В декабре 1938 г. расследование по делам житомирских чекистов вступило в новую фазу. В связи с этим обратимся к документам, опубликованным в совместном польско‑украинском научно‑документальном издании, посвященном проведению органами НКВД УССР польской операции. В нем содержится раздел из 26 документов, основная часть которых относится к Житомирской области[1]. Составители указали, что эти документы рассказывают о следствии по делам бывших работников НКВД, которые были признаны виновными в применении незаконных следственных методов, и обратили особое внимание на три документа: протокол допроса свидетеля – главного врача Житомирской тюрьмы Наума Моисеевича Мордушенко (1895 г. р.), объяснение упоминавшегося Д. Манько и письмо[2] военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР военного юриста 1‑го ранга Морозова прокурору СССР А.Я. Вышинскому (1883–1954).

Главврач рассказал о случаях составления актов о смерти замученных узников тюрьмы без предварительного вскрытия тел или даже их осмотра, о вписывании в документы фальшивых причин смертей, об обнаружении на телах многих жертв следов от побоев на допросах, а также о запрещении со стороны тогдашнего начальника тюрьмы УНКВД Михаила Захаровича Глузмана (1904 г. р.) фиксировать жалобы жертв избиений на действия следователей УНКВД[3]. Все это имело место в период с конца 1937 по сентябрь 1938 гг.

Основной докладчик на заседаниях особой тройки при УНКВД Д. Манько, пребывавший на тот момент еще на свободе (арестован 8 января 1939 г.), дал пояснения о порядке слушания следственных дел на заседаниях тройки в период с 20 сентября по 3 ноября 1938 г. Среди многочисленных «извращений» в деятельности особой тройки он привел факты отсутствия на заседаниях тройки одного из ее членов[4].

Военный прокурор сообщал о том, что «расследованием по делу о вражеской деятельности» бывшего начальника УНКВД Г. Вяткина установлены двукратные осуждения одних и тех же лиц, осуждение уже расстрелянных узников, многочисленные расхождения фамилий в документах, нарушение процедур работы тройки, осуждение к высшей мере наказания людей без ознакомления с их делами и даже без формального окончания следствия, массовый характер применения пыток во время следствия[5].

Даже краткого изложения содержания этих трех документов достаточно для того, чтобы составить общую картину преступной вакханалии, творившейся в УНКВД. Выделим три основных вида правонарушений. Первый – преступления (вплоть до убийств арестованных), совершавшиеся работниками УНКВД во время следствия. Второй – нарушения в порядке деятельности особой тройки, допускавшиеся со стороны членов тройки – начальника УНКВД, секретаря обкома КП(б)У и областного прокурора (легитимность тройки как внесудебного органа не подвергалась сомнению). Третий – фальсификации в служебном делопроизводстве УНКВД («липачество») со стороны следователей, руководящего состава, технического аппарата, медицинского персонала.

Теперь дополним картину информацией из этих и других документов, взяв за основу обозначенные три вида правонарушений.

Итак, 16 ноября 1938 г. был арестован начальник УНКВД Г. Вяткин. В рамках возбужденного против него уголовного дела были допрошены и дали объяснения многие работники УНКВД. Одним из них был Н. Зуб, также арестованный позднее (8 января 1939 г.). 24 ноября 1938 г. в рапорте на имя врид начальника УНКВД И. Дарагана он доложил, что после получения 16–17 сентября 1938 г. из НКВД УССР шифртелеграммы о необходимости организации особой тройки при УНКВД для упрощенного слушания следственных дел арестованных, Г. Вяткин возложил на него обязанности секретаря тройки. В круг его обязанностей входили: организация рассмотрения и оформления следственных дел в 1‑м спецотделе для слушания на заседании особой тройки, подготовка протоколов заседаний тройки и последующее их оформление (предоставление на подпись членам тройки), составление отчетности о результатах работы тройки для НКВД УССР.

Однако уже с первого заседания тройки 20 сентября 1938 г. Вяткин внес коррективы в функции исполнителей репрессий. Следственные дела представлялись на заседание тройки непосредственно докладчиками, в основном Д. Манько, без предварительного рассмотрения их в 1‑м спецотделе. Н. Зуб ни на одном заседании тройки не присутствовал. После первого заседания его вызвал Вяткин и приказал по своим пометкам на альбомных справках на лиц, подвергшихся внесудебным репрессиям, составить шифртелеграмму в НКВД УССР с цифровыми данными о лицах, в отношении которых было принято решение о расстреле.

Начальник УНКВД также приказал не ждать окончания оформления протокола (первый и последующие протоколы были большими по объему – на 350–500 человек, и машинистки не успевали их печатать до заседаний тройки), а выписать предписание (по пометкам Вяткина) коменданту УНКВД М. Люлькову для немедленного исполнения расстрельных решений особой тройки. Г. Вяткин приказал Н. Зубу в дальнейшем передать руководство подготовкой протоколов тройки начальнику 3‑го отдела М. Федорову.

Обязанностями Н. Зуба стало получение предписаний на приведение решений особой тройки в исполнение у оперуполномоченного (через некоторое время – врид начальника отделения) 3‑го отдела сержанта госбезопасности Адама Антоновича Грицика (1903 г. р.). Затем он должен был производить отбор лиц, в отношении которых были вынесены решения тройки, в местах их заключения в Житомире и Бердичеве, осуществляя при этом сверку установочных данных узников с данными, указанными в предписаниях. Ему поручалось присутствовать и следить за приведением в исполнение решений тройки, а также составлять акты о приведении в исполнение этих решений.

По мнению Н. Зуба, изменения, внесенные Вяткиным в механизм работы тройки, привели к тому, что на день ареста начальника УНКВД из 13 протоколов заседаний особой тройки оставалось еще 6 протоколов, не подписанных членами тройки, по которым проходило 2178 человек. При этом не были приведены в исполнение решения тройки только в отношении 20 человек, которых в момент отбора просто не оказалось в местной тюрьме[6]. Данная информация существенно дополняла картину «извращений» в деятельности руководителя и личного состава УНКВД по Житомирской области в части работы особой тройки при УНКВД осенью 1938 г.

Показательной была и вторая часть рапорта, в которой говорилось о деле бывшего начальника Коростенской городской милиции Василия Мефодьевича Скрыпника (1898–1938). Это дело впоследствии фигурировало во многих документах, разоблачавших преступную деятельность местных чекистов. В. Скрыпник был арестован 27 апреля 1938 г. Коростенским горотделом НКВД как «активный участник контрреволюционной повстанческой организации». Дело на него вел в 4‑м отделе УНКВД Д. Малука, который до октября 1937 г. работал в Коростенском окротделе НКВД и знал Скрыпника.

В ночь на 26 июня 1938 г. Д. Малука вызвал В. Скрыпника на допрос и избил его. Вернувшись в камеру, Скрыпник умер. Спустя некоторое время начальник внутренней тюрьмы УГБ УНКВД Ф. Игнатенко, старший надзиратель тюрьмы Даниил Власович Левченко (1911 г. р.) и фельдшер внутренней тюрьмы Матрена Сергеевна Гненная (1917 г. р.) составили фиктивный акт о том, что Скрыпник скончался от паралича сердца[7]. 16 декабря 1938 г., по результатам расследования убийства В. Скрыпника, военный прокурор пограничных и внутренних войск НКВД УССР Морозов постановил заключить под стражу Д. Малуку, Ф. Игнатенко и Д. Левченко[8]. Но это было позже, а 21–22 сентября Д. Малука заявил Н. Зубу, что Г. Вяткин распорядился включить дело В. Скрыпника в последний протокол заседания тройки, существовавшей при УНКВД ранее (за май 1938 г.). Затем оформить акт о приведении в исполнение решения тройки. С этой целью из протокола заседания тройки был вырван подписанный последний лист и заново перепечатан с добавлением в него дела на В. Скрыпника. После этого по требованию Г. Вяткина Н. Зуб составил предписание коменданту УНКВД М. Люлькову о выполнении якобы майского решения тройки в отношении В. Скрыпника. Однако, по словам Зуба, акт о приведении приговора в исполнение им не составлялся, так как он не видел арестованного и не знал, куда он делся. Только позднее Д. Малука ему сообщил, что Скрыпник умер.

Сам факт существования внесудебного органа проведения массовых репрессий – тройки при УНКВД – давал возможность их исполнителям скрывать совершавшиеся преступления. Заслуживают внимания и пояснения по этому поводу Д. Манько. Он детально описал процедуру рассмотрения документов, выносившихся на заседание тройки, и оформления решений по ним. На первом заседании особой тройки 20 сентября 1938 г. присутствовали Г. Вяткин (председатель), второй секретарь Житомирского обкома КП(б)У Михаил Сергеевич Гречуха (1902–1976), заменивший отсутствовавшего первого секретаря обкома, и областной прокурор Василий Дмитриевич Распутько (1898 г. р.). Вяткин решил взять «большевистские темпы» в «работе» тройки и предложил Манько доложить на заседании 400 дел, но в результате было доложено 350.

Снижение темпа можно пояснить следующим. Сначала Д. Манько зачитал членам тройки обвинительное заключение по групповому делу, а затем приступил к докладу индивидуальных следственных дел. Видимо, такая процедура заняла немало времени, а информация, которая озвучивалась, не отличалась разнообразием. После того как Манько доложил справки примерно на 40–50 человек, Вяткин предложил прекратить докладывать дела. Члены тройки стали просто просматривать альбомные справки и принимать на этом основании решения. Секретарь обкома и областной прокурор при этом никаких отметок на документах не делали. Из 350 дел В. Распутько и М. Гречуха останавливались примерно на 6–9, высказывая свое сомнение, после чего по предложению Г. Вяткина Д. Манько зачитывал выдержки из протоколов допросов обвиняемых, и решение, которое предлагали чекисты, принималось. Начальник УНКВД, демонстрируя решительность, лично проставлял карандашом на справках отметки о мере наказания – букву «Р», что означало «расстрелять»[9].

М. Гречуха принимал участие в заседании особой тройки еще один раз и снова никаких пометок на документах не делал[10]. Так поступал и областной прокурор В. Распутько. Напротив, первый секретарь Житомирского обкома КП(б)У Максим Авксентьевич Диденко (1904 г. р.), принимавший участие во всех остальных заседаниях особой тройки, в тандеме с Вяткиным проставлял на альбомных справках и обвинительных заключениях отметки о принятом решении.

Д. Манько конкретизировал информацию о процедуре оформления протоколов заседаний тройки и предписаний на приведение ее решений в исполнение: «После заседания Тройки дела передавались в штаб, который был специально организован, где выписывались карточки и проверялись дела (техническое оформление). Альбомы же с отметками, сразу же после решения Тройки, сдавались в группу, которая писала по справкам протоколы»[11]. Далее мы еще вернемся к этому сюжету.

Выделенные три основных вида преступлений – 1) преступления, совершавшиеся работниками УНКВД по Житомирской области во время следствия в период с июня по ноябрь 1938 г., 2) нарушения в порядке деятельности особой тройки и 3) фальсификации в служебном делопроизводстве – стали катализаторами первоначального расследования со стороны военной прокуратуры, а затем и подключения к расследованию представителя НКВД УССР Т. Голубчикова. Прибыв в Житомир, он приступил к ознакомлению с материалами, имевшимися у военного прокурора Морозова. Через два дня Т. Голубчиков направил заместителю наркома внутренних дел УССР старшему лейтенанту госбезопасности Амаяку Захаровичу Кобулову (1909–1955) рапорт, в котором доложил, что при ознакомлении с указанными материалами «выяснил наличие нарушений и грубейших извращений революционной законности в практике следственной работы аппарата УНКВД Житомирской области (убийства арестованных при допросе, мародерство, липачество и т. п.)». Далее в рапорте речь шла о тройке: «Действовавшая Особая Тройка при УНКВД под председательством Вяткина выносила решения по неподсудным ей делам на командиров РККА, инженеров, агрономов, учителей и т. п., рассматривала ряд дел без всякого материала следствия и дела давно умерших и убитых при допросах обвиняемых»[12].

Из рапорта Т. Голубчикова видно, что обвинения в адрес начальника и работников УНКВД был гораздо шире, чем те, по поводу которых они давали пояснения. Особенно серьезным было обвинение в превышении полномочий особой тройки. Это не было особенностью Житомирской области, такие обвинения звучали и в других местах. Обращает на себя внимание жесткий характер выдвигавшихся обвинений: «Приступив к следствию, я выяснил ряд фактов, когда отдельные работники, сознательно выполняя волю врага народа Вяткина, убивали при допросах арестованных, фабриковали дела для Тройки, затем всячески старались замести следы (Дело Скрыпника, Парчевского и друг.»[13]. Был определен Т. Голубчиковым и круг главных виновников: М. Федоров, Д. Манько, Н. Зуб, Д. Малука, Ф. Игнатенко, Д. Левченко и ряд других. Он доложил, что дело на арестованных военным прокурором Д. Малуку, Ф. Игнатенко и Д. Левченко принял к своему производству и о ходе следствия будет информировать, попросив у заместителя наркома соответствующих указаний[14].

Забегая вперед, скажем, что, получив поддержку, Т. Голубчиков 30 декабря 1938 г. вынес постановление о предъявлении обвинения Д. Малуке, Ф. Игнатенко и Д. Левченко. В нем, в частности, говорилось: «Игнатенко, будучи начальником внутренней тюрьмы УНКВД, не имея никакого отношения к допросам обвиняемых, принимал участие в избиении арестованных. В целях сокрытия преступлений Малуки и других лиц закопал во дворе УНКВД трупы убитых при допросах арестованных Скрыпника, Пастушенко и других, составив фиктивные акты о смерти этих лиц»[15].

В этом свете неоправданным выглядит последовавшее затем разделение материалов следствия. 10 января 1939 г. военный прокурор Морозов, рассмотрев следственный материал в отношении М. Леонова, М. Федорова, М. Люлькова, Н. Зуба, Д. Манько, Д. Малуки, Ф. Игнатенко и Д. Левченко, принял решение материалы следствия в отношении двух последних выделить в особое производство и передать для дальнейшего следствия начальнику УНКВД по Житомирской области. Основание для этого военный прокурор сформулировал следующим образом: преступление, совершенное Ф. Игнатенко и Д. Левченко, «выразившееся в присвоении вещей арестованных и мародерстве, связи с престепной деятельностью Леснова, Федорова и других никакой не имеет»[16]. Тем самым игнорировалось, например, участие Ф. Игнатенко в избиениях арестованных и соучастие в сокрытии убийства В. Скрыпника и др.

Одновременно с рапортом Т. Голубчикова заместителю наркома была направлена копия упомянутого донесения военного прокурора Морозова. Среди деталей «работы» особой тройки, описанных в донесении и имевших трагические последствия для многих людей – жертв репрессий, отметим некоторые. Как сообщал военный прокурор, никто из членов тройки следственными делами обвиняемых не интересовался, в них заглядывали лишь в единичных случаях[17]. Учитывая, как умело развеяли Г. Вяткин и д. Манько сомнения М. Гречухи и В. Распутько по поводу 6–9 дел на первом заседании тройки, логично будет предположить, что в дальнейшем «заглядывание» в дела для секретаря обкома и областного прокурора было бесперспективным занятием, только затягивающим процедуру принятия решений.

Видимо, среди прочего, с этим обстоятельством была связана огромная диспропорция в степени тяжести «приговоров» – решений, выносимых особой тройкой. Обратимся к цифрам. Протокол № 8 от 27 сентября 1938 г.: 1‑я категория – 374 человека, 2‑я ‑1 чел.; протокол № 9 от 28 сентября: 1‑я категория – 442 чел., 2‑я ‑9 чел.; протокол № 10 от 3 октября: 1‑я категория – 338 чел., 2‑я ‑1 чел.; протокол № 11 от 4 октября: 1‑я категория – 352 чел., 2‑я ‑7 чел.; протокол № 12 от 7 октября: 1‑я категория – 329 чел., 2‑я ‑3 чел.; протокол № 13 от 3 ноября 1938 г.: 1‑я категория – 299 чел., 2‑я – 21 человек[18]. Если бы члены тройки вникали в суть каждого дела, соотношение между решениями, которые они принимали, возможно, было бы другим.

Конкретизировано в донесении прокурора и превышение полномочий особой тройки: «Очевидно для того, чтобы скрыть факт принятия Тройкой к своему производству явно неподсудных ей дел об аттестованных военнослужащих, в протоколе заседания [№ 13 от 3 ноября 1938 г.] и в других документах вместо указания о работе, которую обвиняемые выполняли до дня ареста, пишется: “житель гор. Житомира” […].Таких записей, которые не дают возможность определить род занятия осужденных до дня ареста, только в одном протоколе № 13 имеется свыше пятидесяти»[19].

Военный прокурор негодовал по этому поводу: «Нужно признать, что в ряде случаев даже не скрывались явные беззакония, и с циничной наглостью это беззаконие выпирает из самих записей в протоколах. В протоколе № 13 имеется ряд записей об осуждении к ВМН аттестованных лиц начсостава (заведомо неподсудных Тройке). Привожу наиболее яркие факты: Туровский Антон Павлович, командир 132 стрелкового полка; Коваль Иван Афанасьевич, командир роты 131 стрелкового полка; Горчинский Феликс Эдуардович, пилот, и ряд других лиц начсостава осуждены к расстрелу и расстреляны. Не могу не привести и следующие факты: только по протоколу № 13 осуждены: учителей – 10 чел., техников – 5, агрономов – 3, врачей – 3, инженеров – 3, друг[их] специалистов] – 4 (землеустроитель, лесничий, плановик, экономист)»[20].

Военный прокурор сделал вывод, в целом характерный для расследований, проводившихся тогда в областях: к руководству УНКВД «пробралась шайка врагов». Но этим он не ограничился. Кроме арестованного Г. Вяткина он считал необходимым предать суду бывшего первого секретаря обкома КП(б)У М. Диденко и областного прокурора В. Распутько, а также М. Федорова, Д. Манько, Н. Зуба, М. Люлькова и А. Грицика. Военный прокурор запрашивал у прокурора СССР санкции на арест этих лиц'[21]. Его список отличался от списка Т. Голубчикова: в нем присутствовали М. Люльков и А. Грицик, которых не было в списке представителя НКВД УССР. Возможно, последний видел не все материалы расследования.

Таким образом, следствие установило общую картину преступлений в Житомирской области и продолжило свою работу, дополняя материалы новыми подробностями и фигурантами. Находившийся еще на свободе М. Федоров 23 декабря 1938 г. дал свои объяснения ситуации, которая возникла в УНКВД в 1938 г. Он сообщил, что Г. Вяткин организовал оперативно‑следственную работу УНКВД по так называемому кустовому принципу. Были созданы четыре оперативно‑следственные группы. Житомирскую возглавил Федоров. Бердичевской группой в течение месяца руководил бывший заместитель Федорова старший лейтенант госбезопасности Борис Юльевич Кругляк (1905 г. р.), а после него – начальник Бердичевского горотдела НКВД лейтенант госбезопасности Иван Митрофанович Белоцерковский (1907–1941). Новоград‑Волынскую группу возглавлял помощник начальника 5‑го отдела (названый М. Федоровым начальником 6‑го отдела) Н. Ремов‑Поберезкин, затем – начальник 1‑го отделения 3‑го отдела В. Вольский. Коростенской группой руководил начальник 4‑го отдела А. Лукьянов.

Нужно отметить, что упомянутые четыре межрайонные oneративно‑следственные группы существовали на Житомирщине еще с киевско‑винницкого периода[22], позднее они были реанимированы, но не Г. Вяткиным, а его предшественником Л. Якушевым – приказом от 3 февраля 1938 г. [23]

Начальники групп проводили оперативно‑следственную работу самостоятельно и были подчинены непосредственно начальнику УНКВД. В конце июня 1938 г. Коростенская и Новоград‑Волынская группы были ликвидированы и все дела этих групп вместе с арестованными были переданы для окончания следствия в УГБ УНКВД. Бердичевская группа продолжала существовать до окончания всех следственных дел.

Согласно показаниям М. Федорова, на основании следственных материалов сотрудники 3‑го отдела УНКВД составляли на каждого проходящего по делу человека справку. Затем справки и следственные дела, по которым они были составлены, просматривали работники областной прокуратуры во главе с заместителем областного прокурора по спеццелам Яковом Абрамовичем Черкезом (1892 г. р.), а также военный прокурор Курдиновский. Содержание справок сличалось с материалами следствия. По словам М. Федорова, при возникновении сомнений вызывались отдельные арестованные для проверки[24]. Заметим, что начальник 4‑го отдела М. Леснов подтвердил слова М. Федорова об осуществлении прокурорского надзора: «…До отправки след[ственных] дел в Москву все дела просматривались и пропускались группой прокуроров под руководством [заместителя] областного прокурора по спеццелам Черкеза»[25].

По завершении просмотра справок и дел прокурорами законченные следственные дела Житомирской, Коростенской и Новоград‑Волынской групп были подготовлены для отсылки в НКВД СССР для негласного рассмотрения по альбомным справкам. Но перед этим к 1 августа 1938 г., все дела были представлены в НКВД УССР для проверки, после чего возвращены обратно в Житомир, а альбомы направлены в Москву. Следственные дела Бердичевской оперативно‑следственной группы рассматривались в Бердичеве, оттуда в УНКВД присылались на подпись только справки. Сами дела ездил докладывать в НКВД УССР начальник группы И. Белоцерковский. Через некоторое время НКВД СССР возвратил альбомы в УНКВД с предложением рассмотреть их на созданной при УНКВД особой тройке[26].

В объяснениях М. Федорова и М. Леснова видно стремление к перекладыванию ответственности за совершенные преступления на руководителей и работников оперативно‑следственных групп, областной и военной прокуратуры, центральных аппаратов НКВД УССР и НКВД СССР. По большому счету, следственные дела и составленные на их основании документы видели все, кому это полагалось. И именно из Москвы и Киева шли указания исполнителям о дальнейших действиях, которые и делали возможным все то, что происходило в области.

Возможно, у М. Федорова еще были иллюзии по поводу того, что ему удастся избежать ареста. У арестованного Д. Малуки их Уже не было, и он откровенно раскрыл механизм фабрикации следственных дел в УНКВД, существенно дополнив материалы следствия. Он показал, что многие арестованные содержалось под стражей по году без допросов, и, следовательно, никаких протоколов допросов и других документов в делах не было и в помине. Он рассказал о бюрократическом конвейере фальсификации процессуальных документов в более чем одной тысяче следственных дел. Допрошенные в связи с этим сотрудники УНКВД подтвердили его слова. Так, во многие дела вкладывали от 5 до 17–18 трафаретных постановлений о продлении срока содержания под стражей арестованных[27], а молодые сотрудники подписывали документы, датированные еще до их поступления на работу в органы НКВД[28].

В работе группы по допросам обвиняемых определяющим стало то, что, по словам Д. Малуки, на оперативном совещании М. Леснов установил для каждого следователя норму – 5–8 «расколов», т. е. признаний обвиняемых, в день. «Естественно, чтобы выполнить эти нормы, следователи прибегали к массовому избиению арестованных, добиваясь от них этими методами признаний»[29].

М. Леснов, со своей стороны, оправдывался тем, что после ликвидации Коростенской и Новоград‑Волынской оперативноследственных групп в 4‑м отделе «оказалось около 800 арестованных, следователей было вместе с командированными от 15 до 20 человек, исключительно молодые товарищи, недавно пришедшие в органы. С такой большой нагрузкой, понятно, справиться мы никак не могли»[30]. Рассказывая о фактах «извращений в нарушении революционной законности и злоупотреблений», М. Леснов подчеркнул, что «нельзя выделять обособленно 4‑й отдел, а нужно его брать в общей системе вражеской работы в областном управлении»[31]. Использование партийно‑чекистского сленга («вражеская работа») не мешает признать сделанный им акцент правильным. Речь действительно идет об общей системе преступной деятельности органов НКВД во время Большого террора.

В начале 1938 г. эта система приобрела новые черты. Если изложить в хронологической последовательности информацию, предоставленную следствию М. Лесновым, то вырисовывается следующая картина. После назначения 25 января 1938 г. наркомом внутренних дел УССР А. Успенского, последний сразу же по прибытии в Киев созвал для инструктажа начальников областных управлений. В их числе был и начальник УНКВД по Житомирской области Л. Якушев. Вернувшись из Киева, Якушев созвал совещание всего оперативного состава органов НКВД области и довел до него установки нового наркома. По словам Якушева, в пересказе Леснова, Успенский заявил о существовании на территории Украины не вскрытого подполья, которое необходимо как можно быстрее ликвидировать. Какой окраски было подполье, Леснов точно не помнил, но вроде бы речь шла об «украинском военно‑повстанческом подполье».

Для начала предлагалось поехать по селам, раздобыть нужную информацию и взять на оперативный учет бывших «политбандитов», петлюровцев, участников «ВПА»[32] и других лиц с «темным» прошлым. Затем составить оперативные листы, привести их в Житомир для получения санкции на арест лиц, указанных в листах. Выполняя указания, работники районных органов разъехались по местам, поверхностно взяли на учет подходящий контингент, составили оперативные листы и поехали за санкцией в областной центр. В Житомире Л. Якушев, Г. Гришин‑Шенкман, начальник 3‑го отдела А. Масловский, начальник 4‑го отдела А. Лукьянов, начальник 1‑го отделения 3‑го отдела В. Вольский, начальник 3‑го отделения 4‑го отдела А. Стукановский, начальник 4‑го отделения 4‑го отдела Д. Манько и другие руководящие работники, в том числе и М. Леснов, получили материалы из нескольких районов каждый и на основании одной лишь характеристики, которую давал человеку начальник райотделения, санкционировали арест. «Бесспорно, – признал Леснов, – что тут было допущено много ошибок»[33].

Так возникла система арестов, производившихся по спискам, без наличия каких‑либо компрометирующих материалов на людей. Одним из творцов этой системы был Л. Якушев, который, напомним, 3 февраля 1938 г. с целью интенсификации репрессий реанимировал четыре межрайонные оперативно‑следственные группы. Вскоре он был снят с должности и отозван в Москву, а его деятельность продолжил Г. Вяткин.

О том, какие это имело последствия, можно судить из показаний одного из руководителей Новоград‑Волынской группы Н. Ремова‑Поберезкина. Он показал, что по состоянию на апрель 1938 г. группа существовала уже 7–8 месяцев, охватывала своей деятельностью 7 районов, а руководили ею поочередно А. Масловский, Н. Смелянский, Г. Артемьев, В. Вольский и он, Н. Ремов‑Поберезкин. Пробыв начальником группы две недели, он «произвел массовый арест лиц, примерно 120 человек, без наличия материалов об их к[онтр]‑р[еволюционной] деятельности и причастности к к‑p организации, имея на это указания Вяткина и Успенского», «давал указания подчиненным мне лицам, чтобы к арестованным […] применять меры физического воздействия…», «сам лично принимал участие в избиениях на допросах арестованных…»[34]. Тем не менее в начале мая 1938 г. он был отозван в Житомир, по его словам, «как не справившийся с возложенными на меня задачами», и продолжил руководить 5‑м отделом УНКВД[35].

Как видим, М. Федоров и М. Леснов имели все основания считать, что свою часть ответственности за совершенные в области преступления несут руководители и работники оперативно‑следственных групп. Так, по мнению М. Леонова, «за всю работу Бердичевской оперативно‑следственной группы ответственность должны нести т. Белоцерковский и бывш[ий] заместитель] нач[альника] УНКВД тов. Лукьянов. Тов. Лукьянов был туда прикреплен, там руководил следствием, утверждал дела, и готовые дела были привезены в канун отъезда в Москву для доклада. Сейчас, при проверке этих дел, устанавливается, что именно в тех делах имеется очень много ошибок, нарушений и т. п.»[36].

В мае 1938 г. Г. Вяткин вернулся с оперативного совещания начальников областных управлений, проводившегося наркомом А. Успенским, и сообщил работникам УНКВД о том, что в Украине «вскрыт центр контрреволюционного подполья среди бывш[их] партизан с большими филиалами по ряду областей». Для вскрытия этого подполья в Житомирской области Вяткин создал специальную группу следователей, в которую вошли Д. Малука (возглавил группу), В. Вольский, Ф. Гольцман[37] и работник Особого отдела из Коростеня. Кроме того, Вяткин созвал оперативное совещание отдельных начальников райотделений НКВД, которых он также проинструктировал по вопросам «вскрытая подполья среди красных партизан». Не вдаваясь в детали этого дела – одновременно и типичного для времен Большого террора, и довольно незаурядного в той конкретно‑исторической обстановке, – отметим лишь объективные и субъективные факторы, которые являются предметом нашего исследования.

Итак, Г. Вяткин получил новое репрессивное задание в Киеве, ретранслировал его своим подчиненным, определил круг исполнителей, очертил пути и способы выполнения этого задания. Технологически все выглядело несколько усовершенствованной копией того, что делалось его предшественником Л. Якушевым в случае с «украинским военно‑повстанческим подпольем». Следовало восстановить все учеты бывших партизан, выявить, какие имеются на них компрометирующие материалы, и в зависимости от полученных материалов произвести аресты. При этом Вяткин требовал, чтобы аресты производились только с его ведома и санкции. Одновременно он приказал пересмотреть следственные дела всех арестованных по всем отделам УНКВД и выявить, кто из арестованных являлся в прошлом партизаном, и их допросить «в плоскости выявления возможной их причастности к контрреволюционному партизанскому подполью»[38].

Вскоре из районов стали присылать докладные записки со списками бывших красных партизан и компрометирующими данными на них. М. Леснов и Д. Малука просматривали эти списки и делали на них пометки, кого следует арестовать, для доклада Г. Вяткину. После проведения санкционированных Вяткиным арестов по спискам за дело принималась выделенная группа следователей. В ее распоряжении были довольно «куцые», по определению М. Леонова, ориентировки НКВД УССР в форме копий докладных записок, направленных в НКВД СССР, и протоколов допросов «руководителей центра». Из НКВД УССР были присланы также персональные указания на арест ряда лиц из числа бывших партизан, проходивших по показаниям «руководителей центра». На основании этих указаний были арестованы несколько человек.

Трагедия не только в данном конкретном случае, но и в целом состояла в том, что изначально производились безосновательные аресты, которые потом разрастались как снежный ком. Сказав об «искривлениях», допущенных оперативно‑следственными группами, М. Леснов на вопрос: «Были ли в 4 отделе такие же ошибки?», ответил: «Бесспорно, были. Так, вначале по распоряжению Вяткина аресты производились по недостаточно обоснованным материалам, маленьким агентурным сообщениям, старым учетам и т. д. Затем уже аресты производились по показаниям сознавшихся в участии в организациях арестованных. Наряду с арестами в большинстве случаев действительных врагов, активных врагов по вскрытым нами право‑троцкистскому подполью, эсеровскому подполью, сионистскому [подполью], Украинской военно‑повстанческой организации и друг[им], бесспорно, были случаи необоснованных арестов, имевших место благодаря некритическому отношению к показаниям обвиняемых следователями, н[ачальни]ками отделений и, в первую очередь, мною. Моя вина, что я лично не перепроверял показания путем передопроса арестованных, а положился на следователей и начальников отделений»[39].

Таким образом, М. Леонов разделял аресты на две категории. Более ранние он считал недостаточно обоснованными, более поздние, по показаниям «сознавшихся в участии в организациях» – обоснованными арестами преимущественно «действительных врагов». Так ли это? Как мы увидим, далеко не так. Возможно, в глубине души это понимал и сам М. Леснов. Признавая свою вину, он оправдывался тем, что старался избегать «халтуры»: «Я лично на совещаниях отдела неоднократно предупреждал, чтобы критически подходили к показаниям, чтобы до ареста проверяли, что это за человек, который подлежит аресту, его работу, является ли она вражеской и т. д. Как доказательство этому, задолго до ареста врага Вяткина были мною разосланы райотделениям примерно 200 выписок из протоколов допроса на проходящих лиц как участников организации, которые вызывали у меня сомнение. Эти выписки разосланы большинству райотделений с подробными указаниями, как эти материалы проверить, как агентурно разработать проходящих лиц, которые подлежали аресту»[40].

Большинство чекистов отдавало себе отчет в происходящем, но продолжало играть по правилам, не ими установленным, но ими неукоснительно соблюдавшимися. О причинах этого откровенно высказался 14 декабря 1938 г. один из участников закрытого партсобрания парторганизации УГБ УНКВД по Киевской области младший лейтенант госбезопасности Василий Иванович Вараков (1901–1943): «Установка Успенского – дать организации – через 10 дней нами ведь всеми осуществлена. Посыпались организации, целые соединения, которых, по сути, не было […]. Почему это так, почему молчали? Этому было причина, сколько выслали из Украины чекистских кадров, ведь своих же товарищей по резолюции Успенского без оснований арестовывали и “мотали”, так писал Успенский: “Арестовать и размотать”, ну, и, боясь, как бы самого не размотали, не за даром ходили и спрашивали: “Ты еще здесь? Тебя не отправили куда‑либо?”»[41]. Такова была социально‑психологическая обстановка в чекистской среде до начала кампании по разоблачению допущенных «искривлений».

В этой атмосфере создавали и дело бывших красных партизан. В условиях отсутствия нормального, с точки зрения юриспруденции, следственного материала из центра и наличия липовых компрометирующих материалов с мест у следователей была вынужденная, но ничем не ограниченная, свобода для «творчества» при ведении следствия. Отвечая на вопрос о том, как проводилось следствие по этому делу, М. Леснов заверил, что он «лично непосредственно следствием не занимался. Арестованных допрашивали Малука, Вольский, Гольцман и указанный выше особист». Одним из основных нарушений при ведении дела М. Леснов назвал применение незаконных методов следствия, т. е. избиения арестованных. Он пояснил, что Г. Вяткин «в отношении методов допроса ввел такой порядок, что каждый следователь должен был ему лично докладывать следственные дела, а он давал указания, как допрашивать, т. е. к кому применять незаконные методы допроса…» [42].

М. Леснов без обиняков признавал, что в целом следствие в УНКВД проводилось с нарушением норм УПК. На вопрос, почему это имело место, он ответил: «Потому что Вяткин все время вводил всех, в том числе и меня, в заблуждение. Он, Вяткин, инструктировал в такой форме, что ЦК партии и тов. Ежов для быстрейшей расправы с врагами разрешили упрощенный метод следствия, только чтобы было установлено, что он [арестованный] враг». Объяснение стандартное в ходе проводившихся тогда расследований. Уточняя, Леснов добавил: «Избиения арестованных при допросах: такие факты были во всем областном управлении […]. Культивировалось это Вяткиным […]. В массовом и извращенном виде это производилось в третьем отделе». Отдав сомнительную пальму первенства своим коллегам – начальнику 3‑го отдела М. Федорову и его подчиненным, М. Леснов признал и свое личное участие в избиениях арестованных. При этом он оправдывался тем, что применял насилие «в единичных случаях и то, только по распоряжению Вяткина и в отношении явных установленных врагов»[43]. Кем же были эти «явные установленные враги»?

Первым, кого назвал М. Леснов, был Павел Григорьевич Постоев (1875–1938). До революции этот человек был директором Житомирской учительской семинарии и заведующим губернским отделом народного образования, а на момент ареста (согласно ордеру – 29 ноября 1937 г.) возглавлял кафедру физической и экономической географии Украины Института народного образования в Житомире. По отзывам современников, был эрудированным специалистом, талантливым педагогом и краеведом, блестяЩим лектором, пылким пропагандистом украинской культуры. В феврале 1921 г. П. Постоев был избран делегатом V Всеукраинского съезда советов и получил депутатский билет № 729.

В УНКВД П. Постоеву было предъявлено обвинение в том, что он являлся одним из руководителей и активных участников «Украинской контрреволюционной националистической военно‑повстанческой организации». На первом же допросе 30 ноября 1937 г. П. Постоев «сознался», что «участие в организованной борьбе против советской власти принимал еще со времен гражданской войны». На допросе 17 февраля 1938 г. он «показал» о своем участии в 1922–1923 гг. в контрреволюционной повстанческой организации – упомянутой ВПА. После ее разгрома органами ГПУ в 1926 г. он якобы был привлечен в Украинскую военную организацию (УВО), которая вела работу за выход Украины из СССР. Ну а в 1936 г., по версии следствия, Постоев получил от одного из руководителей Наркомата просвещения УССР Андрея Ананьевича Хвыли (Олинтера) (1898–1938)[44] задание создать военно‑повстанческую организацию с целью формирования повстанческих отрядов для совершения диверсии на железной дороге.[45]

По словам М. Леонова, он «применял физические методы в допросе с обвиняемым Постоевым […] для того, чтобы добиться наличия оружия, о чем утверждали другие обвиняемые, проходящие по одному делу»[46]. Всего по делу было арестовано 35 человек: 4 преподавателя вузов, 13 учителей, 5 бухгалтеров, 4 работника лесничеств, фельдшер, работник музея и другие. 10 мая 1938 г. тройка при УНКВД приняла решение о расстреле П. Постоева и других участников сфабрикованной организации. Через месяц решение было исполнено. В 1956 г. вдова П. Постоева обратилась к прокурору Житомирской области с заявлением о пересмотре дела. В ходе дополнительного расследования было установлено, что обвинение П. Постоева построено на непроверенных и противоречивых материалах, с нарушением норм УПК. Решением Военного трибунала Прикарпатского военного округа от 5 июня 1957 г. дело в отношении П. Постоева было прекращено за отсутствием состава преступления[47].

Второй жертвой своих побоев М. Леснов назвал Виктора Станиcлавовича Войтеру (1904 г. р.), бывшего второго секретаря Чудновского райкома КП(б)У, который им был охарактеризован как «активный участник троцкистской и повяцкой организации». По не названной Леоновым причине он избивал обвиняемого как уже «достаточно до того разоблаченного, осужденного Военной коллегией»[48].

Методы физического воздействия М. Леснов применял также к «руководителю эсеровского подполья» Владимиру Григорьевичу Юрьеву‑Быку (1883–1938). Весомой причиной для своих действий М. Леснов считал то, что обвиняемый скрыл «факт наличия контрреволюционной литературы, полученной для эсеровского подполья из Киевского центра»[49]. В обвинительном заключении по делу, подписанном начальником 3‑го отделения 4‑го отдела сержантом госбезопасности Алексеем Ильичем Назарко (1909 г. р.) и М. Леоновым, указано, что «действовавшая на Волыни в годы гражданской войны эсеровская организация, руководившаяся] губкомитетом в составе ныне арестованных Юрьева‑Быка, Гивенталь‑Зорина, Помышаева, Либермана, в 1919‑[19]20 годы формально отказавшись от эсеровских взглядов, перешла в глубокое подполье»[50].

Руководитель этого «подполья» до ареста работал заведующим историческим архивом в Житомире. И вот спустя 18 лет «карающий меч революции» в виде тройки при УНКВД настиг окопавшегося в архиве «врага народа». В протоколе № 50 заседания тройки от 10 мая 1938 г. его вина была сформулирована следующим образом: «По заданию ЦК эсеров образовал несколько эсеровских ячеек по районам Житомирской обл., которых подготовлял к вооруженному восстанию против соввласти. Был организатором Житомирского комитета левых эсеров, который возглавлял до ареста. Лично занимался обработкой и вербовкой новых участников организации, распространял а[нти]‑с[оветскую] эсеровскую литературу». Решение тройки – расстрел[51]. Спустя годы В.Г. Юрьев‑Бык был реабилитирован.

Все три факта избиения М. Леоновым арестованных имели место в марте‑апреле 1938 г. В отношении других обвиняемых, которых он лично допрашивал, физические методы воздействия, по его словам, он не применял. Это было необходимое уточнение, поскольку следствие особенно интересовали обстоятельства убийств допрашиваемых. М. Леснов вспомнил, что в 4‑м отделе было два случая убийств арестованных. Один случай имел место У Д. Малуки с арестованным В. Скрыпником, а второй – у оперуполномоченного В. Камраза[52]. Фамилию второй жертвы М. Леснов не помнил.

Отвечая на вопрос, как это получилось, М. Леснов ответил: «Только в результате той системы, которая существовала в областном управлении, установленная врагом народа Вяткиным. Как Малука, так и Камраз, допрашивали данных арестованных по разрешению Вяткина, били данных арестованных, вследствие чего последние скончались»[53]. По словам Леснова, он докладывал Вяткину о чрезвычайном происшествии в отделе, но не помнил Даже фамилии одного из убитых. Из этого можно сделать вывод, что либо убийство арестованного во время допросов не было чем‑то из ряда вон выходящим в ситуации практически ежедневно совершаемых в УНКВД «легитимных» убийств, либо память у М. Леснова была избирательной.

Для подтверждения своего алиби М. Леснов заявил: «…Я, как в личных указаниях, так и на оперативных совещаниях, запрещал применять физические методы при допросах. Я указывал на необходимость настойчивого допроса, но не с применением физических методов»[54]. Начальник 4‑го отдела не замечает противоречия в своих словах, согласно которым начальник УНКВД Г. Вяткин определял, к кому из арестованных применять избиение, а М. Леснов запрещал. Возможно, у исполнителей репрессий имело место некое раздвоение сознания, что психологически объяснялось, с одной стороны, будничностью массового террора, а с другой, – подспудным желанием избежать кровавых подробностей.

М. Леснов вывел некую универсальную формулу, объяснявшую все произошедшее с ним и другими чекистами: «Почему я так слепо доверился Вяткину и не смог ранее вскрыть вражескую работу Вяткина? Потому что Вяткин приехал работать на Украйну после вскрытия предыдущего вражеского руководства в Наркомате […]. Я в нем видел тогда крепкого, стойкого большевика, лично проверенного тов. Ежовым и ЦК партии. Вяткин же внедрял нам, что ЦК партии и тов. Ежов, как нарком НКВД СССР, дали прямую установку восполнить тот пробел, что предшествующее вражеское руководство – Балицкий и Леплевский – упустило, не вскрыли подполья […]а сейчас стоит задача восполнить это, и для этой цели ЦК партии разрешило упрощенный способ расправы с врагами […]. Я, как и большинство других лиц в аппарате, это воспринял и слепо ему доверял. Это является основой моих ошибок в работе»[55].

Нашло следствие ответ и на вопрос о том, кто был организатором самых страшных злодеяний в УНКВД. Оказалось, что с момента создания УНКВД таковым был начальник 5‑го отдела В. Лебедев. Как считал бывший заместитель начальника УНКВД Г. Гришин‑Шенкман, когда нужно было организовать массовое приведение приговоров в исполнение, Л. Якушев «правильно поставил вопрос. Ни я, ни он, не знали хорошо эту работу, и нужен был специалист. Назначили руководителем Лебедева…»; «Лебедев – старый чекист, краснознаменец, путиловский рабочий, и его знают как серьезного работника»[56].

Однако с января 1938 г. «специалиста» уже не было в Житомире, он продолжил службу начальником 3‑го отдела УНКВД по Красноярскому краю. В 1939 г. Лебедева почему‑то не арестовали, не этапировали в Киев и не сделали одним из главных фигурантов следствия по делам житомирских чекистов, хотя обвинения в его адрес были очень серьезные: «…Систематически занимался избиением приговоренных к ВМН перед приведением приговора в исполнение […]. Одновременно связывал по 200–250 человек, которых выстраивал в очередь в ожидании расстрела […]. В январе месяце 1938 г. совместно с бывшим нач[альником] УНКВД Якушевым, бывшим комендантом УГБ УНКВД Тимошенко и Гришиным взамен расстрела 11 человек приговоренных, задержанных после побега из тюрьпода, последних подвергали пыткам и в результате сожгли […]. В конце 1937 г. и в начале 1938 г. Лебедев совместно с Тимошенко, бывшим нач[альником] 2‑го отдела Гершковичем[57] избивал медной трубой 72‑х летнюю старуху в гараже среди большого количества трупов расстрелянных, требуя от нее выдачи места хранения золотой валюты царской чеканки […][58]. На протяжении всей операции в целях личной наживы расхищал и присваивал вещи осужденных: кожаное пальто, фетровые валенки и другие. Ввел в систему растаскивание и перепродажу вещей участниками бригады. В декабре месяце 1937 г. и январе 1938 г. совместно с Тимошенко – бывшим комендантом УНКВД продал тюрьме от имени другой организации 6 грузовиков одежды расстрелянных. Вырученная сумма 37.000 рублей тратилась на ремонт квартир и распределялась между членами бригады. Приказал отбирать квитанции у приговоренных на сданные ими на хранение деньги и ценности с последующей передачей ему таковых для получения денег […]» [59].

Исходя из того, что В. Лебедев был откомандирован в распоряжение НКВД УССР, было решено материалы о совершенных им преступлениях из следственного дела № 143955 выделить в отдельное производство и направить в распоряжение наркома внутренних дел УССР. Какова была их дальнейшая судьба, документально установить пока не удалось[60].

[1] См.: Польща та Україна у тридцятих ־ сорокових роках XX століття. Невідомі документа з архівів спеціальних служб. Т. 8. Великий терор: Польська операція 19371938־. У 2 ч. Варшава‑Київ, 2010 / Ред. колегія: Є. Бедна‑рек та ін. Ч. 2‑га. Розділ V. Зловживання у репресивному апараті. С. 1625־ 1861.

[2] Морозов в тексте называет письмо донесением.

[3] См.: Там же. Ч. 1‑ша. С. 86; Ч. 2‑га. С. 16501656־. Протокол допроса Н.М. Мордушенко. 13 декабря 1938 г.

[4] См.: Там же. Ч. 1‑ша. С. 86; Ч. 2‑га. С. 17001706־. Объяснение заместителя начальника 3‑го отдела УГБ УНКВД по Житомирской области Д.И. Манько. 15 декабря 1938 г.

[5] См.: Там же. Ч. 1‑ша. С. 88; Ч. 2‑га. С. 17161726־. Письмо военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР Морозова прокурору СССР А.Я. Вышинскому. 17 декабря 1938 г.

[6] См.: Там же. Ч. 2‑га. С. 16261632־. Рапорт врид начальника 1‑го спецотдела УГБ УНКВД по Житомирской области Н.А. Зуба врид начальника УНКВД И.А. Дарагану. 24 ноября 1938 г.

[7] См.: Там же. С. 1708. Постановление военного прокурора пограничных и внутренних войск УССР Морозова об избрании меры пресечения в отношении Д.И. Малуки. Ф.Г. Игнатенко и Д.В. Левченко. 16 декабря 1938 г.

[8] См.: Там же.

[9] См.: Там же. С. 1718. Письмо военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР Морозова прокурору СССР А.Я. Вышинскому. 17 декабря 1938 г.

[10] После отстранения М. Диденко от обязанностей первого секретаря Житомирского обкома КП(б)У и последовавшего за тем ареста (30 декабря!938 г.) его место 16 декабря 1938 г. занял М. Гречуха. 10 августа 1939 г. он был избран Председателем Президиума Верховного Совета УССР. В 19541961 гг. М. Гречуха был заместителем Председателя Совета Министров УССР.

[11] Там же. С. 1704. Объяснение заместителя начальника 3‑го отдела УГБ уНКВД по Житомирской области Д.И. Манько. 15 декабря 1938 г.

[12] Там же. С. 1712. Рапорт оперуполномоченного 3‑го отдела УГБ НКВД УССР Т.А. Голубчикова заместителю наркома внутренних дел УССР А.З. Кобулову. 17 декабря 1938 г.

[13] Там же.

[14] См.: Там же. С. 1712–1714.

[15] См.: ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67841. Т. 1. Л. 58–59. Постановление заместителя начальника 2‑го отделения 3‑го отдела УГБ НКВД УССР Т.А. Голубчикова о предъявлении обвинения Д.И. Малуке. Ф.Г. Игнатенко, Д.В. Левченко. 30 декабря 1938 г.

[16] См.: Там же. Л. 60. Постановление военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР Морозова о выделении материалов следствия в отношении Ф.Г. Игнатенко и Д.В. Левченко в отдельное производство. 10 января 1939 г.

[17] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1718. Письмо военного прокурора пограничных и внутренних войск НКВД УССР Морозова прокурору СССР А.Я. Вышинскому. 17 декабря 1938 г.

[18] Там же. С. 1716.

[19] Там же. С. 1722.

[20] Там же.

[21] Там же. С. 1724–1726.

[22] Летом 1937 г., в ходе подготовки к проведению «кулацкой операции», в УРСР было создано 45 межрайонных оперативных групп, в том числе и те четыре, о которых идет речь. См.: Великий терор в Україні. «Куркульська операція» 1937–1938 рр. У 2 част. / Ред. колегія: О. Довбня, М. Юнге та ін. Упоряд.: С. Кокін, М. Юнге. К.: ВД «Киево‑Могилянська академія», 2010. Ч. 1. С. 51–58.

[23] Согласно приказу начальником Новоград‑Волынской группы был назначен начальник горотдела Г. Артемьев. См.: Архив УМВД Украины в Жи‑томиоской области. Ф. 2. On. 1. Д. 6751. Т. 1. Л. 393.

[24] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1728. Объяснение начальника 3‑го отдела УНКВД по Житомирской области М.Е. Федорова. 23 декабря 1938 г.

[25] Там же. С. 1752. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокурора РККА о работе 4‑го отдела УНКВД по Житомирской области. 1938 г.

[26] Там же. С. 1728–1730. Объяснение начальника 3‑го отдела УНКВД по Житомирской области М.Е. Федорова. 23 декабря 1938 г.

[27] См.: ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67839. Т. 2. Л. 351. Протокол допроса С.А. Астахова. 19 января 1939 г. Астахов Алексей Степанович – секретарь, затем оперуполномоченный Луганского райотделения НКВД.

[28] См.: Там же. Л. 288 об. Протокол допроса В.Х. Резниченко. 29 декабря 1938 г. Резниченко Василий Харитонович – заместитель начальника 4‑го °тдела УНКВД по Житомирской области.

[29] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1736. Протокол допроса Д.И. Малуки. ЗО декабря 1938 г.

[30] Там же. С. 1750. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокурора РККА о работе 4‑го отдела УНКВД по Житомирской области. 1938 г. Ранее этот документ был опубликован в книге: Україна в добу «Великого терору»: 1936–1938 роки. С. 316–322.

[31] Там же. С. 1746.

[32] В 8‑м томе польско‑украинского издания ошибочно напечатано «УПА» (ч. 2‑га. С. 1746). Автором произведена сверка с оригиналом документа ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67839. Т. 1. Л. 428. Речь идет о Волынской повстанческой армии (ВПА), руководство которой осенью 1922 г. готовило вооруженное выступление против большевиков с целью восстановления украинской государственности. За два дня до намеченной даты выступления чекисты нанесли превентивный удар, арестовав большинство командного состава организации, только штабу с отрядом прикрытия удалось прорваться через границу и уйти в Польшу.

[33] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1748. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокурора РККА. 1938 г.

[34] Архив УМВД Украины в Житомирской области. Ф. 2. On. 1. Д. 6751. Т. 1. Л. 85–86, 90–91. Протокол допроса Н.А. Ремова‑Поберезкина. 22 февраля 1939 г.

[35] См.: Там же. Л. 55, 58; 63, 68. Личные показания подследственного Н.А. Ремова‑Поберезкина. 20 февраля 1939 г. Согласно приказу по УНКВД № 23 от 21 мая 1938 г. Н. Ремов‑Поберезкин пребывал в служебной командировке в г. Новограде‑Волынском с 19 апреля по 6 мая 1938 г. См.: Там же. Л. 330.

[36] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1752. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокурора РККА. 1938 г.

[37] Сержант госбезопасности Фавель Мордкович Гольцман – бывший начальник Луганского райотделения НКВД. 15 августа 1938 г. откомандирован в НКВД СССР.

[38] См.: Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1740. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику про‑курораРККА. 1938 г.

[39] Там же. С. 1748.

[40] Там же. С. 1748–1750. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику Прокурора РККА. 1938 г.

[41] Там же. С. 1662. Выписка из протокола закрытого партийного собрания парторганизации УГБ УНКВД по Киевской области. 14 декабря 1938 г.

[42] Там же. С. 1744. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику ПРОКУРОРА РККА. 1938 г.

[43] Там же.

[44] А. Хвыля с 1933 г. являлся первым заместителем наркома просвещения УССР, а с 1936 г. начальником Управления по делам искусств при СНК УССР и одновременно директором Института украинского фольклора АН УССР. В 1937 г. арестован, в 1938 г. расстрелян.

[45] См.: Костриця М.Ю. Географ, краезнавець, педагог (Постоев П. Г.) // реабілітовані історіею. Житомирська область. Кн. 1‑ша. С. 190–192.

[46] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1750–1752. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокурора РККА. 1938 г.

[47] См.: Костриця М.Ю. Географ, краезнавець, педагог (Постоев П. Г.) // реабілітовані історіею. Житомирська область. Кн. 1־ша. С. 193.

[48] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1752. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокуро‑раРККА. 1938 г.

[49] Там же.

[50] Из обвинительного заключения в уголовном деле ликвидированной в Житомирской области эсеро‑повстанческой организации от 10 мая 1938 г. // Реабілітовані історіею. Житомирська область. Кн. 3‑тя. С. 57.

[51] См.: Выписка из протокола заседания тройки при УНКВД по Житомирской области об осуждении к высшей мере наказания В.Г. Юрьева‑Бык от 10 мая 1938 г. // Реабілітовані історіею. Житомирська область. Кн. 3‑тя.С. 60.

[52] Камраз Владимир Михайлович (1904 г. р.) работал в УНКВД по Житомирской области до 7 мая 1938 г. По состоянию на апрель 1940 г. лейтенант госбезопасности, начальник 2‑го отделения 2‑го отдела УНКВД по Киевской области. В апреле 1940 г. выступал свидетелем на судебном заседании Военного трибунала войск НКВД Киевского округа по делу М. Диденко, В. Распутько, М. Федорова, Д. Манько, М. Леонова, Д. Малуки, Н. Зуба, М. Люлькова. ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67839. Т. 5. Л. 233 об. 235, 240.

[53] Польща та Україна у тридцятих – сорокових роках XX століття. Т. 8. Ч. 2‑га. С. 1746. Информация М.Э. Леснова‑Израилева помощнику прокуро‑раРККА. 1938 г.

[54] Там же. С. 1752.

[55] Там же. С. 1754–1756.

[56] ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67841. Т. 5. Л. 84 об. 85. Протокол судебного засеДания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа по делу Г.И. Гришина‑Шенкмана и др. от 27 июня – 4 июля 1939 г.

[57] Младший лейтенант госбезопасности Исай Исаевич Гершкович (1906 г. р.), с 19 октября 1937 г. начальник 2‑го отдела УНКВД, в начале 1938 г. откомандирован на работу в системе ГУЛАГ НКВД СССР.

[58] Согласно справке финансового отдела УГБ УНКВД по Житомирской области от февраля 1939 г., золотая валюта царской чеканки на общую сумму 6312 руб. 50 коп., буквально выбитая у Елизаветы Марковны Фельден‑крайз‑Бронштейн, 31 января 1938 г. была сдана в финотдел УГБ УНКВД и в тот же день отправлена в финотдел УГБ НКВД УССР. См.: ОГА СБУ. Ф. 5. Д· 67841. Т. 1. Л. 128. Хотя некоторые сотрудники считали, что руководство УНКВД присвоило эти ценности. См.: ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67841. Т. 1. Л. 208.

[59] ОГА СБУ. Ф. 5. Д. 67841. Т. 1. Л. 83–84. Постановление УНКВД по Житомирской области о выделении материалов на В.Е. Лебедева в отдельное производство. 3 января 1939 г.

[60] Согласно информации, имеющейся в книге А.Г. Теплякова «Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920 – 1930‑х годах» (М.: Возвращение, 2007. С. 72) и в распоряжении исследователя В.А. Золотарёва, 14 мая 1940 г. В.Е. Лебедев был исключен из ВКП(б) «за применение извращенных методов при исполнении смертных приговоров и незаконные аресты в Житомире». Он был арестован и осужден к пяти годам лишения свободы. В 1941 г. приговор был отменен, а он освобожден из‑под стражи и 25 августа 1941 г. восстановлен в партии. В годы войны использовался в зафронтовой деятельности органов НКГБ и был награжден двумя орденами Красного знамени (20.09.1943, 19.01.1945), орденом Отечественной войны 2‑й степени (05.11.1944), орденом Ленина (21.02.1945). В 1945 г. начальник отделения одного из подразделений центрального аппарата НКГБ СССР. Имел спецзвание «полковник госбезопасности».