Среди сподвижников Петра был один, отличавшийся от всех прочих исключительностью своего положения. Царь не любил его так сильно, как Лефорта, и не был с ним так близок, как с Меншиковым, но безусловно относился к этому человеку с большим уважением и очень его ценил. Невозможно представить, чтобы Петр поднял на него руку, как на «сердечного друга» Франца или на «Алексашку».

Князь Ромодановский занимал особое место и в государстве, где носил небывалый титул «князя‑кесаря», и в петровской разгульной «компании», которая должна была даже во время безобразий Всепьяннейшего Собора воздавать Федору Юрьевичу больше почестей, чем царю.

Пример этому подавал сам Петр, всегда относившийся к Ромодановскому с утрированным пиететом. Все, включая государя, должны были вставать, когда Федор Юрьевич входил в помещение. Никто не смел въезжать к Ромодановскому во двор верхом или в повозке – даже Петр перед воротами спешивался.

Нартов в своих записках описывает эпизод, красноречиво демонстрирующий уникальные взаимоотношения «кесаря» с «князь‑кесарем».

«Случилось государю летом идти из Преображенского села с некоторыми знатными особами по Московской дороге, где увидел он вдали пыль, потом скачущаго ездового или разсыльщика, машущего плетью и кричащего прохожим и едущим такия [слова]: “К стороне, к стороне! Шляпу и шапку долой! Князь‑цесарь едет!” ‹…› Государь, остановясь и не снимая шляпы, сказал: “Здравствуй, мин гнедигер гер кейзер!” ‹…› На сие не отвечая князь ни слова, при сердитом взгляде, кивнув только головою, сам продолжал путь далее.

‹…› Князь отправил… к нему грозного разсыльщика с объявлением, чтоб Петр Михайлов явился к ответу. Государь, догадавшись тотчас о его гневе, пошел на свидание. При вшествии его величества Ромодановский, не вставая с кресел, спрашивал сурово так: “Что за спесь, что за гордость! Уже Петр Михайлов не снимает ныне цесарю и шляпы! Разве царя Петра Алексеевича указ не силен, которым указано строго почитать начальников?” – “Не сердись, князь‑цесарь, – сказал Петр Великий, – дай руку, переговорим у меня и помиримся”».

Разумеется, в подобных сценах проявлялась петровская склонность к шутовству, но Федор Юрьевич отнюдь не исполнял карикатурную роль «царя» Симеона Бекбулатовича при Иване Грозном. Ромодановский был вторым по могуществу – и первым по грозности – лицом в государстве, с Петром он держался весьма независимо. Князь не только имел право без доклада входить к царю в любое время, не только давал ему советы по всем сферам управления, но и позволял себе спорить с гневливым монархом. Например, известно, что Федор Юрьевич осудил брак Петра на безродной полонянке Екатерине – и не попал за это в опалу.

Чем же объяснялось почтение, с которым грубый, мало кого уважавший монарх относился к Ромодановскому?

Конечно, не знатностью, хоть князь происходил по прямой линии от Всеволода Большое Гнездо, а стало быть, от Рюрика. И не почтенными летами – государь с легкостью унижал вельмож, бывших старше Ромодановского и родом, и возрастом.

Больше всего Петр ценил в людях полезность, и в этом смысле князь‑кесарь не имел себе равных. Это был единственный человек, кому молодой царь доверял управление государством во время длительных отлучек.

Имел значение и масштаб личности Ромодановского. Будучи сам натурой крупной, Петр ценил это качество и в других.

Кроме того, Федор Юрьевич не брал подношений и не пользовался своей почти бесконтрольной властью для личного обогащения.

Тот же Нартов рассказывает еще одну занятную историю.

Сразу после Нарвского поражения, в самые тяжелые для страны дни, когда Петр был в отчаянии, не зная, откуда при пустой казне взять средства для снаряжения армии, князь‑кесарь отвел царя в некую тайную палату и отдал сокровища, оставленные Алексеем Михайловичем на черный день. «При конце жизни своей, призвав меня к себе, [царь] завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно…» Далее автор заключает: «Сия‑то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к князю Ромодановскому, что он пред всеми прочими вельможами князя Ромодановскаго, которому отменное почтение монарх оказывал и доверенность, более любил». Возможно, этот анекдот является легендой, но во всяком случае он свидетельствует о той репутации, которой пользовался при дворе Федор Юрьевич.

Думается, что ореол, окружавший Ромодановского, объяснялся и еще одной причиной. Петр очень хорошо понимал золотое правило всякой диктатуры: всегда должен быть некто, более страшный и жестокий, чем сам правитель – точно так же Иван IV нуждался в Малюте Скуратове.

Федор Ромодановский. Н. Иванов.

Что‑что, а наводить ужас Ромодановский умел очень хорошо. Он был страшен и видом, и нравом. «Сей князь был характеру партикулярнаго [особенного]; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной так был, что никто другой. И того ради… оному [царь Петр] во всех деликатных делех поверил и вручил все свое государство», – пишет Борис Куракин.

Даже когда князь‑кесарь бывал весел и развлекался у себя дома, ходить к нему считалось делом небезопасным. У Ромодановского было своеобразное представление о юморе: дрессированный медведь заставлял вошедших осушить огромную чарку, а если кто‑то не мог, зверь начинал его драть. Однажды Яков Брюс, один из близких Петру людей, пожаловался, что Ромодановский спьяну опалил его огнем. «Зверь! – сердито написал князь‑кесарю Петр. – Долго ль тебе людей жечь? И сюда раненые от вас приехали. Перестань знаться с Ивашкою [имелся в виду Ивашка Хмельницкий, то есть алкоголь]. Быть от него роже драной». Федор Юрьевич бестрепетно ответил: «Неколи мне с Ивашкою знаться – всегда в кровях омываемся. Ваше то дело на досуге стало знакомство держать с Ивашкою, а нам недосуг!»

В этом и состояла главная функция князь‑кесаря: он омывался в кровях , то есть исполнял самую жестокую государственную работу – берег безопасность державы. На этом поприще и выдвинулся.

Ближний стольник юного Петра Алексеевича, он считался у Нарышкиных человеком надежным, поэтому после переворота 1689 года получил ответственное задание – надзирать за арестованной царевной Софьей, главным врагом государства. Кроме того Федор Юрьевич возглавлял скромный приказ, который вел дела Преображенского загородного дворца, и в этом качестве управлял потешными полками. Но когда подмосковное село стало фактической резиденцией главы государства (то есть с 1694 года), функции приказа сущностно изменились. С этого времени название «Преображенский приказ» начинает звучать грозно. В 1696 году ведомство князя Ромодановского берет на себя охрану порядка и следствие по важным делам, а несколько лет спустя и вообще по всем политическим преступлениям, вплоть до мелких доносов.

Так в России возникает, а вернее, возрождается очень важный институт абсолютизма – тайная полиция. «Третье» российское государство, просуществовавшее почти весь XVII век, как мы видели, несколько отошло от жестких принципов «ордынскости» и не имело настоящей «спецслужбы», какою был опричный корпус Ивана Грозного или доносное ведомство Семена Годунова. Петр I, воскресив и многократно укрепив тотальную централизацию власти, исправил этот дефект. Отныне чингисханов «кэшик», «черный тумен», будет обязательной и очень важной компонентой империи, лишь меняя свои названия.

Таким образом, настоящей основой огромного влияния князь‑кесаря было то, что на протяжении долгого времени он был царским оком и карающей десницей.

В качестве главы вездесущего Преображенского приказа Ромодановский славился крайней жестокостью. В его застенках подозреваемых истязали чудовищными пытками, а выбив признание, подвергали мучительным казням. Петр, и сам не отличавшийся мягкостью, недаром называл князя‑кесаря «зверем». Во время следствия 1698 года Федор Юрьевич руководил следствием, почти не вылезая из застенка, а в день самой массовой казни лично отрубил головы четырем стрельцам.

На попечение этой «монстры» царь оставил страну не только когда ходил в Азовские походы, но и на более длительный срок, на целых полтора года, когда ездил с Великим посольством в Европу. Точно так же его отец полувеком ранее доверял государственное управление патриарху Никону.

В 1701 году, когда вся Москва выгорела от ужасного пожара, а царь в основном занимался военными заботами, восстанавливать столицу тоже было поручено князю‑кесарю.

Умер он в 1717 году, по понятиям того времени в глубокой старости, но до последних дней продолжал заниматься делами. В память о покойном Петр передал громкий титул и должность главы Преображенского приказа сыну Федора Юрьевича князю Ивану, хотя тот не отличался отцовскими дарованиями и никак себя на этом важном посту не проявил.

После смерти Федора Ромодановского «спецслужбы» начинают размножаться. Появляется Тайная канцелярия, возникают фискальная, а затем еще и прокурорская системы. Возможно, это произошло из‑за того, что после смерти верного помощника Петр уже никому так не доверял, но вообще‑то в государствах подобного типа дублирование «тайных полиций» является обычной практикой: одно «око» приглядывает за другим.