Прежде чем мы двинемся дальше, нам следует решить один практический вопрос. Вероятно, многие люди, читающие главу об Иисусе и добродетели, ожидают, что мы будем говорить о самом Иисусе как великом образце и примере. В конце концов, разве он не пришел на землю (думают они), среди прочего, и для того, чтобы показать нам, как жить?

Тут уместен встречный вопрос: принесет ли нам пользу такая дискуссия – если она вообще возможна?

В каком–то смысле она нам мало поможет и, вероятно, окажется невозможной. Взять Иисуса как образец нравственной жизни – это все равно что брать пример с Тайгера Вудса, играя в гольф. Даже если я начну прямо сегодня и буду упражняться по восемь часов ежедневно, вряд ли стоит ожидать, что я достигну мастерства Вудса; и есть множество людей с натренированными мышцами помоложе меня, которые стараются этого достичь изо всех сил, но и у них ничего не получается. Подобным образом, когда мы смотрим на Иисуса – на это изумительное сочетание мудрости, нежности, находчивости, сдержанного юмора, терпеливого отношения к неразумным последователям, смелости при столкновении со злом, самообладания при встрече с различными искушениями (причем, как сказано в стихе 15 главы Четвертого Послания к Евреям, он, будучи, подобно нам, «искушен во всем», не впал в грех), – большинство из нас, кроме разве что самых гордых и амбициозных людей, почувствует себя никем. Это все равно что смотреть на Тайгера Вудса, когда он бьет по мячу – только Иисус опережает нас куда сильнее.

Более того, тенденция смотреть на Иисуса как на образец нравственной жизни нередко увеличивает дистанцию между вестью о Царстве Божьем и значением смерти и воскресения Иисуса. Нас может воодушевлять мысль о том, что Иисус явил нам наивысший образец хорошо прожитой жизни, но по сути эта идея слишком безопасна: она заслоняет собой куда более опасную мысль – что Бог действительно придет преобразовать эту землю, включая нас самих, силой и правдой небес – и позволяет забыть о том, о чем говорят все четыре Евангелия: что этого можно было достичь только через ужасающую смерть Иисуса. Иисус как «нравственный образец» – это удобный Иисус, нечто вроде талисмана, приносящего счастье. Мы смотрим на него с воодушевлением и хотим подражать ему (разумеется, до определенного предела, и, конечно, он простит нам, что мы не следуем дальше, потому что он такой милый и добрый). Если бы так! Если бы нам было достаточно только лишь доброго примера, мы не жили бы в таком дурном состоянии, о котором говорил сам Иисус и некоторые христиане.

Такому отношению к Иисусу противостоит великая традиция: Иеремия, напоминавший о лукавстве сердца, Иоанн Креститель, говоривший, что топор уже лежит у корня дерева, Павел с его словами о том, что если бы Закон давал оправдание, Мессии не нужно было бы умирать, Амвросий, Августин, Лютер, Кьеркегор и множество других. И разумеется, в этот ряд можно поставить и самого Иисуса. Он не говорит: «Вот как надо жить, делай как я». Он говорит: «Царство Божие приближается; возьми свой крест и следуй за мной». Только почувствовав разницу между этими двумя задачами, можно понять суть Евангелия и увидеть тот корень, из которого растет возрожденная добродетель.

Тем не менее Новый Завет хотя бы в одном предлагает нам смотреть на Иисуса как на образец и следовать его примеру. И самое удивительное, что речь здесь идет не о «стандартной» добродетели, получившей новый смысл в жизни Иисуса, но о таком его качестве, которое раньше никто не мог себе хотя бы вообразить, – а именно, о прощении людей, которые его пытали и распинали (Лк 23:34). Иудейская традиция, как и традиция языческая, предполагала, что в подобных обстоятельствах страдалец должен просить Бога обрушить его гнев на головы мучителей, об этом мы читаем в Маккавейских книгах, рассказывающих об ужасных пытках, и в других местах. И здесь Иисус, в полном согласии с Нагорной проповедью, действительно служит примером – и это вовсе не пример преодоления обычных искушений, но нечто совершенно иное:

Если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны, потому что и Мессия пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его. Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному

(1 Петр 2:20б–23).

Далее идут слова об искупительном значении смерти Иисуса, но суть приведенного нами текста иная: это совершенно новый тип поведения, никому доселе неведомый ни на практике, ни в теории. Внимательно посмотрите на Иисуса и делайте так же, как он. И история первых христиан показывает, что последователи Иисуса именно так и поступали, начиная с первого мученика Стефана (Деян 7:60). Достаточно почитать повествования о великих Маккавейских мучениках, которые яростно проклинали своих палачей, или некоторые стихи псалмов (например, 57:7–10; 68:23–29), чтобы понять, насколько такое поведение необычно.

Вероятно, в этом же смысл слов Павла о «подражании Мессии» – или, по меньшей мере, о подражании Павлу, который, в свою очередь, подражает Иисусу. Так, в Первом послании Коринфянам Павел говорит: «Подражайте мне, как я подражаю Мессии» (11:1), – подводя в этом месте итог предыдущему разговору о том, что не следует становиться соблазном для брата, потому что мы должны не угождать себе, но заботиться о пользе других (1 Кор 10:32–33). И любопытно, что нечто подобное происходит и в Послании к Римлянам:

Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию. Ибо и Мессия не Себе угождал, но, как написано: злословия злословящих Тебя пали на Меня. А все, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду. Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собою, по учению Мессии Иисуса, дабы вы единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Мессии

(15:2–6).

Другими словами, мессианский образ жизни Иисуса, который не угождал себе, но действовал из послушания Богу, а потому отдал себя для спасения мира, должен стать необычайным примером – примером, скорее, не того, как делать, но что делать, – в такой сфере, где, если бы не пример Иисуса, никто бы просто не знал, что такое беспрецедентное поведение вообще возможно. Следует думать, что этому соответствует и еще один более известный текст Павла:

Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и в Мессии Иисусе

(Флп 2:5).

Далее в этом отрывке Павел говорит о том, что Мессия добровольно опустошил себя, а затем был прославлен. И все это должно подкрепить горячий призыв к единству сердца и ума верных в 2:1–5 и стать основой стоящего ниже призыва «со страхом и трепетом совершать свое спасение» (2:12), который, как я понимаю, означает примерно следующее: «Внимательно подумайте о новом образе жизни, который от вас требует «спасение», полученное вами в Мессии». И снова мы видим, что смерть и воскресение Иисуса призывают к новому пути жизни. Никто в Древнем мире, языческом или иудейском, и не помышлял о чем–либо подобном. Иисус прошел этот путь и, как показывает Нагорная проповедь, ожидал, что за ним последуют и его ученики. И увещания Павла позволяют сделать вывод, что по меньшей мере некоторые из последователей Иисуса относились к этому совершенно серьезно.

Таким образом, Иисус – это «пример» не в том обычном понимании, за которым стоит представление, что каждый человек, если очень постарается, сможет сопротивляться греху, а жизнь Иисуса может показать нам, как именно это надо делать. В Новом Завете никто никогда не говорил чего–либо подобного. И когда новозаветные авторы говорят о том, что Иисус свободен от греха (достойно внимания то, что об этом заговорили довольно скоро после его смерти), они никогда не делают вывода: «…а потому и вы можете стать безгрешными». Они говорят о другом: «…а потому через его смерть Бог нас спас» (2 Кор 5:21); «а потому он знает, что такое искушения, и сможет помочь вам в нужную минуту» (уже упоминавшийся выше текст Евр 4:15); «а потому он единственный в своем роде первосвященник» (Евр 7:26); «он взял на себя грехи наши» (1 Ин 3:5). И если жизнь Иисуса и дает нам в чем–то «нравственный пример», то это касается совершенно нового аспекта нравственности – а именно смирения, готовности страдать, никого не обвиняя, и решимости прощать даже тех, кто не просит прощения. Но это не «примеры того, как надо в этих случаях поступать». Жизнь Иисуса говорит нам о том, что в нашем мире появился совершенно новый образ жизни. И христианская «добродетель» предназначена сформировать те привычки сердца, которые порождают и поддерживают этот образ жизни.

Может ли Иисус в таком случае быть образцом добродетели? И сразу мы вынуждены сказать «нет» или, по меньшей мере, не может быть образцом в обычном смысле. Первые христиане верили, что Иисус относится к совершенно особой категории: без сомнения, он был в полном смысле слова человеком и, как все мы, сталкивался с искушениями, но одновременно он был тождествен тому, «через которого все было создано». Можем ли мы думать, что Иисус проходил через тот же мучительный процесс обучения, через нравственную борьбу, как и все мы?

Как это ни странно, можем. В конце концов, три Евангелия начинаются с рассказа об искушении Иисуса в пустыне (Мф 4:11 и параллельные места), и хотя можно принять эти краткие и стилизованные рассказы за описание достаточно легкой победы, евангелисты, несомненно, хотели показать, что здесь серьезному и длительному испытанию подвергалось само понимание Иисусом своего призвания, того, кто он есть, и характера того Царства, которое он должен был принести на землю. Победа над отдельным искушением укрепляет нравственные мышцы, но это происходит потому, что сила понадобится дальше: искушение, наталкивающееся на сопротивление, может не отступить, а стать еще яростнее, поскольку именно отступление уменьшает напряженность схватки – по крайней мере, на короткий момент. Вероятно, об этом в какой–то мере говорит следующий любопытный отрывок Послания к Евреям:

[Иисус], во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти; и услышан был за Свое благоговение; хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, и, совершившись, сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечного

(5:7–9).

Конечно, в первую очередь речь здесь идет о Гефсимании (Мк 14:32–42 и параллельные места), хотя, похоже, сказанное можно понимать шире. Иисус, хотя он и был Сыном Божьим, научился послушанию. Так буквально говорится в данном отрывке, хотя автор, очевидно, не хотел сказать, что некогда Иисус не слушался Бога, но постепенно научился послушанию. Скорее, Иисус познал на своем опыте, что означает быть послушным во всем на фоне сильного искушения ослушаться.

И это очень похоже на то, что мы понимаем под добродетелью. Даже Иисусу нужно было учиться проявлять послушание тогда, когда этого делать не хочется. И когда его муки усилились, он все глубже постигал, что означает послушание на практике. В результате он обрел teleios, «совершенство», «полноту» (Евр 5:9); это не значит, что ранее он был «несовершенным» в смысле «грешным», но что до того он еще не стал в полной мере тем человеком, каким стал после этих страданий. И контекст в Послании к Евреям указывает на то, что такими же должны стать христиане. Но поскольку они начинают с иной отправной точки – как прощенные грешники, все еще склонные грешить, – им нужно научиться не только послушанию, но и смелости, чтобы «твердо держаться исповедания нашего» (Евр 4:14). Вот цель, которая стоит перед нами, telos. Нам надо создавать уже сейчас такие привычки сердца, которые позволят нам держаться за то, что совершил Иисус, и сделать его свершение нашим.

Мы не найдем в Новом Завете и у первых христианских авторов каких–либо попыток рассматривать жизнь Иисуса с точки зрения обычных «нравственных ценностей» или добродетелей. Его жизнь, если верить Евангелиям, глубоко наполнена верой, надеждой и особенно любовью, но никто не писал о ней с такой точки зрения. Мы найдем в его жизни также и удивительные примеры смелости, мудрости, собранности и справедливости, но опять–таки авторы не говорили об этом. Вместо этого первых христиан поражало то, к чему они возвращались снова и снова: Иисус показал им (через истории очевидцев) такую жизнь человека, которую до него никто себе не мог и представить: щедрость и прощение, стремление опустошить себя и поставить нужды других людей на первое место. Ничего подобного никто ранее не встречал, и именно они стали источником тех добродетелей, которые считают специфически христианскими, таких как смирение, милосердие, терпение и целомудрие – все эти качества, по мнению секулярного философа Саймона Блэкберна, «для древних греков были совершенно непонятными добродетелями».[1] И, как мы отмечали выше, рассказы об искушении Иисуса и (хотя и крайне краткое) размышление над ними в Послании к Евреям заставляют предположить, что и сам Иисус должен был следовать описанным нами путем «добродетели»: то есть ему, через мучительный труд, приходилось постигать, что значит быть послушным – в частности, исполнять волю Отца о его жизни и смерти, подчиняясь закону жертвенной любви.

Мы не увидим, чтобы сам Иисус или его последователи видели в нем пример человека, «соблюдающего правила», который предписывает эти правила другим или дает им новое истолкование. Путь его жизни никак не укладывается в правила, его нельзя свести к попытке соответствовать каким–то нормам и стандартам. И нельзя сказать (как это делают сторонники утилитаризма), что это путь подсчета и оценки воздействия тех или иных поступков на окружающих, когда такой подсчет позволяет принимать решения и действовать. И уж, разумеется, Иисус никогда не предлагал людям «поступать естественно» – на самом деле именно «естественные» дела, исходящие из сердца, он считал проблемой. Есть только один подход к верному пониманию тех нравственных требований, которые Иисус предлагал своим ученикам и предлагает нам сегодня: это не подсчет результатов и не «аутентичность» романтизма и экзистенциализма, но добродетель. Добродетель, которой придали ее особую форму Царство и крест.

Несомненно, Иисус, как и его современники, считал, что поступки, перечисленные у Марка 7:21–22 (коварство, убийство, воровство и т.д.), дурны. Он не стал бы слушать того, кто сказал бы: поскольку важен только характер (какой ты человек), а не правила (что ты делаешь), мы вольны нарушать правила (скажем, воровать или убивать), если характер при этом формируется нормально. Порочность, предательство, распущенность, зависть, клевета, гордость, глупость упрямца и подобные вещи остаются злом. Правила все еще имеют смысл; невозможно стремиться к добродетели, нарушая эти правила. Но важнее всего обновление сердца, а нарушение правил может быть прощено. А когда человек обрел новое сердце, перед ним встают иные задачи: освоить привычки, которые позволят ему избегать любых пороков, потому что станут его «второй природой». Учиться такому послушанию тяжело и мучительно. Но так мы осваиваем язык самой жизни.

В настоящей дискуссии я стремился изъять «этику» из того контекста, куда ее обычно помещают, говоря об Иисусе и его подвиге, и поставить ее в иной контекст. Иисус пришел не для того, чтобы «научить нас новой этике». Он не говорил, что все представления о поведении человека ошибочны и что теперь надо все начинать с нуля. И он не пришел, чтобы продемонстрировать нам, как надлежит соблюдать Закон Божий, или чтобы сказать нам, что у нас ничего не получится, как бы мы ни старались, а потому нам лучше полагаться на его прощение. Иными словами, Иисус не действовал в тех обычных для западных христиан – да и для западных нехристиан – категориях, в которых мы привыкли рассматривать «поведение». Он пришел, чтобы на земле началось Царство Божье – через его жизнь и общественное служение, которые достигли своей кульминации в его смерти и воскресении. Он пришел спасти Израиль, спасти человечество, а тем самым – спасти творение. И если помнить об этом, вся картина меняется.

Фактически Иисус пришел, чтобы могло начаться новое Божье творение, а в его рамках – новый путь жизни для человека. Этот новый путь вбирает в себя все лучшие представления о «правильном поведении», родившиеся в рамках древнего иудаизма и язычества, и, превзойдя их, позволяет окинуть их свежим взглядом с иной позиции. И одновременно Иисус начал осуществление замысла о людях: человек должен снова стать человеком через очищение и умягчение сердца, он должен перевернуться вверх тормашками и вывернуться наизнанку и открыть, что ему нужно изучать новый язык. Царство Божье ворвалось в наш мир и оно породило такую «цель», которая и не снилась Аристотелю. Люди должны заново открыть, для чего они были созданы и для чего был создан Израиль. Они предназначены стать властителями и священниками, следуя за Иисусом, который исполнил царское и священническое призвание, и им предназначено начать осваивать это с нуля. Они должны упражняться в добродетели – причем в такой добродетели, которую раньше никто не мог себе и представить. И об этом, как и о многом другом, из всех первых последователей Иисуса больше всего размышлял неутомимый и неугомонный прекрасный и часто непонятный человек по имени Павел.

[1] Simon Blackburn, Oxford Dictionary of Philosophy, 2nd. ed., rev. (1994; Oxford: Oxford University Press, 2008), 381.