Завоевание Казани, ближайшего восточного соседа, являлось давно назревшей необходимостью. Она диктовалась не стремлением обрести новые земли, которых у Москвы и так хватало, не жаждой добычи, которой в тех небогатых краях было не разжиться, а соображениями безопасности. Само по себе Казанское царство было не особенно сильным и политически нестабильным, но при обострении отношений оно блокировало всю волжскую торговлю и превращалось для Руси в нешуточную угрозу. За время несовершеннолетия Ивана ханство вышло из московской сферы влияния, там захватила власть крымская партия, и русское государство оказалось во враждебном полукольце: на востоке – казанцы, на юге крымцы.

В начале 1546 года в Казани вроде бы произошли выгодные для Руси перемены: местная знать прогнала хана Сафа‑Гирея и попросилась под руку Москвы; оттуда прислали касимовского царевича Шигалея (Шах‑Али), некогда уже владевшего Казанью, и тем ограничились. Но без серьезной военной поддержки Шигалей не удержался. Через несколько месяцев Сафа‑Гирей его согнал с престола и расправился со сторонниками промосковской партии.

Таким образом, русско‑казанские отношения находились в очередной фазе обострения, когда юный Иван, только что провозгласивший себя царем, преисполнился жаждой великих деяний. Самым очевидным и насущным из возможных свершений было покорение Казани, и в конце 1547 года государь сам повел войско на восток.

Поход был так скверно продуман, что дело даже не дошло до серьезных баталий. Из‑за аномально теплой зимы часть артиллерии и много ратников провалились под волжский лед и утонули. Пришлось остановиться. Начались перебои со снабжением. Царь «со многими слезами» вернулся назад, а часть русских войск все же добралась до Казани, безо всякой пользы немного постояла под городскими стенами и тоже ушла восвояси. Первая попытка завоевать ханство закончилась крахом.

В 1549 году Сафа‑Гирей умер, ханом провозгласили его двухлетнего сына, казанская власть ослабела, и царь решил, что наступил удачный момент для нового похода. На следующий год русское войско опять двинулось на Казань и на сей раз благополучно достигло татарской столицы, однако орешек оказался крепок. Штурмом взять крепость не получилось, а для осады не имелось достаточно средств. Вторая кампания Ивана (а войском снова командовал он сам) в военном отношении тоже закончилась неудачей. Но к этому времени царь уже обзавелся умными советниками, которые придумали, как выиграть войну без сражения. Они поставили на реке Свияге, всего в тридцати километрах от Казани, крепость Свияжск, ставшую не только русским форпостом, но и центром притяжения для всех недовольных Гиреями казанцев, а таких хватало. Из казанского подданства стали выходить поволжские народы (чуваши, марийцы, мордвины), в Свияжск потянулись мурзы‑перебежчики.

Тогда, чувствуя шаткость своего положения, регентша Сююмбике вместе с маленьким сыном и приближенными, прихватив казну и ограбив собственную столицу, оставила Казань.

Алексей Адашев посадил на престол Шигалея, но объявил, что отныне все казанские земли, находящиеся к западу от Свияжска, принадлежат Москве. К хану была приставлена охрана из русских стрельцов.

Казалось бы, одержана полная победа, но это было не так. Татарские князья роптали из‑за потери засвияжских земель, ненадежен был и сам Шигалей, вынужденный считаться с настроениями своих подданных. Адашев вновь съездил в Казань и пришел к выводу, что вместо марионеточного правителя нужно поставить туда прямого русского наместника. Шигалей покинул город – то ли своей волей, то ли под конвоем приставленных к нему стрельцов, однако московский наместник, князь Семен Микулинский, войти в Казань не смог. Там началось восстание. Слуг и сторонников русского царя перебили, а на ханство позвали астраханского царевича Едигер‑Магмета (Ядыгар‑Мухаммеда), который явился с собственным войском. Волжские племена переметнулись на сторону более сильного; Свияжск оказался в осаде. Крымское ханство заключило с Казанью союз и стало готовиться к походу на Русь.

В Москве пришли к выводу, что существует только один способ раз и навсегда решить казанскую проблему: не сажать туда своих ставленников, что неоднократно уже делалось, а вовсе упразднить ханство, присоединив его к русскому государству.

Весной 1552 года князь Александр Шуйский‑Горбатый, лучший из русских воевод и участник «Избранной рады», пошел с передовой ратью вызволять Свияжск. В июне из Москвы двинулись основные силы под командованием самого царя Ивана. Шли они не к Казани, блокированной Горбатым, а на юг – навстречу крымскому вторжению. Видя перед собой такую силу, крымцы биться не захотели и повернули назад. Тогда Иван повел свои полки степью на Казань, под стенами которой к середине августа собралась вся русская армия. Летописи сообщают, что в ней было 150 000 людей (вероятно, преувеличение) и полторы сотни осадных орудий. На сей раз Москва приготовилась к завоеванию Казани всерьез.

Казанские походы. С. Павловская

Первые же схватки продемонстрировали результат военной реформы. Русские бились не «кучей», как в прежние времена, а организованно. Полки вступали в бой не по собственному хотению, но в определенном порядке, следуя приказам из ставки – это казалось удивительным. Осаждающие обложили Казань со всех сторон, готовясь к обстоятельной осаде и действуя по заранее разработанному плану. Перебоев со снабжением не возникало – в Свияжске имелось достаточно припасов, а по Волге подвозили всё новые и новые.

У татар было меньше воинов (если верить летописям, раз в пять), к тому же не все они находились в крепости – конница под командованием князя Япанчи располагалась в стороне от Казани.

Тем не менее задача была очень трудной. Русские не имели опыта штурма больших крепостей – раньше их брали измором. Казанская цитадель была обнесена высокими и толстыми дубовыми стенами, окружена рвами. Сдаваться осажденные не собирались. Казанские воины хорошо понимали, что на сей раз речь идет о судьбе всего татарского народа, и бились отчаянно, до последнего.

Однако русская армия, сильно переменившаяся со времен предыдущих кампаний, действовала не только числом, но и умением.

Сначала князь Горбатый дал войску Япанчи бой в поле и одержал решительную победу. Теперь, избавившись от угрозы с тыла, русские могли беспрепятственно приступить к правильной осаде – и оказалось, что они неплохо подготовились.

Осада Казанской крепости – первый в нашей военной истории пример масштабного использования инженерно‑саперной науки и потому заслуживает более подробного рассказа.

В том, что город по всему периметру окружили сплошным тыном или земляной насыпью, ничего нового не было – так поступали еще воины Батыя, когда хотели лишить противника возможности бегства. Но московские воеводы расположили в траншеях стрелков, а на закрытых позициях пушки, и держали стены под постоянным обстрелом, не давая осажденным высунуть голову.

Напротив главных ворот построили вежу – 12‑метровую трехъярусную башню, которую можно было перекатывать. Оттуда, с господствующей высоты (стены крепости были чуть ниже) вели огонь десять больших орудий и множество малых.

Решающую роль во взятии Казани сыграли «тихие сапы» – скрытные подкопы. Впервые с этим техническим новшеством русские столкнулись в 1535 году, когда литовцы подкопались под стены крепости Стародуб, гарнизон которой «того лукавства не познал». Рыть подземные галереи, рассчитывать мощность и направление взрыва было делом сложным, и занимался им какой‑то немецкий «размысл, привычный градскому разорению» (военный инженер).

Подкопов было несколько. Один из них, в который заложили 11 бочек пороха, 4 сентября завалил источник питьевой воды, снабжавший город. Другая мина, более мощная, 30 сентября подорвала тарасы (укрепления, возведенные казанцами для дополнительной защиты). Взрыв был такой силы, что в воздух взлетели бревна и мертвые тела. Это позволило осаждающим придвинуть турусы (передвижные башни на колесах) вплотную к стенам. Начался штурм.

Бой был долгим и кровопролитным. В этот день и назавтра татары пытались отбить стены; русские проламывали бреши и засыпали рвы. Только 2 октября подготовка к решающему штурму закончилась.

Иван отправил парламентера с предложением сдаться – дальнейшее сопротивление не имело смысла, город был обречен, но казанцы ответили: «Все помрем или отсидимся». Вышло первое.

Сначала осаждающие расширили брешь посредством взрыва, потом ворвались в крепость, но очень долго, несколько часов не могли продвинуться вперед – защитники сражались героически. Когда они наконец стали отступать на улицы, приключилась новая напасть: часть русских ратников увлеклась грабежом домов. Штурм замедлился, но прибыли подкрепления. Обороняющиеся сначала засели в ханском дворце, были выбиты оттуда, стали прорываться прочь из города, но снова попали в окружение. Тут опять произошли короткие переговоры. Казанцы сказали, что не хотят губить своего царя и отдают его в плен, сами же предпочитают погибнуть с оружием в руках. Едигер‑Магмет с семьей действительно вышли к русским, а все остальные пошли на прорыв и полегли почти до последнего человека.

Покорение Казани. Плененного Едигера царя казанского приводят к Ивану IV. А. Кившенко

Когда Иван IV торжественно въезжал в захваченный город, улицу пришлось расчищать от мертвых тел, валявшихся грудами. Летопись пишет, что в городе погибли все мужчины, в плен попали только женщины и дети.

Древний грозный враг был наконец уничтожен, но великой кровью.

Триумфатор был великодушен и щедр. Едигера он помиловал, и тот, приняв христианство, получил во владение Звенигород. Все трофеи Иван отдал своим храбрым воинам, да еще раздал даров на огромную сумму в 48 000 рублей. В честь великой победы на Красной площади был заложен собор невиданного на Руси великолепия – знаменитый Покровский храм, названный так, потому что Казань пала в день Покрова Пресвятой Богородицы.

Покровский собор на Красной площади

Царю было что праздновать. Отныне ничто не угрожало стране с востока, ничто не мешало движению Руси в сторону Урала и Сибири, то есть была подготовлена почва к расширению России до ее нынешних рубежей.

С городом Казанью поступили по традиционному рецепту, как в свое время с мятежным Новгородом: вывели коренных жителей на новые места, взамен разместили русских переселенцев. Учредили Казанское архиепископство, однако царь велел никого насильно не крестить и обходиться с иноверцами «ласково». Тем не менее еще несколько лет край был неспокоен, приходилось подавлять мятежи татарских родов и многочисленных племен, долго привыкавших к новой власти и новым порядкам.

Покорение Казани сделало возможным то, что раньше казалось недостижимым: взять под контроль все течение Волги до самого Каспийского моря.

На пути были кочевые ногайские орды и Астраханское ханство, но ногайцы враждовали между собой, а ханство находилось в упадке.

Осенью 1553 года после взятия Казани к Ивану явились посланцы от одного из ногайских вождей, мурзы Измаила, и предложили помощь против Астрахани. Такой возможностью было грех не воспользоваться.

Следующей весной воевода князь Юрий Пронский‑Шемякин с 30 000 войска поплыл в стругах вниз по Волге. Передовой полк встретился с астраханским отрядом и нанес ему такое сокрушительное поражение, что хан Ямгурчей (Ямгурчи) отказался от сопротивления и бежал из города. В июле 1554 года Астрахань досталась русским без боя.

Сначала с Астраханью хотели поступить так же, как делали с вассальными татарскими царствами: посадили туда московского ставленника Дербыш‑Алея, установили дань (1 200 рублей и 3 000 осетров в год), взяли с астраханцев обязательство впредь принимать ханов только по назначению русского царя.

Но вскоре Дербыш‑Алей, пользуясь удаленностью, начал держаться независимо и, что еще хуже, завязал отношения с Крымом.

Тогда к Астрахани применили метод, опробованный в Казани. В 1556 году хватило совсем небольшого отряда, нескольких сотен воинов, чтобы с помощью ногайских союзников прогнать строптивого Дербыша, и нового хана назначать уже не стали, а присоединили область к русскому государству.

Восточные победы 1552–1556 годов стали важнейшей вехой в формировании российского государства.

Ивана IV, конечно, в первую очередь интересовали непосредственные результаты, и они были значительны: локализация татарской угрозы (теперь следовало опасаться только южного, крымского направления), присоединение волжских и приуральских народов, возможность сельскохозяйственного использования новых замиренных земель, торговые выгоды. Однако владение волжским бассейном имело и другое, дальнее значение. Через Казань – довольно скоро – будет перекинут мостик в Сибирь, через Астрахань – еще очень нескоро – на Кавказ и в Среднюю Азию.

Начало самостоятельного правления молодого царя было поистине блистательным, но Иван вынашивал еще более величественные планы.

Движение на Запад

Логика действий Ивана IV была в точности такой же, как в свое время у его деда: начав с решения «татарской проблемы» на Востоке, царь затем обратил свой взгляд (а вернее, меч) на Запад. (Правда, в отличие от деда, царь предварительно не озаботился безопасностью южных рубежей, где таилась крымская угроза, – за это впоследствии пришлось заплатить дорогую цену.)

Нетерпение молодого Ивана, видевшего будущее страны в движении на запад, было понятно. В середине XVI века наибольшие коммерческие выгоды и самые передовые технологии Русь могла получить, только заняв сильные позиции в европейском мире. После разорения Новгорода прежние связи были разрушены, центр балтийской торговли переместился в порты соседней Ливонии. Русские не могли беспрепятственно экспортировать свою продукцию; возникали помехи с импортом необходимых западных товаров, а также с приглашением европейских мастеров.

С 1553 года, правда, неожиданно наладился новый торговый маршрут. В далеком Лондоне составилось купеческое товарищество, отправившее три корабля исследовать северные моря – как делалось в эпоху географических открытий, более или менее наугад. Эта экспедиция, огибая Скандинавию, попала в большой шторм, и в конце концов только одно судно капитана Ричарда Ченслера добралось до неведомого залива, где встретило русских рыбаков и узнало, что эти земли и воды принадлежат какому‑то королю Ivan Vasiliwich. У Ченслера на всякий случай была с собой грамота от Эдуарда VI ко всем восточным и северным владыкам, какие могут встретиться на пути. С этим документом капитан отправился в Москву, был милостиво принят и с хорошими вестями вернулся в Лондон, где немедленно составилась Московская компания, начавшая успешно торговать с Русью через Белое море.

Однако северного товарообмена, долгого, окольного и зависимого от навигационных условий, конечно, не хватало. Будущее большого государства было связано с Балтикой. К экономической необходимости прибавлялась память о том, что в давние времена часть балтийского побережья была русской – теперь там властвовал недружественный Ливонский орден. От него зависело, продолжается или прекращается торговля, без которой московскому государству обходиться было невозможно.

В 1547 году, едва взяв в руки кормило власти, Иван хотел призвать из Германии всяких нужных мастеров и отрядил за ними специального посланника, который выполнил поручение, но Ливония завербованных немцев на Русь не пустила, решив, что незачем помогать опасному соседу развиваться и укрепляться.

Долгая череда боярских переворотов, приведшая к снижению внешнеполитической активности московского государства, поощряла орден к дерзости, а между тем внутреннее состояние Ливонии было довольно жалким. Области небольшой страны не ладили между собой, протестанты враждовали с католиками, светские власти – с церковными, немцы – с коренным населением. Всё это делало Ливонию легкой добычей для Москвы, войско которой после татарских походов приобрело выучку и боевой опыт.

Главным препятствием для захвата ослабевшего Ордена была не его малочисленная армия и не каменные замки, в которых не хватало гарнизонов, а то, что, вторгшись в этот стратегически важный край, Москва нарушала зыбкий баланс между основными балтийскими державами: Польшей, Швецией и Данией. Если бы какая‑то из этих стран заступилась за Орден, война могла получиться слишком тяжелой.

Однако ситуация складывалась для Руси удачно.

Главный соперник, польско‑литовское государство, переживало затяжной кризис. Там правил вздорный и себялюбивый Сигизмунд‑Август (1548–1571), занимавшийся только личными делами, вечно ссорившийся с магнатами и транжиривший свою небогатую казну на фавориток и развлечения. К тому же король славился нерешительностью и медлительностью. Можно было надеяться, что, если военная кампания в Ливонии пройдет быстро, Польша в события вмешиваться не станет.

Датский король Кристиан III, по выражению С. Соловьева, «был старик, приближавшийся к гробу» (вскоре он действительно умер) и избегал любых военных конфликтов – с этой стороны тоже опасаться было нечего.

Несколько бóльшее беспокойство вызывала Швеция. Король Густав I Ваза в молодости отличался энергичностью и воинственностью, но и он был уже на седьмом десятке, а его наследник принц Эрик страдал психическим расстройством. В 1554 году между Швецией и Москвой началась пограничная война, не слишком активная и не особенно масштабная, но она продемонстрировала шведам, что Русь окрепла и ссориться с ней не нужно. В 1557 году этот конфликт завершился подписанием мира на условиях, выгодных для русских. Эта победа, довольно скромная, но одержанная в борьбе с непоследней европейской страной, должна была придать Ивану еще больше уверенности в успехе затеваемого предприятия.

Теперь война с Ливонией стала неизбежной.

За предлогом дело не стало. Пятидесятилетнее перемирие, заключенное еще при Иване III, в 1553 году закончилось. Согласно условиям этого давнего соглашения город Дерпт обязывался выплачивать Москве дань, но уже очень много лет этого не делал, пользуясь русскими неурядицами. Царь потребовал выплатить задолженность, копившуюся десятилетиями. У Ордена таких денег не было. Таким образом, формально Ливония являлась неисправным плательщиком, с которого Москва имела право взыскать долг.

В начале 1558 года большая русская армия вторглась на орденскую территорию. Главной целью первого наступления был морской порт Нарва, взятый в мае князем Петром Шуйским. Город был ключом к самостоятельной балтийской торговле и, сделавшись русским, стал давать Москве до 70 тысяч рублей годовой прибыли.

В июне после долгой упорной осады Шуйский взял крепость Нейгауз и отпустил защитников в знак уважения к их храбрости.

В этот период русские вообще вели себя рыцарственно – совсем не так, как впоследствии, когда война дошла до крайнего ожесточения. Иван IV собирался присоединить ливонский край к своей державе и надеялся расположить его жителей великодушием. Нужно было показать ливонцам, что власти русского царя можно не бояться.

Эта тактика себя оправдывала. В июле князю Шуйскому на почетную капитуляцию сдался важный город Дерпт (современный Тарту). Всех, кто хотел уйти, задерживать не стали; в занятом городе поддерживался идеальный порядок, специальные патрули хватали пьяных и дебоширов, чтобы те не чинили жителям никаких обид.

К осени Москве покорились два десятка городов и крепостей. Оставив в них гарнизоны, русские завершили кампанию. Основные силы армии отошли к границе, на зимние квартиры.

В январе 1559 года Готхард Кетлер, ландмейстер Ордена, предпринял единственную попытку активного сопротивления: воспользовавшись уходом русских войск, отбил замок Ринген (современный Рынгу), но потерял при штурме так много людей, что был вынужден отказаться от дальнейшего наступления.

Немедленно, не дожидаясь весны, в Ливонию вновь вошла московская армия и, не встречая серьезного противодействия, целый месяц разоряла всю ливонскую землю, по образному (а может быть, и не образному) выражению летописца, «не щадя младенцев во чреве матерей». Это, вероятно, должно было показать ливонцам, что если они не хотят по‑хорошему, то будет по‑плохому.

В течение второй военной кампании вся восточная и почти вся южная Ливония были оккупированы. Последним оплотом, где собрались все боеспособные отряды Ордена, была мощная крепость Феллин (Вильянди), но летом следующего 1560 года после осады сдалась и она. Разгром Ливонского Ордена завершился.

Но это не означало конца войны.

С самого начала боевых действий, не надеясь отбиться от многократно превосходящего противника, ливонцы искали покровителей, которые согласились бы взять их под свою защиту. Они готовы были отдаться кому угодно, только не русскому царю (хотя в те годы никто еще не мог предугадать, что вскоре он станет Грозным).

Ливонская война (начальный период). С. Павловская

Сначала ничего не получалось. Ни сейм Германской империи, ни Швеция, ни Дания, ни Польша не желали ввязываться из‑за Ливонии в большую войну. Тогда части разгромленной страны стали спасаться по отдельности.

Дания согласилась принять в подданство остров Эзель (Сааремаа). Швеция заявила претензии на Эстляндию. Лифляндия попросилась в состав Литвы, с которой она соседствовала, а ландмейстер Кетлер стал вассалом Польши в качестве герцога Курляндского.

Из‑за далекого Эзеля ссориться с Данией русские не собирались, Швеции после недавней войны тоже можно было временно не остерегаться, к тому же две скандинавские страны находились во враждебных отношениях и готовились к войне друг с другом, но вот вооруженного конфликта с польско‑литовским государством было не избежать.

Раздел Ливонии. С. Павловская

Отказаться от столь лакомого куска, как Лифляндия с Курляндией, Сигизмунд‑Август не мог, но и воевать с Москвой ему не хотелось. Поэтому он отправил в Москву посольство, надеясь договориться о компромиссе. Если бы Иван IV проявил сдержанность, Ливонская война на этом и закончилась бы. Русь получила бы и выход к морю, и большие ливонские территории – притом, в общем, недорогой ценой.

Но Иван знал, что Польша слаба, и войны с ней не боялся. Наоборот, он рассчитывал еще дальше продвинуться на запад за счет литовских владений.

Так русско‑ливонская война переросла в русско‑польскую, и на начальном этапе казалось, что царь принял верное решение.

В 1561 году русские отбили наступление литовцев на Ливонию, нанеся им поражение под Перновым (современный Пярну), потом захватили южноливонскую крепость Тарваст. Следующий год прошел в мелких стычках – Иван готовился к большому походу.

В самом начале 1563 года царь повел войско прямо на Литву, намереваясь захватить ключевой город Полоцк.

Детали полоцкого похода нам известны в подробностях. Даже, что прежде бывало нечасто, сохранились точные данные о численности московского войска. Они лишний раз подтверждают, что сведения о стопятидесятитысячной армии, которую Иван якобы привел в 1552 году под Казань, сильно преувеличены.

На Полоцк царь отправил все свои наличные силы, которые за десять с лишним лет должны были увеличиться, и набралось 18 105 человек дворянского ополчения, 7219 стрельцов и казаков, шесть тысяч «своих» татар да еще «боевые холопы» – минимум по одному у каждого дворянина, а у некоторых и больше, то есть предположительно еще 20–30 тысяч воинов. Таким образом, получается, что в русской армии было порядка 50–60 тысяч человек. Для европейской войны XVI века это была огромная сила. Известно, что из‑за невиданного многолюдства и нехватки опыта в перемещении таких масс войска на дорогах постоянно возникала неразбериха и образовывались длинные заторы, так что войско шло очень медленно, а иногда вовсе застревало, и восстанавливать движение приходилось самому Ивану.

Наконец, уже в феврале подошли к городу. Поставили пушки, открыли канонаду. Когда разрушили внешнюю стену, гарнизон отступил в цитадель. Защитники храбро держались, надеясь на подмогу, но у Сигизмунда‑Августа не было возможности собрать столько сил, чтобы сразиться с русским войском. 15 февраля крепость капитулировала.

Царь обошелся с полочанами по‑разному. Поляков с почетом отпустил; литовцев ограбил и захватил в плен; евреев велел утопить в Двине (с точки зрения набожного Ивана, они были «Христовы погубители», и он нигде не давал им пощады).

Взятию Полоцка государь придавал не меньшее значение, чем покорению Казани. Он вернулся в Москву с такой же торжественностью и пышностью, как из восточного похода.

В самом деле, победа была впечатляющей. От Полоцка оставалось всего несколько переходов до литовской столицы.

Это был момент наивысшего успеха русского оружия. У Ивана опять появилась возможность завершить войну на самых выгодных условиях – и царь снова ею не воспользовался. Он выдвинул требования, согласиться на которые для Сигизмунда‑Августа было совершенно невозможно: уступить области, куда русские войска даже и не входили, в том числе Киев.

Сделалось окончательно ясно, что война будет долгой, на истощение. Ее дальнейший ход для Руси окажется неблагоприятен, и причиной тому станут не столько действия польской стороны, сколько события в Москве, где в это время происходили большие перемены.