Кризис представляется свойственным современной глобальной экономической системе, как и ее чрезвычайный рост. С 1980 года они возникали с нарастающей частотой – в Латинской Америке в 1980‑е годы, в Мексике в 1994 году, в Юго‑Восточной Азии в 1997 году, в России в 1998 году, в Бразилии в 1999 году. И каждый был более страшным по сравнению с предшествующим. Он нес с собой все большие риски распространения вширь. Каждый при этом был на то время преодолен гораздо быстрее, чем казалось возможным в разгар кризиса, но уже почти совсем на краю пропасти. Каждый кризис показывал, что международная экономическая система, возможно, более живуча, чем предсказуема.

Международная финансовая система часто ведет себя, как те генералы из пословицы, которые учатся на уроках последней войны, но не могут предвидеть последующие войны. После 1980‑х годов финансовые институты научились быть внимательными при кредитовании правительств. В итоге кризис 1990‑х годов коснулся избыточного кредитования частного сектора или спекулятивных инструментов на фондовом рынке и рынке облигаций. В первом десятилетии XXI века урок фондов рискованного инвестирования был в основном хорошо выучен; инвесторы стали осторожнее в отношении простых форм рискованных финансовых операций. Спекулятивные излишества 1990‑х годов не повторятся один в один. С другой стороны, опыт учит, что то, что будет считаться рискованными спекуляциями через несколько лет, представляется сравнительно безопасным сегодня или вообще не будет привлекать капитал. Тогда возникает вопрос: какие скрытые районы волатильности, или неопределенных ценовых изменений, существуют в плане современного воздействия на финансовые системы? Является ли оптоволокно для следующего десятилетия тем самым, чем являлось высотное офисное здание в Хьюстоне в 1980‑е годы?

Разные кризисы 1990‑х годов показывают уязвимость международной финансовой системы. Хотя каждый кризис имеет свой собственный пусковой механизм, у любого из них есть тенденция иметь одну и ту же категорию мотивов и причин. Тут и изменения в международной обстановке, и неспособность малых экономик установить соотношение между притоком капитала и своими собственными долгосрочными потребностями. Можно говорить о кредитной политике заимодавцев, которая оказывается в ретроспективе совершенно неразумно расточительной (но только в ретроспективе), и о политике крупных стран, проводимой без должной озабоченности (или понимания) по поводу ее воздействия на экономику развивающихся стран.

Повышения процентной ставки в США помогали преодолеть кризис в Латинской Америке в 1980 и 1994 годах, в то время как неожиданное повышение стоимости доллара США стало одной из причин кризиса в Юго‑Восточной Азии в 1997 году. Каждый кризис был отягощен изменениями в соотношении стоимости главных валют – доллара, евро (или немецкой марки до создания евро) и иены. Оказалось, что малые экономики новообразованных стран не в состоянии иметь дело с этими колебаниями и должны принимать в основном пассивно все их последствия, которые они нагромоздили, пытаясь поддерживать фиксированный обменный курс.

В 1990‑е годы еще два новых изменения в международной обстановке повлияли на ситуацию в странах Юго‑Восточной Азии: первое – это появление Китая как крупного источника дешевой продукции и второе – длительная стагнация японской экономики. Рост китайской экономики привнес новую и значительную конкуренцию странам Юго‑Восточной Азии, в то время как японский спад привел к сокращению их рынков (или, по крайней мере, не дал им возможности расти).

Связующим элементом как латиноамериканского, так и азиатского кризисов стала излишняя готовность кредиторов идти на риски. В 1970‑е годы это происходило потому, что они считали, что риск неплатежеспособности суверенного государства – кредиты странам – имел минимальные шансы получить дефолт. К 1990‑м годам они уже узнали этот урок и выдавали кредиты частному сектору, рассчитывая на темпы роста стран‑заемщиков и на подушку безопасности международной финансовой системы для уменьшения риска. Одной из причин такого безрассудного кредитования была острая конкуренция. Кредиторы были озабочены тем, что они отстанут от своих конкурентов, а у них были преимущества опыта предыдущих кризисов, которые все заканчивались своего рода спасительным выходом из кризиса.

А потом, тоже к 1990‑м годам, природа кредиторов изменилась, но это из жизненного опыта трудно было уяснить. В 1970‑е года банки предоставляли капитал; в 1980‑е и 1990‑е годы это были по большей части корпорации или инвестиционные фонды. Корпорации предоставляли прямые инвестиции; фонды вкладывали в акции и облигации.

Международная финансовая система во главе с МВФ не смогла развиваться вместе с финансовыми рынками, и ее подвергли серьезному испытанию во время азиатского кризиса в Таиланде в 1997 году. Таиланд проводил в основном политику, рекомендованную Казначейством США и международными финансовыми институтами, как решение кризиса периода 1980‑х годов: понижение инфляции, сбалансированный бюджет, высокая норма сбережений и конвертируемость его валюты. Тайская валюта – бат – искусственно поддерживалась Тайским центральным банком к корзине твердых валют, а затем к доллару США. Защищенный таким образом от девальвации спекулятивный капитал из‑за границы – особенно из Соединенных Штатов, но также и из Европы – стал стремительно притекать в страну. Поток ускорился, когда местные заемщики обнаружили, что неожиданная прибыль может быть получена путем заимствования долларов в Соединенных Штатах и конвертации их в баты в тайских банках по двойному долларовому курсу. Большая спекулятивная прибыль увеличила стоимость всех активов. Все это произошло без какого‑либо предупреждения от американских или международных финансовых институтов, которые получили выгоду от такого расточительства, если бы они сами фактически не поощрили его, а после случившегося слишком охотно возложили всю вину на азиатских заемщиков.

В 1997 году стоимость доллара США выросла, стоимость иены упала – отражая результаты деятельности двух экономик, – а китайская валюта была девальвирована, чтобы оставаться конкурентоспособной на экспортных рынках. Тайский экспорт, в котором преобладал доллар, в силу этого сделался слишком дорогим и стал падать в объеме, а тайский валютный счет оказался в минусе. Поток капиталов в Таиланд иссяк; стоимость недвижимости начала падать, и резко упала стоимость заложенного в банке имущества. Тайские инвесторы и иностранные банки вывели капиталы, а тайские заемщики поспешили менять баты на доллары по гарантированному курсу. Банк Таиланда усложнил проблему крупными займами, которые, будучи конвертированы в доллары, помогли потянуть Таиланд на край пропасти. В течение всего нескольких недель тайские валютные резервы в размере 30 миллиардов долларов чуть ли не все были исчерпаны, и стала неизбежной резкая девальвация валюты. Долги, выраженные в долларах, стали неподъемными; то, что начиналось как валютная проблема, превратилось в получающий внутреннюю подпитку экономический, финансовый и в итоге политический кризис.

Кризис в Индонезии, сваливший правительство Сухарто, начинался как дискуссионная реакция на события в Таиланде. Менее чем за два месяца до этого Всемирный банк официально похвалил Индонезию за здоровое экономическое управление. Но когда кризис начался в Таиланде, местные, как, впрочем, и иностранные инвесторы, начали ставить под вопрос те уроки, которые Индонезийский центральный банк, казалось бы, извлекал из тайского опыта. Отказываясь предпринимать какие‑либо меры по защите индонезийской рупии, он оставил в неприкосновенности свои резервы, что привело даже к еще более быстрому коллапсу индонезийской валюты, упавшей примерно в пять раз по сравнению с его докризисной стоимостью. Таким образом, неважно, регулировался ли юго‑восточный кризис путем внутренних политических решений, как в случае с Таиландом, или путем следования советам международных институтов, как в случае с Индонезией, следовал экономический хаос, потому что международный спекулятивный компонент был слишком силен, чтобы с ним могли справиться местные экономики развивающихся обществ. В Индонезии, где правительство было ослаблено кумовством и коррупцией, это сочетание в конечном счете уничтожило и политическую структуру также.

Уставной капитал – прямые иностранные инвестиции в основных фондах – подвергается тем же рискам, что и капитал внутренних вкладчиков принимающей страны; он несет в значительной мере те же риски и имеет те же выгоды. Основные фонды нельзя трогать, и они должны приносить прибыль, если инвестор хочет получить какие‑то доходы. Но капитал в виде ценных бумаг держится в зависимости от скорости отдачи спекулятивного капитала. Управляющие спекулятивными фондами стремятся застраховаться скоростью действий своих фондов – простыми словами, быстрыми вложениями, когда они видят таковую возможность, и стремлением быстро удалиться при первых признаках беды. Некоторые придерживаются стратегии игры на разнице курсов, то есть на понижение – спекуляции на падении на рынке путем продажи акций по существующей цене и перекупке их по вероятной цене, когда рынок начнет падать, – таким способом получая выгоду от самого падения стоимости, которую они до этого повышали. Торговые отделы международных банков, учреждения‑вкладчики и фонды комплексного рискованного инвестирования стараются получать возможность извлекать выгоду от колебаний рынка в любом направлении, создавая опасность того, что скачки вверх могут преобразоваться в мыльные пузыри, а скачки вниз – в кризис, еще до того как меры предосторожности как‑то сработают.

Управляющие такими инвестициями будут утверждать, что они только играют на слабостях на рынке, а не создают проблемы. Фактически же, по их собственной логике, эти институты и фонды действуют вполне разумно, даже если они создают более глубокий и совсем неуправляемый кризис. Малые и средние страны оказываются беззащитными перед лицом действий глобальной финансовой системы. С одной стороны, описанные здесь кризисы фактически представляют собой штрафные санкции, которые глобальный рынок извлекает за безрассудное заимствование, – рыночный способ восстановления равновесия спроса и предложения. Но верно также и то, что базирующаяся на основе МВФ международная финансовая система наказывает безрассудных заемщиков гораздо сильнее, чем безрассудных кредиторов.

Меры по сдерживанию и разрешению кризисов, предлагаемые международной финансовой системой, слишком часто ухудшали ситуацию. Избранным инструментом предотвращения обвала является Международный валютный фонд. Созданный в 1947 году для продвижения международного сотрудничества в области валютных отношений МВФ регулярно открывает свой «карман» для стран – членов Фонда во времена финансового кризиса – хотя и с прилагаемыми при этом ограничениями. В глобализованном мире Фонд все больше становится организатором спасательных пакетов и последним кредитором в критической ситуации. Однако его лекарства в прошлом часто осложняли проблему, потому что они по существу и по теории носят экономический характер, в то время как, чем глубже кризис, тем больше у него становится политическая составляющая. А МВФ плохо подготовлен для урегулирования политических последствий своих программ.

Более или менее стандартная программа МВФ была разработана во время латиноамериканского долгового кризиса 1980‑х годов, вызванного огромной задолженностью латиноамериканских правительств финансовым учреждениям, поощрявшим займы в соответствии с теорией о том, что дефолт суверенного государства невозможен. Кредитные учреждения также не предусмотрели – и, справедливости ради, не могли – того факта, что для борьбы с инфляцией Федеральный резервный банк будет поддерживать высокие процентные ставки на протяжении довольно длительного времени, чтобы вызвать рецессию в Соединенных Штатах с катастрофическими последствиями для Латинской Америки. Когда игра с суверенным кредитованием грозилась провалиться, был призван МВФ, который приступил к восстановлению платежеспособности правительств в надежде на то, что коммерческие банки возобновят кредитование, когда будет достигнута эта цель. Это было сделано сокращением государственных услуг, девальвацией валюты и поощрением экспорта с целью накопления доходов от превышения экспорта над импортом. Однако теория забыла принять во внимание тот факт, что политическая структура страны‑должника может оказаться не в состоянии вынести жертву в период между неминуемым дефолтом и предполагаемым восстановлением платежеспособности. Снижение жизненного уровня и рост безработицы неизбежно ослабили внутреннее положение затронутых правительств. Возникшее в итоге безвыходное положение привело к тому, что проблема задолженности продлилась 10 лет или более того, до тех пор, пока не было обговорено политическое решение, которое привело к фактическому уходу оказавшихся в трудном положении правительств.

Средства для лечения Латинской Америки в 1980‑е годы, пусть и сильнодействующие, и политически безопасные, соответствовали, по крайней мере, кризису, вызванному правительственной задолженностью. Такого же рода лекарства теряют фактически смысл в глобальной финансовой системе нового столетия, когда типичный финансовый кризис возникает в частном, а не государственном секторе, как это было в случае с азиатским кризисом. Как врач, специализирующийся на одной конкретной болезни и приступающий к применению своего лечения в каждом случае, с которым он сталкивается, МВФ настаивал на лечении Латинской Америки вне зависимости от отличия обстоятельств между Азией и Латинской Америкой. При всем этом МВФ пытался урегулировать то, что он считал экономическими невзгодами конкретной страны‑дебитора, не обращая внимания на то, являются ли они на самом деле причиной кризиса, и не рассматривая в надлежащем порядке политическое воздействие своего лекарства.

Кумовской капитализм «для своих», коррупция и недостаточный контроль над банками – очень частые явления в развивающихся странах. Это все, разумеется, присутствовало в Азии в 1990‑е годы. Однако не они стали причиной непосредственно кризиса. До самого начала кризиса Азия была самым быстро растущим регионом в мире, его развитие сопровождалось высокими процентными ставками на накопления, существовала рабочая этика дисциплинированности и ответственное налоговое поведение со стороны правительств, – хотя это не относилось к частному сектору. Реальный же кризис вызвали факторы, выходившие из‑под описанного выше национального или регионального контроля. Когда поддерживаемый Соединенными Штатами МВФ вмешался со своими стандартными средствами режима масштабной строгой экономии, политический кризис стал неизбежным. Демократические институты Таиланда продемонстрировали достаточную сопротивляемость и смогли их перенести, хотя девальвация на 42 процента валюты и процентные ставки на уровне 40 процентов практически полностью ликвидировали средний класс. И, напротив, в Корее Казначейство США, понимая стратегическую важность этой страны, смогло оказать дополнительную поддержку, переработав программу МВФ в программу, не требующую изменения политической стабильности. (К счастью, выборы привели к власти Ким Дэ Чжуна, нападавшего на предыдущую корейскую администрацию слева и бывшего в силу этого в выигрышном положении в политическом плане, чтобы претворить в жизнь курс на экономию.)

Однако в Индонезии – самой населенной мусульманской стране мира, имеющей огромные ресурсы и важное стратегическое положение, – администрация Клинтона, столкнувшаяся с обвинениями в том, что она получала поддержку со стороны индонезийских компаний во время президентской кампании, предпочла не идти на политические риски. МВФ был поддержан в деле оказания помощи, обусловленной лечением практически каждой болячки, от которой страдало общество, независимо от ее отношения к кризису. Он потребовал закрытия 15 банков, прекращения монополии на продовольствие и топливо коммунально‑бытового назначения, а также прекращения государственных субсидий. Каждая из этих мер имела дело с реальной проблемой и требовала решения как часть долгосрочной программы.

Когда же они были тем не менее претворены в жизнь в течение нескольких недель, их общее воздействие привело к политической катастрофе. Закрытие банков в разгар кризиса сделало неизбежным спрос на все остальные банки. Прекращение субсидий привело к повышению цен на продовольствие и мазут, что привело к волнениям, направленным против китайского меньшинства, которое контролирует большую часть экономики страны. В результате китайские деньги бежали из Индонезии в намного бо́ льших количествах, чем те суммы, которые мог бы возместить МВФ. Валютный кризис превратился вначале в экономическую катастрофу, а потом и в политический вакуум.

Некоторые могут оспорить, заявив, что свержение режима Сухарто оправдало решения МВФ (и его спонсоров, находившихся за кулисами), какими бы ни были их мотивы. Однако МВФ в политическом плане не уполномочен осуществлять политические революции, да это и не входит в его компетенцию, поскольку результаты политических потрясений выходят далеко за рамки их непосредственных экономических причин. В Индонезии это создало опасность развала страны. А уже одно это могло бы привести к тому, что такой важный регион повторил бы фактически то, что произошло в Югославии и привело к ее развалу. Уместно вспомнить религиозный конфликт на Молуккских островах между мусульманами и христианами, а также соперничество между четырьмя или пятью крупными политическими силами, мешавшими стабильности правительства в Индонезии. А это влекло за собой опасность нарастания фундаментализма. Понимание и помощь со стороны внешнего мира по каждому из этих примеров не могут быть сопоставимы с теми трудностями, которые внешний мир вызвал своими давлением и советами.

Одним из ключевых вопросов при урегулировании финансовых кризисов является перемещение бремени их преодоления на кредитополучателей и кредиторов. В латиноамериканских финансовых кризисах в 1980‑е годы было возможно – хотя было и сложно, и имело место сильное сопротивление – разделять бремя задолженности между банками‑кредиторами и правительствами‑задолжниками. В кризисы 1990‑х годов и в самые предсказуемые кризисы проблема коренным образом отличается. Местные компании и банки привлекают инвестиции не только из традиционных, устоявшихся финансовых учреждений, но, помимо прочего, из широкого круга промышленных корпораций и частных инвесторов в промышленно развитых странах. Установление болевой точки становится гораздо труднее, а множество кредиторов делает более всего вероятным тот факт, что будущие финансовые кризисы будут распространяться на до сих пор не подверженные их воздействию секторы экономики передовых индустриальных стран.

Проблема в том, чтобы удержать кризисы от разрастания и установить беспристрастный метод разделения боли, наносимой теми кризисами, которые не удастся предотвратить. Тем не менее программы МВФ исторически склонялись к тому, чтобы уменьшать воздействие кризиса на кредиторов в большей степени, чем на должников. И это понятно, потому что эти инструменты понадобятся для возобновления кредитования, если кризис будет преодолен. Так или иначе, если зайти далеко, такая предвзятость ведет к поощрению постоянного безрассудства в деле кредитования. Если не будет наказаний за неблагоразумные кредиты, кризисы будут иметь тенденцию повторяться. Тогдашний министр финансов Роберт Рубин хорошо охарактеризовал проблему в содержательном выступлении в 1998 году: «Очень и очень важно, чтобы мы работали в направлении изменения глобальной финансовой архитектуры с тем, чтобы кредиторы и инвесторы несли ответственность за свои решения по возможности целиком и полностью»43.

Но каким же образом можно беспристрастно определить это бремя? МВФ до недавних пор был совершенно глух по отношению к политическим рамкам, в которых ему приходится действовать. Он либо игнорирует те рамки или, за редким исключением, он им полностью подчиняется. У него нет инструментария для применения социально‑политических критериев. В Юго‑Восточной Азии, особенно в Индонезии, МВФ усугубил кризис применением по большей части технических критериев в сложной социально‑политической проблеме; в России под давлением правительства США МВФ, отказавшись от своих собственных экономических критериев, содействовал появлению олигархической системы, в которой отсутствовала хоть какая‑то экономическая подоснова. Из‑за американской всесторонней поддержки президента Бориса Ельцина МВФ выдала крупные кредиты, для которых не было никакого экономического обоснования. (Бывший экономический советник Ельцина Анатолий Чубайс позже хвастал довольно неблагодарно тем, что Россия «кинула» МВФ и обманом выманила продолжение кредитования 44.)

Можно спорить по поводу того, что, несмотря на все слабости, глобальная система подтвердила свою жизнестойкость, потому что Латинская Америка вышла из кризиса в 1980‑е годы – хотя и делала это в течение целого десятилетия, – и азиатские страны (за исключением Индонезии) восстановили свой рост за период менее трех лет. Однако в докладе Всемирного банка зафиксированы чрезвычайно высокие социальные издержки этих кризисов. Как указывается в докладе, наибеднейшие слои населения во время выхода из кризисного пике не смогли восстановить утраченное во время кризисного цикла. В Корее реальная заработная плата упала на 10 процентов, в Индонезии – на 42, в Таиланде – на 38 процентов. Ни в одной из этих стран реальная заработная плата не вернулась к докризисному состоянию. Даже в Мексике они по‑прежнему ниже уровня, предшествовавшего кризису 1982 года 45.

Долгосрочное воздействие этих кризисов на общества даже после их выздоровления подтверждается процентом недействительных ссуд после восстановления роста. В сентябре 1999 года 45 процентов общей стоимости активов тайской финансовой системы, 19 процентов финансовой системы в Корее и 64 процента в Индонезии падало на кредиты, предоставлявшиеся компаниям, которые были не в состоянии платить по процентам и основному капиталу. Подобная ситуация ставит под удар готовность, не говоря уже о возможностях кредитных учреждений давать займы для поддержки перспективных предприятий. Если бы правительства пытались преодолеть такую ситуацию правительственными акциями, санация увеличила бы государственный долг на 16 процентов от валового внутреннего продукта в Южной Корее, на 32 процента от ВВП Таиланда, на 58 процентов от ВВП Индонезии – и это в странах, которые в начале кризиса имели очень низкий уровень задолженности. Таким образом, даже после кажущегося преодоления этих кризисов, по крайней мере, судя по статистике, страны демонстрируют, что они пережили людские катастрофы, суровое экономическое бремя и представляют собой хорошую почву для политических кризисов 46.

Эти социальные потрясения, повторявшиеся со сравнительной очередностью в России, Бразилии, Аргентине, Эквадоре и по всей Африке, происходили во время беспрецедентного роста и создания благосостояния в Соединенных Штатах и в меньшей степени в Европе. После десятилетий усилий, направленных на то, чтобы сократить пропасть между новыми и индустриально развитыми экономиками, финансовые кризисы 1990‑х годов сигнализировали о гигантском шаге назад. Сколько взлетов и падений часто меняющейся ситуации может выдержать международная система без социально‑политических потрясений? Что произойдет, если рецессия в США окажется в состоянии неизменного баланса? Что можно сделать, чтобы предотвратить эти события?