Пресса о гражданской войне в Таджикистане

Гражданская война в Таджикистане, жертвами которой согласно общепризнанным подсчетам стало 600000 человек, то есть почти каждый девятый житель страны республики (население которой в 1990 году составляло около 5,3 миллиона человек), – один из примеров того, как после распада СССР бывшая среднеазиатская республика с огнем и кровью встраивалась в новую региональную реальность. Близость Афганистана, уже не первый год существовавшего в режиме гражданской войны, а также активная и малоскрываемая вовлеченность в происходящее Узбекистана и России превращали события в Таджикистане в конфликт, так или иначе затрагивающий всю Центральную Азию.

Как ни странно, но реалии десятых годов XXI века могут дать гораздо больше образцов, с которыми можно сравнить таджикские события начала 1990‑х. Примеры распада авторитарных светских режимов и начала на территории контролируемых ими стран гражданской войны с участием исламистов теперь для нас более представимы. Таджикистан в начале 1990‑х двинулся по принципиально схожему пути. То, что итоговый результат отличался от наблюдаемых ныне печальных итогов некоторых из арабских революций, разумеется, объясняется множеством причин. Однако одна из них – это характер постсоветского общества, а также и то, что сам конфликт возник на фоне фактически не завершенного распада прежде единой страны. В этот момент, даже после официального признания независимости Таджикистана, на его территории продолжали сохраняться силовые структуры, не подчинявшиеся напрямую ни одной из сторон конфликта (прежде всего, 201‑я дивизия и пограничные войска), и этот фактор в дальнейшем сыграет очень важную роль в общем ходе гражданской войны.

В ожидании перемен. Душанбе. 1990 год. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Впрочем, тогда – в 1990‑е – для разворачивающихся событий приходилось срочно выбирать парадигмы описания, используя поначалу язык, описывающий привычные советские реалии и перестроечные принципы политической жизни, а позже понимая, что по получающимся схемам понять происходящее очень трудно. Мы можем проследить за этим по материалам в центральных московских СМИ, которые в 1991 и 1992 году как могли старались составить картину происходящего.

Поводы для сравнений дают некоторые другие особенности развития событий в Таджикистане в начальный период 1990‑х. В частности, одним из важных механизмов давления на власть в Душанбе были массовые политические митинги, проводившиеся в течение нескольких недель осенью 1991 и весной‑летом 1992 года. При этом в 1992 году в центре Душанбе на соседних площадях противостояли друг другу два митинга – оппозиционный и поддерживающий действующие власти.

Осенью 1991 года люди вышли на площадь, протестуя против недавно проведенных выборов – правда, в данном случае выборы проходили в Верховном Совете Таджикистана, где исполняющий обязанности президента Таджикистана Кадриддин Аслонов был отправлен в отставку, а на его место назначен Рахмон Набиев. Это решение оппозиция в Таджикистане посчитала незаконным и начала митинговать.

Оппозицию в Таджикистане, как кажется, на всем еще официально не прекратившим существование СССР было принято называть демократической. Для Таджикистана, впрочем, это обозначение было если не условным, то, во всяком случае, не исчерпывающим. Практически с самого начала активной деятельности политической оппозиции в республике заметную роль в ней играли сторонники политического ислама, далеко не во всем придерживающиеся демократических убеждений. Впрочем, оппозиция по отношению к КПСС, а также республиканской Коммунистической партии (после августа 1991 года ее попытались переименовать в социалистическую, но, кажется, это название продержалось недолго и осталось лишь в некоторых официальных бумагах) была в те годы достаточным признаком "демократичности" (наряду с участием в движении представителей местной интеллигенции). Этим термином пользовались, не особенно вдаваясь в детали.

В Таджикистане борьба с "коммунистами" на тот момент имела и еще одну дополнительную региональную специфику. Фактически она означала выступление против партийных функционеров, представляющих Ленинабад (ныне Худжанд) – выходцы именно из этого региона на севере Таджикистана на протяжении многих десятилетий занимали ведущие посты в республиканской компартии (а значит, и в руководстве Таджикской ССР), и партийные структуры могли считаться, прежде всего, ленинабадским ресурсом.

Рассказывая о событиях в Таджикистане, где роль столкновения кланов была весьма велика, невозможно обойтись без краткого описания основных противостоящих сил. Разумеется, такое описание будет очень приблизительным и объяснит далеко не все, тем не менее оно нужно для выведения некоторых закономерностей.

Разные части территории нынешнего Таджикистана еще во времена Российской империи находились в разных режимах управления. Область вокруг Ходжента (нынешнего Худжанда, в советское время переименованного в Ленинабад) была еще в 1886 году включена в состав Туркестанского генерал‑губернаторства и управлялась русскими властями. Большая же часть других регионов Таджикистана до начала двадцатых годов оставались в составе Бухарского эмирата, признавшего вассальную зависимость от России, но сохранявшего внутреннюю автономию. Вовлеченность Ходжента в экономическую жизнь империи – а соответственно, уровень промышленного развития и образования населения – была заметно выше, чем у регионов, находившихся в составе эмирата. Восточная Бухара считалась отсталым регионом даже в рамках Центральной Азии. Значительная часть Памира также управлялась русскими властями, впрочем, здесь шла речь скорее о военном контроле, без вмешательства в местную жизнь – этот край был слишком далек и труднодоступен, чтобы управлять им как‑то иначе.

На проспекте Ленина в Душанбе в 1990 году. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Бухарская элита была по своей культуре таджикской – как во многом таджикскими были и города Бухара и Самарканд. Однако таджикские жители Самарканда имели гораздо больше общего со своими узбекскими соседями, чем с соплеменниками из далеких горных аулов. Позже, уже после установления советской власти, Таджикская автономная республика была образована в составе Узбекистана и включала в себя Памир и области Восточной Бухары. Во многом из‑за отношения к новому образованию как к стране далеких горцев идея отделиться от большого и богатого Узбекистана ради бывшей Восточной Бухары действительно встретила мало понимания у бухарцев, самаркандцев и тех, кого можно было бы назвать таджикской элитой.

Далее, по мере того как ташкентское руководство взяло курс на узбекизацию общественной и культурной жизни, оставаться привязанным к Узбекистану на подчиненных позициях уже не казалось столь удачным выбором. Однако изменить ситуацию было уже непросто. К тому же, создавать отдельную союзную республику в пределах границ горной автономии фактически означало, что будущее образование сохранит свое зависимое и подчиненное положение по отношению к Ташкенту. В ходе долгих споров с участием союзного руководства, где фигурировали в том числе и призывы отделить от Узбекистана Самарканд и Бухару, в 1929 году Таджикистан добился статуса союзной республики. Границы Таджикистана были расширены, однако не за счет Самарканда. В качестве компромисса в состав республики оказалась включена Ленинабадская область. Таким образом, Ленинабад, население которого было смешанным, оказался присоединен к Таджикистану скорее из экономических и культурных соображений. В составе республики должна была находиться относительно развитая промышленная область. Географически область была отделена от остального Таджикистана и уже поэтому находилась на особом положении. Со временем, однако, именно Ленинабад стал главным поставщиком кадров республиканского партийного руководства (что отчасти также объяснялось промышленным уровнем региона и относительно большим уровнем образования его населения). Разумеется, не стоит говорить о том, что власть ленинабадцев была безраздельной – для сохранения своих позиций и стабильного руководства республикой они должны были предлагать приемлемые условия и представителям других областей. Как обычно бывает в случае, если речь заходит о договоренностях региональных кланов, в них существовали те, кто получал наибольшие выгоды, и те, кто считал себя обделенным. Возможное нарушение равновесия почти неизбежно должно было привести к борьбе между разными региональными силами за пересмотр прежних порядков.

Традиционно ленинабадскому (ходжентскому) клану необходимо было поддерживать союзнические отношения с кланом Гиссарской долины, где располагалась столица Таджикистана Душанбе. Однако условием такого союза было подчиненное положение гиссарцев (что потенциально могло побуждать их на то, чтобы добиваться более выгодных условий альянса). В роли отодвинутых от политических и экономических рычагов чувствовали себя представители Гармских районов на востоке Таджикистана. Этот относительно удаленный от центра регион был мало затронут индустриализацией и в советское время считался одним из оплотов традиционного ислама в Таджикистане (в нем, в частности, было довольно много неофициальных мечетей – обычно они существовали под видом чайхан, куда в определенные дни по вечерам приходили "свои" люди для молитвы и изучения ислама). Также на большее представительство в республиканских структурах активно претендовали памирцы, жители Горно‑Бадахшанской области, наиболее удаленного и отсталого региона Таджикистана. Как ни странно, именно среди выходцев из этой области наблюдался наивысший процент лиц с высшим образованием. Учеба оказывалась одним из немногих доступных бадахшанцам социальных лифтов. При этом практически никто из получивших диплом не стремился вернуться в Бадахшан. Так в Душанбе образовывалась особая прослойка памирской интеллигенции (впрочем, следует учитывать и то, что на огромной территории Горного Бадахшана проживало и проживает около 3 % населения Таджикистана).

Кулябский регион (в настоящее время – Кулябская зона Хатлонской области) на юге Таджикистана долгое время пребывал вне серьезной борьбы кланов. Представители этого аграрного хлопководческого региона не претендовали на серьезные позиции во властных структурах и были в целом лояльны Ленинабаду, предпочитая концентрировать влияние на региональном уровне (кулябцы были, впрочем, заметно представлены в органах безопасности, что в дальнейшем сыграет свою роль в событиях гражданской войны).

Особое место занимал Курган‑Тюбинский регион (сейчас также часть Хатлонской области). Вахшская долина, расположенная в этом регионе, была достаточно пестра по этническому составу (там проживало немало узбеков и представителей локальных тюркских народностей). Область также была важным центром миграционных потоков, направляемых в регион советскими властями для крупных сельскохозяйственных и индустриальных проектов. В результате таджикское население области также представляло разные регионы – кулябский, гармский и памирский. Смешения между этими потоками не происходило, а интересы пересекались. Это делало регион потенциально конфликтогенным, что в полной мере проявилось в начале 1990‑х.

Перестройка и последующее крушение СССР означало автоматическое ослабление Ленинабадского клана вместе с подрывом позиций республиканской компартии, которая была одним из главных ресурсов его влияния. Коммунисты, точнее, коммунистическое руководство, теперь становилось объектом узаконенной критики. А значит, следовало искать новые способы закрепления собственных позиций.

Следует отметить, что уже в середине 1980‑х годов партийное руководство Таджикистана начало задумываться об уязвимости своих позиций и предпринимать маневры по выстраиванию новых договоренностей с региональной номенклатурой. Тогда с приходом на пост первого секретаря ЦК КП Таджикистана Кахора Махкамова (как и почти все его предшественники – выходца из Ленинабада) многие важные посты были перераспределены в пользу представителей Гарма и Горного Бадахшана. В частности, Госплан республики возглавил гармец Бури Каримов, а министром внутренних дел стал представитель Памира Мамадаёз Навджуванов. Однако сохранить равновесие надолго не удалось. И одной из причин неудач стало появление и активная деятельность оппозиции – теперь договоренность с региональной партийной номенклатурой не означала устранения главных угроз нестабильности. На власть и влияние стали претендовать другие общественные силы. Первым сигналом стали беспорядки в Душанбе в феврале 1990 года. Волнения в городе начались из‑за слуха, связанного с другим региональным конфликтом – погромами армян в Баку в январе 1990 года. Тогда в Душанбе начали говорить, что квартиры в возводимых новостройках будут в первоочередном порядке предоставляться армянским беженцам. 11 февраля это стало поводом для многотысячного митинга у здания ЦК компартии Таджикистана. Уже к вечеру митинг перерос в уличные беспорядки с требованием отставки республиканского руководства. 13 февраля власть фактически потеряла контроль над городом, 14 февраля под давлением митингующих Кахор Махкамов и другие члены республиканского руководства подписали заявление о своей отставке. При этом в качестве возможного преемника стал называться Бури Каримов, начавший переговоры с представителями митингующих. От их лица в это время начали выступать активисты уже сформировавшихся в Таджикистане оппозиционных групп, в частности, движения "Растохез". Сложно сказать, чем бы кончились эти переговоры, однако вскоре в город были введены армейские подразделения, которые, в том числе силой оружия, подавили беспорядки. Отставка Махкамова была немедленно переиграна. Зато Бури Каримов был лишен всех постов и вынужден был покинуть Душанбе. "Растохез" в течение долгих месяцев назывался в республиканской прессе организатором беспорядков. На какое‑то время ситуация стабилизировалась. Однако события августа 1991 года, нанесшие окончательный удар по позициям КПСС, не могли не привести к новому раунду борьбы за власть в Душанбе. Теперь республиканское руководство было обвинено в поддержке ГКЧП. О том, какие основания имелись для подобного обвинения, сказать сложно. Кахор Махкамов всего лишь не выступил с однозначным осуждением комитета. Однако в те дни подобное обвинение было легитимным поводом потребовать устранения той или иной не устраивающей кого‑то во власти фигуры. И правило это соблюдалось на всем пространстве от Львова до Кушки.

К осени 1991 года в Таджикистане уже имелись оппозиционные структуры, способные выступить с подобным обвинением. Одним из них стало уже упоминавшееся выше движение "Растохез" (Возрождение). Его генезис во многом напоминает различные "движения в поддержку перестройки", образовывавшиеся в других союзных республиках. Его первоосновой стал молодежный клуб "Ру‑ба‑Ру" ("Лицом к лицу"), возникший в 1988 году в Душанбе как дискуссионное студенческое движение, курируемое местным комсомолом. Само движение "Растохез" в 1989 году возглавил сотрудник института экономики АН Таджикистана Тохир Абдуджаббор. Сама эта структура, постулирующая ценности национального возрождения, объединяла, прежде всего, национальную интеллигенцию. Однако определенную роль в движении играло местное студенчество, что создавало потенциал для радикализации. В 1991 году была зарегистрирована Демократическая партия Таджикистана. Ее возглавил Шодмон Юсуф, бывший коммунистический парторг Академии Наук Таджикистана и выходец из Гарма. Партия, несмотря на свою национальную ориентацию, первоначально не была ярко националистической, в ее состав входили представители разных национальностей. В 1991 году, еще не будучи зарегистрированной, ДПТ даже выступала с инициативой создания конфедерации демократических партий Советского Союза и призывала провести объединительную конференцию в Душанбе.

Еще одной оппозиционной силой в Душанбе стала Исламская партия возрождения Таджикистана. Формально на тот момент данная структура считалась филиалом общесоюзной Партии Исламского возрождения (ее съезд был проведен в Астрахани в июне 1990 года, в нем, помимо прочих, принимал участие Гейдар Джемаль), однако фактически в Таджикистане партия действовала самостоятельно. У истоков этого движения стояли религиозные диссиденты, не связанные с официальным мусульманским духовенством, такие как Саид Абдулло Нури (получивший религиозное образование внутри верующей семьи) или Давлат Усмон. Многие представители партии были выходцами из Гарма, где позиции ислама были традиционно сильны, либо представляли гармские семьи, переселенные в Вахшскую долину. Впрочем, радикализм политического ислама на тот момент также не стоит переоценивать. Эти движения делали лишь первые шаги.

Так или иначе, 30 августа 1991 года сессия Верховного Совета Таджикистана под давлением оппозиционеров принимает решение об отставке президента Таджикистана Кахора Махкамова, якобы поддержавшего ГКЧП. Обязанности президента возлагаются на председателя Верховного Совета Кадриддина Аслонова.

Аслонов был выходцем из партийной номенклатуры Гарма. Тем не менее в новых условиях стал близок к оппозиционной среде, где было достаточно много его земляков. Уход Махкамова в отставку стал лишь первым актом в разыгрываемой борьбе за власть. Далее следовало развивать успех. И Аслонов под давлением требований оппозиционных партий решается на радикальный шаг. 21 сентября издается указ президента Таджикистана о роспуске Таджикской коммунистической партии и национализации ее имущества. Решение было зачитано Аслоновым на массовом митинге оппозиционных сил, организованном "Растохезом", Демократической партией Таджикистана и другими оппозиционными структурами. В тот же день председатель Душанбинского Горисполкома Максуд Икромов издал указ о сносе памятника Ленину на площади Озоди (бывшая площадь Ленина). Так, Таджикистан создал один из первых на территории СССР прецедентов по сносу памятника Ленину на фоне массовых митингов.

Запрет компартии лишал ленинабадцев главной структуры, контролируя которую они осуществляли власть в республике. Шаг был слишком серьезным ударом по их позициям, чтобы остаться незамеченным. Кроме того, сам запрет компартии, а тем более снос памятника Ленину в условиях Таджикистана 1991 года, где далеко не всё население было настроено антикоммунистически, оказались очень неосторожным шагом. На защиту компартии и Ленина люди тоже были готовы выйти на площадь. Митинг по призыву запрещенной указом и. о. президента компартии начался вокруг постамента снесенного памятника уже 23 сентября. Собравшиеся держали в руках лозунги "Нет Вандализму", а также "Мы за консолидацию демократических сил в республике".

По крайней мере, в некоторых лозунгах митингующие соблюдали определенные каноны, принятые на митингах периода перестройки во всем Советском Союзе. В тот же день более серьезные события развернулись в Верховном Совете, собравшемся на чрезвычайную сессию. Аслонов, издавший указ о роспуске компартии, был обвинен в превышении полномочий (что было формально бесспорно) и немедленно смещен с поста председателя Верховного Совета. Перед этим он выступил с покаянной речью, объявив, что чувствует свою вину за подписание указа и не имеет отношения к "варварскому акту" сноса памятника Ленину. На пост спикера был практически единогласно выбран Рахмон Набиев. Набиев также был представителем Ленинабада и соперником Махкамова в борьбе за власть. Он уже возглавлял компартию республики в 1982‑1985 годах, однако был смещен – утверждают, что причиной была невоздержанность первого секретаря в употреблении спиртного. Так или иначе, с 1986 года он занимал явно опальную должность главы республиканского общества охраны природы. Фактически ленинабадский клан аппаратно восстановил контроль над высшим государственным постом республики.

Однако занятие высоких кресел в тот момент вовсе не означало возможности управлять происходящим в республике или хотя бы в ее столице. Верховный Совет своим решением 23 сентября объявил о чрезвычайном положении в Душанбе, а также о назначении президентских выборов на 27 октября. Однако соблюдать режим чрезвычайного положения никто не собирался, милиция, подчиняющаяся памирцу Навджуванову, сохраняла нейтралитет, а на площади Озоди вскоре собрался новый митинг – на этот раз митинговали "Растохез" и Демпартия Таджикистана, которые обвинили Набиева и в целом коммунистов в государственном перевороте. Этот митинг стал проходить в постоянном режиме. Митингующие требовали возвращения Аслонова, отставки Набиева и запрета компартии.

Митингующие при этом явно апеллировали не только к Душанбе, но и к Москве, которая оставалась источником легитимности хотя бы на символическом уровне. В частности, на постаменте снесенного памятника Ленину был установлен портрет Михаила Горбачева. А на здании Горисполкома, который поддержал митингующих, был вывешен российский флаг.

Сами митингующие представляли происходящее как протест против "коммунистического переворота" и апеллировали к "демократическим властям" в Москве. Причем не особенно разбираясь, к Горбачеву или к Ельцину лучше в данном случае апеллировать. Между прочим, на митинг в Душанбе ездили и демократические политики из Москвы. Борьба с "реакционерами" воспринималась как общее дело.

27 сентября в Душанбе приезжал Николай Травкин – на тот момент народный депутат СССР и РСФСР, а также председатель Демократической партии России. Поскольку участники митинга представляли Демократическую партию Таджикистана, Травкин проявил солидарность с их требованиями и также заявил об антиконституционном перевороте в республике.

На площади Ленина в Душанбе в 1991 году. Из личной коллекции Салима Аюбзода

Митинг при этом имел свой пресс‑центр и фонд помощи. Заведовал им имам одной из сельских мечетей Косим Рахмонов. Для участников организовывалось питание. В общем, применялись те стандартные организационные меры, которые в нулевых годах в России будут считаться признаками инспирированного извне и организованного по западным технологиям "Майдана".

В Таджикистане проявилась закономерность, характерная для многих других союзных республик – русскоязычное население в большинстве своем принципиально устранилось от участия в общественном противостоянии и смотрело на новую оппозицию с большой дозой недоверия. Отчасти в этом были виноваты беспорядки февраля 1990 года. Однако в Таджикистане, если судить по ряду публикаций тех дней в российской и местной прессе, оппозиционеры предпринимали попытки привлечь русскоязычное население на свою сторону. Об этом, в частности, писали корреспонденты "Независимой газеты" Олег Панфилов (впоследствии сблизившийся с таджикской оппозицией и работавший на контролирующимся оппозиционерами телевидении, в нулевые годы он переехал в Грузию и стал пылким сторонником Михаила Саакашвили) и Игорь Ротарь. В целом, газета, скорее, сочувствовала оппозиции, хотя корреспонденты, работавшие на месте, осознавали возможные драматические последствия развития событий.

24 сентября в материале "Неокоммунизм или Ислам" Игорь Ротарь изложил свое мнение: демократическая оппозиция не сможет победить в Таджикистане, поскольку большинство сельского населения с трудом понимает ее взгляды. А единственной реальной альтернативой бывшим коммунистическим функционерам могут оказаться лишь исламские движения. Он же отмечал: "Большинство русскоязычного населения – яростные противники таджикских демократических движений: понятия "местный демократ" и "националист" для них нередко тождественны". Также он заметил еще одну особенность, которая в дальнейшем будет проявляться и в других республиках: русскоязычные жители поддерживали коммунистические движения и символику, видя в них гарантию от местной национальной стихии, к которой они относились с опаской. В частности, он приводит высказывание анонимного русского жителя Душанбе: "Я убежденный антикоммунист, но для меня лучше, чтобы этот проспект носил имя Ленина, а не, скажем, Исламской революции".

Правда, Олег Панфилов в репортаже от 26 сентября, озаглавленном "10 тысяч человек митингуют на центральной площади Душанбе", наоборот, писал о том, что русские в митинге участвовали: "В отличие от февральских митингов прошлого года русские не только выступают, но и приходят на митинг целыми группами и поодиночке, чтобы посмотреть на то, что раньше их пугало, а точнее, чем пугали их официальные источники информации республики".

В материале о митинге Михаила Лебедева, опубликованном в душанбинской "Народной Газете", упоминается жалоба одного из участников митинга, гармского учителя Мунавара Мунаварова, что "русское население не идет на площадь, мало идет", там же Михаил Лебедев отмечает, что "действительно, недостатка в лозунгах, призывающих русских, русскоязычное население на митинг, на площади нет. Как нет недостатка и в призывах не страшиться идти на митинг".

"Московские новости" опубликовали 6 октября восторженную статью Асаль Азамовой "С площади Свободы – к свободе?", посвященную душанбинскому митингу. Один из фрагментов этой статьи стоит привести целиком: "Удивительное зрелище – митинг на площади Озоди (Свобода). На укрытом постаменте бывшего памятника Ленину – портреты Горбачева и Ельцина. На трибуне, где раньше сановитые руководители приветствовали праздничный люд, теперь выступают народный депутат и сельский мулла, женщина из дальнего кишлака и кандидат философских наук. Отсюда запевают стихи, ставшие в эти дни гимном, на заре здесь звучит призыв к молитве". Среди прочего в статье, однако, отмечалось, что русские, скорее, опасаются митинга. "В эти дни усилилась их миграция за пределы республики", – упоминалось в материале Азамовой. Стоит заметить, что, несмотря на восторг от колоритности митинга, Азамова упоминает и о том, что многие душанбинцы считают митингующих "бездельниками, которых привели на площадь муллы" и признает, что многие участники действительно приехали из села.

В целом, ситуация в Душанбе в материалах московских газет представлялась как натиск разнообразных антикоммунистических сил на консервативную номенклатуру, что, скорее, вызывало поддержку. То, что не вполне вписывалось в "прогрессивную" трактовку, например, роль мулл и значительная доля сельских жителей среди участников, замечалось и отмечалось, но, судя по всему, не виделось достаточным, чтобы изменить отношение к "партийной номенклатуре".

Как бы то ни было, "демократические" лозунги и апелляция к Горбачеву и Ельцину действительно вызвали реакцию со стороны Москвы. Отозваться решил Михаил Сергеевич. Разумеется, говорить о какой‑то реальной власти, которой бы обладал Горбачев после августа 1991 года, довольно проблематично. Однако у него сохранялся авторитет главы Советского Союза, что в условиях Средней Азии было немало. К тому же в конце сентября Борис Ельцин вместе с Нурсултаном Назарбаевым решили продемонстрировать, что главы республик могут без союзного центра успешно разрешать региональные конфликтные ситуации, и отправились с миссией в Нагорный Карабах. Полная неудача этой акции, возможно, внушила некоторые надежды Горбачеву и побудила его продемонстрировать собственное умение посредничать в региональных конфликтах. Правда, полное отсутствие каких‑либо реальных властных ресурсов привело к довольно специфическому решению. От имени президента в Душанбе отправились мэр Санкт‑Петербурга Анатолий Собчак и академик Евгений Велихов. Обе фигуры объединяло членство в созданном после августа 1991 года Политическом Консультационном совете при Президенте СССР – это была одна из немногих структур, которой Горбачев мог самостоятельно распоряжаться.

Миссия Собчака и Велихова считалась посреднической, однако они сделали достаточно много реверансов в сторону оппозиции. В частности, Собчак выступил перед митингующими на площади Озоди, сказав в своей речи: "Нет и не может быть свободы для русских без свободы для таджиков".

Результатом посреднической деятельности Собчака и Велихова стала организация переговоров между представителями Верховного Совета Таджикистана и оппозицией, на которых были достигнуты важные компромиссы: Рахмон Набиев соглашался формально отказаться от должности председателя ВС на время президентской кампании, а сами выборы переносились на 24 ноября. Кроме того, снимались ограничения на регистрацию религиозных партий – то есть Исламская партия возрождения Таджикистана (ИПВТ) могла получить официальный статус.

Характерно, что Велихов и Собчак сообщили о результатах переговоров на пресс‑конференции 6 октября, где кроме них присутствовали оппозиционеры, а также фактически присоединившийся к ним официальный мусульманский лидер Таджикистана казиколон Акбар Тураджонзода. Представители Верховного Совета в конференции не участвовали.

После заключения соглашения митинг прекратился: разнообразные оппозиционные группировки фактически добились, чего хотели, главное – временного ограничения прав Набиева, а также признания ИПВТ.

Перенос президентских выборов, а также разные знаки поддержки, оказанные со стороны советских/российских демократических движений, впрочем, не стали решающим фактором. На выборах 24 ноября Рахмон Набиев одержал победу. Его соперником, представлявшим объединенную оппозицию, был последний глава Союза Кинематографистов СССР Давлат Худоназаров. Он обвинил Набиева в подтасовке голосов – возможно, первое подобное обвинение на президентских выборах на пространстве СССР. Оппозиция действительно почти не контролировала местные избирательные комиссии. Тем не менее добиться рассмотрения дела всерьез Худоназаров не смог.

После потрясений 1991 года ленинабадский клан не был столь всесилен, как в прежние годы. Опыт митингов сентября‑октября показал, что у представителей партийного аппарата, несмотря на связи и влияние, нет силового ресурса. Введенное в сентябре 1991 года чрезвычайное положение в Душанбе фактически никто не выполнял. Набиев начал искать союзников помимо относительно лояльных гиссарцев, а также сумел опереться на Куляб, до этого времени не игравший большой роли во властных играх. Традиционно высокое представительство кулябцев в МВД (наряду с памирцами – также представителей слабого клана) могло быть дополнительным доводом в пользу такого решения. Осенью 1991 года в Кулябскую область начались прямые поставки продовольствия из Ленинабадской области, а Куляб и Худжанд (Ленинабад) стали городами‑побратимами. Одновременно оперативно были закрыты уголовные расследования, проводимые против некоторых работников Кулябской области за хозяйственные преступления.

Новый этап противостояния начался уже после распада СССР, весной 1992 года. На этот раз причиной массового недовольства стало уже желание Набиева вытеснить из власти представителей тех региональных сил, которых он считал не вполне лояльными. Однако на этот раз уже президентская власть переоценила свои возможности.

6 марта оказался арестован глава горисполкома Душанбе Максуд Икрамов, отдавший в 1991 году распоряжение снести памятник Ленину. Вскоре уголовные дела были заведены против главы ДПТ Шодмона Юсуфа и одного из руководителей "Растохеза" Мирбобо Миррахимова. Наконец, последней каплей стала попытка отправить в отставку главу МВД Мамадаёза Навджуванова, одного из немногих представителей Памира, остававшегося во властных структурах на высоких постах и назначенного еще Махкамовым. 25 марта Навджуванов был публично обвинен председателем Верховного Совета Сафарали Кенджаевым (уроженцем Гиссарского региона) в превышении полномочий. Разговор происходил в чрезвычайно грубой форме и передавался по государственному телевидению. Навджуванов отказался уходить в отставку и в ответ обвинил Кенджаева в дискриминации горцев.

Хотя Навджуванов не был представителем оппозиции, теперь вставал вопрос не о политических убеждениях, а о балансе представителей разных региональных сил во власти. Ответом на действия Набиева вновь стали массовые митинги. Митинг оппозиции традиционно собрался на площади Шахидон. Навджуванов фактически примкнул к оппозиционерам, выступив на митинге и заявив об отказе уходить в отставку. В таких условиях рассчитывать на поддержку милиции властям не приходилось. Поэтому ответом стал альтернативный митинг в поддержку президента и Верховного Совета.

Первые попытки организации проправительственных митингов проходили достаточно осторожно. Во всяком случае, свою повестку они формулировали крайне робко. В небольшом сообщении корреспондента "Известий" Александра Карпова, напечатанном в номере газеты от 3 апреля "Митинг в Душанбе может стать бессрочным", сообщалось о том, что 2 апреля на площади 800‑летия Москвы (она же площадь Озоди) собрались люди, провозгласившие в качестве своих целей "содействовать созданию "круглого стола" между оппозицией и властями". А сам митинг назван "митингом посредников". Однако эта акция, кажется, развития не получила. Главными участниками оппозиционных митингов, как и в сентябре 1991 года, были выходцы из сельских районов Таджикистана. В частности, из Гармской зоны. Мобилизация участников проходила достаточно активно. И они были вполне решительны. Во всяком случае, в материале Олега Панфилова в "Независимой газете" от 8 апреля "Рамадан закончился, митинг набирает силу, противостояние продолжается" упоминается о том, что многие участники шли до Душанбе пешком 100‑150 километров, поскольку дороги были перекрыты властями. В опубликованных на интернет‑ресурсе "Солдат России" воспоминаниях бывшего жителя Душанбе Марата Яновича Хакела, оказавшегося свидетелем событий начала 1990‑х упоминается, между прочим, что одним из лозунгов на площади Шахидон был: "Нет потомкам кровавого Чингисхана во главе Таджикистана"[1]. Имелось в виду, что Ходжент некогда входил во владения внука Чингисхана Чагатая. Так что у регионального разделения в Таджикистане были и довольно экзотические проявления. Между тем по мере того, как становилось ясно, что власти не готовы идти оппозиции на уступки, а переговоры не приносили результата, действия митингующих становились всё более радикальными. 8 апреля демонстранты перекрыли центральные улицы Душанбе.

20 апреля оппозиция предъявила властям ультиматум с требованием отставки Кенджаева. После того, как 21 апреля время ультиматума истекло, митингующие блокировали Верховный Совет. К этому времени на Шахидоне уже началось формирование "Народной гвардии". Члены этих отрядов захватили в заложники около двух десятков человек. В том числе депутатов Верховного Совета и нескольких членов правительства. Кенджаеву пришлось подать в отставку. 22 апреля захваченные депутаты, проведшие ночь на площади, вернулись на заседание и утвердили отставку Кенджаева. После этого в состав Президиума Верховного Совета были введены представители оппозиции, а также казикалон Акбар Тураджонзода. При этом было достигнуто соглашение о том, что в течение года пройдут выборы в новый парламент – Меджлис (для этого предполагалось утвердить новую конституцию).

Новым председателем ВС был избран Акбаршо Искандаров, уроженец Памира. Марат Хакел вспоминает о том, как во время прямой трансляции сессии ВС, когда новые члены Президиума занимали свои места, Тураджонзода сказал Искандарову: "Не садись в это гнусное коммунистическое кресло. Оно изгажено твоими предшественниками. Мы сделаем тебе другое кресло"[2]. "Народная Гвардия" между тем в течение нескольких дней проводила показательные марши по центральным улицам Душанбе. В опубликованном 24 апреля в "Независимой газете" материале Олега Панфилова "Депутаты поняли "текущий момент"" об этих отрядах сообщаются следующие сведения: "В ее состав вошли прежде всего студенты и молодые жители сельских районов, а организацией занялись запасники, одетые в полевую военную форму. Генералом избран мударрис (преподаватель) медресе имама Тирмизи специалист по арабской литературе Саид Киемиддини Гози. Видимо, поэтому в качестве строевой речевки избраны слова на арабском, в которых рефреном звучит – "вахдат" (единство)".

24 апреля оппозиция должна была прекратить митинг, однако передышка длилась недолго. Поняв, что отстоять свои позиции без давления на власть невозможно, а своих силовых ресурсов у властей нет, сторонники властей также решили использовать митинговый инструмент. Сначала митинги в поддержку Кенджаева начались в Кулябе, а позже жители Куляба также прибыли на митинг в Душанбе на площадь Озоди… По утверждению корреспондентов "Известий" Александра Каропова и Владимира Скосырева, приведенном в материале газеты "Душанбе снова охвачен митинговой лихорадкой" от 27 апреля, участников организованно привозили в столицу: "Своими глазами видели больше десятка автобусов… И это при нынешнем‑то катастрофическом положении с горючим". Участники митинга также сформировали отряды самообороны, а среди выступавших на митинге оказался Сафарали Кенджаев. Всё выглядело почти зеркальным повторением событий на Шахидоне. Стоит заметить при этом, что Кенджаев не был после отставки отлучен от власти. Набиев предоставил ему пост председателя Комитета национальной безопасности Таджикистана. Из‑за чего одним из лозунгов митинга, как сообщали корреспонденты "Известий", между прочим, стал "Кенджаев – наш Андропов".

В ответ на появление кулябцев оппозиция немедленно восстановила собственный митинг на Шахидоне. В материале "Известий" приводится характерная деталь беседы с охранником митинга оппозиции: "Мы тоже отвечаем за порядок, – пояснил паренек, по виду студент. – Охраняем демократов. А там, – указал он в сторону площади Свободы, – коммунисты". Таким образом, перестроечное деление "демократ – коммунист" еще сохранялось в Таджикистане как рабочий язык описания происходящего.

Вскоре после начала митинга на Озоди депутаты Верховного Совета переменили свое решение и опять восстановили в должности Кенджаева. Обе стороны явно шли на обострение ситуации. При этом, по крайней мере в первые дни противостояния, с вооружением у обеих сторон наблюдались сложности. Поскольку милиция сохраняла нейтралитет, то заботиться о приобретении оружия пришлось самим.

Сторонники президента на площади Озоди получили автоматы от властей. 1 мая было объявлено о формировании "Национальной гвардии". Однако вскоре получили вооружение и оппозиционеры, которых поддержала часть силовиков. Действия оппозиционеров оказались решительнее и успешнее. 5 мая им удалось захватить телецентр, а также занять Президентский дворец. В разных районах города начались перестрелки между сторонниками правительства и оппозиции. При этом по захваченному телевидению помимо деклараций оппозиции передавалось отдельное обращение к русскоязычному населению с просьбой сохранять нейтралитет и заверениями, что мирным жителям ничего не угрожает. Оппозиция, в рядах которой заметную роль играла Исламская партия возрождения Таджикистана, по‑прежнему стремилась не портить отношения с русскоязычными жителями.

7 мая президент Рахмон Набиев, укрывавшийся в здании Комитета национальной безопасности, сдался. Было подписано соглашение о создании коалиционного правительства, где важные должности, в том числе в силовых ведомствах, телерадиокомитете и МИД, перешли под контроль оппозиции, включая ИПВТ – лидер этой партии Давлат Усмон был назначен вице‑премьером. Официально новый кабинет был назван Правительством национального примирения. Набиев фактически превращался в номинальную фигуру. Следует заметить, что фоном для происходившего стало падение режима Наджибуллы в Кабуле. Так что события выстраивались в достаточно тревожную линию. Впрочем, на тот момент слишком больших беспокойств в связи с этим еще не высказывалось. В материале Влад мира Скосырева в "Известиях" от 7 мая "Горькие плоды нетерпимости" приводятся слова первого заместителя командующего погранвойсками среднеазиатского пограничного округа генерала А. Мартовицкого: "Положение на границе спокойное. Представители моджахедов охотно идут на контакты с нашими офицерами".

10 мая в события в Таджикистане впервые вмешались подразделения 201‑й дивизии. Впрочем, согласно объяснениям, появившимся в российских газетах, произошло это не по решению России, а стало результатом личной инициативы командиров. Кажется, действия военных не преследовали иных целей, кроме широко понимаемой самозащиты. Тогда представители отрядов "Народной Гвардии" с митинга на площади Шахидон (митинг на Озоди после успеха оппозиции был свернут) направились к Комитету национальной безопасности – многие из них были вооружены, в колонне двигался БТР (поводом к походу стало сообщение о том, что в КНБ находится Набиев). Дальнейшая последовательность событий не установлена – оппозиционеры утверждали, что из окон КНБ по колонне открыли огонь. Вскоре началась ответная стрельба. Тогда на помощь КНБ выдвинулись танки 201‑й дивизии. Это привело к немедленной остановке перестрелки.

В материале спецкора "Известий" Валерия Якова "Хроника революции или переворота", опубликованном в газете 18 мая, утверждается, что решение принял командир дивизии полковник Виктор Заболотный, который действовал на основе соглашения, заключенного между офицерами КНБ и офицерским собранием дивизии (точнее, городского гарнизона Душанбе). В мае КНБ обратилось с просьбой о взаимной поддержке в случае угрозы членам семей офицерского состава к армейцам, а также к погранвойскам и местному МВД, однако МВД и пограничники отказались брать на себя такие обязательства. Когда началась стрельба, под угрозой оказался также и жилой дом КНБ, где проживали сотрудники комитета, и Заболотный выполнил свою часть обязательств.

Ответом на эти события стало заявление по телевидению главы ДПТ Шодмона Юсупа, которое в дальнейшем стало одним из главных аргументов в пользу антирусской настроенности таджикской оппозиции. Тогда, если верить Якову (а насколько можно понять, слова Юсупа передаются в изложении корреспондентов), он обвинил СНГ (дивизия на тот момент входила в состав ВС СНГ) во вмешательстве во внутренние дела Таджикистана, пригрозил обратиться к Ирану и Афганистану, а также сообщил, что русскоязычное население "фактически" оказывается "в заложниках". В некоторых других интерпретациях эти же слова звучат как "объявление русских заложниками". Позже Юсуп дополнительно выступал по ТВ и пытался объяснить, что не призывал к насилию и обещал защиту всем жителям республики. Впрочем, на тот момент в условиях стрельбы, а также всё большего перехода митингующих оппозиционеров на язык "борьбы за ислам" (например, на площади Шахидон после подписания Набиевым соглашения по созданию коалиционного правительства праздновалась "победа ислама") этого было достаточно для того, чтобы начать думать о бегстве (по утверждению того же Якова, душанбинский аэропорт в те дни оказался забит выезжающими, как правило, женщинами с детьми, русскими и русскоязычными).

После завершения митингов в Душанбе ситуация временно успокоилась, однако фактически связано это было с тем, что сторонники оппозиции и те, кто митинговал в поддержку президента, просто разъехались по тем областям, откуда они прибыли. Это относилось и к Национальной гвардии, точнее к тем людям, которые получили оружие на пропрезидентском митинге. Большая часть из них прибыла из Кулябской области, куда они отправились, забрав оружие с собой. Одним из организаторов митинга кулябцев в Душанбе был Сайгак Сафаров – он даже оказался захвачен оппозиционерами 7 мая в Душанбе, однако был вскоре отпущен. Теперь он быстро брал под контроль ситуацию в области. На следующем этапе развертывания событий в Таджикистане ему предстояло сыграть одну из решающих ролей.

Выдвижение на передний план таких фигур, как Сайгак Сафаров, особенно убедительно говорило о том, что ситуация вышла далеко за пределы прежней схемы, в которой ленинабадская номенклатура боролась за влияние с представителями других номенклатурных кланов и поддержавших их представителей национальной интеллигенции. Сафаров не имел никакого отношения к номенклатуре. Официально он много лет работал буфетчиком в Центральном парке города Душанбе. Неофициально же обладал серьезным авторитетом в криминальной среде республики после трех тюремных сроков (среди которых, согласно официальной информации, фигурировали угон автомобиля, наезд на пешехода и убийство в драке, общий же срок заключения составил 23 года). Вооруженные структуры Сайгака Сафарова вскоре начали устанавливать контроль над Кулябской областью, отказываясь подчиняться новому правительству. Официально всё оружие, которое попало в руки митингующих, должно было быть возвращено на склады. Об этом еще в мае был подписан указ Рахмона Набиева (это было частью договоренности с оппозицией), но выполнять указ никто не собирался, а ресурсов, чтобы обеспечить такое разоружение, у оппозиции тоже не было.

В Кулябе сторонники оппозиции начали преследоваться. Действия всех партий, кроме Коммунистической партии Таджикистана, на территории области оказались запрещены. Вскоре напряженность возникла между Кулябской и соседней Курган‑Тюбинской областью, где были сильнее сторонники оппозиции (определение "оппозиция" с учетом того, что ее представители фактически уже контролировали правительство, предельно условно). Учитывая, что в Курган‑Тюбинской области благодаря переселениям послевоенного периода проживали выходцы из разных районов Таджикистана, в том числе из противостоящих теперь друг другу Гарма и Куляба, внутри области также стали происходить столкновения и появились первые жертвы. 27 июня в Вахшском районе Курган‑Тюбинской области, где проживали переселенцы из Куляба, начались полномасштабные бои с участием сотен бойцов и подключением БТРов. Кулябцы начали покидать Вахшские кишлаки. Так появились первые волны беженцев.

Пока, впрочем, обе стороны были ограничены в доступе к оружию. Объективно главным силовым ресурсом на территории Таджикистана обладала 201‑я дивизия, которая, однако, пока не заняла сторону в конфликте. Другой силой оказывались пограничные войска. На момент середины 1992 года статус 201‑й дивизии был не вполне определен. Она еще не была напрямую связана с лишь недавно создаваемой под началом Павла Грачева российской армией и входила в так называемые Объединенные вооруженные силы СНГ – то есть в остатки частей советской армии, не перешедших под юрисдикцию новых государств. Впрочем, офицерский состав дивизии – большей частью русский – принимать присягу Таджикистану не собирался. Хотя командующим дивизией с мая назначили этнического таджика генерал‑майора Мухриддина Ашурова.

Пограничники также жили отдельной жизнью: в первой половине 1992 года на заставах еще служили те, кто был призван до распада СССР со всей его территории. Таким образом, в стране с разгорающейся гражданской войной существовала достаточно мощная вооруженная структура, которая пока (если вспомнить эпизод с защитой здания КНБ в Душанбе) достаточно осторожно определялась со своей ролью в конфликте.

Полностью игнорировать наличие дивизии не мог никто из участников конфликта. И первое обращение к ней осуществило действующее правительство. Пришедшие к власти в Душанбе бывшие оппозиционеры отдавали себе отчет в непредсказуемости развития событий и решили уберечься от главных рисков. С 1 июля части дивизии по просьбе Душанбе взяли под охрану стратегические объекты республики – в частности, плотину Нурекской ГЭС, Вахшские ГЭС, Яванский электро‑механический завод и ряд других объектов.

Согласно сообщению "Известий" в заметке от 2 июля, данное решение согласовывалось с курсом Министерства обороны России, что, вероятно, указывает на то, что дивизия всё‑таки не зависла в воздухе (при отсутствии четких управленческих структур для ОВС СНГ) и МО РФ определенным образом занималось дивизией и могло принимать часть решений, касающихся ее действий.

В новых столкновениях, происходивших в Вахшском районе, принимали участие и военнослужащие 201‑й дивизии. Так, когда 27 июля кулябские формирования и ополчения местных оппозиционеров вновь начали боевые действия, на место выдвинулись несколько БТРов и танк, принадлежащие Курнан‑Тюбинскому гарнизону дивизии. По словам Ашурова, который отчитывался о событиях на пресс‑конференции в Душанбе, бронетехника лишь блокировала дорогу, не открывая огня, впрочем, у представителей правительства, которые воспринимали действия кулябцев как угрозу своей власти, было на этот счет другое мнение. То, что дивизией теперь руководил таджик, давало основание подозревать его (а соответственно, и дивизию) в подыгрывании одной из сторон. Во всяком случае, Олег Панфилов в своем материале о данном инциденте "Две версии однодневной войны", появившемся в "Независимой Газете" 1 августа, приводит следующую реплику представителя Комитета национальной безопасности Таджикистана (который к тому времени контролировался бывшими оппозиционерами) полковника Джурабека. "Я предпочел бы, – сказал полковник Аминов, – чтобы начальником гарнизона и командиром 201‑й дивизии был не генерал Ашуров, а какой‑нибудь генерал Иванов, и он бы думал об армии, а не о поддержке президента Набиева".

Слухи о том, что оружие из гарнизонов 201‑й дивизии разными путями попадало к противоборствующим сторонам, ходили с начала вооруженного противостояния. Здесь ситуация, по‑видимому, не отличалась от других горячих точек на постсоветском пространстве. Впрочем, существовал и другой источник оружия – под боком находился Афганистан. С лета 1992 года пограничники начали сообщать о всё увеличивающемся потоке нарушителей границы: как правило, это были жители Таджикистана, ходившие в Афганистан, чтобы приобрести оружие.

Клановые отношения в условиях разгорающегося конфликта начали приобретать всё более четкую структуру. Вот как этот процесс был описан в статье Равшана Дамира "Кланы партии – кланы народа", помещенной в "Комсомольской правде" 17 июля: "Эти процессы вышли сегодня на уровень создания крупных общин, объединяющих целые области. Крупные общины объединяют более мелкие, в масштабах района. Они имеют традиционную для этих мест иерархическую структуру, которую, как правило, возглавляют лица, имеющие именитый в прошлом род и ныне занимающие видное положение в обществе. Общины имеют свои системы информации, денежные фонды, а теперь и системы обеспечения безопасности. Некоторые крупные общины в обстановке строжайшей секретности приступили к формированию своих вооруженных отрядов".

Неспособность Рахмона Набиева каким‑то образом повлиять на ситуацию привела к тому, что действовать начали более радикальные силы. 24 августа в Душанбе был убит генеральный прокурор Таджикистана Нурулло Хувайдуллоев, выходец из Куляба. Это еще больше обострило противостояние. Поскольку в убийстве были обвинены исламисты, в родном поселке прокурора Пангазе в качестве ответной меры оказались закрыты мечети и было сожжено имущество духовенства.

А 31 августа Президентский дворец и здание правительства в Душанбе захватили боевики. Формально они не имели отношения ни к одной из партий и называли себя "Молодежью Душанбе". Фактически же это были полукриминальные структуры, связанные по земляческому принципу с представителями Гарма и Памира (и, соответственно, поддерживающие оппозицию). "Молодежь" обеспечивала различную организационную помощь майскому митингу на площади Шахидон. После того как митинг кончился победой оппозиции, это стало поводом для фактического перехода города под криминальный контроль именно гармских и памирских группировок. Неофициальные сведения об этом приводятся в материале К. Белянинова и А. Корзуна "Таджикистан: свобода приходит с наганом", опубликованном в "Комсомольской правде" 22 сентября: "Дошло до того, что отставленные от дел руководители исконно душанбинских групп пришли в МВД и предложили милиции свою помощь по очистке города от памирских группировок. Сообщив, кстати, что в случае необходимости могут выставить полторы тысячи стволов".

Теперь молодежь, требующая усмирить кулябцев, решила сбросить президента со счетов. Рахмон Набиев укрылся от боевиков на территории, контролируемой 201‑й дивизией. 7 сентября он попытался вылететь в родной Худжанд, однако был захвачен в аэропорту вооруженной молодежью. Что именно произошло в аэропорту, объяснить сложно. Однако здесь успели "засветиться" различные силовые структуры. Поездка Набиева в Худжанд должна была пройти вместе с представителями Верховного Совета и правительства – об этих планах он сообщил депутатам и министрам в телефонном разговоре из своего укрытия на территории 201‑й дивизии. Однако к моменту прибытия президента аэропорт уже был занят "Молодежью Душанбе", вооруженной автоматами. Депутаты и члены правительства, приехавшие в аэропорт, также оказались блокированы. Вскоре между охраной Набиева и боевиками началась перестрелка. Для того, чтобы события не приняли совсем трагический оборот, участники противостояния решили начать переговоры. Однако вместе с началом переговоров в аэропорт прибыли танки 201‑й дивизии. Появление бронетехники, кажется, стало неожиданностью для участников событий. Кто и почему принял решение направить танки в аэропорт также неизвестно. Впрочем, на этот раз танки не склонили чашу весов на чью‑либо сторону. Под давлением боевиков Набиев подписал заявление об уходе в отставку. Обязанности президента оказались возложены на спикера ВС Таджикистана Акбаршо Искандарова. Позже Набиеву разрешили вернуться в Худжанд.

Таким образом, оппозиция получила фактически полную власть, во всяком случае, в столице. Однако властью необходимо было распорядиться. В условиях, когда страна фактически раскалывалась, а на юге уже шла гражданская война, это было непросто и практически неизбежно предполагало применение силы.

Тем более что одновременно с борьбой за высшие государственные посты столкновения в Курган‑Тюбе начинали приобретать всё более яростный характер. В начале сентября отряды кулябского ополчения Сайгака Сафарова вошли в Курган‑Тюбе. Поводом стала защита проживающих в области жителей из Куляба. Вход в город было решено отметить митингом перед захваченным зданием облисполкома. Митинг вооруженных боевиков едва ли сулил что‑то хорошее для областного центра, жителей которого кулябцы обвиняли в насилии над земляками. Так или иначе, то ли из‑за расслабленности и неорганизованности, то ли еще по какой‑то причине местным вооруженным отрядам удалось подтянуть свои силы к митингующим, и в городе вспыхнули жестокие бои с участием сотен боевиков с обеих сторон. Бои сопровождались расправами над пленными и местными жителями. В результате боевых действий кулябцы оказались выбиты из города и начали отступать. Масштаб и ожесточенность этих расправ поражали неподготовленных к этому наблюдателей, в том числе добравшихся до зоны конфликта журналистов. Репортеры, оказавшиеся на месте боев, представляли несколько разные версии действительности. Однако это объяснялось, скорее всего, тем, в какие отряды им удалось попасть. Во всяком случае, можно заметить, что "Комсомольская правда", чьи корреспонденты оказались в Курган‑Тюбе в середине сентября, рассказывала о сотнях трупов пленных местных жителей, утопленных кулябскими боевиками в арыках (по словам корреспондентов, из арыков постоянно шел "сладковатый запах"), а также описывала окружающие кишлаки, где были сожжены все дома, кроме тех, что принадлежали кулябцам ("Раньше этот город называли таджикским Целиноградом", "Комсомольская правда", 15.09.1992).

"Известия" при этом описывали события скорее со стороны кулябцев (хотя их корреспонденты Вадим Белых и Николай Бурбыга также побывали в городе). Во всяком случае, они в репортаже "Заложники террора", опубликованном 8 сентября, написали об иных последствиях: после того, как кулябцы оказались выбитыми из города, резня и расправы начались над их земляками, а также над местным узбекским населением. Десятки тысяч жителей укрылись в поселке Ломоносово недалеко от Курган‑Тюбе. Рядом с поселком находился гарнизон одного из полков 201‑й дивизии. Так 201‑й дивизии вновь пришлось сыграть свою роль в конфликте, став на защиту беженцев.

Защита, насколько можно понять из сообщений корреспондентов, в этот момент заключалась в самом факте наличия войск. Боевики с обеих сторон просто опасались вступать в конфликт с дивизией, которая теперь, несмотря на статус частей ОВС СНГ, воспринималась как подразделение русских войск (к которым, по‑видимому, все стороны конфликта испытывали традиционное уважение). По утверждению корреспондентов, в этот момент полк представлял собой фактически офицерскую роту: "Полсотни офицеров, которые не спят с начала кровавых событий, стоят на постах с автоматами, сидят за пулеметами. Есть, правда, примерно столько же солдат, но оружия им не выдают. По причине того, что все они местного происхождения. И давно разделились на памирцев, кулябцев, гармцев". По сути, в этих условиях тысячи беженцев охраняла лишь репутация бывшей советской и отчасти русской армии.

В это время в российской прессе появляются также термины "юрчики" и "вовчики". Так, неизвестно почему, в Таджикистане начали называть противостоящие отряды. "Вовчиками" называли боевиков оппозиции, где к тому времени уже явно обозначилось влияние исламистов. Считается, что "вовчик" стало производным от "ваххабит". Отчего кулябцев стали называть "юрчиками", установить еще сложнее (среди приводимых теорий – распространенный среди их руководства локальный культ Юрия Андропова, к которому якобы уважительно относился Сангак Сафаров).

О том, как выглядели повседневные взаимоотношения между участниками конфликта и офицерами дивизии, а также о том, из чего в сентябре состояла их повседневная жизнь, можно судить по такому эпизоду, приводимому в новом репортаже Белых и Бурбыги с мест боевых действий "Патроны вместо хлеба", опубликованном в "Известиях" 15 сентября:

"Ночь. Сидим в кабинете командира полка Евгения Меркулова (…) Телефонный звонок. Голос с сильным акцентом:

– Але. Это мы, боевики, говорим. Заберите, ради Аллаха, вашего майора. Ему трубку передать? Нет, говорить он не может. Лучше пришлите кого‑нибудь…

Майор не был убит или ранен. Просто весь день он под палящим солнцем собирал по городу трупы. Так получилось, что, кроме военных, заняться этим некому, хотя лежащие по нескольку дней тела уже угрожали эпидемией. Так и ездил майор с командой по улицам на КамАЗе с привязанным вместо белого флага полотенцем (…) Насмотрелся, не выдержал и "помянул" погибших, да так, что начал с "юрчиками", а закончил с "вовчиками"".