – «А при каких обстоятельствах вам это приснилось? Что произошло вчера вечером?» – «Мне бы не хотелось вам этого рассказывать, это деликатный вопрос». – «Но мне это нужно, иначе нам придется отказаться от толкования сновидения». – «Так и быть, послушайте. Я ночевал не дома, а у одной дамы, которая для меня очень многое значит. Когда мы под утро проснулись, между нами опять кое‑что было. Затем я снова заснул и увидел во сне то, что вы уже знаете». – «Это замужняя женщина?» – «Да». – «И вы не хотите иметь от нее ребенка?» – «Нет, нет, это бы выдало нас». – «Поэтому вы практикуете ненормальный коитус». – «Я соблюдаю осторожность и останавливаюсь до эякуляции». – «Вправе ли я предположить, что в эту ночь вы проделали этот фокус несколько раз и, повторив его утром, были немного обеспокоены, удался ли он вам?» – «Такое вполне может быть». – «Тогда ваше сновидение представляет собой исполнение желания. Благодаря ему вы успокоились в том, что вы не зачали ребенка, или, что почти то же самое: вы ребенка убили. Промежуточные звенья мне нетрудно вам показать. Вспомните: несколько дней назад мы говорили с вами о вынужденных браках и непоследовательности, которая заключается в том, что разрешается совершать коитус таким образом, что оплодотворения не происходит, тогда как любое вмешательство после того, как яйцо и семя встретились и образовался зародыш, карается как преступление. В связи с этим мы вспомнили об одном средневековом споре: в какой момент времени, собственно говоря, душа вселяется в зародыш, ибо только после этого понятие убийства становится правомерным! Вы, конечно, знаете жуткое стихотворение Ленау (“Мертвое счастье”), в котором детоубийство приравнивается к предотвращению беременности». – «О Ленау я почему‑то вспомнил сегодня утром». – «Это тоже отголосок вашего сновидения. Теперь я хочу показать вам еще одно побочное исполнение желания в вашем сне. Вы подходите к своему дому под руку с дамой. То есть вы приводите ее домой [13], тогда как на самом деле проводите ночь у нее. То, что исполнение желания, образующее ядро сновидения, скрывается в столь неприятной форме, имеет, возможно, больше одной причины. Из моей статьи об этиологии невроза страха (Freud, 1895b ) вы, возможно, узнали, что coitus interruptus я считаю одной из причин возникновения невротического страха. С этим согласуется то, что после многократных подобных коитусов y вас осталось неприятное чувство, которое теперь в качестве элемента вошло в композицию вашего сновидения. Этим испорченным настроением вы и воспользовались, чтобы замаскировать исполнение желания. Впрочем, упоминание о детоубийстве также не было объяснено. Как вам пришло в голову это специфически женское преступление?» – «Я хочу вам признаться, что несколько лет назад я впутался в такое же дело. Я был повинен в том, что одна девушка совершила аборт, пытаясь защититься от последствий романа со мною. Я не был причастен к осуществлению ее намерения, но долгое время испытывал естественный страх, что дело раскроется». – «Я думаю, что это воспоминание послужило второй причиной того, почему мысль о неудачном прерванном акте должна быть для вас такой неприятной».

Один молодой врач, который услышал об этом сновидении на моей лекции, должно быть, оказался им очень взволнован, ибо в ту же ночь ему приснился похожий сон, мысли которого имели отношение к другой теме. Накануне он подал сведения о своих доходах, которые были совершенно правдивы, поскольку он и в самом деле зарабатывал не очень много. Ему приснилось, однако, что к нему приходит знакомый, бывший на заседании налоговой комиссии, и сообщает ему, что все другие налоговые декларации прошли беспрепятственно, и только его декларация возбудила общее недоверие, и ему назначен внушительный штраф. Это сновидение представляет собой плохо завуалированное исполнение желания прослыть за врача, имеющего большие доходы. Впрочем, оно напоминает известную историю об одной юной девушке, которой пытались отсоветовать выходить замуж, потому что ее жених очень вспыльчив и, наверное, если они поженятся, будет ее бить, на что она ответила: «Да пусть уж побьет!» Ее желание выйти замуж столь велико, что она соглашается с неприятной перспективой, связанной с ее браком, и даже желает ее.

Относя очень часто встречающиеся сновидения подобного рода, которые вроде бы противоречат моей теории, поскольку они имеют своим содержанием отказ от желания или осуществление чего‑то явно нежелательного, к категории «снов о противоположных желаниях», я вижу, что в целом их можно свести к двум принципам, один из которых не был еще мной упомянут, хотя и в жизни, и в сновидениях людей он играет важную роль. Одной движущей силой таких сновидений является желание, чтобы я оказался не прав. Эти сновидения регулярно возникают во время лечения, когда пациент выказывает мне сопротивление, и я с большой уверенностью могу рассчитывать на то, что вызову такое сновидение, в самом начале изложив больному свою теорию, что сновидение представляет собой исполнение желания[14]. Более того, я могу ожидать, что с некоторыми из моих читателей тоже такое случается; они с готовностью откажутся в сновидении от какого‑либо желания, лишь бы исполнить желание, чтобы я оказался не прав. Последнее сновидение подобного рода, о котором мне хотелось бы рассказать, опять‑таки демонстрирует то же самое. Одной юной девушке, которая с большим трудом добилась права продолжить у меня лечение вопреки воле ее родных и советам авторитетных людей, приснилось: дома ей запрещают продолжать ко мне ходить. Тогда она ссылается на данное ей мною обещание в случае необходимости лечить ее безвозмездно, и я говорю ей: «В денежных делах я не могу быть снисходительным».

Действительно, нелегко выявить здесь исполнение желания, но во всех этих случаях помимо одной загадки имеется и другая, решение которой помогает решить также и первую. Откуда берутся слова, которые она вкладывает в мои уста? Разумеется, ничего подобного я никогда ей не говорил, но один из ее братьев, а именно тот, который оказывает на нее самое большое влияние, изволил так сказать про меня. Следовательно, сновидение пытается сохранить правоту ее брата, и считать своего брата всегда правым ей хочется не только во сне: в этом состоит содержание ее жизни и мотив ее болезни.

Один врач (Stärcke, 1911) увидел и истолковал сновидение, которое на первый взгляд создает особые трудности для теории исполнения желания: «Я вижу у себя первичное сифилитическое поражение на последней фаланге левого указательного пальца».

Возможно, нам захочется воздержаться от анализа этого сновидения ввиду того, что его нежелательное содержание кажется ясным и связным. Но если только не побояться трудностей анализа, можно узнать, что «первичное поражение» («Primäraffekt») можно приравнять к «prima affectio » (первой любви) и что отвратительная язва, по словам Штерке, оказывается «заменой исполнения желаний, пронизанных сильнейшим аффектом».

Другой мотив снов о противоположных желаниях настолько очевиден, что возникает опасность вообще его проглядеть, как это со мной и случалось долгое время. В сексуальной конституции многих людей существуют мазохистские компоненты, которые возникают в результате обращения в свою противоположность других компонентов – агрессивных, садистских[15]. Таких людей называют «духовными мазохистами», если они находят удовольствие не в причиняемой им телесной боли, а в унижении и в душевных муках. Не требуется далее пояснять, что этим людям могут сниться сны о противоположных желаниях и неудовольствии, которые все же являются не чем иным, как исполнением желаний – удовлетворением их мазохистских наклонностей. Я приведу одно такое сновидение: молодому человеку, в юные годы мучавшему своего старшего брата, к которому он был гомосексуально расположен, теперь, когда его характер основательно изменился, снится состоящий из трех частей сон. I. Его старший брат к нему «пристает». II. Двое взрослых людей любезничают друг с другом, преследуя гомосексуальные цели. III. Брат продал предприятие, которым сновидец собирался руководить в будущем.

После последнего сновидения он проснулся с самыми неприятными чувствами, и все же это является мазохистским сном‑желанием, перевод которого мог бы гласить: я бы получил по заслугам, если бы брат наказал меня продажей того предприятия за все муки, которые он от меня терпел.

Я надеюсь, что предыдущих примеров достаточно, чтобы – до следующего возражения – считать вполне вероятным, что и сновидения с неприятным содержанием можно трактовать как исполнения желаний. Кроме того, едва ли кто‑нибудь увидит проявление случайности в том, что при толковании этих сновидений мы всякий раз приходили к темам, на которые не любят говорить или не любят думать. Наверное, неприятное чувство, пробуждаемое подобными сновидениями, попросту идентично неудовольствию, которое пытается нас удержать – чаще всего успешно – от обсуждения или обдумывания этих вопросов и которое каждый из нас должен преодолеть, если мы все же считаем себя обязанными ими заняться. Это повторяющееся в сновидении чувство неудовольствия не исключает, однако, наличия желания; у каждого человека есть желания, о которых ему не хочется рассказывать другим, и желания, в которых он не хочет признаться даже себе самому. С другой стороны, мы считаем себя вправе связывать неприятный характер всех этих снов с искажением в сновидении и делать вывод, что эти сновидения искажены, а исполнение желания в них замаскировано до неузнаваемости именно потому, что имеется отвращение, намерение вытеснить тему сновидения или противоположное желание, которое порождается ею. Следовательно, искажение в сновидении фактически оказывается проявлением цензуры. Но мы учтем все, что дал нам анализ неприятных снов, если изменим нашу формулу, выражающую сущность сновидения, следующим образом: сновидение – это (замаскированное) исполнение (подавленного, вытесненного) желания [16].

Остаются еще страшные сны, являющиеся особой разновидностью сновидений с неприятным содержанием, понимание которых как снов‑желаний встретит наибольшее сопротивление у непосвященных. Тем не менее я могу здесь очень кратко разъяснить страшные сны; это не является новой стороной проблемы сновидений, которая бы в них проявилась, а речь здесь идет о понимании невротического страха как такового. Страх, который мы ощущаем во сне, лишь на первый взгляд можно объяснить содержанием сновидения. Подвергая толкованию содержание сновидения, мы замечаем, что страшный сон объясняется содержанием сновидения не лучше, чем, например, страх при фобии объясняется представлением, с которым эта фобия связана. Хотя и верно, например, что человек может выпасть из окна, и поэтому у него есть причина проявлять известную осторожность, находясь возле окна, но нельзя понять, почему при соответствующей фобии страх настолько велик, что преследует больного даже там, где для этого нет повода. Это же объяснение является правомерным как по отношению к фобиям, так и по отношению к страшным снам. В обоих случаях страх лишь присоединяется к сопутствующему представлению и проистекает из другого источника.

Ввиду этой тесной взаимосвязи страха во сне и невротического страха при рассмотрении первого я должен буду ссылаться на второй. В небольшой статье, посвященной «неврозу страха» (1895b ), я в свое время утверждал, что невротический страх проистекает из сексуальной жизни и объясняется тем, что либидо отклонилось от своей цели и не используется по назначению. С тех пор не раз удавалось доказать обоснованность этой формулировки. Из нее же можно сделать вывод, что страшные сны являются сновидениями сексуального содержания, в которых содержавшееся в них либидо преобразовалось в страх. Позднее у нас будет возможность подтвердить это положение посредством анализа нескольких сновидений у невротиков. В ходе дальнейших попыток приблизиться к теории сновидения я еще раз коснусь условия возникновения страшных снов и их совместимости с теорией исполнения желаний.