В аэропорту Мурманска самолет с семьями членов экипажа АПЛ «Курск» встречали несколько военных и гражданских. Они посадили людей в три автобуса и повезли в Видяево. Я, зная об ажиотаже вокруг этого рейса, удивился было, что возле трапа ни одной телекамеры, но стоило выехать за ворота аэропорта, как увидел их десятки. Самих журналистов, наверное, была не одна сотня. Их просто, как и обычно в те дни, никуда не пустили. На КПП у въезда в Видяево у нас два раза проверили документы. Впрочем, подробные списки пассажиров салонов были составлены еще раньше. Военные пытливо и даже, мне показалось, искренне интересовались, нет ли в автобусах журналистов.

Автобусы остановились на площади перед гарнизонным Домом офицеров. Это центр жизни поселка Видяево. Здесь все собираются и ждут. Ждали и нас. К тому времени в Видяево уже приехали около двухсот родственников экипажа. Приехавшие вышли из автобуса. Многие встретились впервые за много лет.

Попросили зарегистрироваться, потом тех, кому негде было остановиться в Видяеве у родственников, повезли на плавучий госпиталь «Свирь», на рейд подлодок. Была уже поздняя ночь. Курить разрешали только на корме, на вертолетной площадке. Там после ужина собрались человек пятнадцать. Рядом стояла подлодка «Тамбов» с нарисованным на рубке волчьим оскалом. В темноте лодка казалась красивой и даже нарядной. Ее плавные хищные очертания внушали непонятный, но отчетливый оптимизм. И, видимо, не мне одному, потому что на вертолетной площадке среди родственников экипажа царило некоторое даже оживление. Капитан «Свири» обсуждал с ними происшедшее на «Курске».

– Что случилось? – переспрашивал он. – Взрыв, наверное. Такой большой силы… никакая торпеда изнутри не смогла бы так разорвать корпус этой лодки. Поверьте бывшему подводнику, она с кем‑то столкнулась, а уж потом взрыв.

– И даже, я слышал, там, рядом, нашли части какого‑то другого объекта, – добавил подошедший капитан второго ранга.

– Какого объекта? – переспросил его кто‑то из родственников с непонятной надеждой.

– Так ведь никто не знает.

– Они все погибли. Там нет ни одного живого! – громко сказала одна женщина. Она очень хотела, чтобы ей возразили.

– А может быть, и есть, – неохотно ответил капитан. – Может, норвеги поднимут. Все‑таки водолазы.

– А может, и лодку поднимут? – спросила эта женщина.

– Нет, не поднимут, – уверенно ответил капитан. – Нет таких средств на флоте.

– А Клебанов сказал…

– Это он теоретически сказал. Правда, говорят, что заводы скоро получат заказы.

– Господи! – воскликнул кто‑то в темноте. – Что же они нас так мучают! А трупы они будут поднимать, не знаете?

– Как вы смеете! – закричала девушка лет двадцати. – Какие трупы?! Не знаю, конечно, как ваш там, а мой брат жив!

– Зачем мы здесь? – спросил еще кто‑то. – Привезли, жрачки дали, распихали по каютам… Зачем?

– Странный вопрос, – обиженно возразил капитан и ушел.

Но за себя прислал помощника, который скомандовал:

– Сейчас я поставлю перед вами задачу – выспаться.

– Какой же тут может быть сон? – удивленно переспросили его. – Мы уже несколько суток не спим.

– Так, – мне показалось, помощник даже обрадовался. – Если кому для сна нужны специальные препараты, пожалуйста!

– Боюсь, не помогут.

– У нас не помогут? У нас помогут!

Ушел и помощник. Его, правда, тут же сменил еще один капитан второго ранга. Каждый работал с родственниками по десять минут. По ним можно было сверять часы.

– А может, и жив кто‑то в этих отсеках, с первого по четвертый? Почему их не обследуют?

– Нет‑нет, – поспешно добавил кавторанг. – Сегодня уже и министр выступал, и командующий флотом Попов.

– Что? Что они сказали? – закричали ему.

– Не помню, – смутился он. – Я сам не слышал, не уполномочен, не знаю… Но что‑то такое говорили.

– Да знаю я, – устало сказала девушка. – Попов опять наврал, что живых там нет.

Утро началось с того, что по «Маяку», единственному на судне источнику информации, передали песню «Как прекрасен этот мир, посмотри!». Я посмотрел. Было хмуро, холодно и тоскливо. Я подумал, каково сейчас просыпаться тем из них, кто все‑таки заснул. Несколько человек опять курили на вертолетной площадке.

– У Сереги, моего шурина, два друга там были. Золотой, так Димку Колесникова из Нижнего зовут, и Рашид откуда‑то. Всем по двадцать с небольшим было, женились чуть не перед учениями, а жен видели не больше двух недель.

– Повезло им, не все успели жениться, теперь вдовам пособие дадут.

На «Свири» все родственники делились на две, мне показалось, равные части: тех, кто считал, что экипаж «Курска» давно погиб, и уверенных, что их ребенок, муж, брат жив и ждет, когда его вытащат.

Утром на «Свири» распоряжался контр‑адмирал Кузнецов, командир дивизии подводных лодок. Он говорил, что для всех желающих будет организована экскурсия на «Воронеж», напоминал, что пожилым людям не рекомендуется подниматься по крутым трапам лодки, и приказывал выделить группу медобеспечения для этой экскурсии.

Я спросил, что, по его мнению, случилось с лодкой. Адмирал сказал, что не спит пятые сутки, и добавил, что лодка, конечно, с кем‑то столкнулась:

– Это 110 процентов. Но с кем? Не знаю. А зачем американцы заказывали док в Норвегии для своей лодки? А англичане приехали к нам не их ли железки со дна собрать? Но меня не это беспокоит, – добавил контр‑адмирал. – Люди, которые приехали, что с ними делать?

– А что? – удивился я.

– Они что, теперь жить тут будут? Не вижу смысла. Свозим их в море, наберут водички – и домой. Но поедут ли?

Контр‑адмирала в это утро мучили сомнения:

– А ведь подъезжают. Ну как им объяснить, что живых на лодке нет и что достать мы их не можем? У меня самого там друзья… – Он подумал и добавил: – Были. Извини, главком приезжает, мне надо ехать встречать.

Возле Дома офицеров утром этого дня, как всегда, было много людей. Уточнялись списки погибших, составлялись списки на материальную помощь, на возврат денег за проезд в Видяево. Родственники подписывались под письмом президенту России. В нем был пункт о немедленном подъеме лодки, об оставлении ее в списках дивизии, о дислокации в Видяеве, о переименовании дивизии отчего‑то в «Русь», о передаче магазина «Мебель» под церковь и об отстранении от должности маршала Сергеева, главкома Куроедова, командующего Северным флотом Попова и начальника штаба ВМФ Моцака. Решались или не решались тысячи мелких вопросов. Но большинство людей пришли к Дому офицеров просто потому, что больше некуда.

На трех этажах распоряжался заместитель комдива по воспитательной работе Иван Иваныч Нидзиев. В кабинете орготдела шло производственное совещание.

– Отставить на время всю работу с семьями, понятно? – командовал он.

– Но мы же не можем…

– Можете. Работать только по направлениям, которые укажу.

И он указывал.

– Где бирка «Центр психологической разгрузки»? Ее нет! А вы знаете, что приезжает главком? И скотчем, скотчем приклеить ее по краям, я уже устал это повторять. А вы метите дорожки, метите, не останавливайтесь! Вымели? Еще раз метите!

Его растерянно слушались.

Тем временем подъехал главком Куроедов. С ним были губернатор Мурманской области Евдокимов и вице‑премьер Клебанов. Тут же, на улице, их остановили люди.

– Мы всех достанем, – повторял Клебанов, пытаясь пробиться через толпу. – Нет, оттуда никто не ушел, водолазы работают, мы всех достанем.

Они наконец прорвались через толпу и быстро поднялись на третий этаж. Только кто‑то уцепился за рукав губернатора:

– Товарищ губернатор, там такая ситуация… У шестерых подводников… Ну, в общем, они были не расписаны, а некоторые даже с бывшими женами не развелись, и как теперь вдовам‑то быть, у них ведь есть дети…

Губернатор машинально кивал. Было видно, что он очень не хочет опаздывать на совещание. Возможно, просто не привык.

Возле кабинета за закрытыми дверями стояла депутат Госдумы Вера Лекарева. Она прибыла полчаса назад и уже попыталась взять ситуацию под контроль. Это был настоящий депутат Государственной думы в полном смысле этого слова. Она привела нескольких родственников экипажа в актовый зал, рассказала, что она в своей жизни много работала с разными семьями и делала это блестяще, как и все остальное.

– Неужели мы и с вашей бедой не справимся? – задавала она риторический вопрос. – Вот, говорят, приехали большие начальники, я к ним сама пойду и все решу. Ну, я пошла!

Но к начальникам ее не пустили, и она стояла злая, с двумя помощниками, и спрашивала у пожилого капитан‑лейтенанта:

– Почему? Я же депутат. Вот вы пускаете священника, я вижу! Вот, пустили. Чем же я хуже?

– Чем депутат хуже священника? Сами подумайте.

Лекарева вернулась и заявила родственникам, которых к тому времени собралось уже человек восемьдесят:

– Не волнуйтесь! Найдем средства на оздоровление детей.

– Да их спасать надо! – закричали ей.

– Это я и хотела в целом сказать, – все‑таки немного смутилась Лекарева.

– Их же специально топят!

– Ничего, напишем депутатский запрос, я взяла бланки.

Микрофон у нее забрал полковник Сидоров, главный редактор журнала «Ориентир». Так он представился. Сидоров сказал, что вчера вернулся с крейсера «Петр Великий».

– Вы так хотели слышать слова очевидца, – сказал он. – Так вот, слушайте. Место катастрофы там – чистое море. Кто хочет туда, не советую ехать. Мне сказали, что у вас есть желание пойти туда на «Свири», но ведь это тихоходный корабль, 12 километров в час… А метровые волны… Не стоит! – Он уверенно посмотрел в зал. – Вот вы говорите про командующего Северным флотом Попова, что и он в чем‑то виноват… Так вот. Вчера на «Петр Великий» приезжал представитель английских ВМФ, они долго разговаривали, что делать, потом представитель улетел. Был разговор с норвегами: сказали, что ничего не могут сделать.

В зале заплакали.

– Но это еще не все! После этого разговора Попов всех отогнал, встал на корме, сорвал галстук, достал сигарету и долго плакал! Я Попова знаю давно, а теперь убедился, что он достойнейший человек!

– Нам его слезы не помогут, – сказала пожилая женщина.

– И еще я скажу. Там очень трудно работать. Наш матрос упал за борт с катера, но его вытащили. Один спуск норвежского водолаза стоит десять тысяч долларов, об этом тоже надо помнить.

– Да что он нас укачивает! – возмутился кто‑то.

– Офицеры на «Петре» без сил! Они работали 12 суток и спят там, где их оставляют эти силы. Два наших офицера чудом остались живы в спускаемом аппарате. Ой, девочки, как это сложно! Я четыре дня назад был в Чечне…

– Не надо сравнивать! У нас уже не держава, а похоронное бюро!

– Я переживаю, сочувствую, мое выступление спонтанно. Но надо знать Попова…

Полковник Сидоров наконец снова отдал микрофон Лекаревой. Ей стали жаловаться, что в городке Видяево живут полуголодные люди, а в домах нет горячей воды, унитазов…

– И с соседями я переругалась! – в отчаянии добавила одна женщина.

– Ничего, помирим! – обрадовалась решаемому вопросу Лекарева. – Я считаю, давно надо поднимать проблему федерального закона о защите прав военнослужащих.

Тут в зал вошли Попов, Куроедов и Евдокимов. Их принялись внимательно слушать.

Попов сразу приступил к делу.

– Вчера, – сказал он, – мы вскрыли девятый отсек. Видимости там нет. Лопнула масляная цистерна. Видеокамера ничего не видит. Думаем, как опустить туда человека.

– А человек увидит? – с сомнением спросили его.

– Надеемся, что муть осядет, – твердо сказал Куроедов.

– А почему воду не откачиваете из отсека?

– Очень хороший вопрос, – еще больше оживился он. – Мы, как выяснилось, шесть дней качали, как говорится, из моря в море. Потом нашли трещину, из которой утекала вода.

– Как же вы смогли довести аварийно‑спасательную службу до такого состояния? Это же идет с 83‑го года! – поднялся с места отец одного из ребят. Он повторял это уже не первый день в разных местах, и его не очень, честно говоря, слушали. Всех смущал этот 83‑й год: слишком уж давно.

– Вот вы говорите 83‑й. А я признал состояние флота закритическим три года назад, когда принял его, – заявил Куроедов. – Но вернемся к лодке. Проект, над которым работают ученые, будет доложен мне уже в начале ноября.

– Как в начале ноября? – опять застонали в зале. – Начнутся шторма… Что же вы делаете? И как можно было объявлять в стране траур, когда наши мальчики живы?

– Давайте перейдем к другому вопросу. От вас, я слышал, было предложение выйти в точку катастрофы. Если вы подтверждаете, я дам корабль. Вот проведем завтра митинг памяти экипажа… – и вперед!

Зал просто взвыл.

– Да что вы их все хороните! – кричали одни. – Заживо!

– Достаньте сначала хотя бы один труп! – другие.

– Достать? Хороший вопрос, – опять одобрил Куроедов.

– Ломайте лодку пополам и тащите ребят!

– Не смейте! – плакала девушка за моей спиной. – Водяные пузыри… Живы они, живы…

– Кто принял решение, что люди мертвы?

– Вы командующему Северным флотом не верите? – неожиданно резко спросил Куроедов.

– Конечно, нет! Ответьте!

– Тогда я вам технически объясню. Когда открыли люк и ничего не увидели, опустили камеру, она тоже ничего не увидела. Вот осядет масло…

– Да масло не может осесть! Оно легче воды!

– Действительно. Значит, поднимется.

Было полное впечатление, что он просто издевается над людьми, которые сидели в этом зале. Но ведь этот человек, я уверен, оскорбился бы, если бы ему это сказали. Он пытался им объяснить, насколько все сложно в деле, в котором они ни черта не понимают, зато берутся о нем судить, и только забывал иногда, что масло легче воды.

– Вы верите, что ребята живы? – спросили его.

И знаете, что он сказал?

– Хороший вопрос! Я отвечу на него так же прямо, как вы спросили. Я до сих пор верю, что мой папа, который умер в 91‑м году, жив.

Тогда ему задали еще вопрос. Тоже, наверно, хороший:

– Почему вы сразу не обратились за иностранной помощью?

– Я вижу, – ответил он, – что вы больше смотрите четвертый канал, чем второй.

– Когда вы сообщили наверх, что спассредств не хватает?

– Три года назад, – невозмутимо доложил он.

Я думал, кто‑нибудь из отцов даст ему по физиономии. Но они, наоборот, как‑то сникли и потеряли интерес к этому разговору. Им стало просто не до него.

И ему, впрочем, не до них. Он сунул микрофон вице‑премьеру Клебанову. Тому задали единственный вопрос, который всех только и интересовал:

– Когда вы их вытащите оттуда?

– Может быть, через несколько месяцев. Может быть, через год. Не знаю точно.

Он сказал это почти беззаботно. Зал взревел. У людей, оказалось, еще остались силы. Невысокая женщина в мохеровой кофте и длинной, до пят, юбке подбежала к нему, схватила за грудки и стала трясти:

– Ты, сволочь, иди туда и спасай их!

Сразу несколько полковников бросились к ней оттаскивать. Это оказалось нелегко. Она вцепилась в Клебанова и кричала:

– Вы такие подонки… подонки…

Клебанов долго поправлял галстук. Лицо его стало каменным. Было такое впечатление, что он обиделся. Он перестал отвечать на вопросы и только вдруг выпалил:

– Получите вы своих сыновей!

Ему мгновенно простили тон.

– Когда? – хором спросил зал.

– Спасательная операция будет продолжаться.

После этого он исчез. Через пять минут ушел и Куроедов.

Я ожидал какой угодно реакции от родственников экипажа, но из них снова как будто выпустили пар. Только одна активистка (за эти дни их возникло немало) сказала, что собирает подписи за то, чтобы разрезать лодку, потому что живых там явно нет. Он говорила, что тоже мать и что для нее это было трудное решение, но ведь она его приняла. «Хоть похороним по‑человечески», – говорила она, и голос ее звучал ультимативно. И, наверное, она была права, но, конечно, она не должна была это говорить. Какое‑то предательство в этом было, что ли. Многие ведь думают так же, как она, но никто не решился собирать подписи за то, чтобы разрезать лодку, у тех, кого она добивала этим своим предложением. И, конечно, ей, как и Клебанову, и полковнику Сидорову, и Попову с Куроедовым, сразу несколько человек сказали, что мальчики живы и что водолазы еще найдут их и вытащат. Сказали не так, как тем, не с отчаянием и ненавистью – с укором.

В переговорном пункте на втором этаже Дома офицеров я застал семейную пару из Брянска. Они звонили домой, чтобы сказать, что возвращаются. После этой встречи они решили ехать домой. Они были первыми.

– Может, останетесь? – спросил я. – Завтра будет корабль, отвезут вас на это место, если, конечно, не обманут.

– А могут? – спросили они.

– Могут, – ответил я, вспомнив свой разговор с контр‑адмиралом Кузнецовым.

– Нет, – спокойно сказали они, – мы уж лучше поедем.

Они ушли, а я обратил внимание, что рядом два полковника держат в руках какую‑то бумагу и тихо, надо отдать им должное, совещаются, кому вручить для ознакомления проект указа президента «Об увековечении памяти экипажа АПЛ «Курск».

А еще через час два матроса на задах Дома офицеров закончили сколачивать из свежих досок невысокую трибуну для приезда Владимира Путина. Президент, сказали они, наверняка будет выступать в актовом зале, но надо подготовиться к любому повороту событий. Это было разумно.

Люди начали ждать президента часов с пяти вечера. Приехал он почти в девять, но никто даже не подумал возмущаться, потому что все это было не главное и потому что он все‑таки приехал. И теперь они готовились сказать ему все.

– Ну и самоубийца! – легко удивилась пожилая женщина на крыльце Дома офицеров. – Приехал все‑таки. Да мы же сейчас его на куски порвем!

Путин был в черной рубашке и черном костюме, попросил охрану не отталкивать людей, прошел в зал. Около полутысячи человек заполнили все места и единственный проход. Наступила, безусловно, кульминация драмы этих дней в гарнизонном городке Видяево. Адмиралы негромко распоряжались убрать из зала прессу, которой и так тут не было. Я не увидел даже съемочной группы РТР, которая прибыла за час до приезда президента. Все было сделано для того, чтобы никто из посторонних не мешал диалогу президента с его народом.

– У нас планировалась встреча в штабе флота в Североморске, – начал Путин.

– Непонятный разговор! – сразу перебили его.

– Я буду говорить громче, – ответил президент. – Слова соболезнования, извинения…

– Немедленно отмените траур! – опять возмущенно перебили его из другого конца зала.

Начало, как и ожидалось, не предвещало ничего хорошего.

– Траур? – переспросил Путин. – Я так же, как и вы, надеялся и надеюсь до последнего хотя бы на чудо. Но есть точно установленный факт: люди погибли.

– Замолчите! – крикнули ему.

– Я говорю о людях, которые погибли точно. Такие в лодке, безусловно, есть. По ним этот траур. Вот и все.

Ему хотели что‑то возразить, но он не дал:

– Послушайте меня, послушайте, что я скажу. Да послушайте! Трагедии в море были всегда, в том числе и тогда, когда нам казалось, что мы живем в очень успешной стране. Трагедии были всегда. Но того, что все у нас находится именно в таком состоянии, я не ожидал.

Он сказал, что страна и армия теперь должны жить по средствам, иметь меньшую армию и меньше подводных лодок.

– Да бросьте вы, – сказали ему. – Вы хоть знаете, что экипаж «Курска» на этот рейс формировался из двух экипажей? У нас вообще нет флота.

– Надо сформировать его не из двух, а, может быть, из десяти и на этом закончить. Чтобы не было таких трагедий.

– А вы считаете, что экипаж виноват в этой трагедии? – неприязненно спросила его женщина из первого ряда.

Нет, сказал президент, он так, конечно, не считает. А кто виноват? Опытные политики предлагают ему немедленно расправиться с военным руководством, отдать под суд. Но, может быть, подумал он, надо сначала разобраться?

Путин говорил спокойно, иногда даже тихо, извиняющимся тоном, потом вдруг начинал атаковать зал. Впрочем, перемена тактики мало помогала ему.

– Почему в седьмом и восьмом отсеках прекращены работы?

– Каждые три‑четыре часа я задаю этот вопрос. Я спрашиваю военных: «Вы можете доказать, что там все кончено?» Доказать! Мне отвечают: «Все наши и иностранные специалисты говорят, что это так». Я разговаривал со своим старшим товарищем, академиком Спасским, ему за 70, он был главным конструктором подводных лодок, я знаю его много лет. «Игорь Дмитриевич, – спрашиваю я его, – все, конец?» – «Чтобы подтвердить это, – говорит он, – мы должны разрезать лодку». – «А если там есть какие‑нибудь воздушные пузыри?» – спрашиваю я…

Его опять перебивают, хотя я вижу, как кто‑то в зале вздыхает с облегчением.

– Почему вы медлили с иностранной помощью? – вспыхивает румянцем молодая девушка. На лодке был ее брат. Путин долго подробно объясняет. Он говорит, что лодку начали конструировать в конце 70‑х годов вместе со средствами спасения и что Северный флот ими располагал. Он вспоминает, что Сергеев позвонил ему 13‑го в семь утра, а до этого времени Путин ничего не знал. Сергеев рассказал, что развернули спасательные работы, а Путин его сразу спросил, нужно ли что‑нибудь еще от него лично, от страны, от других стран.

– Ответ, – сказал Путин, – был понятный. Они полагали, что у них есть все средства спасения.

Иностранные спасатели, по его словам, официально предложили свою помощь 15 августа. Ее сразу приняли. Только на шестой день они залезли в девятый отсек.

– А если бы мы попросили 13‑го? Залезли бы в лодку 19‑го. Вряд ли бы что‑то изменилось.

– Да что же, у нас нет таких водолазов? – крикнул кто‑то в отчаянии.

– Да нет в стране ни шиша! – рассердился президент страны.

Он добавил, что и у правительства Норвегии нет. Контракт на спасение экипажа «Курска» был заключен с коммерческой фирмой, которая специализируется на работах на морских буровых вышках. Теперь водолазы считают, что спасать некого, а значит, нужен новый контракт – на поднятие тел погибших моряков. Между тем у этой фирмы нет даже лицензии на такие работы. Путин дал задание МИДу договориться с норвежским правительством, чтобы фирма как можно скорее получила такой контракт, и вроде бы согласие получено. Кроме того, фирма поставила еще два условия: сменить водолазов и оборудование. Пока все это не произойдет, работы не продолжатся.

Этот ответ производил впечатление внятного. Люди внимательно и напряженно слушали его. Никто уже не перебивал Путина. Наконец‑то за столько суток они услышали то, что было понятно, что не вызывало возражений.

– Сколько же мне ждать сына? – спросила тут одна женщина без злости. Действительно хотела узнать сколько.

– Я понимаю, – ответил Путин. – И уехать невозможно, и сидеть тут нет сил.

– Да и денег нет, – добавила она в сердцах.

Путин буквально ухватился за ее слова:

– Я расскажу про деньги.

– Не надо про деньги! – попросили сразу несколько человек из зала.

– Я понимаю. Да если бы я мог, я бы сам туда залез!

Следующий час Путин рассказывал про деньги. Он пожаловался, что у нас много запутанных законов, которые загоняют в угол любую проблему, и пообещал в этом случае обойти их все.

– Одна женщина, жена механика с «Курска», подошла ко мне и сказала, что десять лет зарабатывала сыну на ученье. И вот муж погиб. И спросила, а нельзя ли получить зарплату мужа за десять лет вперед, чтобы выучить сына. Я подумал, что это будет справедливо. Каждому из погибших будет выплачено среднее жалованье офицера за десять лет вперед.

Зал просто присмирел. Люди стали шевелить губами, пытаясь прикинуть, сколько же это будет. Потом долго спорили, сколько это – среднее жалованье. Путин сначала сказал, что три тысячи в месяц, а потом заглянул в свои бумажки и извинился: шесть. Зал принялся было спорить и убеждать президента, что его обманули и офицеры столько не получают, но, когда Путин объяснил им, что если принять его цифру, то семьи получат гораздо больше, возражать не стал.

Тон выступлений с мест категорически изменился. Встала женщина из Дагестана, объяснила, что ее сын был гражданским специалистом, а деньги пообещали только членам экипажа, и вспомнила Путину, как он признавался в любви к дагестанцам после чеченского вторжения.

– Конечно, – сказал Путин, – приравняем вашего сына к членам экипажа.

В актовом зале гарнизонного Дома офицеров маме Мамеда удалось сесть в первый ряд прямо напротив президента. Он время от времени, отвечая на другие вопросы, смотрел ей прямо в глаза, но она никак не могла спросить его о самом главном: жив ли ее сын. Потом Путин сказал: все специалисты считают, что живых нет, а он сам надеется только на чудо; и она поняла, что вопросов у нее больше нет.

Но Путин добавил, что решил заплатить каждому члену экипажа средний оклад офицера за десять лет службы. Получалось около 24 тысяч долларов, это она быстро подсчитала. И тогда у нее возник новый вопрос. И уж его‑то она задала.

– Мой сын – дагестанец, – сказала она президенту. – А вы признавались, что раньше просто уважали дагестанцев, а после чеченского вторжения полюбили их.

Президент кивнул. Она же знала, что нельзя просто так попросить о чем‑нибудь любого человека, тем более президента. Сначала надо его похвалить, и тогда он не откажет. И теперь она могла приступить к главному.

– Дело в том, что он – гражданский специалист, а вы сказали, что дадите деньги только членам экипажа…

Она даже не договорила. Путин перебил ее и сказал, что это не проблема и ее сына завтра же приравняют к членам экипажа.

– Это правда? – переспросила она.

– Конечно, – очень серьезно ответил Путин.

Она поняла, что новый президент – человек дела. И когда мы возвращались с Гаджиевыми ночью на «Свирь», она искренне прославляла Путина и говорила, что раньше ошибалась в нем.

В следующий раз я встретился с этой семейной парой на борту самолета рейса Мурманск – Москва. Пассажирами этого рейса были в основном отечественные и иностранные журналисты, которые провели всю неделю в Мурманске и возвращались в Москву несолоно хлебавши, злые, как черти, на всех, кто держал их на голодном пайке, не пустил дальше Мурманска и не дал даже поговорить с родственниками членов экипажа подлодки. Их просто трясло от злости, и казалось, что самолет летит в зоне турбулентности. Если бы они узнали, кто сидит в самом конце салона и тихонько переговаривается на аварском, они бы не поверили в свое журналистское счастье и разобрали бы мать и отца Мамеда на маленькие кусочки.

Я тихонько спросил Гаджиевых, почему они решили вернуться. Они ответили, что делать в Видяеве нечего: заявление на матпомощь Путину они написали, а надежду на то, что их сын жив, он у них отнял при той встрече.

Мать Мамеда добавила, что раз Путин пообещал на следующий же день приравнять ее сына к членам экипажа, то, наверное, уже сделал это. Они не знали тогда, что директор ФСБ Патрушев вместо этого взял дело их сына вместе с другим уроженцем Дагестана, погибшим на подлодке, в разработку – только потому, что на чеченском сайте «Кавказ» появилась информация, что это он взорвал подлодку «Курск».

Другая женщина попросила квартиру в Питере для себя и родителей. Ей дал, а им отказал и долго объяснял, что не может расселить на основании этой трагедии весь почему‑то Североморск. Но сказал, что квартира в центральной части страны гарантирована каждой семье отдельно от тех денег. На вопрос, что такое центральная часть, он ответил, что это, по его мнению, Москва и Питер. Какой‑то женщине стало плохо, и на этот раз я не был твердо уверен, из‑за чего. Ее на руках над головами вынесли из прохода.

На следующий острый вопрос, уже не про деньги, Путин отвечал абсолютно уверенно:

– На вопросы за мои сто дней я готов ответить, а за те 15 лет я готов сесть с вами на скамейку и задавать их другим.

Наконец встала та самая женщины в мохеровой кофте, которая несколько часов назад с ненавистью бросилась на Клебанова. Я замер. Ее слова многое значили.

– Мы с Украины, – сказала она, – а те деньги, которые вы обещали, обложат такими налогами, что страшно.

– Дадим здесь наличными, – сдержанно улыбнулся Путин. – Через один из негосударственных фондов.

– А сейчас?

– Я с собой‑то не привез.

И зал рассмеялся.

Потом было еще много вопросов, в том числе конструктивных. Предложили организовать в Видяеве ЗАТО.

– Ну зачем же? – спросил Путин. – Одни жулики у вас соберутся, ну в лучшем случае подмандят внешний вид пары зданий. Женщины меня простят за такое выражение?

Женщины простили. Президент уже полностью овладел залом. Этот зал принял даже его ответ на самый тяжелый вопрос: почему он так поздно приехал?

– Первое желание такое и было, – признался Путин. – Но потом подумал: один слух, что я приеду, что бы тут произвел? А сколько людей я бы привез? Да мы бы вам не дали работать. А как было бы просто. Я бы легко прикрыл себе одно место. Команды бы раздал, кто‑то не выполнил – получите!

И наконец:

– Нам сегодня сказали страшную правду, что мальчиков достанут не раньше чем через год.

– Нет! Нет! Нет! Нет! В течение нескольких недель, я вам обещаю.

Встреча продолжалась два часа сорок минут. Он ушел с нее президентом этого народа, который только что готов был разорвать его. На следующий день все родственники уже писали заявления с просьбой о материальной ссуде в размере среднего оклада офицера за десять лет. Митинг памяти, вызвавший столько ярости, когда о нем сказал Куроедов, Путин по просьбе родственников отменил. По кораблю «Свирь» ходят вежливые офицеры и предлагают родственникам помочь купить билеты домой. Те соглашаются. Все теперь тихо в городке Видяево.

Пустынно.

Как будто кого‑то не хватает.

Я и сейчас отвечаю за каждую строчку этого репортажа. О чем‑то я тогда не мог написать даже, потому что тогда у меня рука не поднялась и язык не повернулся. Но я очень хорошо помню женщину, которая сидела рядом со мной, уже хорошо мне знакомую к тому времени: когда Путин сказал, что их уже нет в живых – а это было то, чего они на самом‑то деле ждали все эти дни, и все боялись им это сказать в глаза… до этого они галстуками душили некоторых очень заметных чиновников из Москвы…

И эта женщина рядом со мной тут же заснула. Они же не спали несколько суток. И в каком‑то смысле это, страшно сказать, было для них облегчением – такая определенность. Тогда я об этом даже писать не стал. Но, может быть, это то, о чем я лучше всего помню. Как, конечно, навсегда запомню эту командировку в Видяево, где я – в самый первый раз, – не будучи тогда корреспондентом кремлевского пула, на один вечер стал им.

* * *

Через два с половиной месяца после инаугурации Владимир Путин отправился в свою первую поездку по стране в качестве президента – первую в том смысле, что его в этом качестве впервые сопровождал я. И в этой поездке в Татарстан господин Путин ярко проявил почти все те качества, которые впоследствии я буду подмечать в нем не раз. И не два. Татарскому же народу президент подарил несколько сюрпризов и одну легенду.

Владимир Путин прибыл в Казань и тут же поехал в татарский кремль, чтобы принять участие в совещании по проблемам ликвидации последствий урагана, обрушившегося на республику.

Вообще‑то ураган был не такой уж и сильный. И в Татарстане не очень понимали, зачем оно нужно, совещание, ведь татары могли бы и сами справиться, тем более что от урагана пострадали и другие регионы страны.

Но говорят, что на этом совещании очень настаивал министр МЧС Сергей Шойгу. Наверное, он хотел показать себя Путину в деле. И добился своего.

В совещании участвовали кроме Путина и Шаймиева президент Башкортостана Муртаза Рахимов, полномочный представитель президента РФ по Приволжскому федеральному округу Сергей Кириенко. Это президиум. В зале сидело в основном правительство Татарстана.

Президент Татарстана, как всегда, хорошо подумал, прежде чем сказать.

– Конечно, ураган нас задел, – наконец заметил он. – Но ведь зато и дожди в результате прошли, что редко бывает в 20‑х числах июня!

Генерал‑майор Власов из МЧС доложил обстановку и попросил показать документальный фильм про ураган. Ключевой в фильме была фраза: «Спасатели смогли пробиться туда, куда не мог пробиться никто». Внимательный зритель при этом мог заметить, что для этого им пришлось спилить дерево.

В следующем кадре это дерево несла на плече домой жительница республики. Если бы президент Татарстана раньше посмотрел этот фильм, у него была бы возможность сказать, что, хотя ураган повалил много деревьев и линий электропередачи, многие обеспечили себя дровами на всю зиму.

Генерал Власов добавил, что первый день урагана стал последним днем 50‑летней женщины, а общий ущерб составил 244,7 млн рублей. Впрочем, сказал он, уже роздано 2000 листов шифера и 2050 кг гвоздей.

– А вот вы сказали – 244,7 млн рублей. Как вы считали этот ущерб? – спросил его Путин.

– Предварительно, товарищ президент! – нашелся генерал.

– Это ваша оценка или по данным из районов? – терпеливо спросил Путин.

– Из районов… – отчего‑то сник генерал.

– И?

– 18,2 млн рублей потрачено по временной схеме… – пробормотал генерал совсем упавшим голосом.

Видимо, в это мгновение он уже поставил крест на своей карьере.

Не то чтобы Владимир Путин не любит, когда ему возражают подчиненные. Это они сами почему‑то не любят ему возражать. Боятся – потому что имеют дело с президентом. Думают, может быть, о том, что вот, была история с Ходорковским, была история вот с этим, с этим и еще вот с этим. И приговор вот по делу Улюкаева вынесен: тоже не все понятно, чего вдруг… А если непонятно, то, конечно, страшновато.

Людям есть чего опасаться, есть что терять, когда с тобой разговаривает президент. Да и от греха… вообще лучше не спорить. Это вообще в характере русского человека – идея чинопочитания. Она заложена в нас, исконно русских, русских без преувеличения. У кого‑то вся жизнь уходит на борьбу с этим великим качеством. И случается, что кто‑то побеждает себя.

Вслед за генералом докладывал министр сельского хозяйства республики.

– Трудности для товаропроизводителей начались еще зимой. С выпадением снега в сельском хозяйстве начались непредвиденные события.

Сейчас, по его словам, ситуация до предела обострилась.

– Наблюдается массовое появление саранчовых вредителей. Потребуется обработка 125 тыс. га. Конечно, были выделены некоторые материальные средства, но их явно недостаточно.

Он с напором посмотрел на Путина.

– Но ведь саранча не относится к стихийным бедствиям? – осторожно спросил президент.

– На сегодня нет, – без удовольствия согласился министр.

После такого же выступления министра энергетики докладывать начал лидер «Единства».

– Республика Татарстан идет впереди федерального законодательства о чрезвычайных ситуациях, – по‑моему, с одобрением начал он.

– Идет впереди? – перебил его Шаймиев. – Ну что ж, вот приведем в соответствие – и вернемся назад!

Шойгу хотел что‑то сказать, но ему не дал Путин.

– Сергей Вадимович… ой, Владиленович! – обратился он к Кириенко. – Вот видите, какая ситуация! Некоторое надо приводить в соответствие с федеральным законодательством, а некоторое – наоборот! Творчески надо подходить к этому!

– Конечно! Комиссии создавать… – горячо поддержал его Шаймиев.

– Разрешите, я закончу? – вступил Шойгу.

В его голосе, мне показалось, прозвучала угроза.

– Кириенко мне в самолете так и сказал, – продолжил все же Путин, – оформит и будет выходить с предложениями.

Все молчали.

– Я вам искренне говорю! – разволновался Путин.

– Да я уже заканчиваю… – опять встрял Шойгу.

– Быстро отреагировали – минимум потеряли! – настаивал президент.

– Вот, собственно, и все, что я хотел сказать, – закончил наконец Шойгу.

Потом наступила ночь, и все пошли спать. Следующий день обещал необыкновенное. В Казани наступал Сабантуй, праздник всех татар. Ельцин на Сабантуе, как известно, разбил горшок.

Путин должен был встречать Сабантуй в Советском районе. Там есть березовая роща, так вот в ней все и происходило.

Чтобы попасть на майдан, на главный праздник, надо было метров семьсот пройти через всю эту рощу по неширокой асфальтированной дорожке.

Это был извилистый путь. Из кустов то и дело выглядывали картонные мишени медведей и зайцев в натуральную величину. Между березами висели татарские поговорки на русском языке: «Пока ленивый подпоясался, усердный уже кончил!» Тут же, у дорожки расположился партизанский отряд со скромной табличкой «Хозяйство Бородина». Самого Пал Палыча видно не было.

На майдане – большой поляне, готовой к веселью, – уже разминались батыры. Им предстояло бороться на кушаках, лупить друга друга мешками с травой, ползать по гладкому столбу, врытому в землю, и купаться в кислом молоке.

Вокруг майдана поставили скамейки человек на 150. Я присел на одну в ожидании президента. Было солнечно и почти жарко. Рядом переговаривалась немолодая пара. По виду женщина была русской, а мужчина заслуженным татарином с медалями и орденами.

– Касимовские татары сильно отличаются, чтоб ты знала, от вологодских татар, – объяснял он ей. – И особенно от ярославских.

– В лучшую сторону? – доверчиво переспрашивала она. – А от рязанских?

– От рязанских меньше, но тоже отличаются в лучшую сторону.

– Вы, наверное, касимовский татарин? – не выдержал я.

– Да, – с достоинством сказал он. – А вы русский?

Я не стал спорить.

– Балет у нас все равно лучше, чем у вас, – внезапно заявил он. – Билеты за месяц не купишь.

– Сцена только не очень, – бросилась сглаживать неловкость его жена. – Неровная, некоторые жалуются. У вас, наверное, ровнее?

– А в концертном зале у нас был? – опять повернулся ко мне ее муж. – Шикарный!

– Зато, – говорю, – наш Ельцин ваш горшок разбил, когда на Сабантуй приезжал.

Тут уж они не стали спорить.

– Да, разбил. Мало кто разбивает. Как разбил? Никто не знает. Может, подсказали ему. Может, платок просвечивал. А может, и сам разбил. Ведь он очень медленно палку на горшок опускал.

– Но ведь так еще труднее, – заметил я.

– Он ведь сильный у нас был. Теннисом занимался, – резонно ответили мне.

– А вообще, – зачем‑то добавил татарин, – в татарском народе национализма нет.

– Как нет? – удивился я.

– Нет, так‑то, конечно, есть, – легко согласился он, – но в основном в Набережных Челнах.

Тут по громкоговорителю кто‑то тревожно сказал: «Готовность ноль!» Сотни людей замолчали. Через минуту на майдан вступил Путин.

Был он в бежевой маечке и брюках чуть светлее.

– А вам мы просто радоваться будем, Владимир Владимирович Путин! – бодро сказал по громкоговорителю тот же голос, что и объявил готовность ноль. – Наш народ ликует!

Тут бы и начаться празднику, но выступил Альберт Ковалеев, глава администрации Советского района. Он заявил, что в научно‑исследовательских институтах республики неуклонно сокращается путь от изобретения до внедрения новейших разработок.

– Поэтому, – немного волнуясь, добавил он, – результаты скоро будут ощутены, и все наше общество встанет на путь исправления для блага родного Татарстана.

Короткое слово взял президент Шаймиев. Я его не узнал. Вчера на совещании по урагану этот человек виртуозно излагал свои непростые мысли хорошим русским языком, а тут, перед своим народом, он вдруг словно нарочно забыл его.

– Ваш приезд в наш народ, – сказал он, как будто еще и пародируя предыдущего оратора, – она отзовется добрые пожелания вашей деятельности, направленная на улучшение условий населения.

Вот так он сказал, и тут было о чем задуматься.

Потом несколько слов сказал Путин.

– Никогда, – говорит, – не подозревал, что это настолько широкий праздник.

Может, с Масленицей перепутал.

– Уважаемые женщины и мужчины, желающие принять участие в армрестлинге! – объявили по громкоговорителю…

Как и следовало ожидать, под навесом в стороне от майдана Путин оставался недолго. На столе для армрестлинга он легко и безжалостно победил начинающую спортсменку Юлю Деганову. Чемпионка мира и Европы по армрестлингу Марина Павлова, которая стояла рядом, пожала плечами.

Говорят, что, когда Тони Блэр был в гостях у Владимира Путина в Москве, тот предложил английскому премьер‑министру сыграть партию‑другую. Тони Блэр согласился, но предупредил, что играть не умеет. Владимир Путин легкомысленно объяснил ему правила этой игры – и проиграл первую же партию.

Потом Путин долго, сидя у самого ковра вместе с Шаймиевым, наблюдал за борьбой на кушаках и, мне показалось, тоже рвался в бой, но удержался, видимо, потому, что ответственные люди в администрации очень просили его на всякий случай не делать этого, и уж не проигрыша ли они опасались?

Не выдержал он у глубокой миски с катыком – татарским кислым молоком. Национальная забава состоит в том, чтобы найти в этой миске монету. Нашел – молодец. Кто‑то спросит: а зачем это? Не скажите. Ведь любая национальная забава и отличается прежде всего своей полной бессмысленностью.

Вот и президент нашей страны стащил футболку, бесстрашно обнажив торс, на него надели белый халат, очень напоминающий смирительную рубашку, и он нырнул с головой в катык.

Его не было долго. Так долго, что я испугался. Вынырнул он с монеткой в зубах. Да, теперь будет так: Ельцин разбил горшок, а Путин нашел денежку в катыке. И этой истории теперь суждена долгая самостоятельная жизнь, ибо через несколько минут я уже слышал от одного татарина, что монетку эту ему выдали гораздо раньше, и все это время он держал ее за щекой… а с ним спорили, что Путин не такой и что, если надо, мог и пять минут в катыке провести, потому что таких легких нет ни у одного президента в мире…

Потом Путин долго смотрел скачки и вручал «Оку» победителю на рысаке «Гордый Джо», долго обедал, затем брал на руки перепуганного насмерть татарского мальчика и все спрашивал, не жарко ли тому, а мальчик, у которого в глазах стояли слезы, не знал, что надо отвечать этому великому человеку, а потом Путин долго шел в толпе к соревнованиям по борьбе, и был момент, когда эта толпа от свалившегося на нее счастья чуть не задавила его, и это был самый страшный кошмар личной охраны президента, но все в конце концов обошлось…

А меня мучил один вопрос. И я его в конце концов задал:

– Владимир Владимирович, вот эта монетка…

– Что? – спросил он.

– Ведь вы бы не вынырнули из катыка, пока не достали ее, так?

– Нет, ни за что не вынырнул бы. – Он еще немного подумал. – Ни за что.

– А если бы так и не нашли?

Он беспечно засмеялся.

А зря. Мог ведь и утонуть.

В декабре 2004 года великая актриса Алиса Фрейндлих отметила юбилей. Перед приездом президента России актриса очень волновалась. Она пила успокоительные капли. Дочь Варя, специально приехавшая к маме для встречи с президентом России, капель пить не стала и поэтому нервно спрашивала у фотокорреспондентов, все ли, по их мнению, так на столе. Фотокорреспонденты, вдруг почувствовавшие себя людьми, принимающими решения, распорядились убрать со стола чайник.

– Будет мешать, – твердо сказал один.

Варя испуганно убрала чайник. Она даже не уточнила, чему мог помешать чайник. Мог ли он помешать, например, пить чай?

Наверное, с испугу она разлила чай в чашки минут за пятнадцать до появления президента России. Другие люди, и в самом деле принимающие решения, распорядились убрать и чашки. Но тогда на столе остались стоять только рюмки. Вот наконец не стало и их. Все, таким образом, было готово к приезду президента России.

В комнате было много икон. Висела стенгазета с шапкой на первой полосе «Открытое письмо бабушке». В этом при большом желании можно было усмотреть политику.

Войдя в комнату, президент подарил актрисе цветы и начал было сам разливать чай, когда Алиса Фрейндлих, справившись наконец с охватившим ее волнением, робко произнесла:

– А у нас еще шампанское есть. – Президент внимательно и очень серьезно посмотрел на нее. – Ну да, у вас протокольное движение, – пролепетала актриса.

Что‑то она под «движением» имела в виду. Не очень понятно что. Но господин Путин то, что хотел, понял:

– Да, я понимаю, хороший повод, чтобы не налить. Я вообще‑то не откажусь.

Алиса Фрейндлих убежала искать шампанское. При виде актрисы с бутылкой в руке президент России встал как при первых звуках гимна.

– Кто откроет? – спросила она.

– Я сам, – заявил президент.

– Я знала, что вы хороший мужик, – вздохнула актриса. – Но чтобы до такой степени!

Похоже, не очень везло ей в жизни с хорошими мужиками.

Открывая бутылку, господин Путин страшно морщился на радость фотографам. Между тем пробка вышла легко, а от горлышка пошел только легкий дымок.

– Гениально, – прошептала актриса.

– Это гораздо проще…

– Чем руководить страной? – уточнила актриса.

Она на глазах справлялась с волнением.

– Нет. Чем то, что делаете вы, – потупился господин Путин.

То есть он признает, что руководить страной все‑таки труднее, чем открывать шампанское. Возможно, это кого‑то заинтересует.

Когда шампанское было налито в бокалы, госпожа Фрейндлих попыталась сдуть возникшую пену.

– Требуйте долива после отстоя, – озабоченно сказал президент.

– Я тоже хочу шампанского. Напишите мне разрешение, что мне можно выпить с вами 50 граммов, а то я за рулем, – сказала Варя.

– Разрешения я вам писать не буду, а шампанского налью, – сказал господин Путин, продемонстрировав Варе логический тупик.

Варя вышла из комнаты.

– Что‑то она нервничает, – пожал плечами президент.

– Не каждый день к нам президент приезжает, – ответила актриса. – У нас же все больше шпана какая‑то бывает: интеллигенция заходит…

– Ну значит, теперь полный набор всего есть, – привлекательно улыбнулся президент.

Актриса использовала наконец домашнюю заготовку (в конце концов она же была у себя дома): пригласила господина Путина на свой моноспектакль «Оскар и Розовая Дама», в котором она играет сиделку, в чьем воображении возникает больной десятилетний мальчик Оскар, и собственно Розовую Даму, которая время от времени навещает его. У президента в голове сразу возникла театральная реминисценция, которой он поспешил поделиться. Он рассказал, что в свое время ходил на спектакль Константина Райкина, где тот тоже играл две роли сразу.

– Я думал, это невозможно будет смотреть, а оказалось очень интересно, – с удивлением вспоминал президент.

Актриса предложила ему пирожных, и президент с сомнением посмотрел на фотокорреспондентов.

– Согласен, я с большой радостью, только вот коллеги уйдут. – Он показал на журналистов. – А они же покажут, как я…

И президент показал, как он обычно надкусывает пирожное. Смотреть на это и правда не было никаких сил.

– Давайте выпьем за вас, – сказала на прощанье Алиса Фрейндлих, – чтобы у вас хватило сил разобраться с этим тяжелым спектаклем, который вы режиссируете. Но ничего, вы выдержите, вы же спортивный человек.

Господин Путин ничего не ответил. Видно, убежденности в этом у него нет.

* * *

В конце лета 2005 года я летел из Барнаула в Москву «основным бортом» российского президента и разговаривал с Владимиром Путиным о том, о чем президента до тех пор не решались спрашивать не только журналисты, но и его ближайшее окружение.

Я был на похоронах алтайского губернатора Михаила Евдокимова. В Барнаул полетели несколько журналистов из кремлевского пула. Так вышло, что в середине дня мы разделились. Я попал в больницу, где в тяжелом состоянии лежала вдова губернатора. Президент заходил к ней, и они о чем‑то довольно долго говорили. Я стоял в коридоре, где алтайский хирург рассказывал, что она получила травмы, несовместимые, они думали, с жизнью. Но она пришла в сознание. Врач говорил, что до сих пор никто ей не смог сказать, что ее мужа нет в живых. Это предстояло, видимо, сделать Владимиру Путину.

Остальные журналисты до больницы не доехали и улетели в Москву «передовым бортом». Билета на рейсовый самолет у меня не было. Пресс‑секретарь президента предложил помочь. Так я оказался на «основном борту».

Моим соседом был личный врач президента. Он рассказывал, что за пять лет не пропустил еще ни одной командировки президента и что ни в одной из них его помощь по серьезному поводу, к счастью, подопечному не потребовалась.

– Покушайте, – сказал он мне, – вы же, наверное, проголодались.

Профессионал определил это по каким‑то, видимо, безоговорочным для него признакам. Я думаю, что скорее всего по моему взгляду на поднос с едой, который уже лежал передо мной на откидном столике. Но притронуться к еде я не успел. Меня позвали в соседний салон.

Там я увидел побогаче накрытый стол и президента страны. Он пригласил садиться. Всего нас было пятеро: он, я, его помощник, пресс‑секретарь и шеф протокола.

Президент предложил выпить. Я отказался:

– Я не пью.

– Придется, – сказал он. – Не чокаясь.

Автокатастрофа, в которую попал Михаил Евдокимов, произвела на Владимира Путина, судя по всему, огромное впечатление. Их отношения не были только рабочими, президента и губернатора. Однажды господин Путин летал в Чечню и, когда возвращался на вертолете, предложил подвезти Михаила Евдокимова, который еще тогда не был губернатором и приехал в Чечню как артист. По дороге вертолет обстреляли. Так что Михаил Евдокимов был для Владимира Путина не чужим человеком.

– Странная история с этой аварией, – сказал Владимир Путин. – Почему все‑таки у него не было сопровождения? Оно бы не позволило его машине идти с такой скоростью.

– Так сняли же сопровождение, – сказал я. – За несколько дней до аварии.

– Да я знаю, – ответил президент. – Меня интересует зачем.

Он так и сказал: не почему, а зачем.

– Ну, про это тоже все говорят в Барнауле, – сказал я. – Известно же, что у него с депутатами конфликт неразрешимый. Начальник УВД, говорят, поддерживал их.

– А вы знаете, что он последние три месяца вообще на Алтае не был? – спросил Владимир Путин. – Он просто не хотел, не мог он туда заставить себя поехать. Ему было морально тяжело.

– Весь Барнаул говорит, что его убили, – сказал я.

– Вы серьезно? – переспросил господин Путин. – Разве не понятно, что это такое роковое стечение обстоятельств?

– Когда барнаульского мэра незадолго до этого убили, тоже, говорят, было роковое стечение. Но что такое роковое стечение? Вы же сами говорите: если бы было сопровождение, ничего не произошло бы.

Владимир Путин взял трубку телефона, стоявшего на столе (желтая «вертушка» с гербом), и попросил соединить его с генпрокурором. Когда соединили, он вышел из комнаты, где мы сидели. Его не было пять минут.

Когда он вернулся, мы продолжали говорить уже на другие темы. Один из собеседников знал, что у меня вышла книжка «Первый украинский» про «оранжевую революцию», и спросил, с кем, как мне кажется, на Украине сейчас можно иметь дело. Я искренне ответил, что, как мне кажется, ни с кем.

Господин Путин слушал, мне казалось, бесконечно рассеянно. Тогда я уже сам спросил его о том, что меня, собственно говоря, и интересовало:

– А вы с преемником‑то определились?

– В принципе да, – кивнул он. – Да ведь тут особых проблем нет. Но надо, конечно, еще посмотреть. Два, кажется, кандидата есть? Я точно не помню.

Он посмотрел на своего помощника. Тот кивнул.

– Правда, оба мне пока не кажутся стопроцентным вариантом.

Я слушал очень внимательно. Так внимательно, как я слушал сейчас, я не слушал, кажется, никогда.

– Да разберемся, – добавил президент. – Край непростой, конечно. Но это не главная сейчас проблема.

– Погодите! – не удержался я и перебил его: – Вы что, про Алтайский край сейчас говорили?

– Да, – удивился он. – А вы что подумали?

Я внимательно посмотрел на него. Я бы не сказал, что в уголках его глаз спряталась хитринка. И все‑таки у меня было ощущение, что со мной сейчас поступают довольно безжалостно.

– Да нет, я про вашего преемника, – сказал я.

– А‑а, – ответил он. – Про моего. Ну понятно.

– И что?

– А что?

– Определились?

– А почему вас это так интересует?

– Потому что это всех интересует. И вас, по‑моему, это интересует не меньше, чем всех остальных. Потому что от этого кое‑что зависит.

– Ну, – произнес он, – допустим, я определился.

– Тогда давайте вы нам скажете, – от всей души попросил я.

Я подумал, что можно еще добавить, что я никому больше не скажу. Я подумал, что могу сейчас пообещать что угодно.

– А вы считаете, что надо уходить? – поинтересовался он.

– Конечно, – искренне ответил я.

– Что, так не нравлюсь? – спросил он.

Я должен был что‑то ответить. И я бы, наверное, ответил. Но он решил снять это неожиданное напряжение. В конце концов, мы просто сидели и ужинали.

Мне кажется, главное – держаться подальше от своего героя. Сохранять дистанцию. Потому что это залог твоей независимости, объективности, с точки зрения твоей авторской журналистики. Это важно. Это не просто объективность – это авторская объективность. Это невозможность навязать тебе точку зрения и невозможность носиться исключительно со своей точкой зрения. Это все не очень просто. Для этого отношения должны быть рабочими между тобой и президентом, и должна существовать дистанция.

Или должен быть, рискну сказать, такой президент, который будет это все терпеть. Я понимаю, что Владимир Владимирович Путин, конечно, далеко не все читает, да я вообще не знаю толком, читает ли он мои заметки. Но мне кажется, что иногда – судя по его недовольному виду при взгляде на меня на каком‑нибудь мероприятии, – а неизбежно глазами сталкиваешься и видишь, что, похоже, сегодня с утра прочел, а оно все оказалось, мягко говоря, не туда ему (как ты и предполагал, конечно). Но вроде терпит.

– Что, – спросил он, – вы считаете, не надо менять Конституцию?

Это была подсказка.

– Конечно, не надо. Вы сами знаете, что не надо.

– А почему, кстати? – искренне (уверен, что искренне) спросил он.

Он первый раз смотрел на меня, по‑моему, с настоящим интересом.

– Потому что, если вы сейчас что‑нибудь поменяете, через год от нее вообще ничего не останется.

«Оно вам надо?» – хотел добавить я, но удержался, потому что хитринка, которой я сначала предпочел не заметить, теперь достигла просто неприличных размеров.

– А, ну ладно, тогда не будем, – легко согласился этот человек.

– Так кто преемник? – еще раз спросил я.

– Скажите, если бы это был человек, который был бы во всех отношениях порядочный, честный, компетентный, вот вы бы, лично вы стали бы помогать, чтобы он стал президентом? – спросил он.