Историк Эдуард Андрющенко об ультраправых объединениях на Украине

В ходе референдума 1991 года на избирательные участки Украины пришли 84,1 % имеющих право голоса. Большинство избирателей согласились с Актом провозглашения независимости Украины, при этом вопрос о выходе республики из СССР не ставился. За исключением Крыма (только 54 % "за"), почти во всех регионах за суверенитет отдали более 90 % голосов. Эту победу долгие годы ковали украинские националисты (и местная партийная элита), которые в десятые вновь оказались на авансцене. О различиях ультраправых объединений рассказывает кандидат исторических наук Эдуард Андрющенко, прежде член "Тризуба им. Степана Бандеры" [1].

Возрождение организованного украинского национализма началось в конце восьмидесятых из двух источников. Во‑первых, активную деятельность разворачивали возвращавшиеся из Канады, США и Европы эмигранты. В основном это были разные фракции некогда единой ОУН[2]. Между собой они иногда сотрудничали, а иногда и конкурировали. В основном представители диаспоры продолжили идейный раскол минувших лет – вернувшись на родину, свои старые обиды они перенесли в новые политические реалии.

Во‑вторых, это были местные националисты, никуда из СССР не выезжавшие, в основном диссиденты и политзаключенные. Как только режим ослаб, они сразу включились уже в который раз в борьбу. Старые кадры ОУН и УПА[3], занимавшие первые роли в движении в сороковые, за редким исключением, уже не могли активно участвовать в политической жизни: кто‑то просто не дожил, у кого‑то здоровье уже было не то. Куда более активным было следующее поколение, политическое становление которого пришлось на шестидесятые. Эти люди, с одной стороны, были еще достаточно молоды, с другой – имели опыт борьбы с режимом.

Конечно, деление это весьма условно – группы взаимодействовали друг с другом, объединялись и перемешивались. Была еще радикальная националистическая молодежь, которая сотрудничала и с теми, и с другими или же создавала свои собственные организации. Также на начальных этапах более‑менее единой средой были националисты и демократы (тот же "Рух"), но постепенно дистанция между ними всё увеличивалась.

Когда я готовил научную статью о коллективном потрете националистических лидеров той эпохи, то подсчитал, что из двадцати с лишним предводителей организаций больше всего было медиков и историков. Например, в Социал‑Национальной партии Украины (СНПУ) из четырех лидеров трое были врачами – Олег Тягнибок, Андрей Парубий, Ярослав Андрюшкив. Причем последний был психиатром и параллельно первым на западе Украины стал устраивать тренировки по еще недавно запрещенному карате, поэтому и с ним во всю тусовались спортсмены. Кстати, именно СНПУ придумала символ "идея нации", сейчас тот же знак использует полк "Азов".

Из диссидентов стоит выделить основателя организации "Державна самостійність України" поэта Зиновия Красивского[4], которого в националистической среде уважали практически все (довольно редкий случай на фоне перманентных конфликтов и взаимных обвинений). Несмотря на преклонный возраст, он активно участвовал в развитии движения. Эта интеллигенция не рассуждала, бить или нет коммунистов, – это был боевой типаж.

У ОУН ("бандеровской", или же "революционной" фракции) ярким руководителем была Ярослава Стецько, вдова видного лидера Ярослава Стецько. Покинув ради украинского гражданства Мюнхен, она в девяносто седьмом году стала депутатом Рады. ОУН формально регистрации не получали, ведь они позиционируют себя как закрытая элитарная группа, которая не хочет запятнать ставший уже легендарным "бренд" в банальной политической деятельности. Для этих целей создали партию "Конгресс украинских националистов" (КУН).

КУН – это наиболее умеренная и респектабельная часть радикальных националистов, в основном люди старшего поколения, которая предпочитает действовать легальными политическим методами в рамках закона. В придачу к "Конгрессу" оуновцы создали "Тризуб", спортивное крыло для силовых акций, куда я вступил позднее. В КУН считали, что задача "Тризуба" – защищать их митинги в случае нападения. Молодым "тризубовцам" же хотелось больше экшена: не защищаться, а нападать. "Тризуб" принципиально не собирался становиться партией, зато они тренировались и делали вылазки, занимались декоммунизацией на практике. В плане идеологии "тризубовцы" были довольно консервативны, следуя классическим постулатам Донцова и Бандеры.

"Лучше погибнуть волком, чем жить псом"

Именно такие лозунги кричали на ночных улицах с факелами в руках члены УНА‑УНСО[5]. В организации подавляющее число членов были жаждущими экшена молодыми людьми – драки, марши в красивой форме, факельные шествия. Идейное оформление было на втором месте. Изначально организацию возглавлял Юрий Шухевич, сын легендарного главнокомандующего УПА Романа Шухевича. Юрий Шухевич входил в Украинскую Хельсинкскую группу, из которой затем вышло объединение разношерстной публики – от либералов до националистов.

В силу подорванного здоровья и преклонного возраста Шухевич стал скорее символом, чем реальным лидером. Для людей он олицетворял преемственность поколений. Несмотря на потерю зрения в лагерях, в спорных обсуждениях последнее слово, по словам участников событий, было именно за ним. Тем не менее он довольно быстро вышел из УНА, так как это человек поколения, у которого более традиционный взгляд на украинский национализм. Шухевичу страшно не нравились всевозможные эксперименты Дмитрия Корчинского с евразийством, анархизмом, левыми идеями. Славко Артеменко поддерживал Корчинского, формируя стиль организации. Сейчас же он ушел в церковь, причем Московского патриархата.

Другим известным заводилой был поэт Анатолий Лупынос. Этого уроженца Донбасса соратники помнят как крайне харизматичного и колоритного человека, с вечными бородой и сигаретой в руках. В том числе и на нем держался творческий и финансовый потенциал организации. Говорят, азербайджанский лидер Гейдар Алиев страшно не любил, когда в его кабинете курят – это разрешалось только Лупыносу. Поэт лично знал президентов Карабаха, Армении, Грузии.

Лупынос без паспорта путешествовал по миру, задерживался российскими спецслужбами, через кавказские диаспоры налаживал сотрудничество с Грузией и Чечней. С тех пор осталась его фотография с чеченским президентом Асланом Масхадовым. Лупынос лично ездил вызволять капитана авиации Юрия Беличенко, уроженца Киева. Тот проходил службу в Закавказском округе, а после развала остался служить Азербайджану – это была обычная практика для славян‑офицеров. В Карабахе его сбили и хотели казнить, но руководству непризнанной республики польстило, что к ним обратилась украинская организация. Это хоть какое‑то международное признание – ведь даже сегодня Ереван не признает независимости Карабаха. В итоге Беличенко помиловали, он остался там и стал начальником аэропорта.

Перемога

Переломным моментом для УНА‑УНСО стало постановление Верховного Совета, признававшее Севастополь территорией России[6]. Активисты ввязывались в гущу событий, так как хотели везде воевать против бывшей метрополии. Главный аргумент таких выездов – лучше воевать на Кавказе, чем у себя дома. Следующим ярким моментом для организации стал "поезд дружбы" в Крым в девяносто втором году – всем заведовал депутат Степан Хмара, один из главных националистов в Верховной Раде. Поезд формировался в Киеве – кроме унсовцев поехал народный хор, священники автокефальной церкви. Затем прошли маршем по Дерибасовской в Одессе и по Херсону, но до Севастополя не доехали – в город их не пустили, а они в ответ заблокировали железнодорожное сообщение.

В конце концов, унсовцев завезли в Севастополь на кораблях, столкновений особо не было, так как милиция разгородила возмущенных и тех немногих местных, кто радовался приезду гостей. Члены УНСО утверждали, что эта акция стала сильным моральным ударом по сепаратистам, демонстрацией силы. С другой стороны, этот поход на долгие годы стал жупелом антиукраинской пропаганды в Крыму. Именно поэтому многие проукраинские активисты тогда осуждали этот рейд, считая его провокацией на пустом месте.

Следующей остановкой стало Приднестровье – пока Корчинский не поднял вопрос в девяносто втором году, мало кто задумывался на эту тему. "Есть угроза со стороны сторонников "Великой Румынии". В республике живут украинцы, и мы должны выступить на стороне сепаратистов. Россия претендует на статус защитницы всех славян, так давайте перехватим инициативу", – заявил он на встрече членов организации в Киеве. Часть приднестровских политиков склонялась к идее присоединения к Украине, и с ними унсовцы активно контактировали. Кроме УНСО все правые выступали за целостность Молдовы.

В первом отряде были всего пара десятков человек из Ровно и Тернополя, в том числе и Николай Карпюк, которого осудили в Грозном[7] на 22 года по обвинению в убийстве российских солдат. Одновременно против молдаван на стороне ПМР воевало около 150 человек, а с учетом ротации прошло 400. Погибших членов организации в той войне не было. Перед отправкой каждый писал заявление, где возлагал на себя всю ответственность за собственную гибель. Партийцам нравилось, что в республике, как они говорили, украиноязычных больше, чем в Киеве. Успели даже открыть приход Киевского патриархата, но вдруг резко всех вывели – Украина подписала соответствующее распоряжение.

Все события описаны подробно в запрещенной в РФ книге Корчинского "Война в толпе", но его рассказы, по словам участников, можно делить надвое, особенно если речь заходит о боевых действиях. Вообще Корчинский – трудный источник для исследования: он творческий человек, которого во время интервью больше тянет на философию.

В Приднестровье унсовцы почти не пересекались с русскими добровольцами, которых было в достатке – например, будущий командующий армией Донецкой Народной Республики Игорь "Стрелков" Гиркин. Еще тогда русские иногда называли эсэсовцами украинских бойцов, а те больше общались с донцами – в первую очередь из‑за сепаратистского настроя последних. Одним из наиболее видных был атаман Петр Молодидов: сидел за неучтенное оружие, воевал в Абхазии, в Киево‑Печерской лавре вместе с унсовцами организовал панихиду по репрессированным большевиками казакам, в 2003 году получил огромный срок за убийства кавказцев в родной станице.

Опыт действия в группах унсовцы тренировали в лесных лагерях. Для поддержания боевого духа регулярно проходили недельные зарницы – главные сборы проходили в Карпатах. Лагеря ультраправых выглядели приблизительно одинаково: идеологические лекции, бег с препятствием, рукопашка, строевая подготовка. Для тех, кто давно в теме, делали прикладные вещи типа теории оружия от приглашенных действующих офицеров и "афганцев". Такие мероприятия милиция старалась пресекать – в девяносто четвертом году лагерь УНА‑УНСО под Киевом окружили. Националистам пришлось ночью прорываться, попутно вспоминая недавно прослушанную лекцию по ориентированию на местности.

Пункт назначения: Кавказ

В девяносто третьем году члены УНСО обратили внимание на Кавказ: сперва даже чуть не поддержали абхазов, которые искали союзников. Думали так: с одной стороны, за Сухуми Россия, с другой – каждая нация имела право на самоопределение на своей земле. По рассказам ветеранов, Грузия девяностых – это всеобщее раздолбайство, когда в парламент вообще не проблема зайти с гранатой в кармане. Так, например, было, когда командир "Мхедриони" Джаба Иоселиани вручал награды. Семь унсовцев получили ордена посмертно.

По словам грузинских ветеранов, украинский отряд был наиболее боеспособным, так как в условиях гражданской войны армия сильно разложилась при отсутствии политической монополии. Заснувший на посту часовой, недозаправленные машины накануне наступления, желание напиться коньяка и поехать искать приключений – это типичное поведение грузинских бойцов эпохи гражданской войны. Сам Корчинский с военной стороны выше всех оценивал армию карабахских армян, созданную буквально из ополчения. Воевавшие против них украинцы уверяли, что армяне дошли бы хоть до Баку.

Реально в Абхазии воевал небольшой отряд, но эта эпопея слишком широко разошлась в СМИ, в том числе и российских. Если исследовать газетные вырезки, то был чуть ли не целый полк. Эта тема, безусловно, полна мифов: любое нерегулярное военизированное формирование будет преувеличивать свою роль, у каждой группировки будет свой Сталинград, овеянный легендами. Это уже сейчас видно с обеих сторон по боевым действиям в Донбассе и другим локальным конфликтам, где кочуют былины, как десяток бойцов успешно устоял против сотен врагов. У унсовцев есть одна история, что Ельцин якобы звонил президенту Леониду Кравчуку и требовал разрулить тему, когда после боя в Грузии пострадало много русских солдат. В ноябре 1993 года Верховная Рада утвердила уголовную ответственность за наемничество – в стране правые протестовали и напоминали, что даже американский писатель Эрнест Хемингуэй воевал за границей.

Кое‑кого посадили в СИЗО, но обвиняемые стали кандидатами в депутаты, и всех выпустили. С тех пор люди ездили неофициально – вплоть до девяносто седьмого и даже позже. Законы обратной силы не имеют, поэтому националисты беззастенчиво рассказывали про Приднестровье и Грузию, но про Чечню мои информанты предпочитали не афишировать – исключением тут был только Сашко Билый, убитый милицией в марте 2014 года.

Другой интересный эпизод – это "Чернобыльский шлях" в девяносто шестом году в Минске по случаю десятилетия взрыва на АЭС. По приглашению "Белого легиона" в Беларусь выдвинулись украинцы с богатым опытом уличного насилия. Самыми поехавшими оказались унсовцы, прежде наделавшие шороху во время похорон патриарха[8]. Кутеж был такой, что белорусские оппозиционеры позже заявили: "Не надо нам таких помощников – нам тут еще жить". В итоге националистов задержали – дали сроки до 4 лет. Тогда и. о. президента Чечни Зелимхан Яндарбиев предложил русских солдат обменять на украинцев, но Минск не согласился.

Мои информанты не думали про преследования со стороны России, которых можно было ожидать после дела Николая Карпюка, осужденного в Чечне за убийство российского солдата. Скорее после таких признаний мне украинская прокуратура могла в любой момент возбудить дело. Кроме УНСО никто официально не воевал: члены остальных организаций участвовали как частные лица. Ветераны вспоминают даже не свои неоднократные встречи с Шамилем Басаевым и другими полевыми командами, а что факт таких знакомств совершенно ничего не значил для других чеченцев. В республике была куча кланов, хаос, и всем было плевать на высших лиц Ичкерии.

Верховная Рада

Несмотря на свои подвиги для общества, правые оставались маргиналами, что можно отследить по электоральным предпочтениям. Признание ветеранами бойцов УПА, статус национального языка, декоммунизация – в той экономической ситуации такие темы волновали узкий круг людей.

Один из респондентов признавался: "Главной идеей была свободная Украина, и только потом сытый рабочий. Да, мы могли осознавать, что нам важно контактировать с теми же шахтерами, но собравшись узким кружком, могли искренне пробеседовать весь вечер о создании поместной церкви".

На любом съезде после проваливавшихся выборов лидеры призывали объединять усилия и работать над ошибками. Полный раздрай вообще характерен для множества движений, когда нет объединяющего фактора – можно вспомнить примеры "Руха", УНА‑УНСО и "Тризуба". Интересно, что когда "Беркут" шел в наступление на Майдане, то всем было плевать на разницу во взглядах: плечом к плечу стояли либералы за евроинтеграцию и самые отъявленные националисты. Только мобилизующая опасность уходила, так сразу у всех начиналась принципиальность. Так было и с "Черным вторником" в девяносто пятом, когда за подравшихся с ментами унсовцев встали все – от национал‑демократов до консерваторов из "Руха", хотя прежде чуть ли не били друг друга. Просто пришедший к власти Леонид Кучма, в отличие от президента Кравчука, не стал закрывать глаза и щемил правых.

Читая предвыборные обещания правых партий, легко увидеть сочетание совершенно невозможного: минимальное налоговое обложение и максимальная соцподдержка. За всё хорошее против всего плохого – это ведь типичная черта популистских партий. Звучали голоса, что нужно идти с социальными лозунгами и окучивать левый электорат. Складывается впечатление, что в сороковые было нечто подобное, когда повстанцы вставляли в памфлеты социалистические лозунги. И в девяностые все попытки были не только неуспешными и спорадическими, но и неискренними.

Проекты общих блоков много раз формировались, но всегда ненадолго и невсерьез – в последний момент кто‑то обязательно заявлял: "Наших людей мало в первой десятке списка – мы уходим". В Тернополе или Львове каждая организация имела возможность претендовать на неплохой процент на выборах, партии выводили сотни людей – в результате молодежь ругалась за возможность первыми пойти в колонне. На местном уровне в южных и восточных областях картина была другой. Участники партий варились в одном котле, так как они были все "за Украину", а киевские конфликты были далеки и непонятны. Когда вас на весь город 30 человек, а коммунисты как минимум могут вывести 150, то это странно – не подавать руки из‑за разногласий лидеров.

Тогда коммунисты еще были активны. Например, в 1997 году во Львов приехали автобусы коммунистов и случилась массовая драка. С каждой из сторон выступило несколько сотен человек. Лидер СНПУ Парубий говорил, что приехали люди из Донецка и у всех арматура, но кто знает, как было на самом деле. Компартия плотно сотрудничала с клубами бокса и боевых искусств. Например, занимается коммунист, а в случае кипеша подтягивает пацанов. КПУ также финансировала выезды на состязания, в ответ их людей назначали почетными председателями – такое практиковалось у нас в Запорожье.

Была активна компартия и в самом Львове. Когда его присоединили к Союзу, то со всех уголков страны съехались партработники и технические специалисты, жившие обособленно от всего города. В этих районах новостроек было больше русскоязычных – были свои журналы и клубы. На востоке до последнего времени массы также слабо представляли, кто такой Бандера – не могли без ошибки произнести его фамилию, но уже ненавидели. Благодаря советским штампам для них это было чуждо, и на этом фоне "Партия регионов" Виктора Януковича могла легко мобилизовать людей рассказами, как из Львова уже выехало несколько автобусов нацистов. Например, в Херсоне считали так: если ты за Бандеру, значит понаехал. Когда показывал местную прописку в паспорте, то лишь качали головой.

У меня сохранилась коллекция листовок, где авторы пишут: "50 лет назад освободили город‑герой Киев от фашистских захватчиков, а теперь бандеровцы шагают по Крещатику. Как же так?" В западных областях к ребрендингу, что Бандера уже герой, а не предатель, спокойно отнеслись, так как это семейная история. Аполитичный обыватель помнит про репрессированного деда, поэтому колонна под красно‑черными флагами для него – это что‑то свое.

В нише защиты обычных людей в то время коммунисты работали более плотно, и на фоне социальной нестабильности большое количество людей голосовало за левых. Ситуация начала меняться лишь во второй половине нулевых, когда сами коммунисты ограничились темой НАТО и защиты русского языка, а правые вошли в тему экологии, трудовых прав, незаконной застройки и т. д. В первую очередь, это делали автономные националисты, выступавшие против необходимости формальных партий, но неформальные лидеры все сплошь были помощниками депутатов от партии "Свобода", которую до ребрендинга знали как СНПУ.

УНСО пыталась экспериментировать: уйдя от программы времен Второй мировой войны, ее члены получили новых сторонников, но потеряли традиционный электорат. Если смотреть газеты тех лет, то видно, как руководство обвиняли за крен в сторону Мао Цзэдуна и Фиделя Кастро. Люди пришли бороться за незалежную Украину, а им втюхивают про евразийство и анархизм – в итоге такая алхимия также не дала электоральные плоды. Единственное исключение – это "Конгресс украинских националистов", создавший либеральный вариант бандеровской идеологии – благодаря этому на местном уровне провели десятки депутатов и получали стабильное финансирование от бизнесменов средней руки и диаспоры. Правда, всё закончилось кризисом партии в конце девяностых.

Еще недавно у многих старых националистов были мысли, что в общем‑то они всю жизнь занимались не тем, ведь они не нашли ключ к людям. "Ходили в вышиванках и кричали лозунги, а умные прагматичные ребята приватизировали заводы. Из‑за отсутствия опыта мы откровенно побоялись идти в верхи, брать власть и ответственность на себя. Общество решило, что пусть "красные директора" управляют, раз уж знают, как работает система. Сегодня мы такие же маргиналы, как и были, а у тех умников все ресурсы, чтобы протолкнуть свою точку зрения", – признался один из спикеров.

После начала боевых действий в Донецке в 2014 году активисты уверены, что у них появился второй шанс раскрыть глаза людям, которые прежде не верили в необходимость запрета компартии и сепаратистских тенденций. "Нам не верили, считали дураками, но вот мы оказались правы", – заявил один из ультраправых.

При этом языковой вопрос до сих пор остро стоит в украинском национализме. Русский язык, несмотря на противодействие, активно использовался националистами в южных и восточных областях, но публично активисты предпочитали говорить на украинском. В УНСО меньше всего заморачивались – там было относительно немало русскоязычных. При этом Лупынос даже писал статью на русском, ведь он отсидел полжизни в советских лагерях и в быту, как и другие лидеры, говорил чаще на русском.

Гораздо щепетильнее к этому вопросу относились в "Державна самостійність України". ДСУ прошла эволюцию идеологии, и со временем их отличительной чертой стал этноцентризм – никто из правых так, как они, не уделял внимания вопросам национального происхождения человека. Именно их чаще всего обвиняли в русофобии и антисемитизме. Для всех прочих "москаль" – это термин политического характера, а для ДСУ этнонационализм и чистота украинской нации были прежде всего. Сейчас круг националистов в разы расширился, но при этом гражданский национализм – верность своему государству, а не знание языка – вытеснил этнонационалистов. Сегодня наиболее догматичных последователей учения, которые отвергают какой‑либо компромисс, называют "вышиватой". Они требуют повсеместной мовы – в ответ им говорят: "Даже на фронте не стоит так вопрос, так зачем в тылу нам лишние споры?"

Материал подготовил Дмитрий Окрест

[1] В декларации принципов этой организации называется революционным орденом, лозунг которого – "Бог! Україна! Свобода!". В ходе Майдана‑14 стал платформой для консолидации националистов под названием "Правый сектор". Решением Верховного Суда Российской Федерации "Правый сектор", УНА‑УНСО и "Тризуб им. Степана Бандеры" признаны экстремистскими организациями, а их деятельность на территории Российской Федерации запрещена.

[2] Организация украинских националистов.

[3] Украинская повстанческая армия была вооруженным крылом Организации украинских националистов. Существовал внутренний конфликт между консерваторами во главе с Андреем Мельником и радикальной молодежью Степана Бандеры.

[4] Трижды осужденный, содержался в психбольнице. Сбежал из депортации в Казахстане, чтобы присоединиться к УПА.

[5] Для отражения ГКЧП Украинская национальная ассамблея сформировала Украинскую народную самооборону. Бойцов возглавил историк Корчинский, который дружил с философом Александром Дугиным, а в 2005 году провел мастер‑класс по противодействию массовым беспорядкам для прокремлевского движения "Наши" в лагере на Селигере. Сегодня УНА‑УНСО в РФ признана экстремистской, и ее деятельность запрещена‑

[6] Принято 9 июля 1993 года.

[7] Приговорен в мае 2016 года.

[8] Речь идет о похоронах Патриарха УПЦ КП Владимира. Попытка его захоронения в Софийском соборе натолкнулась на сопротивление УПЦ МП и вылилась в массовые беспорядки с участием спецназа "Беркут". В столкновениях активное участие принимали участники УНА‑УНСО.