С тем большей силой проявились тенденции «окукливания» бюрократии, когда грозного вождя не стало. После смерти Сталина бюрократия взяла свое. ХХ съезд был направлен прежде всего на «реабилитацию» представителей партийной элиты. Да и вся так называемая хрущевская «оттепель» – это на самом‑то деле откровенный реванш чиновников, которым при Сталине жить было несколько неуютно. Избежав страшной угрозы, представители партийной бюрократии стали закреплять свои позиции – да так, чтобы уже никто не смог бы на нее покуситься.

По сути, именно в 1956 году в СССР бюрократия полностью захватила власть – и жизнь покатилась по ее законам. Возродилась тенденция двадцатых годов, прерванная «незаконными репрессиями»: превращения бюрократии в господствующий класс. И пошло‑поехало.

А что бюрократии надобно? Прежде всего – стабильности. Так оно и получилось. Именно при Хрущеве по‑настоящему оформилось понятие «номенклатура». То есть бюрократическая каста, попадание в которую гарантировало дальнейшую безбедную жизнь. Именно с тех пор и аж до Андропова, чтобы вылететь из этой системы, требовалось совершить уж что‑то запредельное. В противном случае разбирались «по‑родственному». Так, к примеру, проштрафившегося работника, скажем, обкома, «бросали на профсоюзы» – то есть переводили в менее престижную структуру. Или того веселее – назначали директором завода. И так далее. Но из номенклатуры чиновник не вылетал. Это не предыдущий период, когда из любого высокого кабинета была видна Колыма.

Исследователь теории элит К. Манхейм в этой связи писал: «…важно, чтобы приток людей в эти (элитные – А. Щ .) группы допускал их селекцию…из большого общества» и отмечал, что источником угрозы современному массовому обществу является упадок принципа рекрутирования элиты, основанного на «признании личных достоинств». Так вот, доступ в государственную элиту, а только бюрократия в СССР являлась таковой, чем дальше, тем более был затруднен. Бюрократическая структура стала жить сама для себя. И начались веселые дела…

Именно после ХХ съезда партии вошло в обиход так называемое «коллегиальное руководство». То есть решения принимались коллективно. А следовательно, никто по большому счету за них не отвечал. Тем более что руководила партия, а воплощали ее судьбоносные решения другие структуры.

Собственно, вся дальнейшая «верхушечная» советская история – это как раз борьба бюрократии против беспокоящих факторов. С этой точки зрения замена Хрущева Брежневым выглядит вполне логичной. Как ни относиться к Никите Сергеевичу, но он все‑таки являлся незаурядным человеком, воспитанным той великой сталинской эпохой. А потому если не осознавал умом, то, по крайней мере, догадывался о милой особенности возглавляемой им системы, так и продолжавшей жить по мобилизационной схеме: она предназначена для решения сверхзадач. Самые знаменитые хрущевские авантюры – целинная эпопея, заморочки с кукурузой и ракетные игры с Кубой, приведшие к Карибскому кризису, преследовали все ту же цель: попытки использовать доставшийся ему советский бюрократический аппарат, так сказать, по прямому назначению – для глобальных свершений. Целью первых двух было желание одним ударом решить «продовольственный вопрос». Последнего – стремление сделать геополитический «ход конем» и «показать Америке кузькину мать». Но… не вышло.

Причины провала, особенно внутренних авантюр, одни видят в, мягко говоря, невысоких интеллектуальных качествах Хрущева, другие – в свойствах бюрократического аппарата, который, освободившись от сурового сталинского надзора, стал работать, скажем, так, своеобразно. Третьи, любители Никиты Сергеевича, сводят все вообще к «саботажу» чиновников. О последнем пункте вообще‑то стоит поговорить отдельно, поскольку данная теория часто всплывает, когда вроде бы такие красивые и правильные реформы не работают.

* * *

Вообще‑то противодействие административного аппарата, безусловно, существует. О сознательном саботаже рассказывалось в главе о Николае I. Но чаще дело обстоит гораздо проще. Рассмотрим это на примере все той же многострадальной кукурузы.

Вообще‑то сама идея по массовому внедрению этой сельскохозяйственной культуры не была столь идиотской, как кажется на первый взгляд. Ведь кукуруза, кроме всего прочего, это еще и зеленая масса, которая является прекрасным кормом для скота. А проблема заготовки кормов при советской власти оказалась куда более трудно решаемой, нежели освоение космоса. Со второй стравились, с первой так и не сумели. Но вот представим: где‑нибудь в Псковской области трудится себе работник райкома Петров, курирующий сельское хозяйство. Ему сверху приходит «кукурузная» разнарядка. Что это значит? Головную боль. Теперь придется поднимать инструкторов, которые должны как проклятые мотаться по колхозам и совхозам и контролировать, чтобы тамошнее начальство внедряло новую культуру. Те, разумеется, станут всеми силами отбрыкиваться, ссылаясь на объективные обстоятельства. А ему, Петрову, придется погонять своих подчиненных и выслушивать «втыки» от начальства.

У профессионального чиновника есть в этом случае три пути. Первый и самый простой – самому с ходу сослаться на эти самые объективные обстоятельства и тем самым уклониться от исполнения вышестоящей директивы. Но, во‑первых, над ним тоже сидят не дураки, которые все эти «отмазки» знают. Во‑вторых, с карьерной точки зрения это проигрышный ход. «Наверху» на такого работника станут смотреть косо. Второй путь – это тупо исполнить, что приказали. Велено сажать – будем сажать. И, наконец, третий – постараться выполнить и перевыполнить, чтобы получить на этом лишние «очки» в глазах вышестоящих товарищей. Последствия такого неуемного рвения обычно никого особо не волнуют. Собственно, сочетание этих трех моделей поведения чиновников и дает в сумме эффект, который называется «противодействие аппарата».

От этого примера можно перейти еще к одной бюрократической черте, которая также характерна для всех времен и народов, но ввиду особенностей советской системы проявлялась со всей очевидностью. Ее можно образно назвать «лес поджечь, чтобы прикурить». То есть вбухать огромные средства в какой‑нибудь проект с целью получения относительно небольшой узко корпоративной выгоды. С качестве примера можно привести историю второй половины шестидесятых, почерпнутую из нашей «оборонки».

Как известно, советская оборонная промышленность была самой эффективной отраслью производства. Хотя бы потому, что, в отличие от других, здесь существовала конкуренция – произведенная продукция должна быть лучше или, по крайней мере, не хуже, нежели у потенциального противника. Но руководил‑то «оборонкой» все тот же родной до слез бюрократический аппарат… В итоге получалось, что получалось.

Так вот, в конце шестидесятых ленинградскому научно‑производственному объединению, разрабатывающему аппаратуру для радиоразведки, дали задание: разработать и создать некий прибор, предназначенный для военно‑морского флота. Надо так надо. Стали разрабатывать. Изначальные посылки для создания нового чуда техники были, прямо скажем, не ахти. Он разрабатывался, что называется, на пределе – то есть возможностей для потенциального совершенствования в системе уже не имелось. Что вообще‑то уже нехорошо. Но это бы ладно. Но еще в начале работы от разведки поступили сведения, что в США начата разработка подобного прибора, основанного на совершенно ином, более передовом принципе. Принцип, кстати, наши доблестные разведчики тоже добыли. То есть советский прибор устарел еще до своего рождения. Будь это велосипеды, автомобили или магнитофоны, никто бы на такую мелочь и внимания не обратил. Но оборона страны – дело другое. Поэтому в срочном порядке была сформирована другая научная группа, которая в темпе вальса изготовила аппарат по новым принципам. Но вот тут‑то и самое интересное. А тот, старый? В его продвижении, испытаниях и внедрении было заинтересовано слишком много людей, сидящих в высоких кабинетах. В результате разработка продолжалась до победного конца. Было потрачено множество денег и усилий, в результате чего была изготовлена, испытана и даже начала внедряться никому не нужная груда микросхем.

В этой довольно банальной не только для советской власти истории есть еще одна тонкость. Каждый человек, сталкиваясь на бытовом уровне с проявлениями бюрократизма, клянет ее последними словами. Но – если взять данный пример – упомянутый мартышкин труд был выгоден не только чиновникам, но и научным работникам, которые занимались данной разработкой! Это я к тому, что бюрократическая система очень часто оказывается выгодна отнюдь не только бюрократам. Что дает повод говорить о ее общественной поддержке. Когда это выгодно и у нас имеется возможность, мы все с удовольствием пользуемся «административным ресурсом».

Можно привести еще один пример – на этот раз из области культуры. Сегодня как ни глянешь телевизор – творческая интеллигенция старшего поколения постоянно жалуется на то, что в советские времена им не давали жить чиновники. То не разрешали, это запрещали. Данные товарищи не любят вспоминать другое – как они этой системой пользовались. Вот история, почерпнутая из «Дневника» известного писателя и киносценариста. Данному деятелю культуры взбрело в голову написать сценарий для советско‑польского фильма про Ференца Листа. Написал. Но вдруг оказалось, что полякам эта лента была не слишком‑то нужна. Еще меньше она была нужна Госкино. Заинтересованы были в ней только упомянутый сценарист и режиссер – по своим чисто карьерным и финансовым соображениям. И что? А то, что два данных товарища воспользовались своими многочисленными связями в чиновничьих кругах, нажали на все доступные им рычаги… В итоге фильм был снят и благополучно лег на полку. Кстати, именно по подобной причине, а не ввиду цензурных соображений на этой самой «полке» оказалось множество лент. Это я все к тому, что отношения с административной системой у советских людей были не такие простые, как это может показаться на первый взгляд.

* * *

Как уже было сказано, советская бюрократическая система развивалась по классическому принципу – росла вширь и «вглубь», все более становилась замкнутой кастой и изо всех сил сопротивляясь любым попыткам перемен. На ее примере можно проследить еще одну особенность – эволюцию чиновничьей психологии. Как говаривал Шерлок Холмс, «любая профессия дисциплинирует мозг в определенном направлении». Добавим, не только мозг, но и характер. Что же касается бюрократии, то с ней в этом плане могут соперничать разве что такие жесткие структуры, как армия или милиция. Происходит своеобразный естественный отбор. Люди, обладающие определенными качествами, продвигаются по карьерной лестнице. Не обладающие оными вылетают или остаются на нижних этажах.

Советская система эпохи застоя требовала от чиновников «не гнать волну». Сидеть тихо и делать что велят. Способности идти на риск и брать на себя ответственность не требовалось. Как сформулировал главный принцип деятельности партийного чиновника писатель Юрий Поляков, который в застойные годы сам являлся комсомольским функционером и знает, о чем говорит: «главное – избегать конфликтов, потому что разрешить их по‑божески не получится». А что значит – избегать конфликтов? Стараться всеми силами уходить от принятия серьезных решений. Такие люди и продвигались по бюрократической лестнице.

«Во многих организациях… выдвигается беспомощность, и это, в общем‑то, естественно, потому что она сама всплывает наверх. Да еще потому, что при назначении на ответственную должность отвергается любой кандидат, если против него можно сказать хоть слово. А неплох, но немного богемен; Б хорош, но чересчур активен; В подходит, но уж очень он властный; Г – горлопан; Д – какой‑то несчастный; Е тошнотворно сочится елеем, и говорят, что он извращенец, а не скромник; Е – ерник, да к тому же и недотепа; у Ж чересчур железная логика; З, к сожалению, сильно заикается; И очень часто пререкается с начальством. Забудьте про К – он теряет память; Л – ленив; М – пьет; Н – нерадив и работать не станет; О – обидчив; П – мот; Р – резонер; С – суетлив… Может быть, попробуем выдвинуть Г? Он талантлив, но тактичен. Точен. Трудолюбив. Толковый работник, ничего не скажешь, слишком толковый, чтобы убирать его оттуда, где он работает, ему весьма непросто подыскать замену. У? Что же, он всем хорош. Давайте‑ка возьмем его на заметку и продолжим наше обсуждение. Ф… кто знает Ф? Как он хоть выглядит? Никто не помнит. Вряд ли он необычайно толст. Иначе его бы заметили. Он явно не очень высокий и наверняка не слишком низкорослый. Видимо, не особенно глуп. Но и умом, должно быть, не блещет – это неминуемо было бы отмечено. Хороший ли он работник? Уживчивый ли человек? Возможно, ни то ни другое. Возможно, он умер. Против него немыслимо выдвинуть какие‑нибудь возражения. Никто не уверен, что узнает его при встрече. Он не возбудил ничьей зависти, злости или восхищений. Назначить его немедленно! Эта должность просто создана для него!» (Сирил Паркинскон).

Вот точно по такому принципу и выдвигались люди в СССР эпохи застоя.

* * *

Самым ярким примером того, что из этого получается, стал театр абсурда под названием ГКЧП 19–21 августа 1991 года. В этой книге не место исследовать разные версии причин и подводных течений этой вакханалии идиотизма. Я допускаю самое простое – что группа высокопоставленных чиновников, по крайней мере, субъективно, собиралась остановить процессы, которые они считали вредными для страны. И замутили, значит, «переворот».

Бездарность этого демарша просто бросалась в глаза с самого начала. НИЧЕГО из того, что делают в таких случаях, сделано не было. По сравнению с ними тоже бездарное восстание декабристов – просто образец путча. А ведь хотя бы у Ленина, которого все путчисты изучали в Высшей партийной школе, все сказано четко – ну, там про телефон, телеграф и прочее. Что они, ничего не соображали? Вряд ли. Просто люди разучились брать на себя ответственность за серьезные решения – кого надо арестовать, что нужно закрыть и так далее. Это можно сравнить с человеком, который с молодости не тренировался, а тут ему необходимо бежать марафонскую дистанцию. Люди привыкли, что ни за что не отвечают, а все идет, как идет. Вот и получилось, что получилось.

Поэтому советская система, наверное, уже в семидесятых была нереформируема в принципе. Даже если каким‑либо чудом появился человек уровня Сталина. Потому что ему просто было бы не на кого опереться. Никто не хотел рисковать. Так что крушение СССР было вполне закономерным финалом. Иначе случиться не могло по определению.