Вопрос о происхождении тотемизма можно формулировать следующим образом: как дошли примитивные люди до того, чтобы давать себе (своим племенам) названия животных, растений и неодушевленных предметов?[1]

Шотландец Макленнан, открывший для науки тотемизм и экзогамию, воздержался от высказывания какого бы то ни было взгляда на происхождение тотемизма. По словам Э. Ланга, он склонен был некоторое время объяснять тотемизм обычаем татуировки. Опубликованные теории происхождения тотемизма я разбил бы на три группы: α) номиналистические, β) социологические, γ) психологические.

α) Номиналистические теории

Изложение этих теорий оправдывает объединение их под указанным мною заглавием.

Уже Garcilaso de la Vega, потомок перуанских инков, написавший в XVII ст. историю своего народа, объяснил известное ему о тотемистических феноменах потребностью племен отличаться именами друг от друга[2]. Та же мысль возникает столетие спустя у этнолога A. R. Keane: тотемы произошли из «heraldic badges» (обозначение гербов), посредством которой семьи и племена стремились отличаться друг от друга[3].

Макс Мюллер высказал тот же взгляд на значение тотема. Тотем представляет собой 1) обозначение клана, 2) имя клана, 3) имя предка клана, 4) имя обожаемого кланом предмета. Позже, в 1899 году, И. Пиклер писал: люди нуждаются в постоянном, могущем быть письменно зафиксированном имени для сообществ и индивидов… Таким образом, тотемизм происходит не из религиозной, а из трезвой, повседневной потребности человечества. Ядро тотемизма, наименование, является следствием примитивной техники письма. Характер тотема соответствует легко изобразимым письменным знакам. Но раз дикари носили имя животного, то они пришли к мысли о родстве с этими животными[4].

Герберт Спенсер также придавал наименованию решающее значение в происхождении тотемизма. Отдельные индивиды, говорит он, благодаря своим особенностям, требовали того, чтобы им дали название животных, и таким образом пришли к почетным названиям или прозвищам, которые перенеслись на их потомков. Вследствие неясности и неопределенности примитивных языков эти названия так понимались позднейшими поколениями, как будто бы они были доказательством происхождения от этих самых животных. Таким образом, тотемизм превратился в непонятное обожание предков.

Точно таким же образом, хотя и не подчеркивая недоразумения, лорд Эйвбери (более известный под своим прежним именем Джон Лаббок) судит о происхождении тотемизма: если мы желаем объяснить почитание животных, то нам не следует забывать, как часто человеческие имена заимствуются у животных. Дети и потомки человека, названного медведем или львом, делали из этого имени название племени.

Отсюда получалось, что само животное приобретало известное уважение и, наконец, становилось объектом почитания.

Неопровержимое, как нам кажется, возражение против объяснения тотема наименованием индивидов привел Физо ссылкой на господствующее у австралийцев положение вещей. Он показал, что тотем является всегда признаком групп людей, а иногда – одного только человека. Если бы было иначе и тотем был бы именем одного человека, то при господстве системы материнского наследования это имя никогда не могло бы перенестись на его детей.

Впрочем, сообщенные до сих пор теории явно несостоятельны. Они еще объясняют факт наименования племен примитивных народов названием животных, но никоим образом не значение, которое получило это наименование – тотемистическую систему. Наибольшее внимание из этой группы заслуживает теория Э. Ланга. Она все еще усматривает центр проблемы в наименовании, но выдвигает два интересных психологических момента и таким образом претендует на окончательное разрешение загадки тотемизма.

Эндрю Ланг полагает, что безразлично, каким образом кланы сначала набрели на название животных. Допустим, что в один прекрасный день в них проснулось сознание, что они носят такие имена, но почему – они не могли дать себе в этом отчета. Происхождение этих имен забыто. В таком случае они, вероятно, пытались различными путями узнать об этом и при существовавшем у них убеждении в том, что имена эти имеют значение, они по необходимости должны были прийти ко всем этим мыслям, которые содержатся в тотемистической системе. Для примитивных народов имена, как и для современных дикарей и даже для наших детей[5], представляют собой не нечто безразличное и условное, как это кажется нам, а что‑то значительное и существенное. Имя человека образует главную составную часть его личности, быть может, часть его души. Одинаковое имя с животным должно было привести примитивные народы к предположению о существовании таинственной и значительной связи между их личностью и этой животной породой. Какая же это могла быть другая связь, как не кровное родство? Но раз такое родство допускалось вследствие сходства имени, то, как прямое следствие кровного табу, из него вытекали все тотемистические предписания, включая и экзогамию.

Именно эти три вещи – группа имен животных неизвестного происхождения, вера в высшую связь между всеми носителями одного и того же имени – людьми и животными, вера в таинственное значение крови – вызвали появление всех тотемических верований и деяний, включая сюда и экзогамию. (The Secret of the Totem, с. 126.)

Объяснения Ланга распадаются, так сказать, на два периода по времени. Одна часть его теории объясняет тотемистическую систему психологической необходимостью, исходя из факта названия тотема при условии, что забыто происхождение этого наименования. Другая часть теории направлена на выяснение происхождения этих имен. Мы увидим, что она носит совсем другой характер.

Эта вторая часть теории Ланга по существу мало чем отличается от других, названных мною «номиналистическими». Практическая потребность в различении заставила отдельные племена давать себе имена, и потому они соглашались с именами, которые давали им другие племена. Это «название из ничего» составляет особенность конструкции Ланга. Ничего удивительного нет в том, что получившиеся таким образом имена были заимствованы у животных и не могли казаться примитивным народам бранью или насмешкой. Впрочем, Ланг указал на далеко не единичные случаи из более поздних эпох истории, когда имена, данные другими первоначально с целью насмешки, были приняты теми, кому они давались, и они охотно их носили (гезы, виги и тори).

Предположение, что возникновение этих имен со временем было забыто, связывает эту вторую часть теории Ланга с изложенной раньше.

β) Социологические теории

С. Рейнах, с успехом исследовавший остатки тотемистической системы в культе и в нравах позднейших периодов, но с самого начала придававший мало значения моменту происхождения от животного‑тотема, в одном месте смело заявляет, что тотемизм кажется ему только «une hypertrophie de l’instinct social» (гипертрофией социального инстинкта).

Тот же взгляд проходит через новый труд Э. Дюркгейма «Les formes élémentaires de la vie religieuse. Le systeme totemique en Australie», 1912 г. («Элементарные формы религиозной жизни. Тотемическая система в Австралии»). Тотем является явным представителем социальной религии этих народов. Он олицетворяет общественность, являющуюся настоящим предметом почитания.

Другие авторы пытались более детально обосновать взгляд об участии социальных влечений в образовании тотемистических институтов. Так, Хадзон предполагал, что первоначально каждое примитивное племя питалось особой породой животных или растений, может быть, вело торговлю этими пищевыми продуктами и давало их в обмен другим племенам. Таким образом должно было случиться, что племя становилось известным другим племенам по названию животного, игравшего для него такую важную роль. Одновременно у этого племени должна была развиться особая близость с этим животным и своего рода интерес к нему, основанный, однако, на одном только психическом мотиве, на самой элементарной и необходимой из человеческих потребностей – на голоде.

Возражения против этой самой рациональной из всех теорий тотема указывают, что нигде не было найдено такого состояния питания у примитивных народов и, вероятно, его никогда и не было. Дикари всеядны, и тем в большей степени, чем ниже они стоят. Далее нельзя понять, как из такой исключительной диеты могло развиться почти религиозное отношение к тотему, достигающее высшего выражения в абсолютном воздержании от любимой пищи.

Первая из трех теорий, высказанных Фрэзером о происхождении тотемизма, была психологической; она будет изложена в другом месте. Вторая теория Фрэзера, о которой предстоит здесь говорить, возникла под впечатлением опубликованных важных работ двух исследователей о туземцах центральной Австралии.

Спенсер и Жиллен описали ряд странных обычаев, учреждений и взглядов одной группы племен, так называемой нации арунта, и Фрэзер согласился с их мнением, что в этих особенностях нужно видеть черты первичного состояния и что они могут объяснить первоначальный и настоящий смысл тотемизма.

Эти особенности у племени арунта (части нации арунта) следующие.

1. У него имеется расчленение на кланы тотема, но тотем передается не по наследству, а определяется индивидуально (способом, о котором речь будет ниже).

2. Кланы тотема не экзогамичны, брачные ограничения образуются благодаря высокоразвитому расчленению на брачные классы, не имеющие ничего общего с тотемом.

3. Функция клана тотема состоит в выполнении церемониала, имеющего целью исключительно магическим путем способствовать размножению съедобного тотемистического объекта (Этот церемониал называется интичиум).

4. У арунта имеется своеобразная теория зачатия и воскресения. Они полагают, что в известных местах их страны духи умерших членов одного и того же тотема ждут своего воскресения и проникают в тело женщин, проходящих мимо этих мест. Если рождается ребенок, то мать указывает, в каком обиталище духов, по ее мнению, она зачала ребенка. В соответствии с этим определяется тотем ребенка. Далее предполагается, что духи (умерших, как и воскресших) связаны своеобразными каменными амулетами (так называемые чуринга), которые находятся в этих обиталищах.

По‑видимому, два момента побудили Фрэзера поверить, что в учреждениях арунта открыты древнейшие формы тотемизма. Во‑первых, существование различных мифов, утверждающих, что предки арунта всегда питались своим тотемом и женились на женщинах только собственного тотема. Во‑вторых, то обстоятельство, что в их воззрениях на зачатие половой акт отодвинут на второй план. На людей, которые еще не узнали, что зачатие является следствием полового акта, можно смотреть, как на самых отсталых и примитивных представителей человеческого рода.

Основывая свое суждение о тотемизме на церемонии интичиума, Фрэзер сразу увидел тотемистическую систему в совершенно изменившемся свете, как совершенно практическую организацию для удовлетворения естественных потребностей человека (ср. выше теорию Хэддона)[6]. Система оказалась просто грандиозной «coopératif magic». Примитивные народы организовали, так сказать, магическое производственно‑потребительское общество. Каждый клан тотема взял на себя задачу заботиться о достаточном количестве известного пищевого средства. Если дело касалось несъедобного тотема, как, например, вредных животных, дождя, ветра и т. п., то на обязанности клана тотема лежала задача добиться власти над этой частью природы и отразить весь ее вред. Достижения каждого клана шли на пользу другим; так как клан не мог есть ничего или только очень мало из своего тотема, то он добывал это ценное добро для других и за это снабжался ими тем, что они, в свою очередь, должны были добывать соответственно своей социальной тотемистической обязанности. В свете этого понимания, основанного на церемонии интичиума, Фрэзеру казалось, что запрещение есть тотем затмило и отодвинуло на задний план более важную сторону отношений, а именно заповедь доставлять для потребления другим как можно больше съедобного тотема.

Фрэзер допускает, что у арунта, согласно традиции, первоначально каждый клан тотема питался без ограничения своим тотемом. Но тогда возникло затруднение для понимания последующего развития, когда клан стал довольствоваться тем, что обеспечивал тотем другим, сам отказавшись от его употребления. Фрэзер полагает, что это ограничение вовсе не произошло от своего рода религиозного уважения, а, вероятно, благодаря наблюдению, что ни одно животное не пожирает себе подобных, так что это нарушение отождествления с тотемом повредило бы власти, которую хочешь над ним приобрести. Или ограничение возникло из стремления приобрести благосклонность существа, если будут щадить его самого. Но Фрэзер не скрывал трудностей этого объяснения и столь же мало рисковал, указывая, каким путем подтверждаемый мифами арунта обычай заключать брак в пределах тотема превратился в экзогамию.

Основанная на обряде интичиума теория Фрэзера зиждется всецело на признании примитивной природы института арунта. Но после приведенных Дюркгеймом и Лангом возражений кажется невозможным настаивать на этом, арунта, наоборот, по‑видимому, пошли в своем развитии дальше всех австралийских племен и представляют скорее уже стадию распада, чем начала тотемизма. Мифы, произведшие на Фрэзера такое большое впечатление, потому что они в противоположность существующим теперь институтам подчеркивают разрешение есть тотем и заключать браки в пределах тотема, объясняются легко, как фантазии, выражающие желание и проецированные на прошлое, подобно мифам о золотом веке.

γ) Психологические теории

Первая психологическая теория Фрэзера, созданная еще до его знакомства с наблюдениями Спенсера и Жиллена, основывалась на вере во «внешнюю душу». Тотем должен был представлять собой верное убежище для души, куда она прячется, чтобы избежать угрожающих ей опасностей. Если примитивный человек прятал свою душу в свой тотем, то благодаря этому он сам становился неуязвимым и, разумеется, опасался сам причинять вред носителю своей души. Так как он не знал, какой экземпляр животной породы является носителем его души, то для него было вполне естественно щадить всю породу. Позже Фрэзер сам отказался от мысли производить тотемизм из веры в души.

Познакомившись с наблюдениями Спенсера и Жиллена, он создал изложенную раньше другую социологическую теорию тотемизма, но впоследствии сам нашел, что мотив, из которого он выводил тотемизм, слишком «рационален» и что он при этом предполагал существование слишком сложной социальной организации, чтобы ее можно было назвать примитивной[7]. Магические кооперативные общества казались ему теперь скорее поздними произведениями, чем зародышами тотемизма. Он искал более простого элемента, примитивного суеверия за этими образованиями, чтобы из него вывести возникновение тотемизма. Этот первоначальный момент он нашел в удивительной теории зачатия арунта.

Как уже сказано, арунта отрицают связь зачатия с половым актом. Если женщина чувствует себя матерью, то это значит, что какой‑нибудь из ждущих возрождения духов из ближайшего их обиталища проник в ее тело и рождается ею в виде ребенка. Этот ребенок имеет тот же тотем, что и все духи, приютившиеся в известном месте. Эта теория зачатия не может объяснить тотемизма, потому что наперед предполагает его существование. Но если сделать еще шаг назад и допустить, что женщина сначала верила, что животное, растение, камень или другой предмет, занимавший ее внимание в момент, когда она впервые почувствовала себя матерью, действительно в нее проник потом и рождается ею в человеческой форме, идентичность человека с его тотемом приобрела бы действительно основание благодаря этой вере матери, и из этого легко вытекали бы все дальнейшие заповеди тотема (за исключением экзогамии).

Человек отказался бы есть это животное или это растение, потому что, таким образом, он ел самого себя. Но у него явилось бы побуждение иной раз в виде особой церемонии вкусить что‑нибудь из своего тотема, потому что этим он укрепил бы свое отождествление с тотемом, составляющее сущность тотемизма. Наблюдения W. H. R. Rivers’а, казалось, доказывали прямое отождествление людей с их тотемом на основании такой теории зачатия.

Итак, последним источником тотемизма оказалось неведение дикарей того, каким образом люди и эти животные продолжают свой род. В особенности же неизвестна была роль самца при оплодотворении. Это незнание поддерживалось длинным интервалом между актом оплодотворения и рождением ребенка (или моментом, когда чувствуются первые детские движения). Тотемизм является поэтому созданием не мужского, а женского духа. Корни его составляют «капризы» (sick fancies) беременной женщины. Действительно, то, что находит на женщину в таинственный момент ее жизни, когда она впервые чувствует себя матерью, легко может идентифицироваться уже с ребенком в ее чреве. Такие материнские фантазии, столь естественные и, как кажется, общераспространенные, по‑видимому, были корнями тотемизма.

Против этой третьей теории Фрэзера приводится то же возражение, что и против второй – социологической. Арунта, по‑видимому, ушли очень далеко от начала тотемизма. Их отрицание роли отца основано, по‑видимому, не на примитивном незнании; в некоторых отношениях у них имеется даже отцовское наследование. Они, по‑видимому, значение роли отца принесли в жертву своего рода рассуждениям, чтобы воздать честь духам предков[8]. Если они возвели в общую теорию зачатия миф о непорочном зачатии благодаря духу, то им так же мало можно приписать из‑за этого незнание условий продолжения рода, как и древним народам в эпоху возникновения христианских мифов.

Другую теорию происхождения тотемизма создал голландец G. A. Wile ken. Она представляет собой соединение тотемизма с переселением душ: «то животное, в которое по общераспространенной вере переходили души умерших, становилось кровным родственником, предком и почиталось как таковое». Но вера в переселение душ в животных скорее сама произошла от тотемизма, чем наоборот.

Другой теории тотемизма придерживаются замечательные американские этнологи Боас, Хилтон и др. Эта теория исходит из наблюдений над тотемистическими племенами индейцев и утверждает, что тотем первоначально является духом‑покровителем предка, явившимся ему во сне и переданным этим предком по наследству потомству. Мы уже видели раньше, как трудно объяснять тотемизм унаследованием от одного человека; кроме того, австралийские наблюдения никоим образом не подтверждают попытки свести тотем к духу‑покровителю.

Для последней высказанной Вундтом психологической теории решающее значение имели те факты, что, во‑первых, первоначальным объектом тотема и наиболее распространенным является животное и что, во‑вторых, между животными тотема опять‑таки самые первоначальные совпадают с животными‑душами. Животные‑души, как птицы, змея, ящерица, мышь, благодаря большой подвижности, летанию по воздуху и другим свойствам, обусловливающим непривычное и жуткое чувство, являются самыми подходящими для того, чтобы именно в них усматривали существа, в которых и помещалась душа, оставляющая тело. Животное‑тотем представляет собой дериват переселения души в животное. Таким образом, для Вундта тотемизм сливается здесь непосредственно с верой в души, или с анимизмом.

[1] Первоначально, вероятно, только животных.

[2] Lang A. The Secret of the Totem.

[3] Lang A. The Secret of the Totem. 1905.

[4] Pikler и So ml о. «Происхождение тотемизма», 1901. Свое объяснение авторы с основанием называют: «Материалы к материалистической теории истории».

[5] Ср. ст. «О табу».

[6] Здесь ничего нет из того неясного и мистического, метафизически туманного, что некоторые авторы хотят приписать скромному началу человеческих размышлений, но что совершенно чуждо простому, чувственному и конкретному способу мышления дикарей.

[7] «Кажется неправдоподобным, чтобы община дикарей могла мудро разделить царство природы на области, назначая в каждую область особенную группу магов, и приказать всем этим группам творить магическое и создавать чародейственную силу общего божества».

[8] Это верование – философия первобытных примитивных людей. Lang A. Secret of the Totem. P. 1921.