Если вы хотите понять, как Божий народ, обновленный во Христе, «владычествует», осуществляет свое призвание «царственного священства», вам не следует обращаться за ответом к IV и V векам, когда римские императоры стали христианами. Этот период порождает много различных вопросов, но, как бы там ни было, если мы начнем отсюда, мы упустим суть дела. Важнее приглядеться к тому, что церковь делала на протяжении двух–трех первых веков, среди гонений и преследований со стороны властей, когда она возвещала всему миру, что Иисус, распятый и воскресший Мессия Израиля, стал законным Господином этого мира. Вот что значит «владычествовать» в том смысле, о котором мы здесь говорим: участвовать в правлении этого Царя, мирного Владыки, который ниспроверг саму тиранию (не говоря уже об отдельных тиранах), разрушив ее самое главное оружие – то есть смерть, – и кто потому породил новый мир, в котором, наконец–то, порядок встретился со свободой. (Нам не стоит забывать, что смерть – это мощнейшее оружие не только тиранов, но и анархистов.)

Обратите внимание, в частности, на Деяния Апостолов, где сам воскресший Господь прямо повелевает церкви свидетельствовать о нем, о Царе, и о реальности его царствования (Деян 1:7–8). Община, ставшая новым Храмом, одновременно живет как община царского двора, как люди, которые могут заявить, что они должны слушаться Бога, а не человеческих властителей (Деян 4:19; 5:29). Эти первые христиане не хотели нарушать законы той земли, они просто принесли присягу верности Богу, который открылся им новым образом (и конечно, это особенно возмущало тех традиционных иудеев, которые полагали, что именно они поставлены свыше поддерживать мудрый порядок Бога). Последователи Иисуса продолжали служить Богу своих отцов и рассказывать историю о его великих делах. Но теперь у этой древней истории появилась иная кульминация (как об этом говорится, например, в главах 7 и 13 Деяний Апостолов). Вершина этой истории не приход первосвященника в Храм (как о том говорит Книга Сираха, написанная около 200 года до н. э.), не появление великого мессии–воина, который поведет армии Израиля в бой против римлян (как, похоже, думали ессеи), или не более строгое соблюдение Закона отцов в Израиле (как хотели фарисеи), но ее вершина – сам Иисус, истинный Царь, отверженный и затем превознесенный, получивший от Бога верховную власть, о которой апостолы возвещали и которую они представляли.

И эта власть не ограничивалась Израилем. Очень быстро она распространилась на другие части мира, постоянно наталкиваясь на сопротивление. Мы видим, как Павел вместе с его спутниками напоминает городским чиновникам об их ответственности перед римским законом (Деян 16:35–40), бросает вызов самому известному суду греко–римского мира (Деян 17:22–34), добивается судебного решения в свою пользу перед приемным братом Сенеки Галлионом и, косвенным образом, оправдания со стороны городского чиновника Эфеса (Деян 18:12–17; 19:35–41), указывает римскому трибуну на его юридические обязанности (22:25–29), возвещает грядущий Божий суд оному римскому правителю и указывает на его статус перед законом другому (24:25–26; 25:6–12) и, с помощью своего римского гражданства добившись безопасного путешествия в Рим, куда, как он давно думал, его посылает Бог, провозглашает здесь Бога Царем и Иисуса Господом (25:11; 28:30–31; Рим 1:13–15). Вот в чем, хотя бы отчасти, состоит такое «владычество»: призывать правителей мира к ответу перед Иисусом относительно принятых ими на себя обязанностей.

В частности, первые христиане осуществляли свою задачу представителей верховной власти Бога тогда, когда провозглашали, что Иисус есть Господь. Когда они делали это и когда сила Евангелия преображала сердца и жизни людей, повсюду появлялись общины, принесшие присягу верности Иисусу и прославляющие его господство. «Радуйтесь в Господе всегда, – призывает Павел, – и снова скажу: радуйтесь… Господь близко» (Флп 4:4–5). Эти общины – разумеется, вовсе не свободные от своих проблем, о чем ярко свидетельствуют послания Павла, – были общинами взаимной любви и поддержки, где люди принимали друг друга, несмотря на традиционные барьеры, такие как раса, пол и социальный статус, и отвечали на нужды друг друга, уделяя особое внимание бедным. Другими словами, эти общины как бы ответили на вызов Иисуса, обращенный к богатому юноше из главы 10 Евангелия от Марка, поскольку люди предоставили свои ресурсы в общее пользование всех тех, кто принадлежит Иисусу и его народу (Деян 2:43–47; 4:32–37). Это не всегда шло гладко, как о том свидетельствуют сами Деяния (5:1–11), но этот принцип соблюдала вся церковь, которая тем самым осуществляла заповедь о взаимной любви. Мы видим, например, что в Первом послании Фессалоникийцам 4:9–12 заповедь любить понимается так: зарабатывай, сколько сможешь, и отдавай, сколько сможешь, нуждающимся. Еще ярче этот принцип отражает любимый проект Павла по сбору денег: он собирал значительные суммы с христиан языческого происхождения, живших на побережье Эгейского моря, для поддержки церквей в Иудее после голодных лет (Деян 11:27–30, 1 Кор 16:1–4, 2 Кор 8–9, Рим 15:25–29).

Но как это связано с тем, что христиане станут «владычествовать» в новом Божьем мире? Отвечая на этот вопрос в главе 3 Послания к Ефесянам, Павел сводит все эти темы воедино. Он провозглашает, что его миссия создавать на языческой территории церкви, в которых в одной удивительной семье иудеи вместе с язычниками соединены любовью и показывают новый образ жизни людей, – это ясный знак для начальств сего мира, что Бог есть Бог, что Иисус есть Господь и что настало время, когда нынешние властители должны встретиться со своим истинным господином. В конце концов, Александр Великий считал себя подлинным властелином мира именно потому, что его империя объединила в себе эллинов и варваров. Римские императоры, начиная с Августа – первого и, быть может, величайшего из всех носителей этого титула, – считали себя властителями мира, потому что объединили в империи разные народы. Как это понимал Павел, когда в Иисусе было преодолено важнейшее разделение человечества и когда иудеи с эллинами стали единым целом, это стало свидетельством не только возведения нового Храма, но и восшествия на престол нового Господина. И для первых христиан «владычествовать» означало жить вместе так, чтобы показывать окружающим, что Иисус, распятый и воскресший, сделался подлинным правителем мира.

Крайне важно помнить – и для исторического понимания, и для понимания нашей жизни – о том, что первые христиане одновременно ощущали себя и образцовыми гражданами своих стран, и людьми, принесшими присягу верности новому Господину. Добродетели, которые они должны были у себя формировать, не были абсолютно чуждыми добродетелям окружающего их языческого мира. Так, Павел мог ссылаться на нравственные нормы язычников, чтобы показать коринфянам, насколько дурно их поведение: «Взгляните, – говорит он, – так не поступают даже язычники!» (1 Кор 5:1). И он вправе думать, что многие стандарты нравственности здесь и там совпадают: «Отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру», – говорит он (Рим 12:9). С внешними церковь должна вести себя мудро (Кол 4:5), стремясь к миру (Рим 12:14–21), слушаясь начальников (не забывая о том, что они тоже дадут ответ Богу – о чем многие языческие властители предпочитали не думать) (Рим 13:1–7) и проводя достойную жизнь в общине (Флп 1:27). И именно в Послании к Филиппийцам Павел говорит о том, что христиане должны хорошо выглядеть и с точки зрения добродетели язычников:

Наконец, братия мои, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте

(4:8).

Это не значит, что христиане должны стремиться во всем соответствовать миру. Следующий стих показывает, что образ жизни Павла, радикально отличающийся от того, что можно увидеть в окружающем мире, должен служить образцом (о чем мы уже говорили раньше): он призывает читателей делать то, что они «приняли, и слышали, и видели» в нем. Тем не менее в окружающем мире, в силу того, что Божье творение – благо, есть немало истинного, святого, справедливого, чистого, привлекательного, достойного, добродетельного и похвального. Христиане не должны бояться об этом помнить. Мы должны первыми хвалить то, что достойно похвалы, и размышлять об этих вещах, исследовать, как они действуют и какой плод приносят.

В чем же тогда заключаются специфические христианские добродетели «владычества», «людей Царства» в нынешнем мире, основанные на обетовании о грядущем царственном священстве? Ответ не должен нас удивить – это тот характер, который христиане должны формировать сегодня, характер, отражающий любовь, щедрость, кротость и так далее. Заповеди блаженств Иисуса говорят о том, что именно таковы качества людей, которые будут править миром Божьим. Их Иисус показал в своей жизни и особенно ярко в своей жертвенной смерти. Именно эти качества стремились формировать у себя первые христиане, в частности, когда они заботились о бедных и взаимно поддерживали друг друга в общине. Может показаться, что это совсем непохоже на «царствование», но за этим стоит новое понимание владычества, которое основывается на жизни Иисуса и особенно на великой истории, начинающейся с его въезда в Иерусалим на осле и кончающейся его смертью на римском кресте, которая окрашивала собой мысли и образ жизни его последователей. Если он так понимал, что значит быть Царем, тогда и им нужно подобными путями идти к своему царственному призванию и подобным образом осваивать в нынешней жизни добродетели царственного священства.

И тогда становятся ясны важнейшие привычки такого нового, странного и перевернутого «царствования» – это те самые вещи, к которым призывали слушателей Иисус и Павел. Эти добродетели – поначалу трудные, но после долгой практики становящиеся второй природой – строят общины, которые ясно показывают господство Иисуса и порождают жизнь, которая не может оставаться собственностью замкнутой общины, но неизбежно изливается вовне, так что окружающие видят совершенно иной образ жизни, который часто обладает непреодолимой притягательностью. И здесь снова мы видим, что жизнь христианской добродетели – это командный спорт.

Этот контекст дает церкви возможность и нравственное право говорить окружающим об Иисусе и провозглашать его Господом, объясняя, что он умер за грехи мира и восстал из мертвых. Другими словами, призвание царственного священства ставит перед христианами задачу благовестил: провозглашать Иисуса, призывать людей задуматься о нем, приглашать их принести ему присягу верности, открыть через него и через его последователей совершенно новый образ жизни, жизни веры, надежды и любви, доброты и кротости, прощения и милосердия, терпения и целомудрия. Само благовестие также сродни добродетели. Когда апостолы впервые начали говорить ничего не подозревавшим людям о том, что распятый иудей на самом деле господствует над миром, это должно было казаться им самим очень странным – как это кажется странным и сегодня в любой культуре, и там, где имя Иисуса всем хорошо знакомо, и там, где о нем не знают. Но когда кто–то передает людям Благую весть, это превращается в его привычку, причем в такую привычку, которая, подобно всем христианским добродетелям, позволяет в нынешней жизни подлинно предвосхищать жизнь грядущего века, где радость о спасительном и целительном господстве Иисуса никогда не прекратится. И здесь снова царственное призвание совпадает со священническим.

Но задача отражать Божий образ миру – образ щедрого, любящего Творца, дающего своему миру полноту красоты, порядка, свободы и славы, – шире, чем, с одной стороны, создание общины и, с другой стороны, благовестие. «Царственное» призвание последователей Иисуса формирует в них нелегко дающиеся добродетели, позволяющие им искать, творить и сохранять справедливость и красоту в мире, где обе эти вещи были искажены. Это огромная тема, которую мы не можем здесь рассмотреть во всей полноте, но она продолжает линию Аристотеля, который говорил о важности «красоты и справедливости» в начале своей «Никомаховой этики», и эту линию христиане должны ценить и развивать.

Возьмем вопрос о справедливости. Одна из самых великих книг Нового Завета (Послание к Римлянам) посвящена восстановлению справедливости Богом. Те, кто призван отражать в своих делах образ Божий, должны подумать о том, как должно выглядеть восстановление справедливости в нашем плюралистическом мире и что можно для этого сделать. Это означает, что христианам следует принять участие в политических дебатах и разных других процессах, где они должны отстаивать ключевые позиции и указывать на угнетение и несправедливость любого рода. В западном мире вот уже более двухсот лет господствует мнение о том, что если отделить вопросы социальной справедливости от вопросов Бога и веры, общество станет более справедливым. Революции, тоталитарные режимы и всевозможные войны показали, что это неверно. Но для того чтобы Бог и социальная справедливость снова соединились, потребуется упорный труд не только отдельных христиан, но и церкви в целом, которой надо осваивать общинную добродетель стремления к справедливости. Когда эта добродетель станет привычкой сердца церкви, она сможет взывать к совести окружающего мира.

То же самое касается красоты. Иерусалимский храм, место пребывания славы Божьей, был как бы «вселенной в миниатюре», микрокосмом, который сосредотачивал в себе красоту мира, и потому царственное священство, новый живой Храм, среди прочего призвано создавать и прославлять красоту на любом уровне. «Царственные» добродетели требуют поиска нелегкого равновесия – порядка и свободы, – поскольку искусство качнулось от чрезмерно упорядоченного мира кубизма к крайне беспорядочному и хаотичному миру современного популярного искусства. Как наши действия в нынешнее время могут предвосхищать будущий мир, воссозданный Богом, где, наконец, будет преодолено уродство нашего мира? Это ставит перед нами задачу искать новые проявления красоты. Сегодняшний мир колеблется в своих эстетических вкусах между брутализмом, начавшимся с архитектуры и породившим уродливую безвкусицу во многих других сферах, и сентиментализмом, который стремится изобразить благость творения, но не способен не скатиться к китчу. Добродетели царственного священства должны возвестить – через изобразительное искусство и слово – о нелегкой победе Иисуса над злом, которое портит и уродует мир, и о новом творении, начавшемся вместе с воскресением, о новом мире свободы и славы.

Христиане должны создавать, защищать и прославлять свободу. Но многие мыслители от апостола Павла в середине I века до Боба Дилана в середине XX и далее задавались вопросом о том, как же понимать эту «свободу». Очевидно, христиане не могут думать, что свобода состоит в хаотичных движениях всех элементарных частиц, несмотря на призывы к устранению всяких ограничений, исходящих от политических мыслителей и психологов. (Правительства устранили ограничения для деятельности финансового рынка как раз накануне нынешнего экономического кризиса. Получилось не слишком удачно.) Если актер хочет «свободно» играть

Гамлета, ему нужны другие актеры, каждый из которых ограничивает свою «свободу» ради высшей «свободы», ограниченной пьесой Шекспира, в которой они снова и снова могут находить новый смысл. Чтобы музыканты могли свободно играть блюз, гитара должна звучать в нужной тональности, пианист должен хотя бы несовершенно владеть техникой и быть если и не совсем трезвым, то достаточно надежным, а ударник и басист должны искать свою «свободу» в довольно жестких рамках ритма. И для политической «свободы» рядового гражданина нужны силы закона и порядка, сдерживающие хаос и мятеж, защищающие собственность и жизнь и мешающие злонамеренным и жестоким людям делать то, что им хотелось бы.

Мы охотно принимаем подобные ограничения. Мы понимаем, что «свобода», сводящаяся просто к случайным или спонтанным действиям, не есть подлинная свобода, а нередко это просто хаос. Мы стремимся к свободе добровольного целостного и осмысленного выбора жизненного пути, куда входит и ответственность, поскольку этот путь надо проложить, за него надо заплатить должную цену и надо нести его последствия. И христиане, призванные показывать миру щедрую и творческую любовь Бога, должны развивать и гражданские, и личные добродетели, которые поддерживают и строят такую свободу, которая дает людям возможность жить подлинной человеческой жизнью. Это трудная и комплексная задача, на пути решения которой стоит множество препятствий. Как все великие декларации и лозунги, «свобода» не столько дает ответы, сколько ставит перед нами вопросы. Но это и христианский лозунг, и потому люди, призванные к царственному священству, должны взращивать добродетели, которые создают условия для свободы и позволяют ей процветать там, где это возможно. Нам это очень понадобится в ближайшем будущем, поскольку населения на земном шаре становится все больше, появляются новые проблемы источников и поставки питания, а изменения климата вызывают тревогу. Нам не следует думать, что во всем мире постепенно будет расти влияние западной либеральной демократии, так что население будет кротко голосовать в положенные сроки, чтобы между выборами тихо заниматься собственными делами.

Свобода, подобно аутентичности, обещана нам, но мы обретем ее лишь тогда, когда наши желания и стремления будут совпадать с Божьими замыслами о полноценном человечестве. Как говорится в одной древней молитве, служение Богу – это «совершенная свобода». И, как и в случае с аутентичностью, преждевременное стремление к свободе может стать «совершившейся эсхатологией», то есть непониманием того, что добродетель должна много потрудиться, прежде чем желанная цель будет достигнута. Но поскольку добродетель должна в нынешнее время предвосхищать грядущее, нам важно ловить отблеск той подлинной свободы, которая дается нам в Иисусе Христе. Иначе лозунг «свобода» станет просто оправданием своеволия, что понимал уже Павел (см. Гал 5). Когда мы соглашаемся принять некоторые нравственные ограничения, мы не устраняем подлинную свободу, но создаем условия для ее процветания.

Если сказать кратко, царственное священство должно показывать миру Божью славу. Такова задача обновленного Храма. Но, как говорит Евангелие от Иоанна, слава Божья открылась, когда Иисус из Назарета взошел на крест, до конца явив свою любовь (Ин 13:1; 17:5–1), и потому нам следует думать, что мир видит Божью славу тогда, когда ученики Иисуса усваивают такие привычки ума, сердца и тела, которые подражают щедрой любви Иисуса и тем самым несут в мир новый порядок, красоту и свободу. Очень важно понимать, что такие привычки представляют собой именно добродетель, а не просто «принципы», которые нужно «использовать», или «ценности», которые нужно «принимать». Нам не следует начинать с каких–то платонических форм справедливости, красоты и свободы, чтобы, получив удивительное познание об этих вещах, спуститься на землю с грандиозным планом «просачивания» этих небесных идеалов в нашу жизнь. Вместо этого у нас есть обетование о том, что вся земля наполнится богопознанием и славой Божьей, как вода покрывает море, у нас есть воскресение Иисуса, в котором этот замысел уже начал осуществляться, и нам дарован Святой Дух, который дает предчувствовать грядущее через реализацию того, что уже началось в Иисусе. Если мы беремся за такие задачи, это не значит, что мы всегда точно знаем, что нужно делать (что мы должны были бы знать, если бы опирались на принципы и ценности). Это значит, что мы готовы начать путь к формированию общих добродетелей, которые будут порождать справедливость, создавать красоту и защищать свободу, одновременно участвуя во всевозможных дискуссиях, в которых оттачивается наше понимание значения этих вещей. И снова в этом сложном общем деле у каждого последователя Иисуса существует свое совершенно неповторимое призвание.

Таким образом, задача царственного священства в нынешнее время связана с поклонением и миссией – у поклонения и миссии одно общее сердце, которое учится любить Бога Творца и Бога нового творения и стремится развивать такие привычки, которые отражают Божью любовь к миру и благодарный ответ любви мира к Богу. И теперь мы постараемся лучше понять, как это должно выглядеть в жизни.