Сергей Иванович Гапонов – это некий «химически чистый» тип чекиста 1930‑х гг. Его биография призвана помочь создать коллективный портрет чекистов, которые успешно осуществили Большой террор. Этот портрет, в свою очередь, также должен внести свой вклад в дискуссию о том, как в условиях современНЫХ диктатур формируются «совершенно обычные люди» – ordinary теп[1] – которые являются не только послушным, но и Добровольным активным инструментом в руках государства для осуществления массовых карательных акций. Биография Гапонова также призвана помочь выяснить, какую роль играла советская специфика в этом генезисе современных карателей.

Гапонов происходил из семьи сотрудников ВЧК, подростком был вовлечен в агентурную сеть ОГПУ, а затем, переведенный на «гласную работу», прошел путь от рядовых должностей эпохи «великого перелома» к руководящим постам периода Большого террора. Дальнейшие перипетии его судьбы также могут найти соответствие в биографиях целого ряда видных работников НКВД, которым не удалось избежать тюрьмы, но посчастливилось выжить.

Сергей Гапонов родился 9 августа 1908 г. в г. Енакиево Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. Детство Гапонова трудно назвать благополучным. Он рос в семье профессиональных революционеров, для которых ответственное воспитание потомства не являлось приоритетом. Его родители были подпольщиками с огромным партийным стажем: отец Иван Григорьевич являлся большевиком с 1903 г. (в 1930‑е – работник мельничного треста), мать Лидия Вениаминовна – с 1905 г. (позднее заведовала гостиничным трестом). Характерно, что в 1930‑х гг. давно расставшиеся родители Гапонова занимали примерно одинаковое служебное положение хозяйственных руководителей среднего звена[2].

В 1930‑е годы о революционной деятельности Гапонова‑старшего выяснились совершенно неожиданные подробности. В мае‑июле 1904 г. он находился под стражей в Новониколаевской тюрьме по обвинению в принадлежности к Донской организации РСДРП. В разгар революции, 5 ноября 1906 г., он вновь был привлечен к дознанию за принадлежность к таганрогским эсдекам, но отделался лишь коротким заключением. Затем Гапонов‑старший приобщился к криминальной деятельности: 7 марта 1911 г. Временный военный суд в Новочеркасске признал его виновным «в разбойном нападении на жилой дом в местности, объявленной на военном положении» и приговорил «в каторжные работы без срока». Архивная справка гласила, что 12 декабря 1908 г. мещане М. Василенко и Д.К. Яковенко, крестьяне К. Зайцев, М. Дейнека и И.Тапонов в районе с. Зуевки Таганрогского округа «совершили вооруженное нападение на квартиру служащих на руднике Титова, Пивоваровой и Семенченко, но не найдя у них денег, ворвались в квартиру кассира рудника мещанина Марко, у которого под угрозой лишить его жизни, ограбили 649 руб.». Пойманные сразу после ограбления, спустя два года они были преданы военному суду и 7 марта 1911 г. осуждены к повешению, за исключением Яковенко и Гапонова, получивших бессрочную каторгу. По конфирмации Войскового наказного атамана Зайцев и Дейнека также оказались помилованы и отправились на бессрочную каторгу. Показательно, что в 1930‑е гг. Яковенко и Руденко утверждали, что дело о разбое было фальсифицировано полицией, причем эти заявления партийными контрольными инстанциями были приняты на веру[3].

Лидия Гапонова также была активной революционеркой. В марте 1909 г. агентура Юго‑Восточного районного охранного отделения донесла о готовящемся нападении на Таганрогскую тюрьму с целью освобождения арестантов. Секретный сотрудник «Смирнов» сообщал, что динамитные фитильные бомбы для разрушения тюремной стены готовят в виде кирпичей, а привоз их в Таганрог взяла на себя Лидия Гапонова, жена «грабителя», содержавшегося в тюрьме. Лидия получила 25 апреля четыре снаряда и на следующий день была задержана у тюрьмы. В ее кошелке под продуктами нашли четыре кирпича, которые затем в присутствии судебного следователя «были взорваны экспертом и оказались страшной силы». Вместе с Гапоновой было арестовано еще 9 человек[4]. В октябре 1909 г. Гапонова была осуждена на четыре года тюрьмы, где находилась с младенцем Сергеем[5]. Амнистированная в 1913 г., Лидия была направлена с сыном в ссылку в Верхнеудинск, где жила до 1916 г., после чего смогла выехать в Ростов. В 1917 г. И.Г. Гапонов нашел семью, но Лидия еще в Сибири повторно вышла замуж, родила сына Вениамина, поэтому соединения семьи не произошло. Далее Гапонов‑старший был комиссаром полка и в 1919 г. воевал против атамана А. Григорьева, а в 1920–1923 гг. заведовал отделом губЧК‑ГПУ по борьбе с бандитизмом. Лидия в 1920–1924 гг. служила в Красной армии, в начале 1920 г. вышла замуж за Г.Р. Слиозберга, каптенармуса военного госпиталя, затем подвизавшегося в Екатеринославской губЧК уполномоченным экономического отдела, и развелась с ним в 1930 г[6].

В годы, когда молодой чекист продвигался вверх по служебной лестнице и участвовал во все более крупных делах, его родители оказались под пристальным вниманием «органов». Иван Гапонов, работавший заведующим мельницей, в 1932 г. был отдан под суд за служебные преступления и исключен из партии, причем дело его поступило на рассмотрение в полпредство ОГПУ по Северо‑Кавказскому краю. Но 5 сентября 1933 г. дело на И.Г. Гапонова по ст. 117 УК полпредством было прекращено за недоказанностью, а по ст. 109 он был 16 февраля 1933 г. осужден к пяти годам лагерей условно. Тем не менее, Гапонов‑старший остался на учете чекистов Северного Кавказа, и в феврале 1934 г. Таганрогский горотдел НКВД сообщил, что он «проходит […]по серьезному агентурному делу к.р. антипартийного характера». Только в марте 1937 г. ему удалось добиться восстановления в партии, но с перерывом стажа, и на 1940 г. Гапонов работал парторгом в системе промышленной кооперации Таганрога[7].

Сходные неприятности были и у матери нашего героя, Л.В. Гапоновой‑Питул, которой в чистку 1929 г. сняли 12 лет партстажа и утвердили его только с 1917 г. Лишь в 1932 г. ЦКК ВКП(б) восстановила ей стаж в партии с 1905 г. Чекисты, в свою очередь, завели на Гапонову досье в связи с ее троцкистскими знакомствами, и даже в 1939 г. она все еще продолжала состоять на формулярном учете в Днепропетровске за близкую связь с бывшей меньшевичкой Ф. Рогинской, которая вращалась в кругу «активных троцкистов». На деле Рогинская, привезшая 300 руб. для арестованного родственника – троцкиста Литовского, просто останавливалась у Гапоновой. Включенной в систему чекистских досье она оказалась из‑за мстительности днепропетровских чекистов. Гапонов в 1937 г., объясняясь, писал начальству в Киев, что его мать, руководя гостиничным трестом, «категорически отказалась давать бесплатные номера сотрудникам НКВД и работникам партийных аппаратов и по отношению тех людей, которые своевременно не платили деньги […] выселяла их из номеров. Также ею было отказано в даче номера [начальнику СПО окротдела] Соколову и Начальнику Днепропетровского Оперода – Цалеву, которые выставили ряд мотивов […] о том, что она не справилась со своей работой и ее необходимо снять». В 1941 г. Гапонова руководила школой медсестер в Одессе[8].

Начиная с 1920 г., Сергей Гапонов жил в Таганроге с отцом, где тот работал в ЧК начальником отделения (мать же являлась военкомом госпиталя в Нахичевани и Ростове‑на‑Дону, а затем начальником личного стола и отделения военной цензуры Екатеринославской губЧК). Не объясняя причин случившегося, лишь упоминая «голодовку» начала 1920‑х гг., Гапонов позднее отмечал, что в этот период он «оторвался от родителей, некоторое время был беспризорным», и только в 1923 г. поселился у матери в Днепропетровске. В это время чекистскую карьеру продолжал его старший брат (почему‑то носивший фамилию Никитин), работавший начальником ИНФО Проскуровского окротдела ГПУ УССР, а затем работавший директором Харьковского химзавода[9]. Жизненную дорогу Сергей выбрал обычную и первое время желал получить хорошую рабочую специальность, а затем – высшее образование. После окончания неполной средней школы в 1924 г. Гапонов учился на токаря в фабрично‑заводском училище Днепропетровска, а с 1926 г. как токарь по металлу поступил на завод «Спартак» и одновременно стал учиться на рабфаке металлургического института. Тогда же он окончил вечернюю партийную школу 2‑й ступени, что означало проснувшийся интерес не только к пролетарской карьере, а также внимание власти к активному молодому рабочему. В следующем году Гапонов перешел в слесари вагонного цеха Сталинской железной дороги, а в 1928–1929 гг. был токарем по металлу Днепропетровского завода «Сатурн»[10].

Примерно в 16 лет, то есть в 1924 г., учащийся ФЗУ Гапонов был завербован чекистами, но о характере первых поручений сведений нет, поскольку личное и рабочее дела на сексота Гапонова недоступны; скорее всего они были давно уничтожены в связи с истечением срока хранения. Сам Гапонов отсчитывал свой чекистский стаж с 1927 г. Но чекисты отмечали, что начало секретной работы Гапонова относится к периоду его обучения в ФЗУ «Юный металлист», где существовала молодежная троцкистская группировка. Один из ее членов, Я.И. Цейтлин, предложил Сергею примкнуть к этой группе, чтобы на очередном собрании комсомола голосовать против резолюции ЦК ВКП(б). Окончательного согласия Гапонов ему не дал, тут же сообщив о разговоре секретарю комсомольского комитета ФЗУ Азархину. Комсорг вместе с Гапоновым немедленно отправился в окружную партколлегию, где юноше, с ведома секретаря окружкома Б.А. Семенова, предложили «в порядке комсомольской дисциплины» согласится с предложением Цейтлина и влиться в его группу, чтобы «доносить партколлегии о деятельности таковой». Однако впоследствии переданные Сергеем сведения стали известны некоторым руководителям окружкома комсомола, а через них узнали и троцкисты. Поэтому комсомольца стали подозревать в том, что он рассказал о деятельности троцкистской группы своей матери, которая затем донесла об этих фактах в партколлегию[11].

После этого эпизода Гапонов «категорически отказался сообщать что‑либо Партколлегии, заявив, чтобы его связали с ГПУ и лишь только в этом случае он будет продолжать работать». В тот же день уполномоченный секретного отделения Днепропетровского окротдела ГПУ Друян прибыл в контрольную комиссию и связался с Гапоновым, получил у него подробные материалы о троцкистах, оформил его как агента и дал «задание продолжать сближение с троцкистами с тем, чтобы за короткий период времени стать близким человеком к троцкистскому комсомольскому центру в Днепропетровске». В итоге Гапонов «стал близким человеком к центру, присутствовал на совещаниях центра и ему давался ряд ответственных поручений». Юный агент вскрыл «несколько десятков троцкистов, которые проводили конкретную троцкистскую работу в г. Днепропетровске, Харькове и Москве»[12]. Согласно справки начальника секретного отдела Днепропетровского окротдела ОГПУ В.С. Гражуля, Гапонов в начале 1928 г. начал обрабатываться троцкистами для работы и с первых дней стал освещать их деятельность для окружкома партии, а с апреля 1928 г. работал непосредственно на связи у работников окружного отдела и являлся ценным сексотом.

Чекисты отмечали, что по их заданию Сергей Гапонов был исключен из комсомола и кандидатов партии, а также впоследствии арестован, совместно с другими комсомольцами, при окончательном разгроме троцкистов в Днепропетровске. Вероятно, молодежная оппозиционная группа была так нашпигована агентурой, что чекисты посчитали ненужным репрессировать ее участников, ограничившись кратковременным арестом основной части. Поначалу 5 января 1929 г. было заведено групповое дело на Г.О. Берлянда, С.И. Гапонова, Е.С. Кесса, Г.И. Козянского, Г.Д. Кренцеля, Л.М. Меламеда, М.И. Спивака, А.Е. Трауша, Я.И. Цейтлина, Г.М. Шайковского, И.Н. Шендеровича, Т.С. Ясинского «за активную а/с работу к подрыву и ослаблению мощи соввласти» по ст. 54–10 УК УССР, каравшей за антисоветскую агитацию. Но Секретный отдел ГПУ УССР примерно через месяц его прекратил[13].

Арест Гапонова и исключение «были связаны с его зашифровкой как нашего сотрудника […], чего мы и добились». За период негласного сотрудничества с ОГПУ Гапонов был связан с оперативниками Друяном, Экгаузом, Д.Н. Медведевым (будущим деятелем партизанского движения в Белоруссии и писателем), М.Г. Чердаком (в Харькове) «и поддерживал, некоторый период времени, непосредственную связь с работниками ОГПУ». После разгрома троцкистского подполья юного сексота, являвшегося уже не рядовым информатором, а внедренным в организацию спецосведомителем, с которым работали не только резиденты, но и гласные работники ОГПУ, почти сразу же взяли на официальную работу в Днепропетровский окротдел ГПУ УССР и помогли восстановиться в партии.

Подобное начало чекистской карьеры и мнимые аресты для конспирации собственной агентурной деятельности были типичны для целого ряда видных работников ОГПУ‑НКВД. Будущий полковник госбезопасности В.М. Казакевич, работавший в 19351937 гг. в Одесском УНКВД, а в 1938 г. – в Особом отделе ГУ ГБ НКВД СССР и принимавший участие в допросах многих крупных военачальников (в т. ч. и маршала А.И. Егорова), начал свою чекистскую деятельность в 1927 г. 19‑летним сексотом. Будучи студентом Харьковского института народного хозяйства, он получил задание «освещать» троцкистов в своем вузе. Чтобы обезопасить ценного осведомителя, ГПУ Украины в 1928 г. наряду с другими троцкистами арестовало и Казакевича, чтобы уже через две недели освободить его. В заявлении в МГБ СССР от 5 ноября 1948 г. Казакевич писал, что «достаточно поднять агентурные дела на моих сокурсников‑троцкистов и будет ясно, что они сели в тюрьму именно по моим материалам, как агента»[14].

Первая официальная оценка работы агента Гапонова – короткая и недатированная справка начальника секретного отдела Днепропетровского окротдела ОГПУ В.С. Гражуля, которая гласила, что Гапонов очень ценный сексот: «Не глуп. Не болтает, может сохранять секреты. Исполнителен. Главным недостатком является отсутствие общей грамотности. При хорошем руководстве и систематическом повышении своих общеполитических знаний – будет хорошим чекистом»[15]. Дальнейшая жизнь Гапонова полностью подтвердила это предвидение опытного оперативника, вскоре отправленного с Украины на нелегальную работу в Голландии, Франции и Германии.

С мая 1929 г. началась гласная чекистская работа 20‑летнего Гапонова в качестве сверхштатного архивариуса Днепропетровского окротдела ОГПУ, с августа его стали привлекать к оперативным мероприятиям, а с 1 января 1930 г. он был назначен практикантом и сверхштатным помощником уполномоченного ИНФО окротдела, получив на связь первых агентов. Руководил ИНФО М.И. Говлич, который осенью 1930 г. составил следующую положительную аттестацию на регистратора ИНФО Днепропетровского оперсектора (с 14 сентября 1930 г.), отметив даже «излишнее увлечение работой» молодого сотрудника: «Тов. Гапонов […] привлечен был на техническую работу по разработке архивов. Однако как проявивший оперативные способности был вскоре использован как практикант по Секретному] о[тделу], а затем в средних месяцах 29 г. был взят в ИНФО, где работает и по сие время. Если в начале т. Гапонову трудно было освоиться с информработой, разработками, составлением сводок и инструктажем сети, то в результате работы над ним за указанный промежуток времени, он работу начал усваивать и на сегодняшний день вполне справляется с работой Пом. Уполномочен. ИНФО, обслуживая воинские объекты, военизированную охрану и пожарные команды, ОСОАВИАХИМ, переменный состав, Окрвоенкомат и комсостав запаса. Обслуживание этих объектов проводит удовлетворительно. Имеет хорошее осведомление, правильно им руководит в основном, выпускает хорошие сводки по содержанию и своим объектам. Достоин вполне должности и сверхштатного помощника] уполномоченного ИНФО. Член КСМ, общее развитие удовлетворительное, не склочен, дисциплинирован, выдержан. Ошибки свои признает, но болезненно их переживает. Из недостатков следует отметить порой излишнее увлечение работой и нечеткое изложение своих мыслей на бумаге»[16].

Подобное «практическое» выращивание чекистов‑оперативников из проявивших себя агентов и технических работников было типичным для среды ВЧК‑НКВД. Гапонов не проходил каких‑либо курсов, а учился чекистской работе на примере старших товарищей, которые брали его на явки с агентами, объясняли азы агентурной и следственной работы. Однако знание законов для чекистов было необязательным, и большинство из них отличалось правовой безграмотностью.

На рубеже 1931–1932 гг. Говлич уже смог привести целый перечень реальных чекистских дел своего подопечного: «Опыта еще мало, но работоспособен, не считаясь со временем. В оперсекторе обслуживал воинские объекты – ВОХР, комсостав запаса и переменников». Из достижений Гапонова отмечалось выявление среди комсостава запаса группы белогвардейских офицеров «с повстанческими тенденциями», а также сбор первичного материала на сына бывшего помещика Вышинского, «который в разговоре с нашей агентурой высказывал необходимость убийства т. Сталина […] писал целый ряд к.р. стихотворений, которые распространял среди своих знакомых». Гапонов активно разрабатывал бывшего городского голову Осипова и бывшего офицера Журавлева, оказавшихся «активными фигурантами» огромного провокационного дела «Весна» на бывших офицеров царской и белых армий, которое стало главным достижением чекистов Украины в 1931 г. Свои материалы Гапонов передал в Особый отдел, «где дальнейшая оперативная проработка их и следствие целиком и полностью подтвердили добытые материалы». Говлич отмечал, что Гапонов соответствует должности помощника упол״ номоченного СПО, «подает надежды на хорошего оперативного работника в будущем», но «нуждается в систематическом повседневном руководстве»[17]. Отметим, что с 1932 г. Гапонов состоял в членах КП(б)У. Цена голода, беспризорничества и напряженной работы была высокой – уже в конце 1931 г. медкомиссия обнаружила у чекиста, помимо общего нервного расстройства (классической болезни чекистов), еще и серьезное сердечное заболевание – эндокардит[18]. В то же время документы не упоминают о каких‑либо следах привязанности Гапонова к другой распространенной чекистской «болезни» – систематическому пьянству.

Согласно характеристике от середины января 1933 г., Гапонов «обслуживал» бывших деятелей Украинской Коммунистической партии (УКП) и городское учительство, усвоил основы агентурно‑оперативной работы и проявлял добросовестное отношение к своим обязанностям. Это означало, что оперативник имел ряд «первичных агентурных зацепок по бывшим укапистам и частично по городскому учительству, возникших в результате работы с агентурой и представляющих определенную ценность». В актив Гапонову также записали успех серьезного политического дела. Командированный в Ореховский район, после жесточайших указаний Сталина и руководства УССР, сломить сопротивление непосильным хлебозаготовкам со стороны низовой партийно‑советской номенклатуры, Гапонов вскрыл «организованный саботаж» со стороны секретаря райкома Головина, председателя райисполкома Паламарчука и членов бюро райкома КП(б)У, итогом чего стало проведенное Гапоновым следствие, закончившееся лагерными сроками для обвиняемых и расстрелом одного из них. Чекист в свою очередь был награжден именным оружием[19].

Аттестация в октябре 1933 г. зафиксировала Гапонова в должности уполномоченного 2‑го отделения СПО Днепропетровского облотдела ОПТУ. Инициативу он проявлял слабо, а политически все еще был «развит средне», хотя, помимо агентурно‑следственной работы по «националистам», «обслуживал» также органы печати и зрелищные учреждения. Борясь с «националистами», Гапонов участвовал в деле «Осколки» в Новомосковском районе Днепропетровской области. В 1933 г. Гапонов принимал участие в агентурной разработке и следствии по делу «Украинцы», а также вел следствие по делу «Украинской военной организации». Начальство одобрительно отмечало проявленную чекистом настойчивости в приобретении агентуры: например, Гапонов завербовал «ценного агента» по УКП «Берданка». К отрицательным качествам Гапонова относили «некоторую вялость и недостаточную серьезность в оценке материалов, подлежащих разработке». Также отмечалось, что, в согласии с повсеместными и традиционными указаниями, круг знакомых Гапонова «в основном чекистский», что позволяло начальству контролировать работника. В августе 1934 г. Гапонов благополучно пережил жесткую партийную чистку. Говлич отметил его склонность к оперативной работе, охарактеризовав как «неплохого чекиста и коммуниста»[20].

Однако в конце 1934 г., в соответствии с приказами Ягоды и Балицкого о перестройке агентурной работы, в управлениях НКВД были проведены проверки, которые показали совершенно неудовлетворительный формализм в работе с осведомлением в большинстве чекистских подразделений. Всего в УНКВД по Днепропетровской области на конец ноября 1934 г. имелось: 231 агент, 153 резидента, 407 спецосведомителей и 1787 осведомителей. Во 2‑м отделении СПО имелось шесть сотрудников, половину которых составляли опытные оперативники: начальник отделения Д.Г. Лифарь, имевший на личной связи 11 агентов, оперуполномоченный Стрельцов (руководил работой в 22 районах области по всем объектам отделения, был связан с четырьмя агентами) и оперуполномоченный Чаплин, обслуживавший научные круги и имевший на личной связи 26 агентов. Остальные сотрудники были в ранге уполномоченных: Гапонов работал по политическим партиям в Днепропетровске, имея на связи резидента и 12 агентов; Коган обслуживал студенчество, курируя резидентов по вузам, двух агентов и 12 спецосведомителей; Талисман обслуживал 23 района по объектам отделения, имея в областном центре 5 агентов.

В конце 1934 г. отделение не имело следственных дел и вело всего лишь четыре агентурные разработки, из которых одна («Коричневые»), на учителя немецкого языка Ульриха, была закреплена за Чаплиным, который за полгода не обеспечил никакого «агентурного освещения». Остальные три курировал один Гапонов. Самым важным считалось дело «Хищники» на Бортника, Каргальского, Архангельского и Лозинского, но Бортник совершенно не прорабатывался, а к остальным фигурантам не было «надежного агентурного подхода»[21]. Разработка «Неисправимые» затрагивала украинского националиста Кусака и еще двух человек, но, будучи заведенной в мае 1934 г., тут же оказалась законсервированной, ибо с агентом «Грищенко», который, как и Кусак, жил в Кривом Роге, связь не поддерживалась. Слабо работала агентура по разработке «Разведчики», затрагивавшей «укапистов» с. Диевка Днепропетровского района, поэтому к фигурантам не было «прямого подхода» и их «глубокой разработки». По основным объектам деятельности 2‑го отделения: националистам из научной среды, профессуре, аспирантам, вузам и учителям агентурных дел не было, за исключением сомнительных связей учителя Ульриха с немецким консульством. Отделение также не приняло мер для вскрытия укапистского подполья[22].

Из проверенных в отделении личных и рабочих дел 21 агента следовало, что семеро из них в последние месяцы принимались редко и материалов не давали вообще, а в целом «сеть засорена полурасшифрованными агентами». Старый агент и бывший активный петлюровец «Ильин», давший «в прошлом ряд крупных дел», не раз использовался в качестве внутрикамерного агента, оказался частично расшифрован, за последние месяцы ничего не давал. Бывший помощник командира полка петлюровской армии «Руденко», студент литературного факультета университета, также никакой информации не давал. Из имевшихся в вузах 89 осведомителей не использовалась почти половина. Были и объективные трудности: у отделения имелась единственная конспиративная квартира, на которой принималось 17 агентов, а остальных сексотов оперативники принимали у себя на дому.

3‑е отделение СПО работало гораздо активнее и на 13 оперативников имело 51 разработку по эсерам и прочей «сельской контрреволюции», из которых только 10 расценивались как заслуживающие внимания. В 1‑м отделении работало 11 сотрудников, вяло занимавшихся антипартийными группами и совсем не следивших за бывшими коммунистами, а единственное следственное дело было прекращено как созданное агентом‑провокатором. Четвертое отделение имело троих оперативников, работая по религиозным организациям и объектам связи. На 1 декабря 1934 г. в СПО УГБ УНКВД по Днепропетровской области основная часть (102 чел.) из квалифицированной агентуры – агентов и спецосведомителей – имела стаж негласной работы до года. Стаж До четырех лет имелся у 25 агентов, до шести – у 17, а восемь и более лет стажа имели 38 сексотов. Таким образом, в конце 1934 г. инспекция НКВД УССР зафиксировала слабые результаты агентурной работы всего СПО УНКВД, включая и 2‑е отделение. Такая ситуация была типична для аппаратов УНКВД[23], а также прочих чекистских структур в большинстве регионов. На привычные замечания верхов о слабости агентурно‑осведомительной работы следовали дежурные заверения о ее пересмотре и подъеме, подкреплявшиеся ведомственными поощрениями. И «перестроившийся» Гапонов уже в начале 1935 г. был поощрен за успехи в агентурной работе по дальнейшим разработкам.

С середины 1930‑х годов из характеристик Гапонова исчезли указания на недостатки. Материалы аттестации за апрель 1935 г. свидетельствуют, что Гапонов (кстати, плохо знавший украинский язык) по‑прежнему работал по «линии» украинской контрреволюции – политпартиям, галичанам (военнослужащим Червонной Украинской Галицкой армии, ранее воевавшей на стороне Украинской народной республики и Деникина) и эту «работу знал хорошо», а остальные отрасли оперработы «в основном […] неплохо». Также Гапонов удовлетворительно усвоил основные приказы и инструкции НКВД и в соответствии с ними перестраивал свою работу по вербовке агентуры: «Обрабатывать объекты на вербовку, а также и вербовать агентуру – умеет. Любит работу с агентурой, умеет ею руководить и воспитывать. По материалам его агентуры возникло ряд разработок». Гапонов лично провел агентурные и следственные разработки: «Притон», «Хищники» (по террору) и др. В разработке у Гапонова имелись два дела: «Разведчики» (боротьбистско‑укапистское подполье) и «Топографы» – по украинской контрреволюции. Как инициативный и волевой сотрудник, Гапонов подлежал выдвижению на должность оперуполномоченного[24].

Таким образом, первые шесть лет своей гласной чекистской карьеры Гапонов провел в Днепропетровском окружном отделе и оперсекторе, а затем в областном отделе ОГПУ‑НКВД, где прошел путь от архивариуса и практиканта до уполномоченного секретно‑политического отдела – головного отдела в системе политического сыска. Гапонов специализировался на агентурной разработке лиц, которых власть относила к «украинским националистам». До поры до времени его карьера развивалась обычным темпом. Гапонов, как все старательные чекисты, постоянно получал поощрения. В 1933 г. его премировали двухмесячным окладом «за предотвращение теракта и вскрытие саботажа в хлебозаготовках». В 1934 и 1935 гг. за «хорошую постановку работы и вскрытие контрреволюционного подполья» (хотя на деле результаты

2‑го отделения были провальными) он дважды награждался деньгами от имени НКВД УССР. Кроме этого, Гапонов также имел благодарность за вскрытие боротьбистской организации «с обнаружением динамита и баллонов с ядовитыми газами», а за активную работу с агентурой, обеспечившую «подъем агентурно‑оперативной работы», 9 января 1935 г. Гапонов получил благодарность и двухмесячную зарплату[25].

В его аттестации на присвоение звания лейтенанта госбезопасности, подписанной наркомом В.А. Балицким, его замом З.Б. Кацнельсоном и начальниками отделов НКВД УССР (скрепленной подписью Ягоды от 30 декабря 1935 г.), как оперуполномоченного 3‑го отделения СПО Днепропетровского УНКВД, кратко указаны основные достижения: в 1924–1928 гг. работал как агент «Огонек» по троцкистам и помог вскрьггь ряд групп в Днепропетровске, Харькове и Москве, с 1929 г. работал по ликвидации разработки «Осколки» – повстанческой организации бывших УКПистов. В 1933 г. участвовал в агентурной разработке и следствии по делу «Украинцы», вел следствие по делам «УВО», «Весна» и «ОУН». Как хороший работник и грамотный чекист, знающий агентурно‑оперативную работу, он был признан достойным присвоения спецзвания лейтенанта ГБ и намечен для выдвижения в Киев, в аппарат СПО. И в апреле 1935 г. Гапонова перевели в столицу на должность уполномоченного 2‑го отделения СПО УГБ НКВД УССР, а 1 декабря 1935 г. назначили оперуполномоченным 3‑го отделения СПО.

Эта должность в республиканском аппарате подразумевала участие в политических делах более солидного масштаба. Характеризовался Гапонов в этот период положительно, но довольно сдержанно. Так, в справке об оперативной деятельности чекиста за первое полугодие 1936 г. руководство СПО в лице начальника 3‑го отделения С.А. Пустовойтова и начальника СПО П.М. Рахлиса (расстрелянного в январе 1938 г.) отмечало, что «объектом обслуживания» Гапонова была «украинская контрреволюция», которую он «освещал» с помощью четырех осведомителей. Руководил он этой самой массовой разновидностью негласных помощников «удовлетворительно», в связи с чем некоторые осведомители «после известной работы над ними» могли быть переведены «в ближайшем будущем в агенты». Помимо рядовых осведомителей, Гапонов был связан с взятыми на централизованный учет (т. е. зарегистрированными как реальные, а не «мертвые души», спешно навербованные для отчетности) агентами «Жаботинским» (по Донбассу), «Кооператором» и «Лотосом» (по Черниговской области). Чекист вел агентурное дело «Подготовка» по Разработке «украинского эсеровского подполья», по которой проходил член ЦК УГТСР Недилько, вернувшийся из ссылки и, как уверяли чекисты, якобы ведший работу по воссозданию эсеровской организации. Новых вербовок у Гапонова не было, что означало не очень активную агентурную работу. Зато в этот период Гапонов успешно провел следственное дело арестованного по «немецкой фашистской организации» Митрофанова, добившись от него признаний в контрреволюционной работе. Также Гапонов периодически участвовал в обысках и арестах[26].

Характеризуя работу Гапонова за второе полугодие 1936 г., его начальники отмечали, что оперуполномоченный Гапонов новых вербовок не имеет, «хотя неоднократно вызывал намеченных объектов к вербовке». Трудности с вербовками не мешали карьере тех чекистов, которые активно занимались следственной работой, а Гапонов, судя по всему, был эффективным следователем. На связи он имел трех агентов, двое из которых работали удовлетворительно: «Толев» дал «серьезную группу», связанную с польским консульством, и Гапонов вел ее разработку, второй агент освещал «троцкистско‑националистическую группу» в областном земельном управлении. Третий же агент не давал никаких реальных зацепок. Связанный с периферийной агентурой по трем областям (Чернигов, Днепропетровск, Донбасс), Гапонов часто выезжал в командировки, однако результативность «его работы с периферией невелика и сводится к регистрации недочетов работы в областях». В справке отмечалось, что следственную работу по делу Бенесько чекист закончил вполне удовлетворительно, «несмотря на то, что подбор [обвинительного] материала представлял затруднения». Сносными были сочтены и результаты работы по делу «контрреволюционной группы», ликвидированной в Чернигове. Зато по двум другим делам Гапонов отработал с прохладцей: «По делу группы Томко‑Галаревич, Волошин работал без необходимой настойчивости и неудовлетворительно провел это дело. Также не проявлено настойчивости в деле Мандзюка и Лещенко». Справка констатировала и типичное для оперативных работников занятие «черновой» чекистской работой: «В операциях и обысках участие принимает»[27].

После ареста Балицкого и начала чистки среди чекистов УССР Гапонов подал новому наркому И.М. Леплевскому в июле 1937 г. 12‑страничный рапорт[28], содержащий интересные подробности работы чекиста и конфликтных взаимоотношений в аппарате отдела. Начальник СПО УГБ НКВД УССР Б.В. Козельский направил Гапонова к своему помощнику С.М. Долинскому, который прикрепил его к 3‑му отделению СПО, возглавлявшемуся Н.д. Грушевским, и поручил наблюдать за «центральными разработками» по украинской контрреволюции: «Я делал через Оперод установки проходящих лиц, делал запросы, подшивал бумаги и напоминал Долинскому, что необходимо осветить тот или иной вопрос, т. к. агентура была у него на связи или у других начальников [отделений]». Только две недели спустя Гапонов добился перехода к агентурно‑следственной работе и получил группу арестованных заодно с заданием «перебрать находящиеся в архиве отделения и лежащие свыше двух лет без движения около 200 личных дел осведомления и агентуры, с которыми была потеряна связь». В аппарате СПО, по мнению чекиста, царило вредительство, «полнейшее незнание своих учетов, хаоса в делах, потери связи с агентурой» и, как результат, отсутствие репрессий в отношении многих врагов: «Вся работа строилась на шумихе и заявлениях, что мы […] хорошо боремся с врагом». Гапонов жаловался, что ему поручали самых безнадежных арестантов, которые по два‑три месяца не давали показаний, и которых, как говорил начальник отделения, нужно было во что бы то ни стало «пропихнуть хотя бы через Особое Совещание» на предмет бессудного осуждения на небольшой лагерный срок[29].

В рапорте Гапонов усилено разоблачал свое начальство, приводя вполне правдоподобные факты его подлаживания к точке зрения Балицкого, не заинтересованного в том, чтобы его подчиненные вскрывали контрреволюционные организации, якобы уже действовавшие долгое время: «В следственной работе Грушевский в завуалированной форме давал мне установки, говорящие за то, что показания надо фиксировать так, как это требует руководство вне зависимости от того, знает ли об этом обвиняемый или нет. Открыто давалась установка о том, чтобы не фиксировать в показаниях, что контрреволюционная организация или группа, по которой арестован тот или иной обвиняемый, возникла несколько лет тому назад, а записывать ее возникновение в 193536 гг., так как Москва, и в частности тов. Ежов ругается за то, что несвоевременно вскрыли к‑p подполье. К тому же, как заявляли Долинский и Грушевский, “фиксировать возникновение к‑p организации в 25–26 г. нам на данном этапе это политически невыгодно[30].

Гапонов утверждал, что Грушевский занимается «липогонством» и «малопартиен», а его отец проходил по агентурной разработке в одном из районов. В ответ Гапонова обвинили в «провинциализме и духе противоречия», быстро отстранили от следствия и загрузили служебной перепиской. Оказавшись без агентуры и арестованных, Гапонов сам начал прорабатывать кандидатуры на вербовку. Но когда он нашел украинского националиста Кисланя, чекисту «сказали, что его завербует другой, но через полгода его [еще] не завербовали». Только Гапонов добился разрешения на вербовку Кисланя, как его арестовало Киевское УНКВД и через два дня он дал развернутые показания о принадлежности к «правобережной боротьбистской организации». В начале 1936 г. Гапонов «ставил вопрос об аресте б[ывшего] боротьбиста Павла Хоменко, Косьяненко и др., но отвечали, что рано и их надо разрабатывать». Когда чекист стал просить перевода куда‑нибудь в область, Долинский сказал, что это невыгодно самому Гапонову, т. к. его мать проходит по разработке троцкистов «и надо этот вопрос сначала урегулировать». Таким образом, Гапонов столкнулся с политическим недоверием – самым опасным, что могло встать на пути чекистской карьеры. Зам. начальника СПО П.М. Рахлис тем временем наводил справки по обвинениям Гапонова в троцкизме в конце 1920‑х годов, но не говорил об этом с Гапоновым, зато весь аппарат СПО об этих подозрениях знал. В ответ Гапонов в 1936 г. «дал ряд рапортов на сотрудников НКВД […], кои имели отношение к троцкистам», но жаловался, что ничего по этим сигналам сделано не было[31].

Интересным в рапорте Гапонова является эпизод с реакцией чекистов на доносы известного провокатора Николаенко, которая с 1935 г. засыпала аппарат СПО доносами «о контрреволюционных действиях националистов и троцкистов, засевших в партийных и советских аппаратах гор. Киева»[32]. Когда Николаенко сообщила о том, что в аппарате Киевского обкома КП(б)У засели троцкисты, то Рахлис на ее сообщениях наложил резолюцию: «Николаенко сумасшедшая, больше ее не принимайте». Когда в Киев ׳приехал Л.М. Каганович и узнал про активность Николаенко, то заместитель Балицкого З.Б. Кацнельсон и П.М. Рахлис тут же заговорили о том, что сексотка «многим помогла НКВД», хотя ее материалы куда‑то исчезли[33].

Донося на своих сослуживцев, Гапонов заявлял Леплевскому: «Возможно значительная часть людей, которых я сейчас перечисляю являются честными проверенными и преданными коммунистической партии людьми, но по моему концентрация людей, скомпрометировавших себя в прошлом является неслучайным. Брук – бывший троцкист, Рахлис – бывший троцкист, Аглицкий – бывший эсер, Грозный – бывший сионист, большой приятель Брука, работая в политотделе, сбежал из такового и был принят на работу Козельским, Пустовойтов – бывший украинский эсер. Отец Грушевского проходит […] как связанный с украинскими националистами. У Гречихина брат осужден, Предатко растратил гос. средства в комсомоле и т. п.»[34]. Вероятно, рапорт Гапонова был учтен новым наркомом Леплевским при той чистке, которую он учинил своим подчиненным. Бывший начальник СПО УГБ НКВД УССР Рахлис был арестован уже в начале августа 1937 г. и расстрелян. Помощник начальника СПО С.С. Брук был арестован и расстрелян буквально на несколько дней позже Рахлиса. Расстреляли и Грушевского с Пустовойтовым. Начальник отделения Я.Л. Грозный‑Левчинский был изгнан из НКВД УССР при Успенском, потом уволен, но в июле 1941 г. восстановился в НКВД и с ноября 1942 г. прибыл в Новосибирскую область на должность начальника УРО Сиблага[35].

В условиях, когда каждый сомнительный знакомый мог потянуть на дно, наш герой легко шел на предательство, причем не дожидаясь грозного 1937 г. Например, в ответ на просьбу своего старого знакомого Кесса заверить отзыв о партработе последнего в 1927 г., Гапонов осенью 1936 г. донес, что Кесс, работник Бамлага НКВД, в 1929 г. состоял на службе в Днепропетровском окротделе ОГПУ, причем до поступления на гласную работу был агентом по троцкистам и известен как «активный троцкист». Гапонов написал начальству, что «всегда был уверен в том, что он раньше стал троцкистом», а отчим‑юрист Кесса, по некоторым данным, был арестован по делу «Весна». Гапонов просил помощника начальника СПО НКВД УССР С.М. Долинского проверить «троцкистскую работу» Кесса и сообщить об этом в Бамлаг[36].

Но подлинное ускорение карьере молодого, однако уже опытного чекиста придал 1937 г., когда оперативные работники в условиях чистки кадров и опоры на тех, кто будет активно раскручивать маховик репрессий, стали массово выдвигаться на руководящую работу. Гапонов 25 мая 1937 г. был назначен вряд помощника начальника 3‑го отделения СПО УНКВД в Виннице. Уже за двухмесячное пребывание в Виннице он показал себя эффективным и растущим работником, у которого лично сознались более 10 арестованных. По мнению начальства, Гапонов подлежал выдвижению на должность начальника отделения СПО, что и было выполнено[37]. С 1 октября 1937 г. он был с повышением переведен в выделенную из Винницкой Каменец‑Подольскую область.

В подписанной начальником СПО УНКВД по Каменец‑Подольской области С.А. Гинесиным и начальником УНКВД Н.Т. Приходько справке об оперативной деятельности заместителя начальника СПО УНКВД младшего лейтенанта ГБ Гапонова указано, что за июль‑декабрь 1937 г. он, благодаря агентуре, вскрыл две организации и пять повстанческих групп. Работая с агентом «Месяц» (по украинской контрреволюции), «получил от него мат‑лы о наличии контрреволюционной организации в системе органов Наробраза (дело “Просвещенцы”)», которая была ликвидирована, а в 14 районах чекисты вскрыли ее повстанческие ячейки и одну террористическую группу. Гапонов завербовал четырех агентов: «Прометея» (по украинской контрреволюции), от которого получены «существенные материалы»; «Мединова» (по украинской контрреволюции), «который при вербовке сознался, что в Каменец‑Подольске был связан с националистическим элементом»; «Ивановского» (по правым), от коего получил материалы о принадлежности ряда ответственных партийных и советских работников к организации правых; «Михайлова» – по троцкистам, который «при вербовке сознался в своей двурушнической работе в партии и связях с троцкистами». Таким образом, двое из агентов стали сотрудничать с чекистами под угрозой ареста за принадлежность к «заговорам». Успехи Гапонова исчислялись уже десятками арестованных и осужденных людей.

За вторую половину 1937 г. и начало 1938 г. Гапонов отработал начальником отделения и заместителем начальника СПО УНКВД по Каменец‑Подольской области, курируя работу двух отделений СПО. Он успел вскрыть и ликвидировать организацию УКП – 75 человек, которые все без исключения были осуждены к расстрелу. По этому же делу им была выявлена связь с польской разведкой, ее агентура и диверсионно‑террористические группы. По агентурному делу «Приятели» оказалось осуждено 14 «повстанцев» во главе с прибывшим из Польши «разведчиком» Орловским; по агентурному делу «Подрывники» была разоблачена диверсионная организация в Ярмолинском районе во главе с «агентом польразведки Чернецким» (10 человек); по делу «Диверсанты» – «шпионско‑диверсионно‑террористическая организация в Теофипольском районе» (10 человек) плюс ряд других дел. При ведении дела по УКП Гапонов добился признаний от 39 человек о наличии центра организации, связи с польской и германской разведками, а также связи с центром украинской эмиграции многочисленной «низовки» повстанческого диверсионно‑террористического подполья в Винницкой, Каменец‑Подольской, Киевской, Днепропетровской и других областях. Также чекист принимал участие в ликвидации украинского эсеровского подполья в Каменец‑Подольской области – репрессировано 56 человек и выявлено два эмиссара‑эмигранта Украинской ПСР. Далее начальство отмечало: «Руководя следствием по ряду дел о к‑p организациях и группах также имел сознание значительного количества арестованных». Гапонов завел две агентурные разработки («Просвещенцы» и «Обнаглевшие») по украинской контрреволюции, а также 12 дел‑формуляров (досье) «по этой же линии». По делу «Просвещенцы» – «повстанческой националистической организации», действовавшей в блоке с правыми и троцкистами и создавшей «диверсионно‑террористические группы» – все 17 арестованных были осуждены. Оценка работы Гапонова была такова: «Чекистки квалифицирован всесторонне, обладает административными способностями, энергичен, взаимоотношения с аппаратом нормальные, дисциплинирован. Занимаемой должности соответствует»[38].

Еще Гапонов участвовал в «кулацкой операции», ликвидации ячейки «ПОВ» (39 человек) и ряда повстанческих и шпионских группировок. Чекист лично допросил 58 человек, от большинства получил показания о «повстанческой низовке», руководстве «организацией» и связи с иностранными разведками. Гапонов руководил 10 агентами, от которых получил ряд ценных материалов, послуживших основанием к ликвидации нескольких организаций и групп. Лично же завербовал пять агентов: «Иванова» – по правым, «Мединова» – по украинским националистам, «Залужного» – по националистам; «Хованского» – по боротьбистам и «Федосеева» – по троцкистам[39]. «Черновой» работы он тоже не избегал и в качестве ответственного дежурного по УНКВД ночью 23 декабря 1937 г. присутствовал при расстреле комендантом Левкиным на городском кладбище 11 осужденных, в т. ч. четырех женщин[40].

В конце марта 1938 г. чекиста вернули в Киев, и он стал заместителем начальника 1‑го (ведущего) отделения СПО НКВД УССР, а с 4 апреля являлся врид начальника 6‑го отделения СПО, Т. е. фигурой, заметной в масштабах наркомата, благодаря чему 13 июля 1938 г. получил должность начальника СПО УНКВД в одной из важнейших областей Украины – Одесской. Здесь его ждал пик карьеры: назначение 15 ноября 1938 г. – в обстановке повальной смены начальников областных управлений после скандального бегства наркома Успенского – исполняющим обязанности начальника Одесского У НКВД. В августе 1938 г. Гапонов заработал высшее ведомственное отличие, получив знак почетного работника НКВД[41]. Методы работы Гапонова вполне устраивали Успенского. Как показывал бывший начальник УНКВД по Киевской области А.Р. Долгушев, примерно в октябре 1938 г. Одесское УНКВД представило Успенскому отчет об агентурной работе, составленный Гапоновым как начальником СПО, и охарактеризованный Долгушевым абсолютно липовым, призванным «отвести глаза»[42].

От прежних начальников УНКВД Федорова и Киселева Гапонов получил мрачное наследство – не только массу незаконченных следственных дел, но и жуткий пыточный застенок, именовавшийся ЦАД («Центральный арестный дом»). Практически в каждом управлении НКВД по стране имелись особые изолированные комнаты или группы помещений, где специально подобранные следователи с изощренной жестокостью более или менее тайно избивали и пытали упорных заключенных, вынуждая сознаваться в «заговорах». В Одессе ЦАД организовали в 1937 г. по инициативе контрразведывательного отдела в здании уголовного розыска, где, по словам сотрудника КРО М.И. Максимова‑Гольдмана, каждый милиционер контролировал «две‑три камеры, в каждую из них ставился один арестованный, который стоял до тех пор (даже 10–15 дней) пока не изъявлял согласия давать показания»[43]. Более откровенно о методах ЦАД а, работавшего под началом начальника 5‑го отделения КРО Ф.С. Орловского‑Гороховского, говорилось в обвинительных материалах по делу В.Ф. Калюжного: постоянный штат милиционеров этого учреждения занимался «только нанесением физических воздействий арестованным»[44]. Пока точно неизвестно, когда прекратилась работа ЦАДа, но ясно, что при Гапонове массовые аресты и пыточное следствие процветали, в т. ч. в первые месяцы 1939 г., когда Гапонов и его окружение не только продолжали широкие репрессии, но и мстили тем, кто пытался хоть как‑то их ограничить.

Пребывание Гапонова на пике карьеры оказалось непродолжительным, несмотря на хорошую партийную характеристику от 2 декабря 1938 г.: «Является примерным, идеологически выдержанным партийцем, чутко реагирует на запросы сотрудников, воспитывая молодые чекистские кадры в партийно‑чекистском духе […] Хороший производственник. Агентурную и следственную работу знает хорошо»[45].

С 15 января 1939 г. должность начальника УНКВД стал занимать бывший секретарь райкома партии, 32‑летний А.И. Старовойт[46]. Гапонов остался при нем заместителем, а 7 марта 1939 г. был возвращен на должность начальника СПО. Таким образом, ему пришлось активно заниматься процессами прекращения наиболее уязвимых с точки зрения доказательной базы следственных дел на коммунистов. При этом Гапонов всемерно старался не допустить реабилитации арестованных, применяя к ним привычные меры психологического шантажа и пытки. Серьезным вызовом для Гапонова оказалось дело КПК, поскольку он не смог парализовать попытки уцелевших арестованных по этому делу добиться реабилитации.

Несмотря на значительный оперативный опыт, этот чекист, имевший крупные «шероховатости» в биографии по части связей с репрессивными лицами, выдвиженец «изменника органов» Успенского и активный фабрикатор дел на номенклатуру, был быстро признан ненужным элементом в НКВД и уволен. В 1930‑е гг. ближайшие родственники Гапонова, включая жену, оказались неблагонадежными. Именно это обстоятельство подчеркивалось кадровиками при решении вопроса об увольнении заслуженного чекиста, а не его роль в терроре. Женатый на своей ровеснице Лидии Владимировне Дубновой, комсомолке с 1926 г., Гапонов оказался сильно скомпрометирован фактом ареста ее брата Ильи Вульфовича Дубнова, заместителя секретаря Днепропетровского горкома комсомола, который в 1937 г., по словам Гапонова, говорил, как он «выявил и передал НКВД врагов партии»[47].

Семейный груз тяжелейшего по тем временам компромата оказался неподъемным для карьеры чекиста, хотя в «процессе следствия организационных связей» между Гапоновым и Дубновым установлено не было»[48]. Поводом к увольнению Гапонова послужила история с освобождением работника Одесского обкома КП(б)У Бугаенко, которого Гапонов представил своим агентом, а также необоснованные аресты партийных контролеров[49].

Можно считать, что Гапонову крупно повезло – его не признали участником «ежовского заговора», он не был сильно скомпрометирован показаниями арестованных видных коллег и все годы пребывания под прицелом прокурорских и чекистских расследований оставался в ранге «перегибщика», дополнительно скомпрометированным родственниками и служебными ошибками. Приказом замнаркома НКВД УССР А.З. Кобулова от 19 апреля 1939 г. Гапонов был уволен и переведен в систему областной связи.

Но постепенно следствие по делу его предшественника в областном СПО В.Ф. Калюжного накопило много претензий к Гапонову, что, вероятно, повлияло на жесткость партийных властей при разборе его дела. Как человек, отказавшийся признать вину в истреблении «честных коммунистов», на заседании бюро Сталинского райкома КП(б)У в Одессе от 24 июля 1940 г. он был исключен из партии за нарушения законности и неискренность при обсуждении его «ошибок». От Гапонова ждали подробного рассказа о своих провалах и соблюдения заведенного ритуала покаяния (резкая оценка ошибок, указание на прочих виновных, благодарность старшим товарищам за указания на недостатки), но экс‑чекист по сути отказался «разоружиться» перед партией. В ответ работник обкома партии Лайок заявил, что абсолютно не следует лишать политического доверия всех чекистов[50], но конкретно Гапонов должен понести кару: «Неверно будет, если поступит заявление на того или иного чекиста, [его] сразу бить. В органы НКВД на работу попало много кадров, которые не могли разобраться в обстановке, а потом они начали выправлять недостатки, и мы [их] на работе в органах НКВД оставляем. Гапонов мог на партийном собрании выступить и честно обо всем рассказать, но он не хотел этого сделать. Вместо этого хотел обмануть [членов] Обкома партии»[51].

В своем заключительном слове Гапонов пытался представить себя жертвой обстоятельств и честно ошибавшимся коммунистом и чекистом, который почти не нарушал законность, а напротив, массово прекращал необоснованные дела. Он не рискнул сослаться на санкции ЦК ВКП(б) бить арестованных, но твердо защищал внутрикамерных агентов‑«наседок» и принципы агентурной работы: «Все о чем товарищи говорили точно. Обстановка была такова, но нужно разобраться в чем виноват я. В наследство я получил 900 дел и врагов и честных людей. Я виноват в том, что не так быстро разобрался в этих делах […] После указания партии о неправильности применения физических мер воздействия, они все таки применялись, но нужно учесть обстановку, нужно учесть, что я принял от Калюжного […] О “Цаде” я ничего не знал, там делались кошмарные вещи, но я не могу за это отвечать потому, что его при мне уже не было. […] Меня обвиняют в фальсификации дел, антипартийных методах работы. Я слепо верил своему аппарату и опомнился слишком поздно. Я прошу учесть, что я освободил много честных людей, осудил Тятина. […] Я не чуждый для партии человек, карайте меня за плохую работу […]· На хозяйственной работе себя оправдываю. Я не из социально чуждых людей. […]Я имею личную благодарность от Политбюро ЦК ВКП(б). Я заслуженный чекист, участник гражданской войны, но не преступник»[52].

Попытки Гапонова вернуть партбилет не увенчались успехом, и Одесский горком в декабре 1940 г. утвердил его исключение из КП(б)У. Не сумевший вернуться в партию Гапонов, наверняка знавший об осуждении Калюжного, сразу уехал к отцу в Таганрог, но был там 16 января 1941 г. арестован по ст. 19317УК и более года провел под стражей. В начале июля 1941 г. ВТ войск НКВД Киевского округа провел подготовительное заседание по делу, но после начала войны процесс отложили, а Гапонова в итоге эвакуировали в Томскую тюрьму[53]. Там он допрашивался эвакуированным из НКВД УССР начальником следственной груйпы А.М. Лесным и, вероятно, смог использовать в свою пользу прибытие на должность начальника УНКВД по Новосибирской области Л.А. Малинина, бывшего руководителя Одесского УНКВД, который привез с собой целый ряд одесских чекистов, включая знакомого Гапонову замначальника СПО С.И. Дрибинского. По просьбе Гапонова бывшие украинские чекисты, оказавшиеся в Новосибирске, дали ему положительные характеристики. Обращает на себя внимание, что Гапонов, сидя в Томской тюрьме, знал, где находятся его бывшие коллеги, например, отбывавший наказание в 1‑м Новосибирском отделении УИТЛК В.Ф. Калюжный[54].

По инициативе УНКВД по Новосибирской области Гапонова освободили 14 марта 1942 г. Сразу по освобождении он стал хлопотать о восстановлении на агентурно‑оперативной работе в НКВД. В своем письме Л.А. Малинину от 17 марта 1942 г. Гапонов уверял, что обвинение в освобождении бывшего сотрудника Одесского обкома ВКП(б) Богаенко в обмен на работу сексотом было выдвинуто бывшим наркомом и врагом Успенским. Также Гапонов писал, что в своей работе он допустил «искривления», и просил направить его на фронт. Уже 19 марта 1942 г. на заявлении появилась резолюция Малинина: «Необходимо собрать все материалы и решить вопрос о реабилитации». В тот же день Гапонов был зачислен в систему УИТЛК УНКВД по Новосибирской области, где занимался организацией розыска беглых заколоченных. В апреле 1942 г. Гапонов, пользуясь прибытием в Новосибирск многочисленных чекистов, эвакуированных из УССР, отправил в Отдел кадров НКВД СССР копии показаний и характеристик о себе. Семеро его коллег‑земляков заверяли московское начальство, что Гапонов – авторитетный чекист и был арестован по клевете о «якобы искривлении методов следственной работы»[55].

Здесь стоит сказать, что к остальным подельникам Гапонов после освобождения оставался равнодушен, о чем с обидой 4 января 1943 г. писал ему Я.И. Берензон из томской ИТК: «Здорово Сергей Иванович! Вижу, что ты молчишь то решил написать сам. […] Ты вышел и плювать на то, что Корзун, Абрамович и др. сидят в тюрьме зная, что низачто и ты палец о палец не ударил чтобы помочь, вто время, что у тебя есть эта возможность […] под рукой прокурор погран войск, кроме того можеш войти к Малинину, да вообще чего тебя учить сам знаешь, недаром же был начальником обл. упр. НКВД. Ну не будем ругаться и думаю, что ты что либо предпримет. Слышал, что тебя восстановили в партию, с чем и поздровляю. Ну пока всего, привет жене и матери, помни, что все хлопцы сидят 2 года в тюрьме. Крепко жму руку Яша»[56].