Снисходительный подход к уголовным преступлениям, совершенным «своими» в борьбе с «врагами народа», был характерен для советской власти. Так, в начале 1920‑х гг. в отношении так называемых красных бандитов – сотрудников милиции, ЧК‑ГПУ, красных партизан, членов сельских коммунистических ячеек – практиковавших бессудные расправы и массовые убийства своих политических противников, применялись формально строжайшие наказания вплоть до вынесения смертного приговора, но в итоге уголовные дела почти всегда заканчивалось помилованием и скорым досрочным освобождением[1].

Чекисты традиционно считались образцами политической лояльности, поэтому наказания в отношении членов этой кастовой группы советского государственного аппарата всегда были наименее жестокими. Фигура чекиста, осужденного за тяжкие преступления и затем не только досрочно освобожденного, но и возвращенного в органы госбезопасности, стала привычной уже с начала 1930‑х гг., когда на службу в систему ГУЛАГ в массовом порядке стали направлять проштрафившихся сотрудников[2].

Великая Отечественная война предоставила осужденным чекистам, избежавшим расстрела в 1939–1941 гг., значительно более широкие возможности для реабилитации, чем лагерная система. Интенсивное формирование особых отделов НКВД при воинских частях требовало тысяч новых сотрудников. С точки зрения И.В. Сталина и Л.П. Берии, опытные чекисты, «перестаравшиеся» в годы террора, должны были быть возвращены в систему госбезопасности для ее пополнения и укрепления. Массовая амнистия, осуществленная в отношении бывших работников госбезопасности преимущественно в 1941–1942 гг., стала своеобразным ответом на беспрецедентную чистку «органов» конца 1930‑х гг. В этом случае, как никогда ранее, ярко проявилось превалирование политической целесообразности над юридическими нормами, предусматривавшими суровое наказание за совершение особо тяжких преступлений.

Уже в первые дни после начала войны Военная коллегия Верховного Суда СССР во главе с В.В. Ульрихом стала заменять реальное наказание чекистам, даже из «сталинских списков» и подлежавшим осуждению по первой категории, отправкой на фронт. Очевидно, что работники Военной коллегии получили соответствующее распоряжение с самого верха. Осужденных работников НКВД освобождали специальными решениями высшего руководства – указами Президиума Верховного совета СССР, принятыми по инициативе Л.П. Берии[3]. Освобождения происходили, судя по всему, в два основных потока: в конце 1941 г. и в конце 1942 г. Известно, что в декабре 1941 г. Берия обратился к Сталину с просьбой в связи с нехваткой кадров на фронтах освободить из заключения 1610 сотрудников, отбывавших наказание главным образом за нарушения законности[4]. Осенью 1942 г. из лагерей и тюрем выпустили еще одну большую группу бывших работников НКВД, отдельные освобождения предпринимались до 1945 г. включительно. Таким образом, можно предположить, что всего в годы войны было амнистировано не менее двух тысяч чекистов. После освобождения их, как правило, направляли как в разведывательно‑диверсионные группы и особые отделы, так и в штрафные роты.

Тяжесть совершенных преступлений фактически не играла серьезной роли в принятии решения об освобождении. Так, в октябре 1941 г. указом Президиума Верховного Совета СССР был амнистирован один из самых безжалостных чекистов Большого террора, бывший начальник УНКВД по Житомирской области и начальник НКВД по Крымской АССР Л.Т. Якушев (Бабкин). Он был в 1939 г. осужден на 20 лет лагерей, в том числе за то, что непосредственно руководил расстрелом 553 человек, осужденных тройкой и казненных – с целью замести следы – уже после запрета приводить в исполнение приговоры троек[5]. После освобождения и отправки на фронт Якушев участвовал в 1942–1944 гг. в действиях разведгрупп партизанских отрядов в Смоленской и Витебской областях, дослужился до полковника, был восстановлен в ВКП(б) и награжден орденом Ленина, а с 1945 г. подвизался на ответственной хозяйственной работе[6].

Судьбы амнистированных чекистов складывались по‑разному. Значительная часть из них попала в строевые части и не занималась чекистской работой. Как правило, эти чекисты направлялась в штрафные роты, и, если им посчастливилось выжить, получив ранения, то они добились снятия судимости, но не права вернуться в «органы»[7]. Но сотни амнистированных сотрудников НКВД смогли попасть во фронтовые особые отделы и возобновить чекистскую карьеру. Эта коллизия существенно повлияла на деятельность особых отделов, поскольку на службу в них в большом количестве пришли люди, стремившиеся окончательно реабилитироваться в глазах власти, применяя привычный опыт фальсификации крупномасштабных дел и получения от обвиняемых требуемых показаний. В результате во фронтовой обстановке они с размахом проявляли именно те качества, которые сделали их «героями» Большого террора, а приобретенный ими опыт участия в массовых операциях НКВД позволял им успешно продвигаться в органах военной контрразведки. В свою очередь, руководство НКВД‑НКГБ по‑прежнему требовало от чекистов раскрытия «контрреволюционных заговорщицких организаций» и беспощадности к «врагам народа». В ответ на эти установки на фронте широко применялись классические методы сталинских спецслужб: провокации, использование внутрикамерной агентуры, в т. ч. из лиц, приговоренных к расстрелу, обман, шантаж, запугивание, а также избиения и пытки[8].

Участие чекистов в Великой Отечественной войне – до сих пор мало изученная и спорная тема в истории советской политической полиции. Роль НКВД‑НКГБ и «Смерша» в годы войны усиленно поднимается на щит и мифологизируется как самими работниками госбезопасности, так и ведомственными историками. Действительная картина событий была далека от ведомственной героизации. Составители сборника документов «Лубянка. Сталин и НКВД‑НКГБ‑ГУКР “Смерш”» отмечали, что деятельность некоторых амнистированных чекистов сопровождалась «использованием тех же методов [что и ранее], грубейшими нарушениями законности, гибелью невинных людей»[9]. Для солдат и офицеров Красной армии не было секретом, что у работников особых отделов и «смершевцев» имелись свои планы для отчета перед начальством по количеству разоблаченных врагов. Известно, что за годы войны только органы НКГБ раскрыли около пяти тысяч «антисоветских контрреволюционных организаций»[10].

Но нельзя также отрицать того, что часть амнистированных чекистов внесла свою лепту как в советские успехи на фронтах, так и в диверсионно‑разведывательную деятельность НКВД‑НКГБ. До сих пор также нет точных сведений о том, какая часть амнистированных сотрудников НКВД погибла на фронте или была ранена, искупив кровью хотя бы часть своих тяжких преступлений.

Судьбы Гапонова и «гапоновцев» во многом типичны для амнистированных сотрудников НКВД. Как уже писалось выше, после начала войны Гапонова этапировали в Сибирь, в Томскую тюрьму, его следственное дело было «временно утеряно». За Гапонова вступился заместитель начальника УНКВД по Новосибирской области, капитан госбезопасности С.И. Плесцов (один из видных активистов Большого террора), в результате чего 20 февраля 1942 г. следователь Следчасти НКВД УССР Салацкий принял решение Гапонова из‑под стражи освободить[11] и 15 марта 1942 г. Гапонов отбыл в распоряжение отдела кадров УНКВД НСО. Все остальные его «подельники» до марта 1943 г. находились в тюрьме № 3 Томска, а потом были этапированы на суд в Новосибирск, в тюрьму № 1.

С 19 марта 1942 г. Гапонов был принят на работу инструктором Управления ИТЛК УНКВД по Новосибирской области, а 13 июля 1942 г. получил повышение и по 18 сентября 1942 г. работал старшим инструктором отделения службы и режима штаба ВОХР УИТЛК с окладом 800 руб., невысоким по чекистским меркам, но втрое большим, чем средняя зарплата советских служащих. В аттестации, датируемой июлем 1942 г., заместитель начальника УИТЛК УНКВД по Новосибирской области по охране Ф.П. Фалеев отметил, что служащий с апреля 1942 г. старшим инструктором отдела службы и режима Гапонов (переведенный из Одесского облотдела наркомсвязи), беспартийный и несудимый, отличается большим кругозором, пользуется уважением сослуживцев, скромен, с работой справляется и должности соответствует[12]. Уже 6 октября 1942 г. Гапонов сделал очередной важный шаг в своей реабилитации, став кандидатом в члены ВКП(б). К февралю 1943 г. он официально числился начальником части розыска Штаба ВОХР УИТЖ УНКВД НСО.

Таким образом, уже весной 1942 г. Гапонов вернулся к чекистской работе и затем, на повторном суде, хвалился, что в период работы начальником отделения розыска «под моим руководством поймано до 500 бежавших заключенных, врагов народа»[13]. В январе 1943 г. должно было состояться судебное разбирательство Военного трибунала войск НКВД Западно‑Сибирского округа, но суд сорвался, поскольку Гапонов, согласно справке, предоставленной в военный трибунал начальником УНКВД по Новосибирской области, находился «в продолжительной и серьезной оперативной командировке и доставлен в суд быть не может»[14]. Работа Гапонова была высоко оценена руководством УНКВД по Новосибирской области, и в преддверии суда, 28 февраля 1943 г., начальник ЭКО УНКВД подполковник И.Б. Почкай обратился с письмом на имя председателя Военного трибунала войск НКВД Западно‑Сибирского военного округа Кулика, в котором писал: «Последние два месяца Гапонов С.И. выполнял особое задание по линии НКВД, в выполнении которого показал себя преданным и самоотверженным работником, достойного самого высокого положительного отзыва»[15].

Своим приговором от 21–26 апреля 1943 г. ВТ войск НКВД Западно‑Сибирского округа приговорил Гапонова, Кордуна, Абрамовича и Берензона к 10 годам, Гнесина и Машковского – к семи годам лишения свободы, при этом было принято решение удовлетворить ходатайство Гапонова, Берензона, Гнесина и Машковского, освободить их из‑под стражи и направить всех четверых в действующую армию. Аналогичное решение 1 июня 1943 г. было также принято в отношении Кордуна и Абрамовича.

Освобожденные одесские чекисты были направлены в действующую армию[16] , но не Гапонов. Руководство УНКГБ по Новосибирской области по‑прежнему было заинтересовано в его услугах и продолжало использовать уже не в розыске беглецов из ГУЛАГа, а «в качестве агента для разработки антисоветски настроенных лиц», включая некоего Тимченко. На какое‑то время новосибирские чекисты смогли даже саботировать решение вышестоящего московского начальства, куда менее высоко оценившего работу Гапонова и приказавшего 21 января 1944 г., «учитывая совершенные Гапоновым преступления», направить его «в распоряжение новосибирского облвоенкомата для отправки на фронт»[17]. На пересыльный пункт облвоенкомата Гапонова откомандировали лишь спустя два месяца, 25 марта 1944 г.: «задержка в направлении была вызвана – согласно справке за подписью начальника УНКГБ Малинина – ввиду оперативной необходимости»[18]. Судя по последней информации о Гапонове из его архивно‑следственного дела, освобожденный чекист так и не удосужился принять участия в военных действиях: 23 мая 1944 г. интендант 2‑го ранга Гапонов выбыл в распоряжение коменданта города Рославль[19].

Вернулся на чекистскую стезю, хотя и не так успешно, В.А. Машковский. После освобождения он принимал участие в военных действиях на Западном и 3‑м Белорусском фронтах, был дважды контужен. Но уже с весны 1944 г. стал работать секретарем фронтового приемно‑пересылочного лагеря военнопленных № 24 НКВД, где, по свидетельству начальника лагеря майора Ангермана, не только исполнял свои прямые обязанности, но и являлся дознавателем. Согласно представлению к медали «За боевые заслуги» от 26 апреля 1945 г., Машковским были «вскрыты преступления, совершенные военнослужащими лагеря, и преступники предстали перед судом Военного трибунала. Своей добросовестной работой тов. Машковский содействовал укреплению воинской дисциплины среди личного состава лагеря»[20].

Такой же награды в августе 1946 г. удостоился А.Е. Гнесин. С августа 1943 г. до сентября 1945 г. он служил снайпером 1‑й стрелковой роты 386‑го стрелкового полка 60‑й стрелковой дивизии внутренних войск НКВД. Согласно данным наградного листа, на фронт он прибыл в мае 1943 г. в составе 219‑го гвардейского стрелкового полка 71‑й гвардейской стрелковой дивизии, принимал участие в боях на 3‑м Украинском фронте, был легко ранен в плечо 5 мая 1943 г., в июне, после излечения, участвовал в бою при наступлении на железнодорожный узел Харьков – Полтава, 9 августа 1943 г. контужен, после излечения 25 августа 1943 г. был направлен на службу в 386‑й стрелковый полк внутренних войск НКВД, где зарекомендовал себя «дисциплинированным, аккуратным бойцом, исполнительным и требовательным к себе». В наградном листе также присутствует короткая пометка «с 12.45 г. – на службе в НКВД»[21].

Менее счастливой была военная судьба Е.И. Абрамовича. На фронте он находился с 13 июня 1943 г. по 22 сентября 1945 г., служил рядовым 6‑й роты 3‑го батальона 940‑го стрелкового полка 262‑й стрелковой дивизии 43‑й армии 1‑го Прибалтийского фронта. В ночном бою 18 сентября 1943 г. за деревню Фомино на Витебском направлении Абрамович получил тяжелое ранение. Согласно наградного листа, в этом бою он, несмотря на ранение в голову, установил связь между командным пунктом батальона и командирами рот, обеспечив тем самым успех батальона в наступлении на село. До ранения вынес с поля боя двух раненых – младшего лейтенанта и сержанта. После демобилизации Абрамович был признан инвалидом Отечественной войны 2‑й группы. Показательно, что наградное представление на Абрамовича подписал 15 августа 1946 г. военком Кагановического района г. Одессы капитан Храмов. В итоге бывший чекист 6 ноября 1947 г. был награжден орденом «Красной Звезды»[22].

О дальнейшей судьбе Кордуна и Берензона авторам ничего не известно. Однако из десятков амнистированных и отправленных на фронт украинских чекистов погибла сравнительно небольшая часть. Это начальник 9‑го отдела УНКВД по Днепропетровской области Д.Я. Клибанов (в 1940 г. осужден на 7 лет, амнистирован в сентябре 1942 г., погиб в 1943 г.); начальник 3‑го отделения СПО УНКВД по Харьковской области В.Р. Липко (арестован в 1939 г., осужден на 10 лет, амнистирован в сентябре 1942 г., погиб в 1943 г.); врид особоуполномоченного УНКВД по Житомирской области лейтенант ГБ В.Я. Вольский (осужден на 8 лет в 1939 г., амнистирован в декабре 1942 г., пропал без вести в 1944 г.)[23]. Те же чекисты, которые воевали не в рядовых званиях, а также смогли устроиться «по специальности», имели очень хорошие шансы уцелеть.

Восстановление нарушенного равновесия

В историографии существует несколько расхожих интерпретаций бериевской чистки 1939–1941 гг., которые, с нашей точки зрения, все имеют право на существование, поскольку каждая из них адекватно объясняет тот или иной фрагмент происходившего. Первое, наиболее распространенное объяснение, сводится к феномену «клановой чистки»: также, как в конце 1936 г. Ежов инициировал чистку «ставленников» Ягоды, в результате которой по обвинению в контрреволюционных преступлениях за 1937–1938 гг. были арестованы 1862 оперативных сотрудника госбезопасности[24], так и в 1939–1941 гг. Берия вычищал из органов НКВД бывших «ежовцев». Под «ежовцами» в первую очередь подразумевается разветвленный клан чекистов Северного Кавказа, сформировавшийся сначала вокруг видного руководителя ВЧК‑ОГПУ Е.Г. Евдокимова и являвшийся опорой Н.И. Ежова в период его нахождения на посту наркома внутренних дел СССР.

Согласно еще одному популярному объяснению, в ходе бериевской чистки произошло наказание действительных «перегибщиков», заправил террора, в некоторых из которых обстановка массовых операций выявила или подстегнула садистские наклонности. Речь идет о «передовиках» репрессий, людях, «творчески» подошедших к следствию, истязавших арестованных и фабриковавших дела, фальсифицировавших документы и доказательства, садистах, извращенцах и мародерах, чьи преступления очевидным образом компрометировали власть. По указанию Сталина в начале 1939 г. в Новосибирске был даже проведен открытый процесс над второстепенными чекистами Кузбасса, сфабриковавшими на несовершеннолетних скандальное дело о заговоре[25]. Н.В. Петров так писал о чекистах «бериевского призыва», осужденных уже после смерти Сталина: «Суд для многих из них стал неприятным сюрпризом. Они верили в свою безнаказанность и, например, как Рюмин, самонадеянно полагали, что история органов начинается с них и опыт предыдущих поколений чекистов – ничто. Им совсем не хотелось думать, что они могут разделить опыт своих предшественников, расстрелянных за излишнее рвение и бездумное выполнение преступных приказов»[26]. Петров дает здесь довольно шаблонное объяснение кампании по осуждению чекистов, в т. ч. применимое к чекистам, осуществившим Большой террор. Фактически речь идет все о тех же пресловутых «перегибах», к которым приводило «рвение» и «бездумное выполнение приказов». Несмотря на свою лапидарность, эта интерпретация также имеет право на существование. Особенно адекватно она объясняет мотивацию трибунальских судей и обоснование вынесенных приговоров. Со стороны же руководства НКВД было важно убрать сотрудников, замешанных в мародерстве, неподходящем социальном и национальном происхождении, скомпрометированных связями с нелояльными лицами, запустившими оперативную работу и т. д.

Еще одним объяснением, достаточно близким к интерпретации кампании бериевской чистки как акции по наказанию «перегибщиков», является утверждение о внезапной, совершенно неожиданной для самих чекистов «криминализации» их действий. Арестованные сотрудники госбезопасности чувствовали себя преданными: они лишь выполняли приказы руководства, приказы, которые, как им неоднократно заявляли, исходили с самого верха советской политической пирамиды, и вдруг власть поменяла правила игры. «Плавающая» криминализация как принцип была отличительной чертой советского режима, особенно резко проявившись в период Большого террора. Сначала тройки и двойки стали осуждать людей к смертной казни или длительным срокам заключения за проступки, действия или поведение, которые раньше не подлежали уголовному наказанию или карались сравнительно мягко. А в кампанию чистки 1939–1941 гг. криминализация распространилась на самих чекистов, причем их наказывали не только за эксцессы, но и за вполне «нормальные», с их точки зрения, рутинные следственные действия.

Наша гипотеза опирается на один из главных результатов исследований Марка Юнге, который гласит, что в годы Большого террора центр отказался от значительной части своих полномочий в пользу периферии, как того требовала специфика проведения массовых операций. Но это положение нуждается в развитии: «трансфер» карательной компетенции затронул не только внесудебные инстанции – тройки и двойки, не только руководство управлений и отделов, но и весь чекистский аппарат, до самого низа, вплоть до рядовых сотрудников госбезопасности, а также приравненных к оперативникам милиционеров и фельдъегерей, активно помогавших в следствии. У исполнителей в ходе Большого террора явно произошло «головокружение от успехов». Если же перефразировать известное высказывание еще одного вождя, то в 1937–1938 гг. многие сотрудники НКВД на собственном опыте убедились, что только «хороший чекист» может быть «хорошим коммунистом», вне критики и подозрений.

Н.И. Ежов уже в середине 1937 г. похвалялся своим влиянием, а также значимостью начальников управлений НКВД: «Я нарком внутренних дел, я секретарь ЦК, я председатель партконтроля, вот попробуй кто‑либо на меня пожаловаться, куда пойдешь, в НКВД – у меня тут свои люди, пойдешь в ЦК, там мне сразу же Доложат, а в партконтроле я же председателем, как же без меня какое‑либо дело решать, вот видишь, как получается, куда ни кинь, все Ежов. […] Вот создам ЧК, все будут дрожать перед ней […] Пусть знают, что такое ежовская разведка. […] Внутренние дела и иностранные у меня сейчас в руках […] начальники [НКВД] на местах сейчас имеют огромную власть, во многих местах они сейчас первые люди»[27]. НКВД на местах стал организацией, которая фактически терроризировала местные комитеты партии на персональном уровне и являлась главной кадровой инстанцией с точки зрения чистки и пополнения партийносоветской, профсоюзно‑комсомольской, военной и хозяйственной номенклатур. В ноябре 1938 г. центр вернул себе свои карательные и кадровые полномочия, но исполнителям на местах необходимо было наглядно продемонстрировать, насколько вновь сузились рамки их свободы действий, в первую очередь – в отношении членов ВКП(б) и партийных организаций.

Вопрос о взаимоотношениях партийных комитетов и органов НКВД – один из самых спорных в исследованиях массовых операций. Очевидно, не стоит говорить о том, что чекисты вышли из‑под контроля высшего руководства партии – все операции жестко контролировались центром, это можно считать сегодня доказанным фактом. Тем не менее, несомненно, что с учетом упоминавшегося выше «трансфера» карательных полномочий, свобода рук у чекистов была большой (вплоть до произвольного увеличения расстрельных лимитов, как в НКВД Туркменской ССР[28]), и террор на местах все‑таки развил свою собственную динамику, особенно учитывая требования НКВД СССР и лично Ежова, направленные на фабрикацию дел крупных антисоветских организаций. В этом случае из подследственных выбивались показания о «сообщниках», в результате чего следовала цепная реакция арестов. Особенно это было распространено в отношении дел партийно‑советских элит[29]. Никита Петров писал, рассуждая о карьере Берии: «Большинство региональных партийных секретарей таким рвением не отличались. Они скорее старались держаться от НКВД на расстоянии. Конечно, и они были проводниками репрессий, были членами троек НКВД, подписывали протоколы, согласно которым тысячи и тысячи отправлялись на смерть»[30]. Добавим – партийные комитеты также занимались идеологическим и пропагандистским обеспечением Большого террора, так что вывод Петрова о дистанцировании партийной элиты от него не выглядит имеющим общее значение. И Украина, и Белоруссия, и Грузия с Азербайджаном, и Сибирь (Новосибирская область, Алтайский край, Иркутская область) имели партийных лидеров в лице Н.С. Хрущева, П.К. Пономаренко, Л.П. Берии, М.Д. Багирова, И.И. Алексеева, Л.Н. Гусева, А.С. Щербакова, которые активно организовывали репрессии, а потом занимались наказанием чекистов‑«перегибщиков». И активные партийные проводники террора, и дистанцировавшиеся от его крайностей деятельно после ноября 1938 г. подключались к судебным разбирательствам и требовали осуждения назначенных козлами отпущения «перегибщиков».

Истоки судов над козлами отпущения следует искать не только в постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г., но и в другом, не менее известном документе, который появился на свет в начале 1938 г. Речь идет о постановлении январского (1938) Пленума ЦК ВКП(б) «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально‑бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из рядов ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Правда, НКВД упоминался в этом документе только лишь четырежды, причем косвенно и сугубо положительно[31], так что сигнал к более аккуратному проведению кампании по избиению партийно‑советской элиты прозвучал достаточно двусмысленно. Как отмечает М. Юнге, сомнения, зародившиеся у сотрудников НКВД «после […] январского пленума ЦК ВКП(б), по поводу того, как вести себя в ходе продолжающихся массовых репрессий […] были задушены в зародыше на партийных собраниях с помощью вынесенных порицаний, выговоров и дисциплинарных взысканий»[32]. Хотя на этих собраниях, как пишет М. Юнге, чекистов «также ориентировали отказаться от огульных арестов, целью которых являлось исключительно выполнение лимитов, и призывали соблюдать революционную законность»[33], продолжение террора фактически исключало возможность запуганных им местных партийных инстанций серьезно влиять на избиение своих кадров. Январское постановление вызвало ряд репрессий в отношении перестаравшихся крупных чекистов, но настоящий террор против выдвиженцев Ежова начался осенью 1938 г. и был призван сменить всю чекистскую элиту, обвиненную прежде всего в «ежовском заговоре» против Сталина.

Нарушенное равновесие между партией и органами госбезопасности отнюдь не новая тема для историографии, об этом неоднократно, в разной тональности, писали историки спецслужб. Одесские материалы убедительно свидетельствуют, что нарушение баланса происходило не только вверху, в результате институционального «сращивания» партии и органов в результате назначения руководящих сотрудников НКВД на высокие посты в партии и государственном аппарате[34]. Одним из главных результатов Большого террора стал дисбаланс «внизу», когда сотрудники низшего и среднего звена государственной безопасности, в массовом порядке фабрикуя дела на членов коммунистической партии, в первую очередь на партийных работников низшего и среднего звена, стали воспринимать себя «святее папы римского», еще большими коммунистами, чем ответственные партийные функционеры.

О том, что высшее партийное руководство усмотрело серьезную опасность в возникшем дисбалансе, также свидетельствует постановление СНК и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов» от 1 декабря 1938 г., а также приказ НКВД СССР «О запрещении вербовки некоторых категорий работников партийных, советских, хозяйственных, профессиональных и общественных организаций», утвержденный Политбюро ЦК ВКП(б) 26 декабря 1938 г.[35] Оба документа были призваны надежно оградить членов ВКП(б) от возможных поползновений со стороны органов госбезопасности. Однако массовые вербовки номенклатуры были продолжены. Проверка наркомата внутренних дел Казахской ССР в начале 1940‑х гг. показала следующее: «По делу “Националисты” и др. в Казахстане проводилась вредная практика, когда вопреки закону и указаниям НКВД СССР проводилась вербовка партийных и советских работников и [их] агентурная разработка. Так, были завербованы бывший секретарь Кустанайского обкома партии Берниязов, зам. наркомфина Казахстана Бадин и разрабатывался зам. зав. отделом агитации и пропаганды ЗападноКазахстанского обкома партии Байгалиев»[36]. Что касается фабрикации политических дел в отношении видных лидеров партии и государства, то они, хотя и не приобретали масштабов чистки 1937–1938 гг., в немалом количестве известны и для последних предвоенных лет, и для военного, и послевоенного периодов, и чекистские интриги сыграли в их возникновении выдающуюся роль[37]. До самого конца сталинской эпохи партийные комитеты и государственные структуры являлись объектом оперативной работы органов НКГБ‑МГБ, подвергаясь слежке, вербовкам, провокациям и выборочным репрессиям.

История бериевской чистки является наглядным подтверждением того, что главной жертвой Большого террора было рядовое население СССР. В условиях нормализации ситуации и дисциплинирования НКВД власть не ставила своей задачей восстановить справедливость в отношении обыкновенных граждан. Даже осуждение сотрудников НКВД, не говоря уже об изгнании из органов госбезопасности, осталось внутриведомственным процессом и не приводило к пересмотру и отмене приговоров в отношении подавляющего большинства тех дел, которые провели чекисты. Кампания по «восстановлению» социалистической законности» коснулась основной массы жертв лишь самым краем. Советский народ стал в лучшем случае только косвенным благоприобретателем сталинско‑бериевской кампании по наведению порядка в НКВД.

[1] См. Шишкин В.И. Красный бандитизм в советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992. С. 3–79; Тепляков А.Г. «Непроницаемые недра»: ВЧК‑ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг. – М., 2007. С. 155–167.

[2] Тепляков А.Г. Машина террора. С. 97, 499.

[3] Уже в начале войны часть отбывавших сроки чекистов освобождали в соответствии с указом Президиума ВС СССР от 12 июля 1941 г. о досрочном освобождении. Так, О.С. Флейшман, работавший в 1937–1938 гг. начальником Сквирского РО УНКВД по Киевской области, арестованный в феврале 1940 г. и осужденный за нарушения законности на 8 лет заключения, в августе 1941 г. оказался освобожден и направлен в РККА. См.: РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 864. Л. 9.

[4] Лубянка. Сталин и НКВД‑НКГБ‑ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. – М.: МФД, Материк, 2006. С. 563.

[5] Шаповал Ю.І. Україна в добу «великого терору»: етапи, особливості, наслідки // 3 архівів ВУЧК‑ГПУ‑НКВД‑КГБ. 2007. № 1. С. 99.

[6] РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 456. Л. 15; Золотарьов В. А.ЧК‑ДПУ‑НКВС на Харьківщині: люди та доли (1919–1941). ‑Харьків, 2003. С. 247–248; Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД. С. 462–463.

[7] Не были возвращены на работу в органы госбезопасности такие видные бывшие чекисты, как начальник Тамбовского УНКВД М.И. Малыгин, заместитель наркома внутренних дел Молдавии в 1937–1938 гг. Л.И. Рив‑лин, начальник Особого отдела ГУГБ НКВД Северо‑Кавказского военного округа А.А. Соколов, заместитель начальника КРО УНКВД по Ленинградской области В.Г. Болотин. См.: РГАНИ. Ф. 6. Оп. 2. Д. 862. Л. 204; Д. 1106. Л. 16.

[8] Тепляков АТ. Амнистированные чекисты 1930‑х гт. в период Великой Отечественной войны // Клио. 2012. № 7 (67). С. 75–76.

[9] Лубянка. Сталин и НКВД‑НКГБ‑ГУКР «Смерш». С. 563, 382.

[10] Там же. С. 575.

[11] Архив УСБУ по Одесской обл. АСД на С.И. Гапонова и др. № 03424 в 5 п. Т. 5. Л. 29.

[12] Там же. Л. 35,61.

[13] Там же. Л. 110–155.

[14] Там же. Л. 36.

[15] Там же. Л. 66.

[16] В архивно‑следственном деле Гапонова есть данные, что Гнесин, Машковский и Берензон отбыли на фронт с маршевой ротой 27 мая 1943 г., Кордун – 10 сентября 1944 г.

[17] Архив УСБУ по Одесской обл. АСД на С.И. Гапонова и др. № 03424 в 5 тт. Т. 5. Л. 215.

[18] Там же. Л. 244.

[19] Там же. Л. 246.

[20] Материалы сайта «Подвиг народа».

[21] Там же.

[22] Там же.

[23] Сведения А.Н. Жукова (Москва).

[24] Еще 411 сотрудников ГБ были арестованы в 1937–1938 гг. по обвинению в совершении уголовных преступлений. Petrow Nikita . Die Kaderpolitik desNKWD 1936–1939. S. 29.

[25] Тепляков AT. «Детское дело» в Кузбассе: к вопросу о подоплеке открытого процесса 1939 г. над чекистами – «нарушителями законности» // Судебные политические процессы в СССР и коммунистических странах Европы: сборник материалов франко‑российского семинара (Париж, 29–30 ноября 2010 г.). – Новосибирск, 2011. С. 141–154.

[26] Петров Н.В. Палачи. Они выполняли заказы Сталина. – М.: Новая газета, 2011. С. 10.

[27] Показания С.Ф. Реденса от 14 мая 1939 г. // ЦА ФСБ РФ. АСД на С.Ф. Реденса № Р‑975047. В 2‑х тт. Т. 1. Л. 205–240.

[28] Hlevnjuk O.Les mecanismes de la «Grande Terreur» des annees 19371938 au Turkmenistan // Cahiers du Monde Russe. T. 39. № 1–2. 1998. P. 197208.

[29] Например, бывший помначальника КРО УНКВД по Новосибирской области И.И. Коннов откровенно признавался, что Новосибирский обком партии рассматривался чекистами не как руководящий политический орган, а скорее как объект деятельности, заполненный кандидатами на арест. Теп‑ляковА.Г. Машина террора. С. 468 (также С. 454–459).

[30] Петров Н.В. Палачи. Они выполняли заказы Сталина. С. 19.

[31] Описывая разгром партийной организации Куйбышевской области, организованный и проведенный П.П. Постышевым, постановление, в част‑носуи, констатировало: «Во многих районах Куйбышевской области исключено из партии большое количество коммунистов с мотивировкой, что они являются врагами народа. Между тем, органы НКВД не находят никаких оснований для ареста этих исключенных из партии». См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 5. 1931–1941. – М., 1971. С. 306.

[32] Через трупы врага на благо народа. Т. 2. С. 13.

[33] Там же.

[34] Ежовские выдвиженцы стали членами СНК СССР: нарком связи М.Д. Берман, заместитель НКПС Л.Н. Бельский, полпреды и заместители НКИД С.Н. Миронов и В.Г. Деканозов, а также секретарями обкомов ВКП(б) – К.Н. Валухин, Г.Г. Телешев и др.

[35] См.: Лубянка. Сталин и ГУГБ НКВД. 1937–1938. С. 624–625, 631–632.

[36] Богданов Ю.Н. Строго секретно. ЗО лет в ОГПУ‑НКВ Д‑МВД. – М., 2002. С. 412.

[37] Смирнов Н.Г. Рапава, Багиров и другие. Антисталинские процессы 1950‑х гг. – М., 2014; Тепляков А.Г. Шовинизм и национализм в органах ВЧК‑МГБ‑МВД СССР (1918–1953 гг.) // Советские нации и национальная политика в 1920–1950־е годы: Материалы VI международной научной конференции. Киев, 10–12 октября 2013 г. – М., 2014. С. 649–657.