В кратчайший исторический срок картина на улицах Москвы, пугавшая народ и иностранцев в начале 90‑х годов, через несколько лет выглядела иной.

Выросло поколение, которое не помнит несчастных пожилых женщин на Тверской улице у Моссовета, торговавших с рук чем попало. Не застало рынков на стадионах и во дворцах спорта. Не видело затемненных улиц, словно ожидающих налета вражеской авиации.

Помню, возвращался из Лондона, залитого ночью светом. Из Шереметьева ехали по Ленинградскому проспекту и Тверской, главной улице. За окнами машины – мрак, пустые немытые витрины. Грязные окна, мусор на тротуарах, ямы на асфальте. Редкие прохожие торопились домой из полупустых театров.

Тогда сказал вслух, как обет: «Вот когда люди снова пойдут в театры, когда заблестят витрины, станут чистыми улицы, заполнятся прилавки и мы забудем, что такое дефицит, вот тогда сможем считать, мы что‑то сделали в Москве».

Наступившим утром собрал приунывших членов правительства, рассказал, что видел в Лондоне, и призвал всех: «Вытрите слезы, подберите сопли, мы не хуже других, а я так понимаю, даже лучше. Мы богатая нация, богатый народ. У нас достаточно сил и потенциала. Хватит плакать, давайте заниматься делом».

Главное дело состояло в помощи москвичам, пострадавшим от действий радикальных реформаторов.

Всем тем пенсионерам, ветеранам, инвалидам, кто получал государственную пенсию ниже прожиточного минимума, ежемесячно начислялись денежные надбавки. Брались в расчет расходы не только на еду, но и на жилье, коммунальное обслуживание. Надбавки увеличивались с ростом инфляции, поскольку жизнь становилась дороже и сводить концы с концами пенсионеры не могли.

Я помню советские времена, когда после войны старики не получали пенсии и многие пожилые родители обращались в суды с исками к детям. Тех обязывали платить алименты. Мы же стремились, чтобы все старики могли жить, не обращаясь в суд за алиментами от своих детей.

Все пенсионеры получили социальную «Карту москвича». По ней можно по сей день, не покупая билеты, входить в метро, бесплатно пользоваться всеми видами общественного транспорта: автобусами, троллейбусами, трамваями. Точно так же пенсионеры без оплаты могут ездить в пригородных поездах.

По «Карте москвича» в утренние часы магазины предоставляют скидки на купленные продукты. В городе открылись социальные магазины и аптеки с более низкими ценами.

Таких льгот у пенсионеров не существовало при социализме.

Все это элементы особого социализма, распространенного сегодня в странах Европы с высоким уровнем жизни, таких как Норвегия, Дания, Швеция. По существу, это поддержка малоимущих за счет активной работы реального сектора экономики.

В наследство от советской власти нам досталась главная проблема – жилье. Миллионы москвичей томились в коммунальных квартирах, да и в отдельных квартирах панельных пятиэтажек, названных в народе «хрущобами», москвичей преследовала теснота.

Мы знали, в развитых странах Европы на каждого жителя приходилось 40–70 квадратных метров и семья со средним достатком занимала квартиру в 100–200 метров с комнатами, ванными и туалетами. На каждого москвича приходилось в среднем менее 20 квадратных метров.

Хрущев максимально развил индустриальное домостроение, жилые корпуса монтировались быстро, как машины на конвейере. В Москве к концу его правления строилось ежегодно свыше 5 миллионов квадратных метров жилой площади.

При Брежневе этот показатель резко снизился до трех миллионов, и проклятый «квартирный вопрос» снова стал символом неустройства в городе.

Нам удалось, как в прошлом при советской власти, каждый год сооружать свыше 3 миллионов квадратных метров жилья, и один миллион давали очередникам, стоявшим в очереди на улучшение жилищных условий со времен СССР. Бесплатно.

Сейчас эта очередь остановилась, город не обеспечивает очередников жильем.

Все это очень плохо.

После распада СССР мы продолжили, как прежде, сооружать кооперативные дома.

Тысячи возникших предпринимательских фирм с никому прежде неведомыми названиями «Дорожник», «Шоссе», «Вираж», «Каток» ремонтировали дороги.

Открывались повсеместно банки, магазины, кафе, пекарни, колбасные цеха, кондитерские. Строились поликлиники, детские сады и школы.

Мы строили коттеджи для многодетных семей. Этой программы больше нет.

По другой программе город помогал молодым семьям обзавестись квартирами, предоставляя им за счет бюджета города льготные кредиты с низким процентом учетной ставки.

Мы занялись улучшением условий жизни инвалидов, устраивали наклонные съезды на тротуарах, во всех домах лестницы в подъездах дополнили дорожками для колясок инвалидов и детей.

Особое внимание уделялось ветеранам Великой Отечественной войны. Первый московский хоспис открылся в 1994 году в Центральном округе. Бесплатную медицинскую и все другие виды помощи получили в нем онкологические больные. Такие же хосписы мы создали в каждой префектуре.

Осуществлялась грандиозная программа по приведению в порядок всех известных крупных лечебниц, таких как Морозовская больница, Боткинская больница, клиника в Сокольниках. Не оставалось ни одной, где бы не шла реконструкция и не сооружались новые корпуса.

В Институте скорой помощи имени Склифосовского реставрировали памятник архитектуры XVIII века, построенный графом Шереметевым приемный покой для бедных, открыто ожоговое отделение, корпус для пересадки органов, оснащенный суперсовременной аппаратурой.

Это касалось не только муниципальных учреждений, но и государственных. Новый корпус построили в Онкологическом институте имени Герцена, где ученые занимаются исследованиями и лечением. Современное здание возвели для известной детской клиники доктора Рошаля.

Я исходил из желания сделать Москву мировым центром медицины. Наша задача состояла в том, чтобы поднять авторитет московских врачей.

Как прежде в Советском Союзе, столица России принимала на лечение страждущих всей страны, где специалисты не располагали необходимым оборудованием или не могли выполнить особо сложные операции.

В год в Москве прибавлялось по сто детских садов, десятки средних школ. В каждом новом районе сооружались ФОКИ – физкультурно‑оздоровительные комплексы в шаговой доступности для детей.

В Москве состоялись первые Всемирные юношеские игры. В город приехали делегации 131 страны со всех континентов. Регулярно каждый год разыгрывался Кубок Кремля. В нем участвовали профессиональные теннисисты международного уровня.

Со всех сторон Москвы, на присоединенных к ней землях Московской области, прилегавших к МКАД, на месте старинных сел и деревень Бутово, Митино, Жулебино, Косино, Куркино и других шло, как в прежние времена, массовое жилищное строительство,

Возникали новые улицы и дороги, прокладывались новые линии метро, открывались станции, торговые центры, храмы. Жители сел и деревень получали квартиры со всеми удобствами, а их названия переходили к микрорайонам, где справляли новоселье сотни тысяч москвичей.

Члены правительства забыли, что такое суббота. Весь выходной с командой объезжал стройки, проводил совещания. Одним строителям давал городской заказ, других – лишал привилегии. Никому не приходилось, как прежде, угрожать: «Положишь партбилет на стол», что значило лишиться должности и будущего.

Говорил тогда, не уставая: «Если столица не возобновляется, значит, хана не только Москве, но и всей стране».

* * *

Воссоздание утрат началось с Красной площади. На углу с Никольской улицей со времен царствования Михаила Романова шла служба в соборе Казанской иконы Божьей Матери. Список с нее сопровождал ополчение во главе с князем Дмитрием Пожарским, освободившим Москву в 1612 году. Храм снесли при советской власти и на пустыре устроили общественный туалет. В прессе после отмены цензуры и наступившей гласности стало возможным написать об этом безобразии. Общественные организации начали собирать деньги на храм. Моссовет их поддержал и решил «восстановить памятник воинской славы».

Когда меня избрали мэром, на пустырь пришли архитекторы и строители. Пожертвований не хватило, нашлись у города деньги на благое дело, и за три года все завершилось. Это первая церковь, возрожденная после урагана разрушений при «социалистической реконструкции» предвоенных лет.

Как нам это удалось? Когда собор решили снести, замечательный реставратор Петр Барановский обмерил стены, окна, зафиксировал все, что видел. Тем самым дал нам возможность воссоздать шедевр в режиме достоверности. Реставрацией ведал Олег Журин, его ученик. А главным человеком на стройке выступил Матросов Александр Сергеевич, заместитель мэра и министр правительства Москвы, удостоенный впоследствии пяти орденов Русской православной церкви за возрождение храмов.

По обмерам учителя реставратор Олег Журин разработал проект воссоздания разрушенных Иверских ворот и самой почитаемой в Москве Иверской часовни, где хранилась икона Божьей Матери. О ней Марина Цветаева писала:

А вон за тою дверцей,

Куда народ валит, –

Там Иверское сердце

Червонное горит.

Ворота увенчали башни с двуглавыми орлами. Их в советскую эпоху снесли, чтобы на Красную площадь во время военных парадов Красной армии могли въезжать танки и проходить колонны демонстрантов.

Так удалось воссоздать преступно порушенный образ Красной площади.

С этих первых шагов началось возрождение «сорока сороков» Москвы.

За Красной площадью последовала Соборная площадь Кремля. Ее изуродовали, чтобы пристроить к Большому Кремлевскому дворцу, где проходили съезды партии и сессии Верховного Совета, столовую. Ради нее сломали Красное крыльцо, где происходили выходы царей к народу и разыгрывались кровавые драмы отечественной истории.

Тогда же в здании дворца демонтировали убранство двух тронных залов, Андреевского и Александровского, чтобы из двух устроить один Зал заседаний Верховного Совета СССР и РСФСР. Его демонтировали и воссоздали утраченный образ двух великолепных залов, посвященных российским орденам Андрея Первозванного и Александра Невского.

В архивах обнаружили сотни планов, фасадов, смет. По ним «Моспроект‑2» создал чертежи, подобные тем, что выполнил автор дворца Константин Тон. По ним строители и реставраторы восстановили утраченное. Теперь на Соборной площади и в Большом Кремлевском дворце все так, как было до разрушений.

* * *

Брежнев с трибуны съезда КПСС озвучил утопию: «Превратим Москву в образцовый коммунистический город». Генеральный план, утвержденный правительством, обещал каждой семье квартиру с числом комнат, соответствующих числу ее членов.

После утверждения Генерального плана МГК партии и Моссовет приняли совместное постановление, обязывавшее строителей за несколько лет реконструировать переулки Сретенки, самый трущобный район до революции 1917 года и после нее.

Старые доходные дома обветшали без ремонта, только метровой толщины стены из кирпича не давали им обрушиться. После принятия постановления тогда ничего из обещанного за пятнадцать лет не произошло.

Над центром в те времена не маячили башенные краны. Новые здания появились только для Комитета госбезопасности на Лубянке, Министерства обороны на Арбатской площади, ЦК КПСС в Китай‑городе и МВД на Калужской площади. С трудом достроили в Охотном Ряду гостиницу «Москва», чему тогда помешала война.

Мы же, там где Чехов встречался в сретенских переулках с «отбросами общества», за несколько лет реконструировали старые жилые дома и построили новые. Среди них появились уютные дворы.

По Генплану 1971 года Москве обещали «ансамбли Садового кольца», семь «центров планировочных зон», «заповедные зоны», транспортные «хорды», где машины могли бы мчаться, минуя центр, с одного конца города на другой. Все замышлялось реализовать к 1985 году, но тогда все осталось на бумаге.

Мэрия и правительство Москвы не обещали москвичам утопий. Мы наращивали объемы строительства жилья, стремясь вернуть утраченные позиции, сооружать свыше 5 миллионов квадратных метров жилых домов в год. Цели добились в 2005 году.

Снова, как прежде до Хрущева, «борца с архитектурными излишествами», главной фигурой на стройке считался архитектор. Он заказывал музыку, диктовал строителям, что и как надо делать. Домам возвращали утраченные карнизы, башни, лепнину. Появились «Золотые ключи», «Синяя птица», «Воробьевы горы» и им подобные комплексы.

Возник в 90‑е годы современный стиль московской архитектуры. Возводились многоэтажные башни, среди них самый высокий жилой дом Европы – «Триумф‑Палас».

Одни критики запустили в оборот понятие «лужковский стиль» и с упоением сами стали его развенчивать. Под ним подразумевали «обилие всего тяжеловесного, неуклюжего и декорированного башенками», которые якобы самолично я рисовал. Другие критики утверждали: «Никакого московского стиля нет» – и ругали опять‑таки мэра за его отсутствие.

Стиль вырабатывают время и творцы, в нашем городе – московские архитекторы.

Только они. Моя задача состояла в том, чтобы сформировать современную систему градостроения, изменить философию строителей, сложившуюся в советские годы, когда они правили бал, делали, что им выгоднее и проще.

Поэтому появилась в Москве архитектура, какой не знали прежде, как, например, пешеходный мост «Багратион». Что в нем тяжеловесного и неуклюжего?

* * *

До революции, приезжая в Москву, каждый подданный и иностранец мог снять номер в гостинице или в меблированных комнатах, недостатка в них не существовало. Дефицит гостиниц в годы советской власти привел к тому, что командированные в столицу специалисты могли получить номер не у служащих гостиниц, а у чиновников управления высотных домов и гостиниц Мосгорисполкома, куда являлись с ходатайством учреждений. Без них приезжие в лучшем случае могли разместиться в отдаленных и устаревших гостиницах ВДНХ.

С московской пропиской селить в гостиницах категорически запрещалось.

Проблемы этой больше нет.

Новые отели строились на центральных улицах и в отдаленных районах. Как в городах Европы, на фасадах появились названия мировых гостиничных сетей: «Хилтон», «Мариотт», «Ритц‑Карлтон», «Крона‑Плаза» и им подобные. В одном 2002 году прибавилось 18 гостиниц. Пятизвездочные отели украсили Тверскую, мы вернули главной улице столичный блеск.

Снесли на ней стеклянную башню «Интуриста», закрывавшую вид на Кремль, избавились от примитивного «Минска», «Киевской», появились «Аврора», «Арарат», «Балчуг‑Плаза», много других комфортабельных отелей, способных принять высоких гостей в столице России, где прежде им предлагалась одна гостиница «Октябрьская», переименованная в «Президент‑отель».

Это придавало силы и радовало безмерно. Я не строитель, но тесно по сей день общаюсь с ними и хочу сказать: разве кто‑нибудь может с отвращением смотреть, как рождается новая картина, мелодия? Так вот, тот экстаз, то наслаждение, которое испытывает творец при рождении произведения искусства, – точно такое же чувство испытывает строитель».

* * *

Одни, недовольные происходящим, заявляли: «Москва похожа на Стамбул».

Другим она напоминала Шанхай, третьим – Лас‑Вегас. Эти взгляды формировались в МАРХИ, Московском архитектурном институте. Ректору Москва напоминала самый известный город Турции. Профессор, который баллотировался на пост вице‑мэра Москвы, поднялся по лестнице‑стремянке в башню многоэтажного банка на Краснопресненской набережной, чтобы доказать: все увиденное им с высоты, включая «Москва‑Сити», является «маниловским проектом, воплощенным Лужковым».

По чьим проектам мы застраивали Москву? Артисты и художники учатся в разных московских институтах. В отличие от них все как один архитекторы выходят из стен одного вуза. Современные московские здания не нравились ректору и профессору, согласен. Но кто учил авторов проектов? Не Лужков. А профессора архитектуры.

Я абсолютно исключал даже какие‑то мысли, чтобы продвигать собственный стиль, не являясь специалистом в архитектуре. Слушал людей, которые предлагали что‑то новое, и как‑то пытался помочь реализовать идеи и проекты. И слава богу. При всех критических выпадах, а это нормальное явление в демократической системе, разных мнениях, разных оценках, суждениях мы все‑таки создали московский стиль, не гнушаясь современностью.

Только домам авангардным я старался найти свое место. Расположить рядом здание «стекло‑бетон» со старинным особняком или доходным домом – значило поссорить архитектуру прошлого и настоящего.

Мне всегда хотелось, чтобы ночью Москва выглядела такой же привлекательной, как днем, светилась, как Лондон и Париж, с наступлением сумерек. Идея залить ночной город светом пришла Георгию Боосу, тридцатилетнему московскому инженеру‑электрику световых приборов.

Фамилия досталась ему от голландского предка. В годы Перестройки он служил в технологическом и светотехническом институте. Основал с отцом‑инженером, когда это стало возможно, «Светосервис».

В 1994 году он встретился со мной и предложил осветить дворцы, музеи, театры, памятники архитектуры, высотные дома. Вспомнил я ночной Лондон и сразу немедленно поддержал Георгия. Когда обсуждали вопрос, сомнений у меня не возникло, деньги на новое дело найдутся. Ночной город в огнях света так же важен, как и строительство административных зданий, жилья.

Как говорится, идея овладела массами. Боос создал набор оборудования лучше зарубежного, предложил разные типы приборов, начиная от светильников для высотных зданий и кончая антивандальными лампочками для подъездов жилых домов.

В результате проделанного получил реакцию приятную и неожиданную. Звонит Галина Волчек, главный режиссер «Современника», и спрашивает: «Что ты сделал с улицами? Я возвращалась из Парижа, ехала по Тверской и вдруг поняла, как все здорово, как все красиво!»

Вся наша работа влиятельными телеканалами и прессой, попавшими в руки медиамагнатов, замалчивалась или охаивалась:

«Историческая Москва раздавлена новым строительством».

«Мэрия ломает Москву, чтобы прокормить 800 тысяч строителей».

Но несмотря на критику, порой злобную, работа по приведению Москвы в порядок продолжалась. И не только в центре.

Пролетая вокруг Москвы на вертолете, я видел в границах МКАД поля орошения, мусорные свалки, заброшенные промышленные зоны.

С Люблинских полей орошения, устроенных за пределами города в XIX веке, вывезли миллионы тонн ила, засыпали землю девятиметровым слоем песка и начали строить Марьинский парк, город с прудами, набережными, парками, жилыми кварталами, станциями метро, храмом.

Подобным образом поступили с давней гигантской свалкой в Братеево, ее закрыли, вывезли миллионы тонн мусора. И построили микрорайон Братеево.

* * *

И это были не отдельные выбранные для улучшения экологии территории строительства. По всей окраинной территории города развернулось строительство домов, школ, детских садов и прочей инфраструктуры, необходимой для жизни москвичей.

В Филях, на Кастанаевской улице, сел в кабину экскаватора и начал крушить первую пятиэтажку. Так началась на деньги инвесторов масштабная программа сноса 6 миллионов квадратных метров панельных домов первого поколения, не припадая ни к федеральному, ни к муниципальному бюджету. И без указа президента, дебатов, законов парламента, митингов протестующих москвичей.

Почему понадобилось рушить, а не ремонтировать пятиэтажки, как поступили в других городах? Мы просчитали разные варианты, выдвигались предложения капитально переделывать здания. Но оказалось, экономически это невыгодно. Гораздо эффективнее во всех отношениях снести и возвести на высвободившемся месте современные дома.

Москвичи с радостью переезжали в своем районе в новые квартиры, на треть больше прежних: с изолированными комнатами, раздельными санузлами, более высокими потолками, не доплачивая ни рубля.

«Панельные дома рассчитывались на четверть века, а стоят полвека и не рушатся», – возражали мне. Да, конструктивно они могут постоять. Но это временно. С точки зрения современных требований к комфорту жизни, их надо немедленно убирать. И наконец, с точки зрения соответствия пятиэтажек современным требованиям по теплу и энергосбережению – их надо сносить, они требовали безумного количества тепла зимой.

Судьба пятиэтажек первого поколения, построенных по проекту инженера Лагутенко, – жгучая проблема наследства, от которого мы решительно отказались. Не хочу ругать инженера и покровителя его Хрущева. Скажу лишь, если бы тогда сооружали жилые дома капитально, как прежде доходные и «сталинские», то мы давно бы решили проклятый квартирный вопрос, который испортил, искалечил жизнь многим москвичам.

Пятиэтажки, решая одну проблему, создали другую, не разрешенную по сей день.

Если бы сами мы не начали ломать «хрущобы», то нам никто бы не смог предъявить претензии. Правительство Москвы могло возложить это дело на тех, кто пришел бы нам на смену. Но мы проявили инициативу, и я не считаю ее преждевременной и неправильной.

Набрав темп, сносили в год свыше 200 зданий.

Жаль, что из‑за «утраты доверия» не все снес как хотел.

Что делается сегодня на месте сносимых пятиэтажек? К моему изумлению, как при Хрущеве, все те же панельные многоэтажные дома! Через полвека их придется ломать, они будут восприниматься, как сегодня «хрущобы». Безумие об этом не думать, не решать сегодня организационные вопросы.

Мы должны строить современные монолитные жилые дома на века, как поступали наши предки. Они оставили нам в наследство дворцы, усадьбы, особняки XVIII века, сотни так называемых доходных домов XIX века на улицах старой Москвы. Эти доходные дома не нуждаются в реновации, послужат и в XXI веке.

Мы выполнили громадную работу, снесли свыше тысячи пятиэтажек, переселили 600 тысяч москвичей в новые дома. Каких‑либо протестов, демонстраций – не происходило. Потому что решали социальную цель, улучшали жизнь людей. Сейчас очевидна другая либеральная цель – перед выборами поднять имидж власти, угодить застройщикам, дать им заработать.

* * *

Нам досталась одна пешеходная улица на Арбате. Эту линию мы продолжили.

Закрыли машинам движение в Столешниковом переулке, замостили камнем.

Пешеходным стал Камергерский переулок.

Появились впервые пешеходные мосты.

Первый соединил Лаврушинский переулок с Болотной площадью и центром. Ажурный переход над Москвой‑рекой побудил молодых после регистрации брака вешать на перила замки, выбрасывая в воду ключи в знак нерушимости союза. Другой пешеходный мост, названный Патриаршим, соединил храм Христа Спасителя с Замоскворечьем.

В пешеходные трансформировались два старинных моста Окружной железной дороги. Они отслужили отпущенный им срок эксплуатации как железнодорожных мостов. Их собирались пустить в металлолом. Я предложил сохранить в качестве пешеходных и по Москве‑реке передвинуть в центр. Один соединил Хамовники с Парком культуры. Другой стал кратчайшим путем между Дорогомиловом и Плющихой. Его накрыли прозрачной крышей, осветили и превратили в достопримечательность.

В старой Москве было мало фонтанов. И на этом направлении мы продвинулись вперед.

Фонтан «Неглинка» на Манежной площади, имитирующий подземную реку, дополняют в струях воды четыре бронзовых коня, символизируя четыре времени года. Фонтан «Принцесса Турандот» струится на Арбате у театра, где не сходит со сцены пьеса с таким названием. Сад «Аквариум» до революции славился аквариумом с водными затеями. Ожили в саду большой фонтан «Аполлон» и малый – «Сатир». Забил фонтан на Украинском бульваре. На площади Европы у Киевского вокзала фонтанирует «Похищение Европы» со статуей легендарного быка, подаренной Брюсселем Москве.

Успех в преображении Москвы произошел потому, что сохранили проверенные в делах кадры руководителей, невзирая на то, что прежде они служили в партийных и советских органах. В Ленинграде уволили весь состав исполкома, опытных специалистов и организаторов, только потому, что они члены партии, коммунисты, служили при советской власти. Их заменили людьми с демократическими взглядами, которые мощный комплекс строительства города развалили. В нем трудились 26 Героев Социалистического Труда и около 20 лауреатов Государственной премии, удостоенных высших наград за достижения на стройках. В результате на них воцарилась тишина.

«Мне бы такого Ресина», – сокрушался Анатолий Собчак. Обо мне выразился, что попало в прессу: «Ну что он, в кепке, бегает перед экранами по какой‑то стройке. Мэр должен подписывать бумаги, а не бегать по стройкам». Пойдя на второй срок, всеобщие выборы Собчак проиграл своему заместителю, «хозяйственнику».

* * *

На фоне возрождения Москвы впервые я пошел 16 июня 1996 года на всеобщие альтернативные выборы. Одержал победу в первом туре, набрав 89,68 процента голосов избирателей. И это против пяти пар кандидатов на этот пост.

После победы на инаугурации я получил от президента Ельцина знак отличия – «Мэрскую цепь».

С ювелирной цепью на груди я сидел 3 сентября 1997 года на Красной площади рядом с Борисом Николаевичем и патриархом Алексием II на праздновании 850‑летия основания Москвы. Театрализованное представление перед стенами Кремля длилось два с половиной часа, напомнив всем о славном прошлом и настоящем столицы, чем Москве обязано государство. Дважды она подтвердила свою историческую роль, летом 1991 года и осенью, в 1993 году, дав свободу России и всем бывшим республикам СССР.

В тот день театрализованное шествие прошло по Тверской. На Воробьевых горах знаменитый француз Жан‑Мишель Жарр показал длившееся до утра музыкально‑лазерное шоу, каким удивлял мир в разных странах. Праздник закрылся в Лужниках при переполненных трибунах под прозрачной крышей. До кульминации юбилея год проходили посвященные ему конференции, конгрессы, фестивали, выставки, балы, карнавалы, конкурсы и другие подобные радостные действа, наименованные в постановлении правительства города скучным словом «мероприятие».

Хотелось, чтобы праздник запомнился народу, как юбилей 800‑летия со дня основания Москвы, – мне и моим современникам.

В те дни не только пели и танцевали. На фоне праздника состоялось открытие памятника 300‑летию Российского флота и Петру Первому, «Охотного Ряда», Музея археологии и фонтанов на Манежной площади, моста «Багратион».

Все это случилось несколько лет спустя после того, как по улицам города громыхали танки, устрашая народ, как пушки стреляли по Белому дому. Москва в дни юбилея доказала, что не утратила силу, вселила веру и надежду в будущее всем городам России.

Сидя рядом с президентом на Красной площади, я вспоминал, как по его наущению на мою голову падал «белый снег», обстреливали памятник Петру, храм Христа, все, чем занимались мэрия и правительство Москвы.

Третий Рим

Мне приписали слова, что якобы Шухову башню не нужно восстанавливать. Это неправда. Башню проектировали и строили москвичи во главе с великим инженером. Она остается уникальной во всех отношениях. Поражает смелость и оригинальность технических решений. Восстановить ее необходимо.

Воссозданные на Поклонной горе Триумфальные ворота в честь победы в 1812 году стояли на вершине одного из семи легендарных холмов. Эти холмы нас сближают с Вечным городом. В Риме на открытии памятника Пушкину я процитировал его стихи:

Но если гневный Бог досель неумолим,

И век мне не видать тебя, великий Рим,

Последнею мольбой, смягчая рок ужасный,

Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!

В Москве до 1917 года замечательных памятников архитектуры насчитывалось не меньше, чем в самых славных городах, таких как Рим и Париж. Иностранцы, художники и музыканты, приезжавшие на гастроли, ими восхищались.

В довоенные годы воинствующие безбожники нанесли Первопрестольной сокрушительный удар, лишив Москву былого великолепия – Сухаревой башни, Красных ворот, сотен храмов и часовен.

Обезглавили многие улицы, где сияли на солнце купола. На Мясницкой насчитывалось пять старинных церквей – нет больше ни одной. Остались без храмов Ильинка, Воздвиженка, Остоженка, Пречистенка, Арбат, Тверская, Большая Дмитровка… Стерты с лица земли Чудов и Вознесенский монастыри в Кремле, в пределах бульваров разрушили Никитский, Страстной, Варсонофьевский и Златоустьинский монастыри.

Нам удалось кроме храма Христа Спасителя воссоздать Преображенский храм, полковую церковь Преображенского полка Петра I. Восстановили колокольню Большого Вознесения, где венчался Пушкин, колокольню Федора Студита, домового храма семьи Суворова.

Вернули к жизни все, что хоть как‑то уцелело. Закрытые, обезглавленные обители и церкви выглядели ужасно без крестов, куполов, служили складами, мастерскими, архивами, общежитиями…

Воссозданы все сохранившиеся мужские и женские монастыри: Даниловский, Рождественский, Петровский, Покровский, Ивановский, Новоспасский, Зачатьевский, Алексеевский. Реставрирована основанная великой княгиней Елизаветой Федоровной Марфо‑Мариинская обитель в Замоскворечье. Увидев ее незадолго до кончины, патриарх Алексий II дал нашей работе высокую оценку: «Обитель засияла прекрасным бриллиантом в ожерелье московских монастырей и храмов».

За редким исключением, почти все сохранившиеся в неприглядном виде храмы возрождены.

На пустыре между Волхонкой и Знаменкой, появившемся после разрушения церкви Николая Можайского, поставили в честь его часовню. Так поступили на Арбатской площади, где расправились с церковью Бориса и Глеба. О ней напоминает часовня их имени. Еще одна часовня Рождества Богородицы построена в Столешниковом переулке, где до нас сломали одноименную церковь.

Вместо радости эта работа вызывала протесты, и мне напомнили, что Венецианская хартия 1964 года воссоздание допускает в случаях стихийного бедствия и угрозы национальному достоинству. Но разве ураган разрушения, пронесшийся в 20–30‑е годы над Москвой, не стихийное бедствие, не угроза национальному достоинству?

Пресса не уставала бить в колокола:

«Москву снесли, нет Москвы!»

«Москва становится пародией на собственную историю».

«Старую Москву сознательно и методично уничтожают, стараясь, видимо, переплюнуть большевиков».

Знали ли те, кто сравнивал нас с большевиками, что они разрушили не только половину храмов и осквернили церкви. Они разрушили стены Китай‑города, Нижние торговые ряды, улицы и переулки Зарядья, половину Тверской, кварталы на Моховой и Манежной.

Четыреста мастеров культуры подписали письмо в адрес восьми инстанций, включая президента России, что «погибли СОТНИ жилых московских памятников». Откуда такие фантастические цифры? Сотни жилых домов – это десятки улиц. Но все они, расходящиеся веером от ворот Кремля, Китай‑города и Белого города, за двадцать лет мало чем изменились.

Меня обвиняли в «архитектурном вандализме» за то, что к известной приемной Государственной думы и Совета Федерации на Воздвиженке пристроил во дворе «ангароподобное здание», и утверждали, что это «свойственно лужковскому стилю – увеличение социально бесполезных офисов‑монстров в центре». Но в федеральном владении я не имел права что‑либо пристраивать.

Перед выборами мэра в 1999 году появился «Предварительный список памятников истории и культуры, уничтоженных или искаженных при Юрии Лужкове». Попал в него дом Губина. В бывшем особняке XVIII века помещалась туберкулезная больница, выселенная из‑за аварийности. Дом признали «искаженным» после научной реставрации, а не тогда, когда шедевр Матвея Казакова готов был рухнуть.

Перед следующими выборами появился другой подобный список с призывом к Кремлю: «Город надо спасать. Москва сполна испытала на себе архитектурные вкусы коммунистических вождей. Следующее испытание она не выдержит. И есть только один выход: весь центр Москвы в пределах Садового кольца президентским указом вывести из подчинения мэра. Передать его в федеральное подчинение и объявить памятником».

Пятнадцать лет простоял в лесах находящийся в «федеральном подчинении» знаменитый Пашков дом. Откуда бы у государства нашлись средства для спасения сотен памятников в пределах Садового кольца?

Все эти взгляды внушались москвичам, когда возрождались палаты XVIII века на Пречистенке, Волхонке, в Лаврушинском и Гранатном переулках, где много лет ждали скорой помощи палаты Малюты Скуратова времен Ивана Грозного. В то время, когда раздавались обвинения в «вандализме», восстанавливали деревянный особняк Пороховщикова в Староконюшенном переулке, старинные Сандуновские бани, бывший Екатерининский институт благородных девиц, Центральный дом Советской армии, дворец Морозова, известный как Дом дружбы.

Выходили книги «Москва, которой нет», «Москва, которую мы потеряли», где оплакивались разрушения тех лет, когда в структуру исполнительной власти я не входил. К числу потерь отнесли Гостиный Двор. Возмущались прозрачной крышей, накрывшей двор, куда раньше заезжали на лошадях с товарами.

При реконструкции музея Пушкина на Петровке, Музыкального театра на Большой Дмитровке, решил бесполезные дворы там перекрыть, чему радовались сотрудники музея и театра. Пространство дворов заполнили экспозиции, выставочные залы, вестибюли и фойе.

Москва не одинока, принимая такие кардинальные решения. В Британском музее так поступили, перекрыв стеклянной крышей, где в любую погоду комфортно, в нем открылись кафе, книжные лавки и магазины сувениров. Английская газета «Гардиан» признала, что в деле охраны памятников «Лондон может многому поучиться у Москвы».

На заседаниях правительства я не уставал повторять: Москва должна прирастать историей и культурой, у нее нет будущего без туризма – и все для этого делал, не припадая к государственному бюджету.

Дошли руки до обходимых вниманием музеев и библиотек. Быстро достроили давно начатый Инженерный корпус Третьяковской галереи с выставочными залами. Ожил замороженный на много лет долгострой – Дарвиновский музей, где самая большая в Европе коллекция фауны и флоры. Основаны два музея археологии на Манежной площади и в Гостином Дворе. Преобразились неузнаваемо Планетарий и подземный Музей космонавтики. Его углубили на 12 метров и втрое увеличили выставочное пространство, ставшее больше Манежа.

Открылась библиотека «Русское зарубежье». Разрушенной в 1972 году Тургеневской библиотеке построили новое здание. Разместили Музей фотографии в центре Москвы на Остоженке. Теперь и в Москве, как в Европе и Америке, есть Еврейский музей.

На Арбате квартиры писателя Андрея Белого и философа Алексея Лосева превратились в давно обещанные мемориальные музеи. В домах, где жили Тургенев, Булгаков, Цветаева, Галина Уланова, все сделано, чтобы к ним могли прийти почитатели.

Бывшую электростанцию и гараж на Большой Дмитровке преобразовали в Новый Манеж.

В Московском зоопарке после реконструкции стало не стыдно смотреть зверям в глаза.

Кризисы в экономике не утихали. А достопримечательностей в Москве национального значения становилось все больше! Дворец ХVIII века на Пречистенке занимали военные учреждения, они довели памятник до ручки. Здесь родился генерал‑губернатор Москвы Владимир Долгоруков, успешно управлявший городом 25 лет, никогда никому не приказывая. Его любили. Ему никто не отказывал. Долгоруков достроил храм Христа… Зачем нам понадобился бывший княжеский дворец? В его залах благодаря усилиям Зураба Церетели открылась галерея искусств, ставшая достопримечательностью города. Он же возродил изуродованный дворец на Петровке, где в 2000 году открылся созданный им Московский музей современного искусства.

Провиантские склады, замечательный архитектурный ансамбль, служивший два века армейским складом и гаражом, по нашей просьбе военные вернули городу. В нем с размахом разместился Музей истории Москвы, ютившийся в церкви. Чтобы это произошло, построили для армии современный гараж и жилой дом.

Преображались не только старинные здания. Сверхсложную реставрацию произвели в сталинской высотке у трех вокзалов, гостинице «Ленинградская». Она сохранила роскошное убранство середины ХХ века и стала современной по комфорту, техническому оснащению. Теперь это звено в ожерелье всемирно известной сети гостиниц высшего класса «Хилтон». Национального значения монументы (их начали в Москве устанавливать поздно – в XIX веке, при Александре I) пересчитывались на пальцах. На Красной площади – Минин и Пожарский; в Кремле – Александр II; на Тверской, напротив дома генерал‑губернатора, – генерал Скобелев. Два последних памятника большевики разрушили, борясь с «царями и их слугами».

После революции множество изваяний из недолговечных материалов, спешно созданные по плану «монументальной пропаганды» Ленина, не сохранились. Остался один из камня – Тимирязеву, первому русскому ученому, признавшему советскую власть.

Монументы возводились раньше в столице СССР, как правило, с политическим подтекстом. При Сталине создали памятник Максиму Горькому, «буревестнику революции», «великому пролетарскому писателю». С надписью на постаменте «От Советского правительства» почтили Илью Репина, как предшественника «социалистического реализма» в живописи. Поднялась на месте сгорбленного Гоголя статуя «От Советского правительства» – жизнерадостному Гоголю, обличавшему «крепостническую Россию».

Памятник‑глыбу Карла Маркса открыл Хрущев. В «оттепель» воздвигли монумент Маяковскому, по формуле Сталина, «лучшему и талантливейшему поэту советской эпохи». В годы «застоя» множились памятники и мемориальные доски Ленину. Увековечили вождей Октябрьской революции – Дзержинского, Свердлова и Калинина, эти три изваяния, как известно, снесены в августе 1991 года.

Горбачев открыл созданный до него памятник Ленину на Калужской площади.

Для нашего великого города памятников за семьдесят лет власти КПСС установлено очень мало. На одной Трафальгарской площади в Лондоне в центре высится колонна Нельсона, а по углам – четыре памятника. Подобная пафосная картина на площадях Парижа.

В СССР решения о монументах и музеях принимались на Старой площади и в Кремле. Борис Ельцин памятниками не занимался, хотел снести Мавзолей Ленина, как снес в Свердловске Ипатьевский дом, где расстреляли Николая II и его семью…

«Царское дело» доверил Борис Николаевич мэрии и правительству Москвы, и этим правом мы воспользовались сполна. У Красной площади установили памятник маршалу Жукову. На Кутузовском проспекте – конный памятник Багратиону. Монумент Александру II, Александру Освободителю, не встретивший поддержки Кремля, город принял по инициативе Бориса Немцова, моего давнего оппонента. Я нашел ему достойное место у храма Христа Спасителя.

Памятник Пушкину открыли к 100‑летию со дня его смерти. Памятник Гоголю приурочили к 100‑летию со дня рождения. Не дожидаясь подобных дат, по велению сердца с ними в ряд на бульварах воздвигли монументы Рахманинову, Есенину, Твардовскому, Шолохову, Высоцкому.

На центральных улицах открыты монументы Достоевскому, Чехову, Бунину.

Впервые в истории города установили памятники режиссерам Станиславскому и Немировичу‑Данченко, артисту Юрию Никулину, архитекторам Баженову и Казакову, инженерам Шухову и Мельникову, строителю первой железной дороги Санкт‑Петербург – Москва.

Все помянутое дает основание утверждать о ренессансе, возрождении искусства в городе. За два десятилетия монументов, художественных музеев, театров стало больше, чем основано за два века.

В старинных особняках возникли галереи Ильи Глазунова, Александра Шилова, Зураба Церетели. За что им такая честь? – осуждали меня поклонники агрессивного концептуального искусства. Отвечаю: не потому, что они мои друзья, их почитает народ, они по праву носят звание народных художников СССР и России.

Как все москвичи, я стоял часами в очереди в Манеж на выставку Ильи Глазунова, напомнившую мне картины Сурикова в Третьяковской галерее, куда наш класс водила учительница. Люди шли бесконечно, он выразил то, о чем они думали и не могли открыто сказать, не рискуя свободой. То был протест, посильнее словесных высказываний и митингов, своего рода подвиг. Глазунова замалчивали, третировали в прессе, как меня. Илья Сергеевич подарил картины Москве, их все видят в галерее его имени на Волхонке. По ним будут учить детей на уроках истории, рассказывая о революции 1917 года, несуразностях Перестройки и уродствах нашего времени.

Другой народный художник, Александр Шилов, создал галерею портретов современников. Есть у него, как у всех живописцев, на картинах красивые женщины, но предпочитал он героев сражений, людей труда, ветеранов, тех, кого изувечила война в боях за нашу Родину.

Зураб Церетели прославился монументами в Нью‑Йорке, Париже, статуями в Риме, Лондоне, Севилье, а на Поклонной горе обелиском Победы, Петром на Стрелке… В то же время Церетели – необычный художник, автор множества картин и портретов на холстах и в бронзе. Он основал кроме Московского музея современного искусства Российский музей современного искусства, галереи на Пречистенке, Тверском бульваре, в Ермолаевском переулке, своих домах на Пресне и в Переделкино.

Сергей Андрияка основал Школу акварели и Академию акварели и изящных искусств, еще один московский художественный институт. Начинал как живописец, писал картины маслом, гуашью, темперой, занимался мозаикой и витражами, эмалями и фарфором. Нашел себя в венецианской акварели, развил это направление искусства. Нигде нет эпических картин на бумаге, как у него. По заказу мэрии написал шестиметровую панораму Москвы XIX века…

У москвичей в памяти «Бульдозерная выставка» на пустыре в Беляево, где власть крушила картины авангардистов. Сегодня «Винзавод», «Гараж», «Красный Октябрь» – это названия возникших крупных галерей современного искусства, не считая многих малых.

В СССР, вынужденном отражать нашествия, втянуться в гонку вооружений, мало занимались строительством театров даже в столице. Возникшие в ХХ веке «Современник» и Театр на Таганке открылись в бывших кинотеатрах начала ХХ века. Многие театры занимают залы, построенные «купеческой Москвой».

Город капитально отремонтировал цирк Юрия Никулина. Я очень его любил. С ногой в гипсе выступал на арене цирка на юбилее великого артиста. Вместе с ним исполнял развеселую песню про зайцев, косивших траву. Здесь нужно отметить бывшего премьера СССР Н.Н. Рыжкова, нашедшего средства на реконструкцию цирка Юрия Никулина.

Москва помогла театрам, впавшим в беду без поддержки государства. Когда стал председателем исполкома, начал ремонт театра имени Ермоловой. После избрания мэром перевел «Ленком» в прямое подчинение мэрии с финансированием «напрямую».

На Никольской улице открылся Камерный музыкальный театр.

В артистическом мире шутили, что не осталось народных артистов, которым бы Лужков не построил театр. Это шутка, но правда в том, что действительно за минувшие двадцать лет начали играть в новых стенах Виктюк, Джигарханян, Бертман, Колобов, Фоменко, Розовский, Табаков, Бабкина, Рюмина и другие известные артисты и режиссеры.

Бывший электрозавод, принадлежавший купцам Алексеевым, откуда родом основатель Художественного театра Станиславский, превратили в театр «Фабрика Станиславского».

Ни на один театр не похожа архитектура нового здания у Тургеневской площади. Когда сняли строительные леса с него, Калягин воскликнул: «Это чудо! В моем родном городе театр, похожий на волшебный замок, воплотившаяся мечта моего детства».

Кроме драматических театров построили на средства Москвы Новую сцену Большого театра. В саду «Эрмитаж» обосновалась с комфортом «Новая опера» Евгения Колобова. О ее бедственном положении я узнал случайно, подслушав жалобы артистов, и помог им.

Зажглись огни «Геликон‑оперы» на Большой Дмитровке в пришедшей в упадок усадьбе. Ее заасфальтированный двор заполняли мусорные баки, владение делили одиннадцать арендаторов, не имеющих отношения к культуре. Под градом критики ревнителей руин, устраивавших шумные демонстрации протеста, загораживавших машинами дорогу строителям, началось превращение развалюхи в оперный театр.

После моей отставки стройка надолго замерла, и казалось, ее постигнет участь депозитария Оружейной палаты на Боровицкой площади. Здравый смысл восторжествовал. Двор перекрыли крышей и превратили в великолепный театральный зал, где выступает «Геликон‑опера», получив признание в мире.