В царствование Николая попытка провести реформу бюрократическими методами провалилась. Но при его наследнике Александре II началась «вторая серия».

Вообще‑то поначалу Александр ничего менять не желал. Но вступив на новую должность руководителя страны, он стал разбираться в ситуации и крепко задумался. И было отчего. К примеру, нужно было реформировать армию. Но ввести тогдашнюю новинку в военном деле, всеобщую воинскую повинность, при крепостном праве невозможно по определению…

Тут снова придется кратко отвлечься на аграрный вопрос. С ним был полный швах.

«Помещичьи хозяйства, несмотря на замену оброка барщиной, падали одно за другим; имения закладывались в государственные кредитные учреждения; но взятые оттуда капиталы в большинстве случаев не получали производительного занятия; так дворянские имения, обремененные казенными долгами, не увеличивали производительного оборота в помещичьем хозяйстве» (В.О. Ключевский).

Помещичья собственность являлась во многом фикцией. Так, к 1859 году 44 тысячи имений, в которых стояло 7 миллионов ревизских душ, были заложены в казну. То есть больше двух третей дворянских имений, в которых обитали две трети крепостных крестьян, являлись, скажем так, «условной» собственностью. Долга на этих заложенных имениях числилось в 1859 г. свыше 450 миллионов рублей.

«Дворянские имения, обременяясь неоплатными долгами, переходили в руки государства. Если бы мы предположили вероятность дальнейшего существования крепостного права еще на два‑три поколения, то и без законного акта, отменившего крепостную зависимость, дворянские имения все стали бы государственной собственностью» (В.О. Кючевский).

При этом господа помещики этого своего двусмысленного положения в упор не понимали. За сто лет они привыкли к тому, что не они живут для государства, а государство – для них. Наверное, рассчитывали, что как‑нибудь обойдется. Кстати, почти те же самые настроения наблюдались у дворян во Франции перед Великой французской революцией. Кончилось это для них очень скверно. Типичный признак вырождающегося социального класса – люди с песнями шагают по направлению к пропасти.

К сожалению, ждать сто лет, чтобы дать им спокойно догнить до конца, времени не было. Международное значение Крымской войны можно охарактеризовать словами «Акела промахнулся!». Что случается дальше, смотрите в тексте Киплинга.

Еще хуже было то, что мужичкам жить под своими барами сильно надоело. Убийства помещиков стали обычным делом. В последние годы царствования Николая случилась и вовсе интересная вещь, которая вызвала очень сильное беспокойство у тех представителей властной элиты, у которых имелись хоть какие‑то мозги.

«В 1854 г. был обнародован манифест об образовании государственного ополчения, о призыве ратников на помощь регулярным войскам; это обычный манифест во время тяжелых войн, и прежде такие манифесты не приводили ни к каким особенным последствиям. Но теперь время было не то; между крепостными распространился тотчас слух, что, кто из них добровольно запишется в ополчение, тот получает волю со всею землею. Крестьяне (сначала в Рязанской губернии) стали обращаться к начальству с заявлением желания записаться в ратники. Напрасно местные власти уверяли, что никакого такого закона нет; крестьяне решили, что закон есть, но помещики положили его под сукно. Волнение, обнаружившееся в Рязанской губернии, отозвалось на соседних: Тамбовской, Воронежской, Пензенской, распространилось и далее, до Казанской губернии. Всюду крестьяне приходили в губернские города и требовали у начальства государева закона о воле для тех, кто запишется в ополчение; пришлось прибегать к вооруженной силе, чтобы усмирить это волнение» (В.О. Ключевский).

Для тех, кто не понял, поясняю. Такие настроения свидетельствуют, что «клиент дозрел». Это как в тайге во время засухи. Кто‑нибудь кинет спичку – и такое начнется… А желающих кинуть эту спичку всегда хватает.

В общем, Александру II стало понятно, что положение надо менять, пока не началось. Поначалу он рассчитывал провести реформу по‑хорошему: уговорить дворян добровольно пойти на дело освобождения крестьян.

В марте 1886 года император, принимая московского губернского предводителя дворянства князя Щербатова с уездными представителями, бросил пробный шар. Он сказал господам дворянам таковы слова: «Между вами распространился слух, что я хочу отменить крепостное право; я не имею намерения сделать это теперь, но вы сами понимаете, что существующий порядок владения душами не может остаться неизменным. Скажите это своим дворянам, чтобы они подумали, как это сделать».

И стал смотреть, что получится. Плохо получилось.

«Товарищу министра внутренних дел Левшину поручено было узнать, как они (дворянская среда. – А. Щ .) отнеслись к вопросу «об улучшении участи крепостных крестьян» (тогда еще избегали слова «освобождение»). Левшин позондировал и с печалью донес, что дворянство ни с той, ни с другой стороны не поддается…» (В.О. Ключевский).

Выхода не было. Приходилось идти по пути отца – опираться на бюрократию.

Вот мы до нее и добрались. Что представляло собой российское чиновничество того времени, уже описано в предыдущей главе. Правда, в последние годы своего царствования Николай I слегка разогнал особо вороватых. Кроме того, были введены новые правила делопроизводства, которые на некоторое время упростили бумажную канитель. Но что самое главное – наметился один интересный сдвиг. Среди высших чиновников стало заметно больше людей, не владеющих землей. Этим было куда легче проводить реформу. К тому же поражение в войне и угроза бессмысленного и беспощадного русского бунта кое‑кому прочистила мозги. Николаевская бюрократическая система, при всей ее чудовищности, имела один плюс. Среди огромного количества новых людей, пришедших в чиновники, имелись и те, кто не утратил элементарный инстинкт самосохранения. Главная пружина деятельности реформаторов – именно в этом. Крестьянский бунт уничтожил бы ВСЕ, оставив на месте страны одни лишь руины. Россия бы просто перестала существовать. Забегая вперед: это могло бы случиться и в 1917‑м, не приди к власти Ленин и большевики.

Вокруг Александра II стала подбираться команда сторонников реформ. И что самое главное – кое‑кто из них оказался очень даже на своем месте.

Так, лидером команды реформаторов стал Н. Милютин, племянник графа П. Киселева, сыгравшего видную роль в разработке крестьянского вопроса в 1830–1840‑е годы, Он занимал сначала пост директора хозяйственного департамента МВД, затем – товарища министра внутренних дел.

Это было очень ценно. Дело в том, что в николаевское время административный аппарат разрастался по‑разному. МВД являлось самым мощным ведомством.

Он включал, помимо огромного центрального аппарата (главные управления, департаменты, отделы, комитеты и советы) большую и разветвленную группу местных органов и учреждений: административных, цензуры, жандармерии, политического розыска, правительственного и дворянского надзора за крестьянами, управления ими и так далее. Кроме того, министерство осуществляло надзор за сословными органами (дворянскими, крестьянскими, купеческими) и органами местного административно‑хозяйственного управления.

Кроме того, МВД – оно всегда МВД. Дисциплина в силовых министерствах несколько выше. К тому же по роду своей работы чиновники этого ведомства лучше всех видели, куда все катится. И самое главное – если воруют все, значит, и привлечь можно любого. Очень хорошая страшилка для тех, кто не согласен с генеральным курсом.

Люди, группировавшиеся вокруг Милютина, были разные. Имелись и представители нового поколения управленцев, но присутствовали и люди старой закалки, считавшиеся ранее непримиримыми противниками всяческих перемен. Это очень характерно. Есть сорт чиновников, которые очень хорошо умеют держать нос по ветру. В николаевское время им было понятно, что ничего из царских затей не получится. А здесь поняли: наступили новые времена.

* * *

Начали дело с того, что всегда делают в таких случаях, – с ротации кадров. Не слишком быстро, но и не медля, Александр, пользуясь мудрыми советами реформаторов, матерых мастеров бюрократических игр, стал потихоньку удалять с постов потенциальных противников. Чистку проводили очень грамотно. Начали с верхов, потом спустились вниз, в губернии, поменяв многих губернаторов. Все эти люди, разумеется, стали назначать на ключевые посты своих ставленнников. Николай, который до вступления на трон практически не имел дела с бюрократическими играми, до такого просто не додумался. Ему‑то казалось: император прикажет – все кинутся исполнять. В данном случае подобрались более опытные люди.

Свои люди в губерниях стали протаскивать идею создания губернских Комитетов по крестьянским делам, которые вроде как должны были обсуждать вопрос освобождения. Вообще‑то это была чистая инициатива сверху – провинциальные дворяне ни о какой реформе и слышать не желали. Но Александру требовалась хотя бы видимость поддержки «общественности». Сначала комитеты создали там, где сидели свои губернаторы, потом дело пошло легче. Вроде – «а вы что же»?

В итоге «во всех губерниях открыты были губернские комитеты… они составились под председательством губернского предводителя (дворянства. – А. Щ .) из депутатов – по одному из уездного дворянства – и из назначенных (курсив мой. – А. Щ .) особо местным губернатором помещиков. Эти губернские комитеты и работали около года, выработав местные положения об устройстве быта помещичьих крестьян. Так пущено было в ход неясно задуманное, недостаточно подготовленное дело, которое повело к громадному законодательному перевороту» (В.О. Ключевский).

Знакомая картина? На местах организуется поддержка правительственных инициатив. Пусть себе говорят. А чиновники наверху делают свое дело…

Разработку главного дела – освобождения крестьян, как и в прошлый раз, готовили в строжайшей тайне, в секретных комитетах. Но только на этот раз действовали не любители, а ребята из МВД. Конечно, кое‑что все‑таки просочилось. Недаром шефом жандармов был князь В.А. Долгорукий, противник реформ. Они начинают действовать. Так Долгорукий целенаправленно подкидывает царю материалы, из которых следует, что в случае проведения реформ начнется полный хаос. «Ввиду общего неудовольствия дворянства, ежедневно заявляемого получаемыми на Высочайшее имя письмами, он, Долгорукий, не отвечает за общественное спокойствие, если предложения редакционных комиссий будут утверждены».

Впрочем, Долгорукий тоже довольно быстро оказался не у дел.

Чем дальше, тем более кипели страсти, которые стали выплескивать в кулуары коридоров власти. Как‑то граф Бобринский, противник перемен, откровенно «наехал» на Милютина: «Неужели вы думаете, что мы вам дадим кончить это дело? Неужели вы серьезно это думаете?.. Не пройдет и месяца, как вы все в трубу вылетите, а мы сядем на ваше место».

Когда все было готово, 28 января 1861 года на заседании Государственного Совета Александр поставил на обсуждение вопрос об освобождении крестьян. Вернее, формулировался он не так, речь шла о том, что лучше – «добровольное» или «обязательное» (то есть подписанное государством) освобождение. Но уже было понятно, что без приказа сверху помещики будут держаться за свои права, как панфиловцы. Итак, 45 голосовавших – 15 были за «добровольность», 17 – за «обязательность», 13 заняли промежуточную позицию. Разумеется, это было никакое не обсуждение, а выявление противников. Потому что Александр, выслушав всех, изрек:

– Крепостное право установлено самодержавной властью, и только самодержавная власть может его уничтожить, а на это есть моя прямая воля.

После этого все противники генерального курса были высланы в имения.

В губерниях господа дворяне продолжали спорить. На то все было и рассчитано. Потому что по большому счету никто у них так ничего и не спросил. А зря. Потому что говорили они порой верные вещи. Некоторые люди в России придерживаются идиотской схемы: есть «прогрессивные» деятели и есть консерваторы, которых и слушать‑то не стоит. Это породило и обратную точку зрения, которая не менее идиотская. На самом‑то деле все непросто в этом мире…

Как бы то ни было, 11 февраля 1861 года Александр при большом стечении народа прочитал Манифест об освобождении. Приняли его тихо. Полиция, опасаясь эксцессов, запретила бурные выражения чувств. Но все прошло тихо. Начиналась новая эра.

Капитальная реформа, проведенная чисто бюрократическими методами, всегда проводится по принципу «и нашим, и вашим». Я не буду останавливаться на условиях, на которых были освобождены крестьяне, – об этом сказано в любом учебнике. Но в результате, как всегда случается в подобных случаях, все оказались недовольны. Дворяне лишились привычной халявы – и с этих пор их постепенное экономическое угасание превратилось в обвал. Они это припомнят (об этом в следующей главе). Крестьяне рассчитывали на большее – им дали не всю землю и за выкуп. Это громко аукнется в 1905 и 1917 годах, когда запылают помещичьи усадьбы.

Можно ли было провести реформу лучше? Теоретически – да. Но теми силами, которыми она проводилась, – вряд ли. Высшие чиновники почувствовали опасность и в пожарном порядке бросились организовывать выход с «лавиноопасного» места. Вышли. Ну и все. Теперь можно было расслабиться и неспешно доделать все остальное.

Правда, на горизонте появилась опасность «слева». Высунули свои головы борцы за народное дело. Что им было надо, они и сами четко не знали. Главное – это сломать проклятое государство, а там все будет хорошо. До реформы они очень рассчитывали на то, чего боялись люди у власти – на большой народный бунт. Я до сих пор не могу понять, с чего революционеры полагали, что из этого выйдет хоть что‑то хорошее. После освобождения крестьян они довольно быстро решили пойти другим путем: открыли огонь на поражение. Идея была все та же: «Кровь прольется, совесть народная проснется. Еще неизвестно, но что‑то будет» (В. Шинкарев).

Развязанный профессиональными народолюбцами терроризм показал, что у Александра II нет иного выхода, кроме как продолжать опираться на бюрократию. Так что следующие реформы продолжались в том же самом чиновничьем варианте. Стоит упомянуть о реорганизации суда. Систему, как водится, передрали с «просвещенной Европы». Такая уж у нас традиция модернизаций. Петр I – ладно. Он это делал в первый раз и многого не мог понимать в принципе. Но уж через 120 лет после Петра Великого можно было понять, что в России западные схемы работают как‑то странно? Впрочем, западничество – оно не лечится.

Хотя, возможно, дело тут не только в западничестве, а во все той же бюрократической логике. Зачем изобретать свое, если можно скопировать уже готовое? На бумаге‑то все гладко выглядит. А такое понятие, как «менталитет», на канцелярском языке не выражается.

* * *

Вроде все сделали грамотно. Судебные власти разделили. Судей сделали несменяемыми. Ввели суд присяжных. Судебные заседания стали открытыми и состязательными. И как?

Начнем с присяжных. В России ведь судят не по закону, а по совести. В итоге появился совершенно омерзительный тип русского «либерального адвоката», цель которого – растрогать присяжных. К своим западным коллегам эти господа не имели никакого отношения. Перечитайте Гарднера – автор был адвокатом, он знал, о чем писал, там все точно. А после этого, если не лень, перечитайте речь адвоката из «Братьев Карамазовых». Это, конечно, сатира. Но я читал и подлинные речи российских адвокатов, и отвечаю – сатира очень точная. Знаете, почему присяжные оправдали террористку Веру Засулич? Потому что адвокат их «взял на слезу». Из его речи эта стерва вышла такой хорошей – хоть живой на небо бери. Присяжные и пустили слезу… Вот такой уж мы народ, что поделаешь…

Разделение ветвей власти и несменяемость судей в стране, где чиновники всегда воровали… Независимость суда была понята очень просто – можно делать что угодно и на всех плевать. И плевали.

Между прочим, довольно скоро всплыли и веселые моменты бюрократического освобождения крестьян. А ведь о них предупреждали люди из губернских дворянских комитетов. Вот что еще в 1860 году писали Александру II из Твери.

«Несмотря на все зло крепостного права, власть помещика, его местное значение, его влияние и на крестьян, и на должностных лиц служили, с одной стороны, огромным пособием в управлении, с другой – ограничением произвола чиновников. Если уничтожить его (крепостное право) только в частном порядке, оставив все прежнее по‑старому, это не будет уничтожением крепостного права, а только передача его из рук помещика в руки чиновника и расширение его пределов. Это будет разделение всех сословии в государстве на два враждебных лагеря: на лагерь полноправных чиновников и на лагерь бесправных и безгласных жителей».

Так ведь оно и вышло. Мало того. Несмотря на то, что чиновничий аппарат продолжал расти, контролировать провинцию ему стало трудно. В итоге бурно разрослись местные начальники. Возникшим в ходе реформы «земствам» справиться с ними было трудно. Наметилась тенденция к росту сепаратизма. Недаром Александр II в момент плохого настроения сказал, что Россия вскоре развалится на куски.

Характерно, кстати, что нужный как воздух закон о военной реформе чиновники вводили с диким скрипом. Это понятно. Ведь что означает всеобщая воинская повинность? Что каждый, кто отслужил, может при нужде снова стать солдатом. Или повстанцем. Тогда не имелось ни танков, ни пулеметов, ни всяких спецназов. Именно поэтому разнообразные западные радикальные социалисты и анархисты так лелеяли мысль о вооруженном восстании. В те времена это было очень даже реально. Воевать учились все, остается лишь достать винтовки, поднять народ – и дело пойдет.

Перспектива всеобщего военного обучения народа сильно напрягала российских чиновников. Они все тянули и тянули. Но в 1870‑м разразилась франко‑прусская война, которая показала преимущества новой системы комплектования армии. В Пруссии всеобщая воинская повинность существовала, а во Франции, где, кстати, до войны цвела и пахла типичная бюрократическая монархия Наполеона III, ее ввести не решились. В результате пруссаки лупили тогдашнюю главную европейскую сверхдержаву в хвост и в гриву. В итоге Александр II провел‑таки военную реформу.

* * *

Не стоит, конечно, все мазать черной краской. Главное все‑таки Александр II сделал – сломал застывшую систему. И тут же сразу стремительно начали развиваться промышленность и прочее частное предпринимательство. С этим в бюрократическом механизме появилась еще одна новая черта, которая уже была присуща всем индустриальным странам. В чиновничьей среде появились «группы влияния», лоббисты, которые пробивали те или иные решения. Назову несколько из них. Группу «экономистов», специалистов в области финансов и статистики, возглавлял министр финансов М.Х. Рейтерн. Разумеется, имелись в ней людишки на разных уровнях в разных ведомствах. Их цель лучше всего характеризует такое обращение к императору: «Одного росчерка пера Вашего величества достаточно для того, чтобы отменить весь Свод законов Российской империи, но никакое высочайшее повеление не сможет ни поднять, ни понизить курс государственных кредитных бумаг на Санкт‑Петербургской бирже». Имелись также инженеры, сторонники активной роли государства в экономике во главе со ставшим в 1862 г. министром путей сообщения П. Мельниковым. Были «военные», их возглавлял военный министр Д. Милютин. В качестве иллюстрации борьбы лоббистов можно привести так называемый «железнодорожный конфликт». Во второй половине XIX века в России началось бурное строительство железных дорог. И вот тут началась свара. «Экономисты» призвали взять пример с «передового Запада» и передать строительство дорог в частные руки. «Инженеры» и «военные» были против. Суть спора была в следующем. «Экономисты» говорили: частники построят быстрее и дешевле. А так опять половину разворуют. На что представители двух других возражали: частники будут строить в первую очередь коммерчески выгодные линии, а стране требуются, прежде всего, стратегические железные дороги. Но спор был, как вы догадываетесь, не только об этом. Железнодорожное строительство – это огромные деньги. Бедных железнодорожных инженеров‑строителей в конце XIX – начале ХХ века не водилось. В этом деле имелось множество сравнительно законных способов хорошо заработать. Так что за каждым из лоббистов стояли определенные силы.

Так и пойдет аж до самого 1917 года. Промышленники будут организовывать свое лобби в чиновничьих структурах, которые бы пробивали их интересы. В этом смысле Россия догнала Америку, где такие вещи существовали на всех уровнях исполнительной власти.

В целом же состояние российской бюрократии времен Александра II метко охарактеризовал в своем дневнике цензор А. Никитенко: «У нас есть целые полки чиновников, а нет ни одного государственного человека». А спустя пять лет: «У нас в настоящее время нет настоящих государственных людей, а есть только чиновники высших разрядов».