В любом, даже самом кратком изложении отечественной истории, фиксирующем лишь ключевые вехи в биографии страны, имя Годунова и время Годунова упоминается в связи с двумя эпохальными событиями: Смутой, то есть распадом «второго» государства, и началом колонизации Сибири, в результате чего, собственно, и возникла та Россия, которую мы знаем. Сам Борис вряд ли придавал восточной экспансии такую уж важность; небольшие экспедиции за Урал, в малонаселенные и дикие земли, вероятно, находились на периферии интересов годуновского правительства, но в конечном итоге получилось, что освоение Сибири – единственный исторически значимый итог деятельности одного из самых способных российских правителей.
Во времена, когда тесно живущие западноевропейские страны были вынуждены добывать себе колонии за океаном, Руси помогло то самое пограничное положение меж Европой и Азией, которое в прошлом явилось причиной стольких бед. Период, когда Азия была сильна и теснила Европу, заканчивался. Политически, культурно, экономически, технологически Россию тянуло к Западу, где теперь находился центр цивилизационного развития, ослабевший же Восток из хищника превратился в добычу.
Любое растущее государство имперского типа «газообразно» – оно стремится оккупировать всё пространство, какое может занять, не встречая серьезных преград. На восток можно было двигаться почти беспрепятственно. Там после распада великой монгольской державы и падения Казанского ханства серьезных противников не оставалось, а богатств было много – прежде всего пушнины, которая тогда являлась для Руси чем‑то вроде конвертируемой валюты и главного стратегического сырья.
Зауральские просторы казались бесконечными – и действительно никто не знал, на сколько недель или месяцев, или лет пути тянется великий лес. Русским понадобится несколько поколений, чтобы дойти до края материка, и много дольше, чтобы его исследовать. Ни сил, ни средств (да и планов) на осуществление этого грандиозного дела в конце шестнадцатого века еще не было. Если бы не беспокойное, трудно контролируемое, полуразбойное казачество, покорение Сибири отодвинулось бы по меньшей мере на десятилетия.
Происхождение и становление казачества
Это относительно новое сословие, которому суждено было стать одним из самых ярких компонентов формирующейся нации и сыграть огромную роль в истории, тоже возникло из‑за специфики географического положения Руси, находившейся на границе с Великой Степью.
Еще в домонгольские времена в порубежных степях существовали полуавтономные и полувоенные поселенческие общины «черных клобуков» – бывших кочевников и изгоев, поступавших на службу к князьям Рюриковичам и исполнявших функцию пограничной охраны. После татарского завоевания эти форпосты русской обороны, естественно, исчезли. В ордынские времена – особенно когда начались нескончаемые межтатарские конфликты – на пустых просторах от Волги до Днепра расплодились ватаги лихих людей. Поначалу они были в основном азиатского происхождения, что видно и по словам, вошедшим в обиход будущего казачества.
Само название казак – тюркского корня и означает «свободный человек» или «вольный воин». Точно так же именовали себя тюркские отряды, которые в другой, дальней части Степи основали в середине XV века собственное государство – Казахское ханство (русские долго называли его «Казакским»).
Казацкие дружины, промышлявшие грабежом или нанимавшиеся на службу к тем, кто лучше платил, назывались куренями – от монгольского слова, обозначавшего кибиточный лагерь.
Объединяясь, курени образовывали кош, что по‑тюркски означает «селение» или «стойбище».
Предводитель казаков именовался атаманом – возможно, это соединение тюркских слов ата («отец») и мен («человек»), то есть «отец людей».
Военачальники среднего звена назывались есаулами – это тоже «степное» слово, вероятно, идущее от монгольской ясы в значении «закон» или «присяга».
Со временем появились казацкие курени славянского или преимущественно славянского состава. Первое летописное упоминание о русских казаках относится к 1444 году, когда степные отряды помогли московскому великому князю в войне с Казанью.
Во второй половине XVI века, при Иване Грозном, население Дикого Поля стало интенсивно русифицироваться. Усилился приток из русских областей – следствие государственного террора и помещичьих притеснений. Как пишет С. Соловьев, «понятно, что эти люди, предпочитающие новое старому, неизвестное известному, составляют самую отважную, самую воинственную часть народонаселения».
Другое точно такое же движение происходило на западе Степи, со стороны Литовской Руси, где тоже находилось немало любителей пусть рискованной, зато вольной жизни.
Помимо этого самопроизвольного процесса зарождению казачества способствовала и государственная потребность. Обе русские страны – и Московская Русь, и Литва – нуждались в некоем «буфере», который защищал бы земледельческие области от набегов крымских разбойников. Так сформировались две основные группы казачества: западная, жившая вдоль Днепра, преимущественно тяготела к польско‑литовскому государству; восточная, сначала кочевавшая, а затем осевшая вдоль Дона, была больше связана с Москвой. Очень условно эти воинские конгломераты (впрочем, весьма непрочные и часто мобильные) можно назвать «малороссийским» и «великорусским» казачествами. И Москва, и Литва всё время пытались подчинить казацкую вольницу своему контролю. Иногда это получалось, иногда – нет.
Казак. Литография XIX в.
В конце шестнадцатого века малороссийское казачество было и многочисленнее, и политически активнее великорусского: во‑первых, вследствие большей заселенности украинских земель, а во‑вторых, из‑за меньшего давления со стороны децентрализованного польско‑литовского государства. После Люблинской унии (1569) правительство Речи Посполитой попробовало приручить пограничную вольницу, для чего был введен «реестр», записываясь в который, казаки поступали на королевскую службу, но основная масса казачества осталась никуда не приписанной и считала себя независимой от короны. Увеличиваясь численно и укрепляясь организационно, степное воинство стало существенной силой, которая могла быть и очень полезной, и очень опасной для государства. Казацкие вожди, сплошь люди яркие и непокорные, легко переходили из лагеря в лагерь: то служили Польше, то Москве, а случалось, что и заключали союзы с ханом или султаном.
Рассказывая о малороссийском казачестве, нельзя не упомянуть о двух исторических деятелях, которых называют создателями этого воинственного субэтноса, что не совсем верно – казачество появилось раньше, но самостоятельным явлением политической жизни оно действительно стало благодаря этим незаурядным вождям. Пестрота и извилистость их биографии наглядно отражает непредсказуемость всего казачества в целом.
Интересно, что оба по происхождению были не бродягами, а аристократами.
Евстафий (Остафий, Остап) Дашкевич (ок. 1470–1536), отпрыск киевского боярского рода, был в числе русских литовцев, перешедших на службу к Ивану III. В 1508 году, во время мятежа Михаила Глинского, он был отправлен на подмогу промосковскому магнату, но когда восстание провалилось, перебежал к Сигизмунду I. Отважный и опытный военачальник, Дашкевич получил должность старосты (наместника) Черкасского, в обязанность которого входила защита литовской границы от татарских набегов.
Староста начал строить вдоль Днепровского рубежа «сечи», небольшие деревянные крепости, каждая из которых должна была охранять ближние селения. Не имея достаточно войска, Дашкевич стал комплектовать гарнизоны из местных жителей и степных искателей приключений, обеспечивая их продовольствием и снабжая оружием. Считается, что он – первый, кто приучил казаков к «огненному бою».
Через некоторое время «личная армия» черкасского старосты сделалась внушительной силой, которая использовалась не столько против татар, сколько против Москвы. Дашкевич неоднократно водил полки на Русь, причем по меньшей мере дважды в составе не литовского, а крымского войска.
Еще причудливей сложилась судьба легендарного князя Дмитрия Вишневецкого (1517–1564). Один из крупных литовских православных магнатов, через полтора десятилетия после смерти Дашкевича он был назначен на ту же ответственную должность – черкасского старосты и тем самым получил возможность управлять казачьими крепостями. Будучи человеком честолюбивым, Вишневецкий быстро понял, что в его распоряжении находится мощный инструмент, который вовсе необязательно должен служить королю, а может действовать и независимо. Дмитрий Иванович объявил себя казаком и в дальнейшем вел себя так, словно является суверенным владыкой, вольным заключать союзы с кем пожелает. Он старался использовать выгоды расположения между тремя главными политическими игроками: Русью, Литвой и Турцией.
Сначала Вишневецкий попробовал завести дружбу с султаном, для чего отправился в Константинополь. Турки не поняли всех выгод этого предложения, и тогда черкасский староста сблизился с Москвой. Это было время, когда Иван IV, готовясь к Ливонской войне, запугивал крымского хана, предпринимая военные демонстрации, и новый союзник пришелся очень кстати. Вишневецкий помог русским войскам в двух походах, а в 1558 году, видя силу Москвы, окончательно перешел к ней на службу.
Какое‑то время князь был в милости у царя, получил на Руси богатые вотчины. Иван Грозный, как раз женившийся на кабардинке Марии Темрюковне, даже собирался посадить Вишневецкого на престол вассального кавказского государства. Дмитрий Иванович попробовал утвердиться в Пятигорске, но не получил достаточно поддержки из Москвы, все глубже увязавшей в Прибалтике.
Обиженный на царя, Вишневецкий перебежал к польскому королю, вновь вернувшись в казацкий край. Долго на месте, однако, он не просидел и отправился в Молдавию воевать с турками, рассчитывая добыть господарский трон. На этом бурная карьера «казацкого царя» и закончилась. Турки разгромили его войско, захватили Вишневецкого в плен и предали медленной, мучительной казни: подцепили крюком за ребро и подвесили на стамбульских воротах. В польской хронике написано: «Был он жив до третьего дня, после чего турки застрелили его из лука за то, что он проклинал их Магомета».
Дмитрий Вишневецкий. Портрет XVII века
Одному из начинаний злосчастного Вишневецкого была суждена долгая жизнь.
В 1556 году на острове Малая Хортица, за днепровскими порогами, он построил новую сечь, которая впоследствии получила название «Запорожской». Первый сторожевой пост продержался недолго, уже в следующем году крымцы его сожгли, но место было удачное, и четверть века спустя казаки обосновались там уже всерьез, создав подобие вольной республики, жившей по собственным законам и способной при необходимости собирать большое войско.
В 1594 году здесь побывал посланец австрийского императора Эрих Ласота фон Штеблау, искавший союзников в борьбе с султаном. Благодаря запискам этого иностранца мы знаем, что в это время Запорожская Сечь переместилась на другой остров, чуть ниже по течению. Постоянное население «коша» составляло около трех тысяч казаков. Они жили в казармах куренями по 150 человек. Во время похода рать увеличивалась вдвое за счет казаков, прибывавших из других мест, – и получалась значительная сила, состоявшая из опытных, хорошо вооруженных всадников.
Запорожская армия была неплохо организована. Во время войны курени объединялись в полки, главный военачальник избирался на общем сборе и назывался кошевым атаманом. У запорожцев имелись артиллерия, собственная флотилия, знамена и даже военный оркестр. Верхушку «республики» составляли выборные начальники и самые заслуженные казаки – так называемая старшина , решавшая, какие вопросы выносить на обсуждение войска. В члены братства принимали людей всех национальностей, не пускали на остров только женщин – чтобы между казаками не возникало раздоров.
Роль Запорожской Сечи в сложных взаимоотношениях Речи Посполитой, Московской Руси и Османской Порты была очень велика. Кроме того, запорожцы и вообще казачество весьма охотно участвовали во всех смутах, где бы те ни происходили – это был удобный повод разжиться добычей.
Польша столкнулась с казацкой проблемой раньше, чем Русь. В первый раз степное братство обратило оружие против тех, кого должно было охранять, в 1591 году, когда некий Кшиштоф Косинский, запорожский казак польско‑шляхетского происхождения, поднял восстание на Волыни. Правительству удалось подавить мятеж лишь два года спустя, с немалыми трудами и затратами. Тревожнее всего для Польши было то, что запорожцы завели переговоры с Москвой, и лишь невоинственность Годунова, отказавшегося ввязываться в конфликт, спасла Речь Посполитую от большой беды.
Очень скоро на польской территории разразилась вторая казацкая война, еще более масштабная. Она стала прямым следствием того, что окрепшее и разросшееся казачество всё больше стремилось к самостоятельности.
Поминавшийся выше австрийский посланник, равно как и специально прибывший легат римского папы, в конце концов добились того, что казаки собрались в большой поход против турок.
В конце 1594 году на османский протекторат Молдавию пошли целых две армии: одна – во главе с запорожским атаманом Лободой; другая состояла из казаков Юго‑Западной Украины, и вел ее бывший сотник польской службы Северин Наливайко. Общая численность сил вторжения составляла около 12 000 человек.
Они легко заняли всю Молдавию и заставили ее господаря присягнуть австрийскому императору, однако это входило в противоречие с интересами Речи Посполитой, и король прислал большую армию, вынудившую казаков уйти. По домам они, однако, не разошлись, а стали бродить по польским землям, грабя города и помещичьи усадьбы. К казакам присоединялись крестьяне, так что движение приобрело антишляхетский и антипольский характер. Короне пришлось собирать большую армию, которую возглавил коронный гетман Жолкевский, лучший из польских полководцев.
Война длилась до лета 1596 года. Зона боевых действий простиралась от белорусского Могилева до Днепра. Силой оружия восстание подавить не получалось. В конце концов оно потерпело поражение из‑за внутренних раздоров в рядах повстанцев. Сначала казаки убили атамана Лободу, заподозрив его в сношениях с правительственными войсками, а затем старшина, прельстившись обещанием амнистии, арестовала Наливайко и передала его полякам. Пользуясь разбродом в казачьем лагере, Жолкевский напал на него и устроил резню. Северина Наливайко и других вождей казнили в Варшаве.
В то время, когда Речь Посполитая начинала всё болезненнее испытывать на себе оборотную сторону «казацкого фактора», Московское государство получало от «своих» (то есть донских) казаков гораздо больше пользы, чем вреда. «Великорусское» казачество целиком зависело от поставок продовольствия и снаряжения с севера и потому оставалось более или менее управляемым – до тех пор, пока в государстве сохранялся внутренний порядок.
Основная часть служила при пограничных крепостях и несла сторожевую службу в степи. Во время войн – не только с крымцами, но и на западе – казачьи отряды вливались в царское войско, составляя одну из значительных его частей.
Однако были на Дону и вольные атаманы, предпочитавшие кормиться самостоятельно. Они нападали на крымские и ногайские селения, что, с точки зрения Москвы, было похвально, но, случалось, грабили и волжских купцов, в том числе русских, и это наносило государству ущерб. Иногда царю приходилось отправлять в степь карательные экспедиции для наказания разбойников – те бегали от воевод, а когда кончались припасы, просили прощения за свои прегрешения. Обычно казаков амнистировали, потому что государство все‑таки в них нуждалось.
Получилось так, что именно вольные, а не служивые казаки добыли для России главное ее богатство.
В конце 1570‑х или в начале 1580‑х годов (сведения расходятся) несколько полуразбойничьих отрядов нашли себе пристанище далеко на востоке, близ Уральских гор, причем поступили они на службу не к государству, а к частной компании.
Восточное порубежье
Говорить о какой‑либо восточной границе Московского государства не приходится – земли в той стороне было так много и она была так скудно заселена, что территория особенной ценности не представляла, если только там не обнаруживали залежи руды или еще что‑то полезное. В Великом Лесу, тянувшемся до Уральских гор и дальше, в вовсе неведомые края, обитали охотничьи племена, номинально находившиеся в русском подданстве – это выражалось лишь в выплате ясака (пушниной). Единственным государственным образованием на востоке было Сибирское ханство, осколок монгольской империи. Там правили потомки Джучи. Несмотря на обширность владений, ханство было слабым и малолюдным. В середине шестнадцатого века население «сибирского юрта» едва превышало 30 000 человек. Жили они в основном близ современного Тобольска.
Когда до тамошних татар дошла весть о взятии Казани, они поспешили отдаться под покровительство победителя – русского царя. Иван IV обложил новых подданных не слишком обременительной данью (по соболю и белке с человека), но и ту сибирский хан Едигер платил лишь частично, пользуясь своей отдаленностью.
Едигер рассчитывал, что Москва будет защищать его от врагов, но царю было не до малозначительной окраины. Поэтому следующий хан, Кучум (правил с 1563 года), выплаты прекратил вовсе и стал проявлять к русским всё большую враждебность.
Приуральский регион, в котором славянские поселенцы появились еще с новгородских времен, в это время находился фактически в частном владении. У государства не имелось сил и ресурсов на освоение этого огромного края, и он был отдан на откуп богатому роду купцов и промышленников Строгановых – по‑видимому, еще в первой половине XV века (во всяком случае, уже в 1445 году Строгановы были достаточно богаты, чтобы участвовать в выкупе великого князя Василия Васильевича из казанского плена).
Эти русские конкистадоры много раз просили государей о разрешении осваивать всё новые и новые пространства, продвигаясь на восток, – и неизменно получали добро. Они ставили лесные городки и крепости, расчищали леса под пашни, варили соль, добывали и выменивали меха, разрабатывали рудники. Им запрещалось принимать беглых крестьян, но те все равно прибывали, и Строгановы давали им жилье и работу – больше население взять было неоткуда. Привечали они и лихих людей – разбойников, бродяг, из которых составили собственную армию, распределив ее гарнизонами по опорным пунктам.
В 1570‑е годы Строгановы добрались до Уральских гор и захотели двигаться дальше. Братья Яков Аникеевич и Григорий Аникеевич побывали у Ивана Грозного в Александровской слободе и просили царя дать им право на колонизацию реки Тобол, находившейся с азиатской стороны хребта. Поскольку денег братья не просили, а все расходы обещали взять на себя, им была дана соответствующая грамота.
Еще прежде того, в 1573 году, встревоженный русской экспансией хан Кучум послал своего племянника, Махметкула (Мухаммед‑Кули) проверить, насколько сильны соседи. Царевич дошел почти до Перми, ограбил племена, находившиеся в русском подданстве, и убил попавшегося ему по дороге московского посла, который следовал с поручением в Среднюю Азию.
С этого момента Сибирское ханство находилось с Русью, а вернее, со Строгановыми, в состоянии вялотекущей войны.
|