В ноябре 1938 г. И.В. Сталин приказал остановить Большой терpop. Репрессии на этом не прекратились, однако теперь целью «чистки» оказались сами сотрудники НКВД. Репрессии против сотрудников НКВД имели место и до июля 1937 г., и во время Большого террора. Тем не менее на этот раз кампания по чистке центрального и регионального аппаратов НКВД, начатая в сентябре – октябре 1938 г., имела свою специфику, свои особые причины и цели. Теперь «вычищали» тех, кто по приказу сверху непосредственно проводил «зачистку» среди разных категорий населения и элит в 1937–1938 гг.

Так что же именно является специфическим для этой кампании репрессий против сотрудников центрального и регионального аппаратов НКВД? Почему одни сотрудники были приговорены к 5‑8‑10 годам ИТЛ, другие – к ВМН, а третьи отделались выговором, т. е. фактически не ответили за применение насилия, за использование «недопустимых методов расследования» или за «нарушение социалистической законности», как гласила официальная терминология?

Каковы были критерии принятия решений о судьбе сотрудников НКВД: кого наказать, а кого помиловать и даже поощрить? Эти и другие вопросы еще не обратили на себя должного внимания в постсоветской и западной историографии по причине ограниченного доступа к следственным делам бывших сотрудников НКВД. Данные дела являются важным источником для изучения механизмов Большого террора, а также, в немалой степени, для более глубокого понимания этапов и специфики процесса торможения машины массового террора в конце лета – начале осени 1938 года[1].

Среди жертв «чистки» в рядах НКВД Молдавской АССР (автономия в составе Украинской ССР в 1924–1940 гг.), были также высшие чины местного НКВД, такие как Иван Тарасович Широкий‑Майский, нарком внутренних дел МАССР с мая по сентябрь 1938 г. Кем был Широкий‑Майский до начала службы в НКВД, каким было его социальное происхождение и образование? И были ли моменты в его биографии, которые привели его в 1938 г. на скамью подсудимых? Широкий‑Майский родился в 1903 г. в селе Верблюжка Александрийского округа Херсонской губернии. Его отец был середняком, этническим украинцем. Широкий окончил двухлетнюю местную сельскую школу и потом учился три года на военного фельдшера в военно‑фельдшерской школе в Херсоне, которую окончил в 1918 г. Сразу после этого, в возрасте 15 лет, он вступил в местный отряд Красной Армии, в следующем году – в партизанский отряд, а затем был включен в группу по «борьбе с бандитизмом» в Верблюжке. В 1920 г. он становится членом Коммунистического Союза Молодежи и до 1922 г. является ответственным местной партийной ячейки за политикопросветительную работу. В период с конца 1922 г. до начала 1926 г. Широкий работал инструктором внешкольного образования Верблюжского районо. В 1926–1927 гг. он был председателем правления Верблюжской районной потребкооперации. Его карьера в органах госбезопасности началась в июле 1927 г. в качестве сотрудника Зиновьевского окружного отдела ГПУ Украины. В следующем году Широкий‑Майский становится помощником уполномоченного, а позже уполномоченным Информационного отдела ГПУ УССР (1929–1930), старшим уполномоченным и оперуполномоченным 6‑го и 3‑го отделений Особого отдела ГПУ УССР (1931–1933). С ноября 1933 г. по октябрь 1935 г. Широкий‑Майский был начальником Особого отдела 30‑й стрелковой дивизии, далее – начальником 5‑го отделения Особого отдела Киевского военного округа и Особого отдела УГБ НКВД Украинской ССР (октябрь 1935 г. – январь 1937 г.). До прибытия в МАССР он занимал пост начальника 5‑го отдела УГБ УНКВД Черниговской области, исполнял обязанности временного заместителя, а затем и заместителя начальника УНКВД Черниговской области (январь 1937 г. – май 1938 г.)[2]. Всего он отслужил в органах ГПУ‑НКВД около 12 лет, и можно заметить при этом, что в отличие от других сотрудников НКВД МАССР, которые также будут арестованы и осуждены вместе с ним, он был «человеком из органов», чекистом со стажем. Согласно его официальной биографии, во время гражданской войны Широкий не участвовал в антисоветских организациях или вооруженных отрядах и не примыкал в 1920‑1930‑х годах к «антипартийным» оппозиционным группам. Судя по официальной версии, его биография была безупречной, и, казалось, ничего не предвещало его дальнейшей трагической судьбы.

До своего ареста он жил в Тирасполе, столице МАССР, в отеле Палас. Обыск его квартиры произвели 27 сентября 1938 г. Среди наименований изъятого и зарегистрированного протоколом обыска, выделяются две улики: первое – это «Печатное письмо председателю [комиссии] по чистке партии»; и второе – «Заключительное постановление Кировской окружной Контрольной Комиссии по делу Широкого»[3]. По всей видимости, арест Широкого произошел не без участия партийных органов. Можно предположить, что начало делу Широкого положил «сигнал», который был отправлен из Тирасполя в Киев по поводу того, что готовится очередная «чистка» высших партийных кадров МАССР. Последняя «чистка» среди местной партийной элиты пришлась на май‑июнь 1937 г., когда были арестованы сотни коммунистов. Среди них – Григорий Иванович Борисов‑Старый (расстрелян 11 октября 1937 г.), председатель Совнаркома МАССР (1932–1937), Владимир Захарович Тодрес‑Селектор, первый секретарь Молдавского обкома КП(б) Украины в мае – августе 1937 г. (приговорен к 8 годам ИТЛ), Евстафий Павлович Воронович, председатель ЦИК МАССР (расстрелян 13 октября 1937 г.) и др.[4]

Будучи верным слугой партии и НКВД на протяжении всей своей зрелой жизни, Широкий впал в немилость вышестоящего начальства в начале сентября 1938 г. На следующий день после обыска, 28 сентября 1938 г., он был арестован по приказу, подписанному наркомом внутренних дел УССР Александром Ивановичем Успенским, то есть его непосредственным начальником и человеком, который назначил Широкого наркомом в Тирасполь за четыре месяца до ареста. Хотя точно неизвестно, кто инициировал арест, есть основания предполагать, что решение об аресте Широкого было принято совместно Киевом и Москвой. Во всяком случае, 29 сентября 1938 г. был подписан приказ НКВД СССР № 00638 об аресте наркома внутренних дел МАССР. Задержанный был доставлен в столицу Украины и помещен 3 спецкорпус киевской тюрьмы.

В соответствии со ст. 216‑17 п. «а» и ст. 108 Уголовного Кодекса УССР Широкому‑Майскому было предъявлено обвинение в том, что он «занимался вымогательством ложных показаний от задержанных»[5]. Однако история его попадания в немилость была сложнее. В ходе допросов различные недоброжелатели, свидетели и доносчики выявили другие детали его биографии. Например, Широкий был якобы осужден в 1925 г. на принудительные работы в течение 2–3 месяцев по неизвестным причинам. Мы же знаем только, что в этом году он был инструктором Верблюжского районо и, предположительно, его осуждение было связано именно с этой работой. Прежде чем Широкий стал сотрудником ГПУ УССР в 1927 г., судимость была с него снята[6].

Далее мы подробно проанализируем пять писем Широкого, которые он прислал наркому внутренних дел Украинской ССР Успенскому в течение сентября 1938 г. Эти письма представляют особый интерес, поскольку их автор выражает свою точку зрения на случившееся во время Большого террора. Следует отметить, что протоколы допросов Широкого были очень короткими, и они не дают возможности воссоздать картину того, что произошло с бывшим начальником НКВД МАССР, и какие механизмы сделали возможным события 1937–1938 гг. Примечательно, что версия одного из писем диаметрально отличается от версии, изложенной в других письмах. У этого есть объяснение. Предположительно, Широкий просто не знал, от кого ждать милости, от НКВД или от партийных органов.

«Я сделал грубую и непростительную политическую и оперативную ошибку»

Еще 5 сентября 1938 г., за три недели до обыска, Широкий, находясь на предварительном следствии в Киеве, написал письмо лично Успенскому. Это произошло сразу после проверки деятельности НКВД МАССР, произведенной Комиссией НКВД УССР в начале сентября 1938 г. Широкий начинает письмо с того, что во время своей короткой карьеры в МАССР он совершил «грубую и непростительную политическую и оперативную ошибку». Широкий сожалел, что с мая 1938 г., когда он был направлен в Молдавию на работу по «выкорчевыванию остатков право‑троцкистского подполья», направил на «неправильный путь […] свое и чекистское внимание» в деле «вскрытия руководящей верхушки». В результате того, что он был «ориентирован неверно», продолжает Широкий, имена честных коммунистов оказались оклеветанными. Речь шла о верхушке руководящего партийно‑советского аппарата Молдавии, а именно о первом секретаре Молдавского обкома КП(б) Украины Владимире Николаевиче Борисове (р. 1901), о председателе Совета Народных Комиссаров МАССР Георгии Ермолаевиче Стрешном (р. 1900) и о председателе ЦИК (Верховного Совета) МАССР Тихоне Антоновиче Константинове. Широкий признался, что его ошибки были также производной его самоуверенности, зазнайства и того факта, что он не советовался с Успенским. При этом Широкий настаивал на том, что эти ошибки были следствием его желания преподнести своему киевскому начальству уже «готовое дело»[7].

Другим объяснением сложившейся ситуации, согласно Широкому, было то, что «враг попытался ввести следствие в заблуждение». Он обвинил в этом арестованных, т. е. жертв Большого террора. Речь идет об Абрамовиче, бывшем наркоме земледелия, Шендеровском, бывшим директоре Молдторга, и ряде других, таких как Богуш, Кошелев и Дербенцев. Они были ответственны, продолжал Широкий, за то, что в списки правотроцкистского подполья в МАССР были включены «ни в чем неповинные товарищи». Занимаясь поисками козлов отпущения, Широкий, тем не менее, не отвергал и свою личную ответственность. Он добавил по этому поводу, что в результате «недостаточно критического подхода» «эти показания были приняты на веру с большой легкостью». Широкий выразил уверенность в том, что эти ошибки могут быть устранены, и он, и весь чекистский аппарат МАССР извлекут «достаточный урок» на будущее[8].

В то же время Широкий сожалел, что после того, как его поставили в известность о выводах комиссии НКВД УССР, он «апеллировал в руководящие партийные органы»[9]. Это очень интересная деталь, которая наводит на мысль, что Широкий был уверен, что он действует строго в рамках партийных указаний. Более того, перемены в НКВД, о которых он узнал из выводов комиссии НКВД УССР, побывавшей в Тирасполе, застали его врасплох. Апеллируя к республиканским и союзным партийным органам[10], нарком внутренних дел МАССР, наверное, подумал также о том, что происходящее с ним было либо недоразумением, либо результатом каких‑то интриг внутри НКВД или партийных органов, следствием доносов. В своих последующих письмах Успенскому Широкий высказывал уже другие соображения, которые существенно меняли его первоначальную версию случившегося.

«Свое заявление снимаю, как вынужденное угрозами побоя»

Свое второе письмо Успенскому Широкий послал в тот же день, 5 сентября 1938 г. По сравнению с первым он привел здесь больше имен сотрудников НКВД МАССР. Интригует предисловие к письму: «Наркому Внутренних Дел УССР, Комиссару Государственной Безопасности третьего ранга, товарищу] Успенскому. Рапорт: Вторично прошу повторной комиссии проверки работы НКВД МАССР, с моим участием. Свое заявление снимаю, как вынужденное угрозами побоя. [В] противном случае, дайте возможность снова обратиться к партийным инстанциям»[11].

Широкий прямо говорит, что он написал первое письмо под угрозами избиения. Кто были те, кто ему угрожал? Вероятно, это могли быть члены вышеупомянутой комиссии НКВД УССР или следователи из центрального аппарата НКВД УССР. Но, скорее всего, речь идет о высших партийных чинах из Киева, которые могли действовать через следователей НКВД УССР. На эту последнюю версию наводит главный аргумент первого письма, который сводится к тому, что НКВД совершил непростительную ошибку по отношению к высшим партийным органам и к ни в чем неповинным и честным членам партии.

Что касается содержания письма, то можно заметить, что Широкий избрал новую, на этот раз оборонительную тактику. Главные аргументы первоначальной версии теперь были перевернуты на 180 градусов. На этот раз Широкий не писал, что Борисов, Стрешный и Константинов невиновны; напротив, он настаивал на том, что существовали несомненные доказательства их причастности к правотроцкистской организации. Доказательствами, на которые он ссылался, служили признания разных лиц, которые были опрошены при непосредственном участии Широкого. Последний также настаивал на том, что он дал приказ своим подчиненным строго соблюдать конспирацию: НКВД МАССР получало «сигналы» о причастности Борисова, Стрешного и Константинова к руководству правотроцкистского подполья в МАССР, но Широкий якобы запретил доводить эти данные до следователей, которые занимались непосредственно этими делами. Таким образом, последние должны были выяснить у арестованных имена членов антисоветской организации, а не спрашивать их о принадлежности к этой организации того или иного конкретного человека. То есть Широкий настаивал на том, что допросы велись его подчиненными непредвзято, и следователи не навязывали арестованным конкретные имена и не давили на них до тех пор, пока те не согласились дать показания по спискам, заранее составленным НКВД[12].

Для того, чтобы эта версия выглядела более правдоподобной и в то же время в целях минимизации своей ответственности в деле «правотроцкистского подполья», Широкий привел ряд имен сотрудников НКВД, в том числе своих непосредственных подчиненных, некоторые из которых хорошо знали местную ситуацию. В этой связи он прежде всего назвал Лазаря Исааковича Ривлина, который был заместителем наркома или исполняющим обязанности наркома внутренних дел МАССР в период с января 1937 г. по май 1938 г. и являлся непосредственным предшественником Широкого. Именно Ривлин сообщил Широкому, что Борисов и Стрешный (Константинов был добавлен в список позже) не заслуживают политического доверия. Хотя разговор был сравнительно «общим», Широкий понял намек и добавил, что у него не было оснований не доверять Ривлину. «Ориентацию» в этом же духе Широкий получил и от бывшего наркома внутренних дел МАССР Николая Васильевича Лютого‑Шестаковского (29.12. 1937 г. – 22.03.1938 г.), который посетил Тирасполь, вероятнее всего, в конце июня 1938 г., когда исполнял обязанности заместителя начальника Особого отдела Киевского Военного Округа. Лютый якобы дословно сказал следующее: «Зачем допустили в партийные органы Борисова, ведь он же враг»[13]. Но если Борисов был «врагом народа» и Лютый знал об этом с самого начала, возникает вопрос: почему он допустил, чтобы тот стал в январе 1938 г. первым секретарем Молдавского обкома, когда он сам, Лютый, был начальником НКВД МАССР? Это наводит на мысль, что у Лютого теперь были определенные установки сверху, иначе трудно поверить, что инициатива включить Борисова в список «врагов» исходила от него лично. Это предположение подтверждается визитом Шейнина, другого высокопоставленного чиновника, на этот раз из Москвы.

После разговора с Лютым Широкий ознакомился с материалами, непосредственно связанными с Борисовым, а также со следственными делами «по националистическому и частично по право‑троцкистскому подполью». Среди прочего, Широкий отметил сводную справку на имя наркома внутренних вел УССР Леплевского под подписью Лютого, датированную январем 1938 г. Согласно этой справке, Котовская районная партийная организация МАССР выразила политическое недоверие Борисову за «связь с разоблаченными участниками контрреволюционной организации». В это время Борисов уже был секретарем Молдавского обкома. Такая же информация в отношении Борисова была передана (хотя и в устной форме) Широкому Кирюшиным, заместителем начальника 3‑го отдела, а также Григорием Юфой, бывшим начальником 4‑го отдела НКВД МАССР. Широкий считал, что и первый и второй направили его «на неправильный путь в оперативной оценке положения в Молдавии в этом вопросе». В этой «неправильной ориентировке» был замешен также Лев Романович Шейнин, следователь по особо важным делам при Прокуроре СССР, который посетил Тирасполь вскоре после Лютого. Шейнин отметил, что Борисов был вовлечен в защиту директора Тираспольского элеватора Потреба, когда того обвиняли во «вредительстве». Кроме того, «Шейнин это дело взял с собой с намерением снова возбудить его»[14].

В результате этих ориентировок, полученных от Лютого и Шейнина, Широкий начал присматриваться к связям Борисова по его работе. Среди них были Николай Харитонович Смориго[15], начальник отдела руководящих партийных органов Молдавского обкома КП(б) Украины; Кисель, секретарь молдавского ЛКСМ; Козуб, нарком земледелия МАССР, и другие, в основном чиновники районного уровня. На некоторых из них, по утверждению Широкого, к его приезду в МАССР уже имелись компрометирующие материалы об их принадлежности к антисоветской организации. Кроме того, Широкий отметил, что он лично убедился, что Борисову был присущ «стиль показа».

Показания против Борисова, а также Стрешного были предоставлены и Эрастом Илларионовичем Дербенцевым, до 1935 г. занимавшим пост начальника Управления рабоче‑крестьянской милиции НКВД МАССР[16]. Широкий поверил этим показаниям, несмотря на то, что Дербенцев дал их в качестве задержанного, уже сознавшись «в участии в антисоветской организации на Молдавии». Кроме того, заместителем начальника 3‑го отдела, Василием Ивановичем Кирюшиным, с помощью начальника того же отдела, Александра Сократовича Томина, были получены признания от Кошелева, бывшего директора Котовской МТС, где Борисов работал раньше. Показания против Борисова и Константинова дал еще один арестованный – врач Котовской районной больницы Сорочан, который был допрошен Кирюшиным и Томиным[17].

В середине июля 1938 г. новым заместителем Широкого стал Николай Павлович Малышев, а в начале августа пост начальника 4‑го отдела занял Иван Федорович Мягков, переведенный из Одессы. Оба эти чекиста приняли участие в следствии по «правотроцкистскому делу». Мягков преимущественно допрашивал арестованных, принадлежавших к среднему звену номенклатуры, таких как Боржаковский, Верин, Богуш, Царанов[18], Абрамович, Александров, Стелин и Шендеровский. Широкий признавал, что он также лично допрашивал арестованных, особенно Абрамовича.

Широкий утверждал, что он не давал приказа своим подчиненным собирать компрометирующие показания на Борисова и его «соратников». Наоборот, он якобы очень четко распорядился на этот счет, «предупредив о конспирации и категорически запретив использовать эти материалы в следствии»[19]. Он признал, что только в протокол допроса Шендеровского были включены неточные данные. Первая «неточность» состояла в том, что в список участников националистического и правотроцкистского подполья был добавлен Константинов, председатель Верховного Совета МАССР. О второй «неточности» в показаниях тендеровского Широкий умалчивает[20]. Однако утверждение Широкого, что он не давал указаний подчиненным собирать показания на Борисова и его соратников, выглядит неубедительно. Представляется немыслимым в атмосфере того времени, чтобы после того, как Широкий получил четкие приказы от Лютого и Шейнина открыть дело на первого секретаря Молдавского обкома КП(б) Украины, он бы оставил эти приказы без внимания. Слишком велик был риск для Широкого самому оказаться в числе «врагов».

Широкий писал, что «в конечном итоге получилось, в силу изложенных причин, что я неправильно сориентировал следствие на вскрытие верхушки право‑троцкисткой организации из‑за неверной оперативной оценки мной материалов и всех обстоятельств», связанных с этим делом. Он жаловался на «отсутствие достаточного опыта руководящей работы» и на существование «ненормальной деловой обстановки», которая сводилось к тому, что к его приезду в МАССР имелось свыше 1000 просроченных дел арестованных, из которых 700 человек еще не были допрошены. Еще одна проблема, на которую ссылается Широкий, состояла в том, что из 411 справок по приказу № 00486 ни одна не была оформлена, а НКВД МАССР испытывал недостаток кадров. Поэтому у него не было времени вникать лично во все дела арестованных. Из этого и последовала его «грубая ошибка» и оценка «с неверных позиций» работы комиссии НКВД УССР по проверке НКВД МАССР, а также апелляция ее выводов в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б) Украины[21].

«Прошу считать меня единственным виновником в допущенных ошибках»

6 сентября 1938 г. Широкий написал третье письмо Успенскому. Более половины текста здесь составляют данные, уже приведенные во втором письме. Однако Широкий упоминает и новые детали, связанные с делом Борисова, Стрешного и Константинова. Речь идет в основном о характере личных отношений между ним, Широким, с одной стороны, и вышеназванными руководителями МАССР, с другой. Кроме того, он пишет о времени, когда он начал сомневаться по поводу правдоподобности обвинений против руководства МАССР, и мотивах этих сомнений. Так, Широкий встретился с Борисовым и Стрешным сразу после своего первого приезда в Тирасполь в мае 1938 г., прежде чем он был официально назначен наркомом внутренних дел (то есть до 20 мая 1938 г). Константинова он встретил позже. Все трое его «встретили тепло и отзывчиво», Широкий «платил взаимностью», и в дальнейшем эти отношения были хорошими. За несколько дней до своего официального назначения Широкий встретился с Борисовым, который предложил ему стать кандидатом в члены Молдавского обкома КП(б) Украины и кандидатом на предстоящих выборах в Верховный Совет Украинской ССР. Однако Широкий якобы отверг категорически эти предложения, считая «неверным и нескромным» пойти на такое. Позже Борисов предложил Широкому стать хотя бы кандидатом на выборах в Верховный Совет МАССР. Так как это было сделано «почти в обязательной форме», Широкий на этот раз согласился. По словам Широкого, Борисов внес большой вклад в дело укрепления кадров НКВД, обязав первых секретарей райкомов КП(б) Украины оказать помощь НКВД в пополнении аппарата, особенно отделов милиции. В результате милиция получила 25–30 партийных, советских и комсомольских работников, что было оценено Широким как «оздоровление» милицейского аппарата и положительно сказалось на работе, направленной на выявление «антисоветских элементов».

В свою очередь Председатель СНК МАССР Стрешный предложил Широкому материальную помощь в виде ежемесячной дотации 400–500 рублей из специального фонда, от которой глава НКВД категорически отказался. Это никак не повлияло на их взаимоотношения – напротив, они стали, по крайней мере со Стрешным, «близки к приятельским»[22]. Из этого следует, что оба высокопоставленных чиновника МАССР, Борисов и Стрешный, постарались наладить хорошие отношения с новым комиссаром внутренних дел МАССР, предложив ему конкретные поблажки, зная, какой властью он обладает.

Кроме этих двух важнейших аспектов письма существует еще один, который заслуживает внимания для понимания механизмов Большого террора. Дословно Широкий писал следующее: «Я здесь не говорю о допущенной мною ошибке в связи с выводами Комиссии [НКВД УССР], так как об этом писал в предыдущем рапорте. Это ошибка явилась следствием с одной стороны нажима на меня руководящих работников, которые верили в показания о Борисове, и с другой, – в результате моей непартийной позиции, желания сохранить “честь мундира”. Это так, и я говорю об этом прямо»[23].

Снова возникает все тот же вопрос: кто нажимал на Широкого, чтобы он написал первое письмо, в котором взял на себя полную ответственность за фабрикацию дел против высших руководителей МАССР? По всей видимости, нажим на Широкого – с целью вынудить его признать невиновность Борисова, Стрешного и Константинова – был осуществлен партийным руководством из Киева, которое в это время стало защищать свои региональные кадры. На этот вывод наводит тот факт, что в последние месяцы Большого террора (сентябрь – ноябрь 1938 г.) наблюдалась общая тенденция восстановления авторитета партийных органов по отношению к органам НКВД[24]. Последние, как известно, с согласия Сталина и Политбюро доминировали во всех органах власти, в том числе и в партийных, по крайней мере с лета 1937«года[25]. Кроме того, выражение Широкого о «желании сохранить “честь мундира”» предполагает, по всей вероятности, стремление сохранить престиж органов госбезопасности перед лицом партийных органов, так как они нередко конкурировали и конфликтовали между собой. Позже, в последнем письме, написанном 16 декабря 1938 г., за два дня до смерти, Широкий скажет об этом прямо, указав на Хрущева[26].

В этом письме есть еще и другие интересные моменты, которые связаны с первым и вторым письмом. Несмотря на то, что, по словам Широкого, первое письмо было написано под нажимом, а главный тезис этого письма сводился к невиновности руководства МАССР и полной ответственности наркома за фабрикацию дела правотроцкистской организации, в третьем письме он снова подтвердил этот главный тезис первого письма. Трудно сказать, было ли это написано добровольно, или вновь под нажимом. В добавление Широкий писал о том, что он не испытывал личной вражды или обиды на высшее руководство МАССР. То есть он снова взял на себя полную ответственность за случившееся, в открытии дела на Борисова и других не было ничего личного, наоборот, он только исполнял свой долг. Однако на этот раз, по сравнению со вторым письмом, Широкий не перекладывал частично вину на Ривлина, Лютого и Шейнина за их роль в его «ошибочной ориентации» по делу о правотроцкистской организации. То же самое происходит и по отношению к другим сотрудникам, таким как Кирюшин, Малышев и Мягков, даже если они непосредственно вели это дело[27].

«Обращаюсь к Вам с единственной просьбой – дать мне возможность исправить допущенную ошибку на Украине перед переездом в любое место СССР»

24 сентября 1938 г. Широкий написал четвертое письмо Успенскому. Это письмо имеет одну главную тему. Широкий признавал себя виновным, но просил, чтобы ему позволили исправить ошибки. При этом он просил, чтобы для этого его оставили на время работать в НКВД Украины, поскольку он родился на Украине, вырос и работал здесь «безвыездно». После этого он был готов пойти «с чистой партийной совестью» работать в других частях Советского Союза. Широкий напоминал, что за все время его службы в органах он всегда был примерным работником, участвовал во всех «хозяйственно‑политических кампаниях», до конца выполняя даваемые ему поручения. Широкий писал также о том, что он один из первых, будучи начальником 5‑го (Особого) отдела Черниговского УНКВД, еще в апреле 1937 г. «начал вскрывать существование военно‑фашистского заговора в РККА». Кроме своей привязанности к Украине, он подчеркивал тот факт, что «в нынешней международной обстановке» Украина является одним из «важнейших форпостов Советского Союза». В этой ситуации он чувствовал, что его «долг чести работать сейчас на Украине».

В этом письме Широкий впервые дважды упоминает имя Хрущева в контексте того, что он чувствует себя обязанным не только Успенскому в том, что тот назначил его на руководящую должность, но и первому секретарю ЦК КП(б) Украины. Вероятно, он понял, что его судьба находилась не только в руках Успенского, но и Хрущева, т. е. руководителя Украины по партийной линии[28].

[1] Эти дела открывают также другие возможности для расширения очень важных тем, таких как отношения между палачами и жертвами во время Большого террора в частности или сталинской эпохи в целом. См. по этому поводу статью Линн Виолы (Lynne Viola): The Question of the Perpetrator in Soviet History // Slavic Review. Vol. 72. №. 1. 2013. P. 1–23.

[2] Кто руководил НКВД, 19341941־: Справочник / Сост. Н.В. Петров, К.В. Скоркин. – М.: Звенья, 1999. С. 448–449.

[3] Архив службы информации и безопасности Республики Молдова (бывший архив КГБ МССР). Название архива на румынском языке – Arhiva Serviciului de Informafii §i Securitate al Republicii Moldova, fostul KGB al RSSM (дальше – ASISRM‑KGB). Dosar 31233. F. 10 verso. Речь идет о постановлении Кировской окружной Контрольной комиссии ВКП(б) от 29.07.1929 г., согласно которому обвинения Широкого в антисоветской деятельности во время гражданской войны не подтвердились. Это говорит о том, что Широкий не только не исключал своего ареста, но также предугадал некоторые факты или доносы, которые могли бы быть использованы против него.

[4] См. Сщи Igor. DU§MANUL DE CLASA. Represiuni politice, violent §i rezistenfS in R(A)SS MoldoveneascS, 1924–1956 [Кашу Игорь. Классовый враг. Политические репрессии, насилие и сопротивление в Молдавской (А)ССР, 19241956гг.]. – Кишинев: CARTIER. С. 95–108.

[5] ASISRM‑KGB. Dosar 31233. F. 1–3,5.

[6] Там же. F. 10 verso.

[7] Там же. F. 11–12, 14–15.

[8] Там же. F. 16.

[9] Там же. F. 17.

[10] Об этом речь пойдет ниже, в третьем письме, адресованном Успенскому, в котором будет четко сказано о подаче апелляций в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б)У. Там же. F. 29–30.

[11] Там же. F. 18.

[12] Согласно показаниям подчиненных Широкого, например Мягкова, начальника 4‑го отдела НКВД МАССР, дело обстояло совсем иначе. См. допрос Мягкова в Киеве, который состоялся 19 сентября 1938 г. Там же. F. 114, 116.

[13] Там же. F. 20.

[14] Там же. F. 21. Л. Шейнин родился в 1906 г. в еврейской семье и стал сотрудником прокуратуры СССР в 1923 г., когда ему было всего лишь 17 лет. Член ВКП(б) с 1929 г., с 1931 г. работал следователем по важным делам при Прокуроре СССР. Шейнин стал известен в СССР как писатель, его статьи и рассказы публикуются в «Известиях» и «Правде». Его первая книга вышла в 1938 г. под названием «Записки следователя». Позже эта книга была переиздана в Кишиневе в 1987 г. издательством «Лумина». В этой книге, однако, он не пишет о своем опыте работы в МАССР во время Большого террора 1937–1938 гг. По архивным данным, опубликованным Никитой Петровым, Шейнин был арестован в 1951 г. и освобожден только в марте 1953 г. – после того, как его допрашивал Богдан Кобулов. Последний передоверил дело Райхману и дал ему поручение перед освобождением завербовать Шейнина в агентурную сеть. См.: Петров Я Палачи. Они выполняли заказы Сталина. – М.: Новая Газета, 2011. С. 120.

[15] Биографию Смориго до 1941 г. см.: Архив социально‑политических организациях Республики Молдова, бывший архив Института партии при ЦК КПМ. F. 51, inv. 1. D. 32. F. 16 (дальше – AOSPRM).

[16] О различиях между советской политической полицией и милицией при Сталине см.: Shearer David. Policing Stalin’s Socialism. Repression and Social Order in the Soviet Union, 1924–1953 (Stanford, CA: Hoover Institution, Stanford University; New Haven and London: Yale University Press, 2009).

[17] ASISRM‑KGB. Dosar 31233. F. 24–25.

[18] До ареста Царанов исполнял обязанности заведующего отделом пропаганды, агитации и печати Молдавского обкома КП(б)У. Позже, с 1944‑го по 1947 г., был секретарем ЦК КП(б) Молдавии. Он рассказал о своем аресте в 1938–1939 гг. только в 1989 г. См. Стратиевский К. Царанов Степан Васильевич. Страницы жизни. – Кишинев: Elan Poligraf, 2004. С. 74–86.

[19] ASISRM‑KGB. Dosar31233. F. 23, 25,26.

[20] Там же. F. 28.

[21] Там же. F. 29–30.

[22] Там же. F. 58–60.

[23] Там же. F. 58.

[24] В это время наблюдается тенденция назначения на руководящие должности в НКВД партийных работников. См. например, в Украине: Лубянка. Сталин и НКВД‑НКГБ‑ГУКР «Смерш». 1939 – март 1946. – М.: МФД, 2006. С. 13. Зато летом 1937 г. наблюдался обратный процесс, когда люди из НКВД назначались на руководящие партийные должности.

[25] Хлевнюк О. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры. – М.: РОССПЭН, 2010. С. 349–351.

[26] ASISRM‑KGB. Dosar 31233. F. 328. Впоследствии Кирюшин и Малышев были также включены в списки «врагов народа», как отметили участии‑ки Совещания оперативных работников НКВД МАССР и райотделений, проведенного при Молдавском обкоме КП(б)У 23 ноября 1938 г., а также год спустя, 15 ноября 1939 г. См. ГДА СБУ. Ф. 16. On. 31. Д. 57. Л. 419; Оп. 32. Д. 25. Д. 141, 150. Отдельные работники НКВД, например Великанов, начальник Котовского РО НКВД, жаловались также на сотрудников центрального аппарата НКВД МАССР, например Мягкова, за ориентацию «на разработку руководящих работников района». См.: ГДА СБУ. Ф. 16. Оп. 32. Д. 25. Л. 412. Нам не удалось пока узнать о дальнейшей судьбе Кирюшина, Малышева и Мягкова. Их дела не числятся в бывшем архиве КГБ МССР в Кишиневе. Критиковалась также деятельность Томина и Лютого. Томина 14 октября 1939 г. Молдавский областной комитет КП(б)У исключил из партии. В январе 1941 г. его осудили на 6 лет ИТЛ, но досрочно освободили указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 августа 1942 г., без снятия судимости. См. ГДА СБУ. Ф. 16. Оп. 32. Д. 25. Л. 408, 410, 413. См. также: «Через трупы врага на благо народа». «Кулацкая операция» в Украинской ССР. 19371941гг. М.: РОССПЭН, 2010. Т. 2. С. 692. О судьбе Лютого см. ниже.

[27] ASISRM‑KGB. Dosar 31233. F. 53, 60.

[28] Там же. F. 84–87.