Первое столетие после восстановления национальной независимости в истории России – период роста и экспансии. Русский народ умножался, вступали в действие законы социальной и экономической эволюции, движения к единству.

Пока государство выполняло свою основную функцию: централизовать и организовывать усилия нации – страна росла, богатела и усиливалась. Процарствуй Иван IV на двадцать лет меньше, и его правление вошло бы в российскую историю как одна из самых выдающихся ее страниц.

Однако, начиная с 1560‑х годов, вследствие некоторых объективных и субъективных причин (несоответствие архаичной боярской системы управления принципу самодержавия плюс личностные особенности правителя), стали проявляться «побочные эффекты» того государства, которое создал дед Ивана IV. Ордынское по своей сути, оно, по определению В. Ключевского, сочетало в себе три главные черты: военизированность, неправовой характер и неопределенность государственного порядка, то есть слабость управленческого механизма.

Реформа, которую попытался осуществить Грозный, должна была, по его представлению, сделать государство более эффективным. Для этого монарх попробовал заменить неповоротливую и устаревшую боярскую «инфраструктуру» прямым управлением через аппарат насилия, то есть ввести вместо аристократического строя «арестократический», держащийся на страхе наказания. Это был первый, но далеко не последний в российской истории эксперимент по учреждению тотальной власти спецслужб, к числу которых, безусловно, можно отнести Опричный корпус.

Подобная мера иногда, в период тяжелой войны и максимального напряжения национальных сил, бывала действенной, но лишь на коротком временном отрезке. Решить масштабные «гражданские» проблемы она не способна и всегда тормозит развитие страны, поскольку жесткое управление «сверху» не бывает гибким и парализует всякую низовую инициативность, от которой в конечном итоге и зависит рост страны. Если же «наверху» неблагополучно, последствия «арестократического» управления становятся катастрофическими.

В ситуации вседозволенности и фактической бесконтрольности процветали казнокрадство и всяческие злоупотребления, примеры которых приводит опричник фон Штаден.

Дьяк Василий Степанов, глава Поместного приказа, ведавшего распределением основного государственного богатства – поместий, требовал выплаты ему в карман половины стоимости, «а кто не имел что дать, тот ничего не получал».

Дьяк Шапкин из Разбойного приказа приторговывал освобождением от уголовных наказаний и вымогательствовал с помощью сфабрикованных обвинений.

Разрядный приказ, ведавший среди прочего мобилизацией, продавал освобождение от военной службы.

Челобитенный приказ, одно из обычных при «арестократии» и совершенно бесполезных, проформенных ведомств для «соблюдения справедливости», тоже кормился от своей сферы деятельности. Штаден пишет, что уже подписанное решение там можно было получить на руки лишь за взятку.

Даже обычные сторожа, поставленные перед «приказной избой», брали с посетителей плату за вход, а у кого не было денег, должны были униженно молить о допуске внутрь «Христа ради».

Ценой большой крови и ужасающих репрессий Иван Грозный поколебал аристократическую структуру, но не дал ей сколько‑нибудь адекватной замены, что привело к ослабению и разорению государства.

Помимо огромных тягот, которыми сопровождалась бесконечная война, страну опустошала грабительская внутренняя политика Грозного. В Земщине вводились всё новые и новые подати, поборы, экстренные конфискации (каковыми можно считать опричные экспедиции). Флетчер приводит любимую присказку Ивана IV, который говорил, что «народ сходен с его бородой: чем чаще стричь ее, тем гуще она будет расти, или с овцами, которых необходимо стричь по крайней мере один раз в год, чтоб не дать им совершенно обрасти шерстью». В результате такой беспрестанной стрижки к 1580‑м годам страна пришла в полный упадок и разруху. Легат Поссевино рассказывает: «Иногда на пути в 300 миль в его владениях не осталось уже ни одного жителя, хотя села и существуют, но они пусты… Что касается царской столицы, которой, как я говорил, является Москва, я сообщаю следующее: в настоящее время в ней не насчитывается и 30 тысяч населения, считая детей обоего пола… Сохранились следы более обширной территории в окружности, так что там, где было 8 или, может быть, 9 миль, теперь насчитывается уже едва 5 миль». Численность столичного населения к концу Иванова царствования сократилась втрое (сказались и последствия крымского нашествия); обезлюдели и многие другие города. Пашни стояли невозделанными, даже помещичьи поля обрабатывать было некому, отчего обнищало и дворянство.

Кажется, именно при Иване Грозном в российской жизни укоренилось одно очень цепкое зло: государственное спаивание народа. Как раз с начала XVI века русские знакомятся с новым алкогольным продуктом под названием «водка», пришедшим из Литвы.

Точно неизвестно, кто и когда додумался изымать у населения деньги через казенную торговлю крепкими спиртными напитками, однако Сигизмунд фон Герберштейн сообщает, что при отце Грозного «черни» разрешалось выпивать только по праздникам, в обычные же дни «горожане и ремесленники бывают у обедни, а после нее возвращаются к работе, думая, что честнее заниматься трудом, чем попусту терять достаток и время в пьянстве, игре и подобных вещах». Альберт Кампензе (1540‑е) подтверждает эти сведения: «Мужчины вообще рослы, сильны и привычны ко всем трудам и переменам воздушным; но очень склонны к пьянству. Эта народная слабость принудила Государя запретить навсегда, под опасением строжайшего взыскания, употребление вина, пива и другого рода хмельных напитков, исключая одних только праздничных дней. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется Московитянами, как и все прочие, с необычайною покорностью». Литовский дипломат Михалон Литвин (1550) удивляется тому, что в Московии нигде нет кабаков: «Посему, если у какого‑либо главы семьи найдут лишь каплю вина, то весь его дом разоряют, имущество изымают, семью и его соседей по деревне избивают, а его самого обрекают на пожизненное заключение». Однако уже Ричард Ченслер, житель не особенно трезвой Англии, в 1553 году пишет про Русь, что нигде в мире не видел такого пьянства, то есть, вероятно, казенная виноторговля была введена в самом начале 1550‑х годов. В 1557 году англичанин Энтони Джексон передает слухи «о мужчинах и женщинах, пропивающих своих детей и все свое добро в царских кабаках. В каждом хорошем городе есть кабак, называемый Корчмой (Corsemay), который Царь иногда отдает в аренду, иногда же жалует на год или на два какому‑нибудь боярину или дворянину, в вознаграждение за его службу».

Джильс Флетчер в конце столетия приводит цифры, дающие представление о доходах от винной монополии: «В каждом большом городе устроен кабак или питейный дом, где продается водка (называемая здесь «русским вином»), мед, пиво и проч. С них царь получает оброк, простирающийся на значительную сумму: одни платят 800, другие 900, третьи 1 000, а некоторые 2 000 или 3 000 рублей в год… Вы нередко увидите людей, которые пропили с себя все и ходят голые (их называют «нагими»). Пока они сидят в кабаке, никто и ни под каким предлогом не смеет вызвать их оттуда, потому что этим можно помешать приращению царского дохода».

В дальнейшем рассказы о пьянстве «московитян» становятся у иностранных путешественников общим местом.

Государев кабак. (Литография более позднего времени, но выглядел он, вероятно, точно так же)

Как мы уже знаем, все огромные жертвы, расходы и потери, принесенные во имя экспансии на запад, оказались тщетны. Ни закончить объединение русских земель, ни обзавестись собственной балтийской торговлей Ивану IV не удалось.

Однако справедливости ради нужно сказать, что при общей катастрофичности этого долгого царствования, не все его итоги были негативными.

Присоединение Поволжья и Приуралья открыло будущим поколениям простор для расширения страны. Собственно говоря, первый шаг к освоению Сибири, без которой современная Россия невообразима, был сделан при Иване IV, хоть помимо его воли и даже в нарушение прямого царского приказа. (О движении в сторону Сибири будет рассказано в следующей главе.)

При Грозном по южному рубежу страны выросли новые города‑крепости, построенные для защиты от крымцев: Болхов, Орел, Лихвин, Ливны и многие другие. Вокруг этих городов на плодородных землях разместились крестьяне‑переселенцы, закладывая основу будущего хлебного богатства России. Точно так же стало расти население и развиваться сельское хозяйство Среднего Поволжья – в областях, где раньше хозяйничали шайки речных грабителей.

Неожиданный комплимент Ивану IV делает в 1578 году его ненавистник фон Штаден: «Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе – одна вера, один вес, одна мера!» Важность реформы по унификации и стандартизации мер (а также, добавим, денежной системы) для развития государства была огромна.

Нельзя не упомянуть и еще об одном изменении, быть может, из всех самом важном.

Кажется, именно в страшные годы правления Ивана Грозного у русских начинает формироваться понятие отчизны и патриотизма. Раньше, во времена раздробленности, эта идея была просто непонятна. Хранили верность своему князю, а не Руси. Теперь же, с появлением единого национального государства, у людей стало возникать чувство принадлежности к чему‑то более крупному и долговечному, чем интересы нынешнего властителя.

В этом смысле Андрей Курбский был не «изменником родины», каким его рисуют позднейшие авторы, а вельможей прежней эпохи, когда служили не родине, но сюзерену. Иное дело – герои псковской обороны Шуйские. Их род сильно пострадал от царя, они имели все основания ненавидеть тирана – точно так же, как псковитяне, в 1570 году ограбленные опричниками, или печерские монахи, чей игумен пал жертвой террора. Но обида на царя не помешала этим людям выполнить долг. Скоро, во времена Смуты, понятие «государь» обесценится, да и государства не останется, так что хранить верность станет вроде бы некому и нечему, однако вдруг обнаружится, что взамен появилось чувство отчизны, и его достаточно, чтобы объединить страну и спасти ее.