Над этим вопросом бьется не одно поколение историков. Опричная эпопея, представлявшаяся современникам непостижимой карой Божьей, и сегодня, с расстояния почти в полтысячелетия, выглядит весьма диковинно. В. Ключевский писал: «Учреждение это всегда казалось очень странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал».

Однако, как мы уже выяснили, репрессивная внутренняя политика Ивана IV преследовала вполне практическую цель усиления самодержавной власти и ослабления элит, которые могли этому процессу помешать. Одним из этапов борьбы стала Опричнина, за эксцессами которой проступает несомненная расчетливость. Это была попытка противопоставить аристократической системе государственного управления новую, более надежную, более удобную и безопасную для самодержца.

Особенности характера Ивана IV придавали этим административным преобразованиям крайне непоследовательный и хаотичный оттенок. Царь то очертя голову кидался перестраивать весь государственный механизм, то начинал ломать построенное и вносить какие‑то коррективы либо вовсе сооружать взамен что‑то другое. Наступления сменялись отступлениями, взрывы лихорадочной активности – периодами апатии. Жертвы и издержки были огромны, результаты – ничтожны или даже разрушительны. Последнее двадцатилетие царствования напоминает чередование судорожных вдохов и вялых выдохов.

Непосредственные причины, вызвавшие зимой 1564–1565 годов « глубокий государственный переворот» (как небезосновательно называет учреждение Опричнины С. Платонов), по‑видимому, состояли в следующем.

Во‑первых, в Ливонии после долгой полосы сплошных побед произошла катастрофа, а бремя военных расходов начало сказываться на жизни народа; нужно было на кого‑то свалить вину за неудачи и тяготы. Царь обвинил в измене двух родовитых воевод, князя Репнина и князя Кашина, которых убили прямо на месте, безо всякого следствия. Это были первые сполохи грозы, которая вскоре обрушится на бояр.

Второй причиной была финансовая необходимость. Война требовала всё больших расходов, добыть которые обычными методами уже не получалось. Идея разделения державы на две части, «земскую» и «опричную», в этом смысле была, можно сказать, новаторской. Раньше никакому государю не приходило в голову превратить бóльшую часть собственной страны в объект беззаконного грабежа, который будет осуществлять меньшая часть государства. При этом почти вся расходная часть бюджета ляжет на первую половину, а второй достанутся только доходы.

В‑третьих, нельзя недооценивать личностные изменения, происходившие с Иваном. Судя по всему, в это время он перенес тяжелую нервную болезнь. Его подозрительность и мнительность стремительно прогрессировали. Недовольство боярским правительством и трудные отношения с церковной верхушкой побуждали царя к радикальным мерам.

И здесь – это четвертая причина – важную роль сыграли новые фавориты монарха: прежде всего отец и сын Басмановы, а также князь Афанасий Вяземский, непременный участник всех царских утех. Как мы помним, Иван имел склонность безоговорочно доверять тем, кому в данный момент благоволил. Теперешние любимцы, увы, сильно отличались от Сильвестра и Адашева.

Алексей Данилович Басманов был храбрым и удачливым воеводой, который отличился при взятии Казани и в боях с крымцами, а затем и в начале Ливонской войны. Он, единственный из новых друзей царя, состоял в Боярской думе, хоть и далеко не на первых ролях. Это был человек лихой, разгульный, склонный ко всякого рода бесчинствам.

Про его сына Федора у Карамзина говорится: «прекрасный лицом, гнусный душою». Ходили слухи, что младший Басманов состоит у распутного царя в любовниках.

В «монашеском ордене», участниками которого стали наиболее доверенные опричники, Алексей и Федор входили в число старших «чернецов». Оба были непременными участниками всех увеселений и казней Грозного.

Афанасий Вяземский поднялся из помощников старшего Басманова. Происходивший из древнего княжеского рода, он, кажется, особенно свирепствовал в расправах со знатными людьми, чтобы царь не заподозрил его в сочувствии. Вяземский был единственным придворным, из рук которого смертельно боявшийся отравы Иван соглашался брать лекарства. Пользуясь своим положением (он был главным поставщиком царского двора), князь Афанасий скопил огромные богатства.

Как это обычно бывает после запуска машины террора, весь обслуживающий персонал этой мясорубки со временем в нее же и попал.

Участь всех без исключения инициаторов Опричнины была ужасной. Со временем маниакальная подозрительность тирана обратилась против тех, кто ее поощрял.

Через пять лет после начала Опричнины Басмановы были брошены в темницу. Иван пообещал помиловать того из них, кто убьет другого, и Федор умертвил собственного отца. Это, впрочем, не спасло ему жизнь.

Конец Вяземского был не менее страшен. Альберт Шлихтинг рассказывает: «Тиран приказал отвести князя Афанасия на место, где обычно бьют должников, и повелел бить его палками по целым дням подряд, вымогая от него ежедневно 1000 или 500 или 300 серебреников. И во время этого непрерывного избиения тело его начало вздуваться желваками». Таким образом казнокрада заставляли вернуть всё, что он налихоимствовал. Но несчастного продолжали истязать и после того, как он отдал последнее. «Не имея более чего дать алчному тирану, несчастный со страху начал клеветать на всех наиболее богатых граждан, вымышляя, что те ему должны определенные суммы денег», – пишет далее Шлихтинг. Так пострадало еще множество ни в чем не повинных людей, прежде чем Вяземский умер от истязаний.

Новые временщики, занимавшие невысокое место в придворной иерархии, были кровно заинтересованы в том, чтобы разжигать в царе подозрительность и враждебность по отношению к Боярской думе. Видимо, это они убедили Ивана создать нечто вроде лейб‑гвардии, которая сумеет защитить государя от любых злоумышленников. В условиях скверно идущей войны и внутренней нестабильности самой надежной тактикой казалось пресловутое «превращение страны в военный лагерь», то есть установление жесткой диктатуры, основанной на насилии и терроре.

Боярская дума и тем более митрополия поддержать такое губительное для них начинание, конечно, не могли, поэтому Иван IV применил средство неординарное и даже небывалое.