1 марта 1881 года взрыв бомбы на набережной Екатерининского канала закончил эпоху Александра II. Террористы, долго охотившиеся за императором, добились того, чего хотели. На престол вступил Александр III, который разобрался с бунтарями по полной программе.

Император всегда не любил отцовские начинания. В особенности то, что более всего бросалось в глаза, – чудовищное засилье бюрократии и детское желание сделать все «как на Западе». К сожалению, он пошел по простейшему пути – от противного. Император попытался найти альтернативную силу бюрократической гидре. Но тут он пошел по кругу – решил опереться на дворянство.

Да только к этому времени данное сословие уже ни на что не было способно по причине глубокого распада. Знаете, что первым делом господа дворяне стали просить? Освобождения их от воинской повинности; экономической поддержки сословия (предоставление дешевого кредита); обеспечения привилегированного положения дворянства в сфере образования (устройство для дворянских детей особых при гимназиях пансионов и принятие в закрытые привилегированные учебные заведения исключительно одних дворянских детей); принятие мер по затруднению доступа в дворянство выходцев из других социальных слоев.

Что тут можно сказать? Нормальная психология паразитов. Дайте, дайте, дайте. За что? Потому что мы такие.

К сожалению, Александр III этого не понял – сделал многое, как просили. Возможно, он верил, что тем самым помогает настоящей национальной элите. Самое известное и печальное из этих начинаний – циркуляр 1887 года о кухаркиных детях, который затруднял доступ лицам недворянского происхождения в учебные заведения. Император прикончил, пожалуй, самое здравое начинание отца – облегчение доступа к образованию. А значит, отсекались многие талантливые люди «из простых», которые могли бы себя показать, в том числе и на государственной службе.

Что же касается расплодившейся бюрократии, Александр III пытался навести некоторый порядок. Так, когда вскрылись серьезные злоупотребления бывшего министра внутренних дел Л.С. Макова, Александр III приказал предать суду и его, и ряд высокопоставленных чиновников. Решение царя показалось настолько страшным, что некоторые из обвиняемых так и не захотели дожидаться суда. Маков застрелился, С.С. Перфильев (правитель канцелярии министра внутренних дел) покушался на самоубийство.

В конце 80‑х годов минский губернатор В.С. Токарев незаконно, как казенную, приобрел за бесценок землю крестьян села Логишина в Пинском уезде. Через генерала Лошкарева, своего покровителя в Министерстве внутренних дел, Токарев добился, чтобы искавшие правды крестьяне были подвергнуты массовой порке. По воле императора Токарев и Лошкарев были отданы под суд. Дело закончилось рассмотрением в Государственном совете. Подсудимые были уволены со своих должностей, с запрещением впредь поступать на государственную службу.

Но вообще‑то ни серьезной борьбы с коррупцией, ни попыток что‑нибудь сделать с бюрократическим аппаратом не предпринималось.

Политика императора была направлена на консервацию существующего положения вещей. Главное было не делать резких движений. В этой обстановке представители продолжавшего расти бюрократического аппарата чувствовали себя очень даже комфортно.

Можно было спокойно жить в свое удовольствие. Вот, к примеру, дело о злоупотреблениях на Петербургской таможне. Необычность его в том, что в него вляпался А.А. Энгельгардт, тесть самого К.П. Победоносцева, являвшегося по сути официальным «идеологом» царствования Александра III. Нечистый на руку родственничек наряду с другими чиновниками был уличен в незаконных махинациях, нанесших убыток казне. По велению императора Энгельгардт был отдан на поруки Победоносцеву (под залог в 50 тыс. рублей, которые тот так и не заплатил), а само дело прекратили.

Еще одной радостью для чиновников было то, что в стране продолжался промышленный подъем. Особенность русского капитализма и тогда состояла в том, что лучше всего вести дела, поддерживая дружбу с начальством. Как это происходило на верхних этажах административной пирамиды, я уже рассказывал. Можно спуститься вниз.

Там, где есть производство, всегда имеются производственные конфликты. Особенно в те времена, когда во всех странах капитализм был дикий, как Тарзан. Те, кто работал в начале девяностых у частников, понимают, о чем я говорю. Только тогдашние рабочие не ныли и не скулили, а начинали бунтовать.

Александр III, обеспокоенным таким непорядком, издал первые в истории России законы о труде.

1886 г. – закон «о штрафах и расчётных книжках». (Закон был призван положить конец беспределу фабрикантов, штрафовавших рабочих за все на свете).

1885 г. – запрещение ночного труда женщин и детей.

1886 г. – закон об определении условий найма и порядка расторжения договоров рабочих с предпринимателями.

Для контроля за этими законами была учреждена новая бюрократическая структура – Фабричная инспекция. Те, кто видел милую картинку «явление санитарного (пожарного) инспектора в магазин (ресторан)», поймут, что это была за кормушка.

Само собой, практику «отката» при получении выгодного заказа от государства придумали не вчера. Впрочем, все это тоже – обычная общеевропейская практика.

В общем, тогдашних чиновников не зря называли «люди двадцатого числа» (двадцатого платили жалование). Как отмечал современник, «русский служилый класс конца XIX века открыто и принципиально приносит в жертву личным и семейным интересам дело государства… Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность».

Дальше, при следующем царствовании, дело пошло еще хуже.

В начале ХХ века бюрократический аппарат России выглядел следующим образом. Численность чиновников, имевших классные чины по гражданской службе, составляла 385 тысяч человек, а к 1917 г. в России их число возросло 500 тысяч. Из них почти 100 тысяч получали оклады свыше 1000 рублей в год. Численность высокооплачиваемых чиновников превышала количество людей, имевших такой же доход из любого другого источника, не связанного с казенной кормушкой. Ушли в прошлое времена, когда расходы на содержание управленческого аппарата были скудными. На содержание управленческого аппарата в начале XX в. уходило 14 % государственного бюджета. Для сравнения: в Англии – 3 %, Франции – 5 %, Италии и Германии – по 7 %. Особенно поражает последняя страна – потому что в Германии вообще‑то чиновников было как грязи.

* * *

Но это ладно, на что деньги‑то шли?

К началу XX в. основная масса чиновничества была разночинной по своему происхождению. Среди состоявших на гражданской и военной службе процент дворян составлял в конце XIX в. 36,9 %. Но представители высшей бюрократии, высшие четыре класса, те, кто составляет собственно правящий слой – были представлены исключительно дворянскими фамилиями. Это означает, что административная элита назначалась все из той же узенькой прослойки. Сидели, сволочи, как приклеенные.

Известный кадетский публицист Б. Нольде в своих опубликованных после революции воспоминаниях писал, что российская бюрократия того периода выносила наверх людей двух основных типов. «Одни выплывали потому, что умели плавать, другие – в силу легкости захваченного ими в плавание груза. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали его утомлять своей величиной, он вспоминал о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, ибо легковесных и гибких. У людей этого второго типа был служебный формуляр вместо служебной биографии, видимая политическая роль вместо политических убеждений, чутье обстановки вместо знания государственного дела».

Генерал А. Мосолов, занимавший в 1900–1916 годах должность начальника канцелярии Министерства императорского двора, вспоминал, что при вступлении в должность в 1900 году он пережил немало затруднений с персоналом канцелярии. Дело было в том, что большинство чиновников являлись сыновьями камердинеров великих князей, людьми без высшего образования и необходимого для службы воспитания, попавших в министерство по протекции великих князей. «Благодаря высокому заступничеству молодые люди считали себя неуязвимыми со стороны начальства». Да уж, поработай с такими кадрами…

В качестве примера можно привести семью Танеевых. Представители этой благородной фамилии на протяжении ста лет передавали от отца к сыну должность управляющего личной императорской канцелярией. Последний представитель этого семейства в бюрократическом аппарате Российской империи А. Танеев, широко образованный выдающийся музыкант, вырос при дворе и достиг высшей ступени иерархической лестницы, наследовав должность главноуправляющего канцелярией от своего отца. Кроме всего прочего, он был статс‑секретарем, обер‑гофмейстером высочайшего двора, членом Государственного совета… Впоследствии, по мнению М. Палеолога, Танеев являлся «одной из главных опор Распутина». Очень возможно, потому что дочь Анна Танеева в замужестве носила фамилию Вырубова. Кому это ничего не говорит, поясню – именно она сделала больше всех, чтобы «старец» прописался в царской резиденции.

Недаром уже знакомый нам генерал Мосолов сетует, что «оскудение в России в эту эпоху государственно мыслящими и работоспособными людьми было прямо катастрофическим».

С. Витте, который писал в этой связи Николаю II: «В России по условиям жизни нашей страны потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предприимчивости и где государство только регулирует частную деятельность… Таким образом, функции государственной жизни в этих двух странах совершенно различны, а в зависимости от сего должны быть различны и требования, предъявляемые в них к лицам, стоящим на государственной службе, то есть к чиновникам. В Англии класс чиновников должен только направлять частную деятельность, в России же, кроме направления частной деятельности, он должен принимать непосредственное участие во многих отраслях общественно‑хозяйственной деятельности». То есть, если в Англии сойдут и исполнители‑чиновники, то в России в тех условиях требовались люди посерьезнее.

Можно ли было исправить положение? Наверное, некоторые шансы имелись. Но только для этого на царском троне должен был оказаться человек масштаба Петра I. Который для начала жесткими методами вычистил бы всю эту сволочь. Крови бы пролилось порядочно. Но куда меньше, чем ее пролилось через несколько лет. В начале ХХ века авторитет царской власти стоял еще очень высоко. Сгубило его именно последнее царствование.

Да только вместо Петра I на троне сидел Николай II. С. Витте вспоминал, что император представлял собой человека «доброго, далеко не глупого, но неглубокого, слабовольного…он не был создан, чтобы быть императором вообще, а неограниченным императором такой империи, как Россия, – в особенности. Основные его качества – любезность… хитрость и полная бесхарактерность и слабовольность». Вообще, создается впечатление, что Николай Александрович совершенно сознательно выбрал для себя позицию неучастия, предоставляя событиям идти туда, куда они идут. И шли они… Вот именно туда они и шли!

* * *

История царствования последнего российского императора – это история запредельного чиновничьего безобразия. Дело не в том, что воровали все, кто мог. При Петре I тоже воровали. Беда в том, что кроме этого вообще ничего не делали. Единичные люди, которые пытались хоть что‑то изменить, – тот же Сергей Витте или Петр Столыпин – не успев ничего сделать, вытеснялись на обочину. Главная причина была в том, что они «не вписывались» в контекст тогдашней административной среды. Случилось самое худшее, что могло произойти – бюрократия потеряла чувство самосохранения.

В июне 1912 года перед открытием Думы тогдашний премьер В. Коковцов, сменивший Столыпина, недалекий, но усердный бюрократ, обратился ко всем ведомством, чтобы узнать: что там, собственно, творится? Ведь несколько лет назад произошла революция, после которой жизнь стала меняться на глазах. Неразрешимых проблем накопилась куча. И что же? Как с горечью отметил премьер, «ни одно ведомство не выдвинуло проектов, хотя бы отдаленно напоминающих меры, направленные на приспособление к буржуазному развитию страны и вообще заслуживающие названия реформ».

Потом началось то, что называют «распутинщиной». Хотя сам «старец» был, возможно, и ни при чем. За его спиной во власть пролезла уже откровенная сволочь, которая обделывала свои дела. Современник отмечал: «Наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остатки русского государственного управления… Не подлежит сомнению, что если бы та среда, из которой черпались высшие должностные лица, не выделила такого множества людей, готовых ради карьеры на любую подлость вплоть до искательства у пьяного безграмотного мужичонки покровительства, Распутин никогда бы не приобрел того значения, которого, увы, он достиг…» Возможно, все потом просто свалили на Распутина. Потому что уже после убийства «старца» процесс продолжался в том же духе. Как бы то ни было, факт есть факт. Чиновники назначались и увольнялись, и их уровень становился все ниже и ниже.

Апофеозом этого может служить так называемая «министерская чехарда», которая шла во время войны. Министры, товарищи и другие высокопоставленные чиновники менялись со скоростью света. В период с июля 1914 – февраля 1917 годов личный состав министров и главноуправляющих обновился на три пятых, а высшей ведомственной бюрократии – почти наполовину. За это время произошло 31 назначение на министерские посты и 29 увольнений. Сменились четыре председателя Совета министров, шесть министров внутренних дел, четыре обер‑прокурора Св. Синода, четыре военных министра, столько же министров юстиции и земледелия, три министра просвещения и столько же государственных контролеров. Всего же в аппарате центральной исполнительной власти произошли около 300 крупных кадровых перемен – назначений, утверждений в должности, перемещений и увольнений. Все это по «принципу домино» шло по всей бюрократической лестнице. Прибывшие начальники тут же начинали протаскивать своих дружков.

На местах было не лучше. К моменту Февральской революции только тридцать восемь губернаторов и вице‑губернаторов занимали свои посты с предвоенного времени; в 1914 г. получили назначение двенадцать, в 1915 г. – тридцать три, в 1916 – начале 1917 годов пятьдесят семь (!) губернаторов.

Можете представить, как все это выглядело. Не успел начальник принять дела, как его уже увольняют. И зачем в таком случае работать его подчиненным? Они и не работали. По многочисленным свидетельствам чиновники просто‑напросто не выполняли распоряжений своих начальников. На кой черт? Все равно придет другой, никто проверять не будет.

Накануне февраля 1917 г. обозреватели констатировали, что русская бюрократия «теряет то единственное, чем она гордилась и в чем старалась найти искупление своим грехам, – внешний порядок и формальную работоспособность». Удивительно лишь то, что в такой ситуации Россия продержалась четыре года.

Заметим, весь этот дурдом происходил во время войны. Пока солдаты сражались и умирали, в тылу творилась такая вот свистопляска. Что странного в том, что когда, наконец, 25 февраля рвануло, старую Россию не стал защищать НИКТО? В самом деле, кого защищать‑то?..

* * *

История имперской бюрократии имеет свое послесловие. Она пережила породившую ее империю. Сегодня некоторые публицисты любят причитать по поводу того, что, дескать, после Февральской революции возникла первая в истории России демократическая власть, которую разогнали злодеи‑большевики. Конечно, если смотреть за мельтешением говорунов из Временного правительства и читать их красивые речи, то все так и выглядит. Но давайте посмотрим под углом темы денной книги.

Да, царскую власть скинули, во главе России встали исполненные благих намерений демократические вожди. Которые стали вести себя так, будто возглавили мирную благополучную страну, где все основные проблемы решены, остается только протирать штаны в парламентских креслах. А страна находилась в состоянии войны, и проблем в ней было выше крыши. Решить эти проблему никто и не пытался. Точнее, что‑то сделать пытались… Но что можно было сделать? Для этого нужен исполнительный аппарат. А с этим было очень плохо. В канцеляриях сидели все те же чиновники, которые вряд стали работать после смены власти. С чего бы это? К тому же над ними стояли кое‑как слепленные министерства и комитеты, организованные по очень демократическим принципам. То есть в них любую мелочь могли обсуждать часами. Поэтому, если старый бюрократический аппарат все‑таки работал, то исключительно по инерции. Поэтому у временщиков проваливались абсолютно все начинания, за что бы они ни брались.

Анекдотический пример. После июльских событий – разгона вооруженной демонстрации большевиков и анархистов – Временное правительство отдало приказ арестовать Ленина. И он вроде бы скрывался в знаменитом шалаше в Разливе. О месте его пребывания знала чуть ли не половина Петрограда. Арестовать же его так и не сумели.

Инерция аппарата кончилась к осени 1917 года. Начался уже полный распад. Россией уже не никто не управлял. Должно было рвануть. И рвануло!..