В новейших исследованиях по советской истории звучат призывы творчески применять выводы, содержащиеся в обширной литературе о преступлениях национал‑социализма в Германии, для изучения схожих массовых преступлений сталинизма в СССР. Масштабы репрессий, совершенных обоими режимами, ставят фундаментальные вопросы об особенностях человеческой натуры и о том, как и при каких обстоятельствах люди могут быть склонны вести себя столь бесчеловечно. Как и в ранних исследованиях Холокоста и Нюрнбергских судов, основное внимание в изучении Сталинского террора обращено к роли Сталина и высшего руководства страны, и имеется тенденция рассматривать руководителей среднего звена, чьими руками в действительности вершился террор, либо как «простых винтиков в сталинской машине», либо как садистов и психопатов, чья склонность к уголовщине проявилась в соответствующих условиях. Без сомнения, приказы, поступавшие сверху, играли центральную роль в репрессиях, а среди следователей советских карательных органов имелись садисты. Однако подобный подход обходит стороной более интересную проблему того, как «обычные люди» становились карателями, а также каким образом следователи карательных органов «вписываются» в сталинское общество и являются воплощением этого общества.

Обширные фонды бывшего архива КГБ Грузинской ССР[1], содержащие материалы судебных процессов над сотрудниками НКВД Грузинской ССР, которые прошли в Тбилиси в период «десталинизации», последовавшей после XX съезда партии в 1956 г., дают возможность исследовать карьеру, мотивации и взгляды чекистов с тем, чтобы «изменить перспективу исследования» с целью «создания дифференцированного образа сотрудников карательных органов СССР»[2]. Как следует из новаторских исследований Петера Лонгериха (Peter Longerich), значительное число свидетельских показаний, комментариев, апелляций и личных заявлений, хранящихся в этих фондах, позволяет исследовать взаимоотношения личности и государства, изучить влияние таких факторов, как предрасположенность и обстоятельства, идеология и рациональность, а также и то, как эти факторы взаимодействовали и взаимно усиливали друг друга[3]. По словам Линн Виолы, важно выяснить на микроуровне «экосистему насилия», тот контекст, в котором «обычные люди» становились карателями, ту роль, которую совпадение определенных обстоятельств, культуры и идеологии играет в инициировании и экспансии насилия, а также то, как личные мотивы могут определять действия людей[4]. Например, важными предпосылками могли послужить тот опыт насилия, который будущие сталинские каратели получили в период мировой войны, революций и гражданской войны, особенности их личной психологии и понимания законности, ведомственная среда и давление со стороны сослуживцев, расширение их полномочий и приказы, поступавшие от начальства, массовая психология и идеология, которые режим насаждал в обществе (или официальный дискурс), а также наличие альтернативных дискурсов или норм.

В данной статье автор обращается к этим вопросам и, перефразируя высказывание Линн Виолы, предпринимает попытку «населить макроисторическое пространство» (to populate the macro historical), исследуя материалы судебного процесса 1957 г. над Серго Семеновичем Давлианидзе, сотрудником среднего и высшего звена НКВД Грузии в период наивысшего разгула массовых репрессий, активно участвовавшего в арестах и допросах того времени. Двадцать четыре тома сопроводительных документов, материалов допросов, писем и апелляций, стенограмм судебных заседаний и свидетельских показаний репрессированных, бывших коллег и самого Давлианидзе дают возможность достичь «баланса между макро‑ и микроисторией»[5] и понимания того, как люди, работавшие в институтах сталинского общества, оказались способны совершать акты насилия в столь значительных масштабах против в своем большинстве невинных людей.

Обычная биография

Серго Давлианидзе, как представляется, идеально соответствует определению «типичного» сотрудника НКВД сталинского времени. В разгар массовых репрессий, с середины 1937 г. до середины 1938 г., он служил заместителем начальника 4‑го отдела НКВД Грузинской ССР, а в период 1938–1948 гг. занимал руководящие должности в НКВД Грузии и в органах НКВД на железнодорожном транспорте на Северном Кавказе и в Закавказье.

Давлианидзе родился в 1904 г. в Кутаисской губернии Грузии в семье, как он утверждал, бедного крестьянина, который позднее вступил в колхоз[6]. Как и многие из его коллег, он не получил хорошего образования, окончив лишь четыре класса начальной школы, хотя в течение своей жизни в череде автобиографий Давлианидзе постарается «задним числом» улучшить свой образовательный статус, заменив «неполное начальное» на «неоконченное среднее», а иногда даже и на «неоконченное высшее»[7]. Давлианидзе знал русскую грамоту и, по‑видимому, понимал грузинский, но не мог читать и писать на родном языке и, несмотря на деревенское грузинское происхождение, изъяснялся в основном на русском. По его словам, в рядах Красной Армии в гражданскую войну на Северном Кавказе он принял участие в обороне Минеральных Вод в 1919 г., хотя, как позднее покажет следствие, это было мало вероятно, так как ему в то время было всего 15 лет. Согласно официальным материалам его личного дела, Давлианидзе стал сотрудником милиции в Тбилиси в феврале 1921 г., когда город заняла 11 – я Красная Армия, и к концу того же года вступил в комсомол. В 1923–1924 гг. он служил во 2‑м Грузинском стрелковом полку 1‑й Грузинской стрелковой дивизии в Батуми[8]. По окончании службы в апреле 1924 г. он был назначен секретарем районного комитета комсомола в Манглиси, сельском районе Грузии, где и проработал до октября 1925 г., после чего был командирован на работу в органы ЧК. Там, в органах безопасности, Давлианидзе и провел остаток своей служебной карьеры.

Следственное дело Давлианидзе содержит его описания собственной карьеры, заключенные во множестве заявлений, апелляций и автобиографий, а также свидетельства государственных и партийных проверок и инспекций, мнения его коллег, соперников и других свидетелей. Согласно более позднему заключению Института Маркса‑Энгельса‑Ленина (ИМЭЛ), Давлианидзе был освобожден с должности секретаря райкома комсомола в Манглиси в июне 1925 г. за некомпетентность, «абсолютное отсутствие руководства с его стороны» и по причине многих «крупных дефектов в работе комсомольской организации». По заключению комиссии ИМЭЛ, «райком и, в первую очередь, секретарь Давлианидзе, совершенно не были знакомы с политикой и постановлениями партии и комсомола о работе в деревне»[9]. Несмотря на столь плохую оценку его деятельности (а может быть, как раз по этой причине[10]), Давлианидзе был отослан в Тбилиси на кратковременную работу секретаря экономического отдела ЦК ЛКСМ Грузии, а затем в октябре 1925 г. переведен в Грузинскую ЧК. С этого момента и до 1937 г. Давлианидзе работал в районных органах госбезопасности в разных местах Грузии (преимущественно на западе, в Чиатуре в 1928–1931 гг.) и в Экономическом отделе (ЭКО) ГПУ в Тбилиси.

Оценка работы Давлианидзе в органах госбезопасности в начальный период его служебной карьеры оставалась явно низкой. В 1926 г., будучи помощником уполномоченного уездного ЧК в Шорапани, он получил следующие характеристики: «проявлял мальчишество, авторитетом не пользовался», «выполнял только задания, другой работы не вел, инициативы не проявлял, с ограниченным кругозором, на самостоятельной работе не соответствует [должности]», но «под хорошим руководством даст положительные результаты». В течение всей его карьеры Давлианидзе продолжали критиковать за неумение работать в команде и за то, что он «часто дерется с сотрудниками»[11]. В апелляции, посланной Лаврентию Берии в 1953 г., Давлианидзе описал ряд конфликтов, в которые он оказался вовлеченным в свое время. Конфликтовал Давлианидзе с местным партийным руководством и коллегами по органам госбезопасности, которые, видимо, поддерживали соперника Берии Тите Лордкипанидзе. В их числе были конфликты в 1926 г. с секретарем комсомола в Манглиси; в 1927 г. в Шорапани с Михейлом Дидзигури, ставленником Лордкипанидзе; в 1929 г. с местным райкомом в Чиатуре; 1930 г. с Кавтеладзе, сторонником Лордкипанидзе в Чиатуре; и в 1930–1931 гг. с Дидзигури, Лордкипанидзе и первым секретарем ЦК КП(б) Грузии Самсоном Мамулией. Именно тогда, по словам Давлианидзе, Мамулия обвинил его в том, что он «смело бросает обвинения и превышает свои полномочия». Проводившая проверку комиссия ЦК КП(б) Грузии заключила, что между Давлианидзе в ГПУ и местным райкомом развернулась «беспринципная борьба», в которой Давлианидзе «совершенно недопустимым образом» собирал материалы, зачастую тенденциозные, «с помощью аппарата ГПУ, для дискредитирования руководящих работников»[12]. Из письма Давлианидзе из 1953 г. следует, что в каждом из этих конфликтов он напрямую обращался, либо лично, либо письменно, к Берии, защитой которого он пользовался, чтобы избежать негативных последствии этих скандалов[13].

В 1933–1934 гг. во время работы в Тбилиси в Экономическом отделе ГПУ Грузии Давлианидзе вновь оказался вовлеченным в конфликт с Лордкипанидзе. Одновременно это был и ведомственный конфликт между Полномочным Представительством (ПП) ОГПУ по Закавказской ССР, которое в то время возглавлял Лордкипанидзе, и ГПУ Грузии. Последнее без санкции ПП ОПТУ по Закавказской ССР арестовало нескольких «известных экспертов», якобы вовлеченных в контрреволюционный заговор[14]. По этому делу Давлианидзе был арестован и в октябре‑ноябре 1934 г. заключен в тюрьму, откуда он вновь послал апелляцию Берии и его ставленнику Соломону Мипыптейну, в то время заведующему Особым сектором ЦК КП(б) Грузии. После месячного тюремного заключения в ноябре 1934 г. Давлианидзе был вызван из камеры на встречу с наркомом внутренних дел Закавказской ССР. Ожидая предстать перед Лордкипанидзе, Давлианидзе был приятно удивлен, увидев сторонника Берии С.А. Гоглидзе, назначенного на этот пост в ноябре 1934 г. Лордкипанидзе был снят с должности и позже направлен в Крым, а в 1937 г. расстрелян как «враг народа». Таким образом, Гоглидзе освободил Давлианидзе и восстановил его в должности.

В течение двух последующих лет, в 1935–1937 гг., Давлианидзе был вновь послан на работу в Чиатуру в качестве начальника районного отделения НКВД. Затем в июле 1937 г. его вернули в Тбилиси и назначили заместителем начальника 4‑го отдела НКВД Грузинской ССР. Этот отдел, известный также как Секретно‑политический (СПО), который в то время возглавлял один из основных ставленников Берии Богдан Кобулов, отвечал за сбор агентурных материалов и занимался разоблачением «враждебной деятельности», «членов антисоветских партий и групп», «бывших белогвардейцев, священников, и националистов, не связанных с иностранными националистическими организациями»[15]. Так как принадлежность к этим категориям играла роль главного повода для обвинений против так называемых «врагов народа», именно 4‑ый отдел стал главным отделом республиканского НКВД в проведении массовых репрессий в Грузии. Кобулов лично руководил первыми тремя из семи отделений 4‑го отдела, тогда как Давлианидзе отвечал за работу остальных четырех отделений, которые в основном занимались отдельными районами Грузии[16]. Если Кобулов отсутствовал или был занят, Давлианидзе как его заместитель имел право подписывать документы и отдавать приказы. С декабря 1937 г. до февраля 1938 г., когда Кобулов исполнял обязанности заместителя начальника НКВД Грузии, Давлианидзе также часто замещал его в качестве начальника отдела[17]. Регулярно Давлианидзе напрямую отчитывался перед главой НКВД Грузии Гоглидзе, также ставленником Берии, и перед самим Берией, в то время первым партийным секретарем ЦК КП(б) Грузии.

По свидетельству бывшего коллеги Давлианидзе по НКВД, перевод с должности начальника РО НКВД в Чиатуре на должность заместителя начальника 4‑го отдела НКВД Грузии «во второй половине 1937 года в разгар репрессий был большим скачком, и это назначение не могло обойтись без покровительства НКВД, в том числе и Кобулова, и, конечно, особой активности со стороны Давлианидзе»[18]. Повышение по службе давало и материальные привилегии. Давлианидзе и его семья получили просторную квартиру в элитном доме № 5/7 по улице Саджая (ныне Киачели), известном как «генеральский дом». В нем жили высшие партийные и военные чины, а также верхушка НКВД[19]. Давлианидзе преуспел в новой должности и в августе 1938 г. был назначен сначала заместителем, а затем начальником 3‑го (Контрразведывательного) отдела НКВД Грузии. В августе 1939 г. он возглавил Дорожно‑Транспортный отдел НКВД Закавказской железной дороги. В течение двух периодов времени, в марте – августе 1941 г., а затем с мая 1944‑го по ноябрь 1945 г., Давлианидзе был заместителем наркома государственной безопасности Грузии[20]. Кроме того, в 1945 г. он стал кандидатом в члены ЦК КП(б) Грузии и получил звание генерал‑майора.,

Массовые репрессии и война представляются апогеем карьеры Давлианидзе. В 1945 г. после того, как он «создал нездоровую склочную обстановку в аппарате НКВД Грузинской ССР», испортив отношения с главой этого ведомства А.Н. Рапавой, еще одним назначенцем Берии[21], Давлианидзе был переведен в Дзауджикау в Северную Осетию на должность начальника Транспортного отдела НКГБ Орджоникидзевской (Северо‑Кавказской) железной дороги. С этого момента Давлианидзе вновь стал получать негативные характеристики. Его обвиняли в том, что «с первых же дней своей работы» он «создал нездоровую и склочную обстановку в отделе», «окружил себя лицами, подобранными не по деловым качествам, а по признакам родства или знакомства по прежней работе», что он использовал своих приближенных для «сбора сведений о настроениях и мнениях сотрудников отдела, что породило среди оперсостава недоверие и боязнь друг друга». Кроме того, «под видом служебных командировок Давлианидзе неоднократно организовывал поездки в Тбилиси его приближенных», тогда как действительная цель этих командировок «была связана с доставкой продуктов для его семьи». Давлианидзе также обвинялся в расходовании на личные цели 9317 рублей из «оперативных средств» (позже он вернул деньги), а также в том, что он оформил занимаемую им лично квартиру как конспиративную и оплачивал ее из государственных средств. Его кичливость своим служебным положением и званием генерал‑майора возмущала сотрудников, к тому же, он без необходимости, с целью лишь покрасоваться, разъезжал по городу в сопровождении специальной охраны. В течение первых одиннадцати месяцев работы Давлианидзе арестовал более трети своих сотрудников (36 %, или 51 человек), а более половины (51 %, или 72 человека) перевел на другую работу без объяснения причин. Все это стало причиной «низких результатов в агентурно‑оперативной работе» в 1946 году[22]. Вскоре после перехода на работу в Дзауджикау в августе 1946 г. Давлианидзе послал партийному руководству доносы на своих коллег по работе в обкоме КП(б) Северо‑Осетинской автономной республики, и много месяцев спустя, в ноябре 1947 г., к его огорчению эти жалобы были отправлены на рассмотрение обратно в Северо‑Осетинский областной комитет. Это привело к безобразной конфронтации с партийными руководителями Северной Осетии на сессии обкома, что, в свою очередь, вызвало требования объявить Давлианидзе выговор и отстранить от занимаемой должности, что в итоге и было сделано приказом № 336 МГБ СССР в 1948 г.

Давлианидзе провел оставшийся период сталинского правления и последующие годы, рассылая апелляции высокопоставленным руководителям, сначала Абакумову, затем Берии, а позже Булганину и Хрущеву, с просьбами пересмотреть его дело и восстановить на работе или, по крайней мере, платить ему пенсию. Однако после его конфликта с Рапавой в 1945 г. никто в окружении Берии не хотел заступаться за Давлианидзе, и его апелляции к высшему руководству не только были оставлены без внимания, но имели отрицательные последствия. В 1951 г. была вновь отменена выплата уполовиненной генеральской пенсии (огромная сумма в 4350 руб. в месяц), которую ранее ему удалось восстановить, а в ноябре 1954 г. он был лишен звания генерал‑майора за «поведение, дискредитирующее высокое звание начальствующего состава органов МГБ»[23]. После ареста Берии Давлианидзе был вызван в Москву в качестве свидетеля на суде над Берией, Гоглидзе и Кобуловым в декабре 1953 г., а также на суде по делу его бывших коллег К.С. Савицкого, Н.А. Кримяна, А.С. Хазана и Г.И. Парамонова в мае 1954 г. Несколько подсудимых и свидетелей дали обвинительные показания против самого Давлианидзе. В июле 1956 г., когда Давлианидзе работал директором продуктового магазина в Тбилиси, его арестовали. Прокуратура Закавказского военного округа возбудила против него дело по обвинению в контрреволюционной деятельности в период работы в НКВД во время массовых репрессий и после них.

Практика сталинизма

Материалы судебного дела Давлианидзе дают возможность увидеть «изнутри», на микроуровне, отношения между сотрудниками НКВД Грузинской ССР во время массовых репрессий, а также систему покровительства в действии. Кроме самого Давлианидзе, другими ключевыми фигурами в НКВД Грузии в то время – все они были следователями в 4‑м отделе, которым руководил Давлианидзе – по‑видимому, являлись Александр Самойлович Хазан, помощник начальника 4‑го отдела Кобулова, он же начальник первого отделения 4‑го отдела; Константин Сергеевич Савицкий, бывший заместителем начальника 1‑го отделения; и Никита Аркадьевич Кримян, начальник 2‑го отделения (для «особо важных дел») 4‑го отдела. Все трое, Хазан, Савицкий и Кримян, в мае 1954 г. вместе предстали перед судом (а также Г.И. Парамонов) и были приговорены к расстрелу[24]. Все трое, как представляется, через Кобулова были связаны с более обширной группой, которой покровительствовал Берия. Бывший сотрудник НКВД В.Н. Гульст свидетельствовал в 1953 г.:

«В 1937–1938 гг. Кобулов сыграл зловещую роль. Он стал убирать с дороги своих потенциальных конкурентов. Одновременно с этим Кобулов таким же путем парализовал всех лиц, которые, по мнению его и его шефа Берии, могли помешать им в их карьеристических (sic) и авантюристических намерениях. Для этой цели Кобулов сгруппировал вокруг себя верных людей, способных на любое грязное дело: Савицкого, Кримяна, Хазана»[25].

Хазан начал свою служебную карьеру в одесском ГПУ в 1928 г. В 1933 г., после того, как Хазан потерял место преподавателя в Высшей школе ОГПУ в Москве, Гоглидзе забрал его к себе в ГПУ Грузии, несмотря на очевидную связь Хазана, в начальный период его карьеры, с известными сторонниками Троцкого. В 1935 г. руководство НКВД в Москве издало приказ об отстранении Хазана от работы в силу его «абсолютной непригодности», однако, по‑видимому, Гоглидзе отказался выполнить этот приказ, вместо этого назначив Хазана начальником 1‑го отделения 4‑го отдела. Кроме того, в дополнение к этим обязанностям Хазан был назначен в 1937 г. помощником Кобулова. По‑видимому, Хазан в это время получил поручение от Кобулова и Гоглидзе собирать компрометирующие материалы на других сотрудников НКВД. Бывший следователь НКВД Барский позже свидетельствовал, что «если ему [Хазану] кто‑либо не так поклонился или задал вопрос: “как дела”, он делал вывод, что [тот] интересуется следствием по делам правых и троцкистов, и сейчас же делал соответствующую заметку в наблюдательном деле сотрудника, задавшего вопрос или не так посмотревшего на Хазана»[26]. Другой бывший коллега Г.А. Мовсесов свидетельствовал: «Я и другие сотрудники НКВД видели в лице Хазана опасного человека, могущего арестовать любого сотрудника, пользуясь большой поддержкой Гоглидзе и Кобулова»[27]. Все это способствовало столь крайней «непопулярности» Хазана среди коллег, что Гоглидзе был вынужден его арестовать в феврале 1938 г. (арест был произведен Давлианидзе). Однако Кобулов защитил Хазана от уголовой ответственности и только отстранил его от оперативной работы. Во время войны в 1942 г. при поддержке Гоглидзе и Кобулова Берия забрал Хазана в центральный аппарат НКВД в Москву, но в 1945 г. по решению В. Меркулова Хазана уволили с действительной службы и оправили в резерв из‑за продолжавшихся слухов о его бывшей связи с троцкистами.

Савицкий тоже в 1930‑е гг. поднимался по службе в грузинском НКВД при поддержке Кобулова, и, как Хазан, был уволен с действительной службы в НКВД в 1939 г., но затем был отозван с фронта в 1942 году по приказу Кобулова и назначен заместителем начальника 4‑го отделения 2 отдела 4 управления НКВД СССР в Москве. В 1943 г., когда Кобулов стал заместителем наркома внутренних дел СССР, он назначил Савицкого своим личным секретарем, а затем после войны забрал его с собой при переходе на работу в Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ). Весной 1953 г., во время борьбы за власть после смерти Сталина, Берия вернул Савицкого в Москву в Министерство внутренних дел в качестве помощника Кобулова, который стал первым заместителем министра внутренних дел СССР. Как сказано в обвинительном акте, «таким образом, все продвижения Савицкого по службе были обусловлены его близостью к Кобулову, который неизменно при всех своих перемещениях переводил с собой и Савицкого как своего особо доверенного и надежного соучастника»[28].

Кримян, по‑видимому, был близким другом Савицкого (в среде, где дружба явно не поощрялась) и тоже быстро продвигался по службе в НКВД в 1930‑е гг. В своих мемуарах С.О. Газарян, предшественник Давлианидзе на посту заместителя начальника 4‑го отдела, написал, что «странным и непонятным образом Кримян, очень молодой работник, вскоре занял ведущее положение в следственной группе вместе с Савицким», и, несмотря на причастность ранее к хищению средств в экономическом отделе НКВД Грузинской ССР, его «почему‑то не отдали под суд»[29]. Гульст говорил, что «Кримян был нечистоплотным человеком, фальсификатором. Авторитет ему был создан Кобуловым»[30]. С окончанием массовых репрессий Кримян был направлен из Грузии во Львов, после советского отторжения этой территории от Польши в 1939 г., в качестве сначала заместителя начальника и начальника следственной части УНКВД Львовской области, потом – заместителя начальника УНКВД Львовской области. В 1945 г. он возглавил органы государственной безопасности в Армении, в 1947–1950 гг. был начальником УМГБ Ульяновской области. После этого, как и Давлианидзе, был разжалован по службе и затем уволен в 1951 г.

Карьера Хазана, Савицкого и Кримяна, судя по всему, демонстрирует, как функционировала сеть ставленников Берии э среднем звене НКВД Грузии. Прямые контакты самого Берии со следователями были минимальными. Позже Хазан признается, что за всю свою карьеру он был на приеме у Берии только три раза. Как и Давлианидзе, все трое следователей, попадав в беду, обращались к Берии письменно. Берия был в курсе того, кто где был и что делал, но контакты осуществлял через посредника, имевшего более высокое звание и приближенного к нему, в данном случае через Кобулова, и в меньшей степени через Гоглидзе. Таким образом, иерархия в клане ставленников Берии определялась принципами протекционизма и ответственности. Будучи первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, Берия был информирован о текущих делах и часто отдавал приказы, иногда напрямую, но чаще через Кобулова и Гоглидзе. Кроме того, он просматривал протоколы допросов и писал на их основе резолюции с приказами арестовать людей, упомянутых в признательных показаниях. Он часто лично приезжал в НКВД и тюрьму, порой ночью, и лично участвовал в допросах и избиениях подследственных.

Представляется, что Давлианидзе находился на периферии этой группы. В начале своей карьеры он тоже извлек пользу из покровительства Берии, был в подчинении и хороших отношениях с Кобуловым и Гоглидзе. В своих мемуарах Газанов объединил Давлианидзе в группу с Савицким и Кримяном как «будущих заправил беззаконий 1937 года»[31], считая, что они «оказались в роли первых скрипок в страшном шабаше беззакония и произвола в Тбилиси»[32]. Однако Давлианидзе не был полноправным членом этой группы как в его собственном восприятии положения, так и в восприятии других участников группы. Позже он свидетельствовал, что его не приглашали на кутежи, которые Хазан, Савицкий, Кримян и сеішетарь 4‑го отдела Милова устраивали на квартирах друг у друга[33]. Практически сразу же после начала работы в 4‑м отделе Давлианидзе послал Гоглидзе доносы на своих новых коллег, указав на их подозрительное классовое происхождение[34]. Кроме того, Давлианидзе непосредственно участвовал в аресте и увольнении Хазана в 1938 г.

«Тогда была такая обстановка, что сотрудники друг друга боялись и поэтому они не делились друг с другом», – свидетельствовал бывший следователь НКВД Барский[35]. Хазан, Савицкий и Кримян как начальники отделений формально были ниже по рангу, чем Давлианидзе, занимавший пост заместителя начальника отдела. Однако их отделения подчинялись напрямую Кобулову, так что субординация была не вполне ясна, поэтому Давлианидзе утверждал, что не несет ответственности за действия этой троицы. «Хазан, Кримян и Савицкий в 1937 году пользовались большим авторитетом, чем Давлианидзе, и, возможно, он с ними даже боялся говорить и тем более возражать. Это мои наблюдения», – утверждал А.Г. Галаванов, бывший подчиненный Давлианидзе[36]. Он также показал, что «Кримян, Савицкий и Хазан по своему служебному положению должны были подчиняться Давлианидзе, но на самом деле они находились на непонятном для всех, привилегированном положении и мне кажется, сам Давлианидзе их побаивался»[37]. Энтузиазм, энергия и жестокость этих троих приобрели особую репутацию. Бабалов свидетельствовал: «Им [Хазану, Савицкому и Кримяну] доверялось ведение следствия по наиболее крупным ответственным делам»[38]. Такого же мнения был и Квиркадзе[39]: «В особенности большую активность в избиении арестованных проявлял нач. 1‑го отделения Хазан и следователи Кримян и Савицкий»[40]. Барский утверждал в своих показаниях, что «Кримян и Савицкий проявляли большое рвение к работе, находились на службе до 5–6 часов утра. Поэтому были на виду и пользовались привилегиями у руководства»[41]. Подобная обстановка способствовала соперничеству между следователями НКВД Грузинской ССР в том, кто проведет больше арестов и добьется большего числа и более обстоятельных признаний. В свою очередь это становилось стимулом к тому, чтобы санкционировать или проводить аресты даже при минимуме доказательств и использовать насилие, чтобы выбивать у арестованных имена новых потенциальных жертв. Как показал свидетель В.Н. Васильев, «в тот период среди следователей развивался невероятный ажиотаж, кто больше наберет показаний о новых людях и арестует»[42]. Подобными действиями следователи демонстрировали эффективность своей работы и лояльность по отношению к своим начальникам, а в обмен получали защиту и официальное признание как герои в борьбе с контрреволюцией.

Ряд исследователей указали на то, что с точки зрения сталинских отношений между центром и периферией одной из главных целей массовых репрессий было разрушение глубоко укоренившейся в партии системы патронажа, а также удар по влиятельным местным начальникам в регионах и ведомствах[43]. Репрессии в Грузии, несомненно, преследовали ту же цель, например, ликвидацию многих членов семьи и назначенцев Серго Орджоникидзе, а также региональной патронажной сети Нестора Лакобы в Абхазской автономной республике[44]. Роль группировки, созданной Берией в партии и НКВД в Грузии в частности и в Закавказье в целом, которая проявила себя в деле Давлианидзе, служит дальнейшим подтверждением парадоксальной ситуации, когда одна местная группировка способствовал разгрому других патронажных групп[45].

Суд

Серго Давлианидзе предстал перед судом в Тбилиси в октябре 1957 г. по обвинению в контрреволюции в соответствии со статьей 58‑7 и 58‑8 Уголовного кодекса Грузинской ССР. На подготовку обвинительного заключения, состоявшего из двадцати четырех томов сопроводительных документов и показаний свидетелей, ушло больше года. Давлианидзе обвинялся в подрыве экономической мощи Советского государства и террористической контрреволюционной деятельности в интересах капиталистических государств, а также в пособничестве уже ранее осужденной группе Берии, Кобулова, Гоглидзе и «их сообщников». В обвинительном заключении, в частности, говорилось:

«В целях истребления честных, преданных Коммунистической партии и Советской власти кадров, заговорщики, производя массовые аресты невинных людей, избивали и пытали их. Добившись заведомо ложных показаний в совершении государственных преступлений и заставив арестованных оговорить других невинных людей, заговорщики совершили террористические расправы с честными советскими людьми под видом осуждения их за контрреволюционную деятельность […] Для осуществления преступных замыслов против Советского государства и народа, Берия и его сообщники специально подбирали лиц из числа враждебных элементов, а также карьеристов, для которых интересы народа были чужды»[46].

В ходе расследования этого дела следствие пришло к заключению, что:

«Осуществляя вражеские замыслы Берия, Гоглидзе и Кобулова, осужденных изменников Родины, попирая и грубо нарушая законы Советского государства, Давлианидзе совершил целый ряд тяжких преступлений против Советского народа»[47].

В ходе трехнедельных слушаний лично дали показания девятнадцать свидетелей, включая некоторых бывших коллег и подчиненных Давлианидзе, а также некоторых потерпевших. Давлианидзе был предоставлен адвокат, и оба они получили разрешение оспаривать заявления обвинения и задавать вопросы свидетелям. Ряд свидетелей, включая некоторых бывших коллег Давлианидзе, против которых он выступал на суде, и кто ранее уже был осужден и приговорен к расстрелу, как, например, А.С. Хазан, Н.А. Кримян и А.Н. Рапава, дали показания заранее. Эти показания были включены в обвинительное заключение и зачитаны на суде.

Прокурор рассмотрел каждый из случаев, представленных в обвинительном заключении, и утверждал, что Давлианидзе фальсифицировал дела, производил аресты при отсутствии необходимых доказательств и с нарушением процессуальных норм, применял запрещенные меры физического воздействия для получения признаний и подписывал фальсифицированные обвинительные заключения, в результате которых 456 человек, в том числе 156 коммунистов, были осуждены, из них 222 человека были расстреляны[48]. Кримян в своих показаниях назвал Давлианидзе одной из главных фигур в массовых репрессиях в Грузии:

«В период 1936–1938 годов Давлианидзе являлся одним из самых жестоких следователей, практиковавшихся, главным образом, на районных делах. Там, где в районах было мало арестов или признаний, обычно появлялся Давлианидзе для “наведения порядка»[49].

Бывший секретарь 4‑го отдела Милова свидетельствовала, что: «Давлианидзе, будучи зам. начальника секретно‑политического отдела (4‑го) НКВД ГССР, сам лично вел следствие по делам, а также неоднократно ходил по кабинетам следователей, где проводились допросы арестованных, и когда Давлианидзе участвовал в допросах арестованных или допрашивал арестованных сам, то из всех этих комнат, где проводились допросы, доносились крики арестованных, к которым применялись допрашивающими репрессии»[50].

Давлианидзе был признан виновным в фабрикации дела так называемого контрреволюционного центра, якобы существовавшего среди студентов технического университета, а также в репрессиях против супругов, главным образом жен осужденных «врагов народа», в фабрикации дел в грузинских районах Гори, Нижней и Верхней Сванетии, деревне Мукино, а также в нарушениях законности в период его работы на Закавказской и Орджоникидзевской железных дорогах. Почти во всех этих случаях Давлианидзе подписывал ордера на арест и обвинительные заключения, а также составлял резолюции в поддержку действий своих подчиненных. В некоторых случаях он был обвинен в том, что лично избивал арестованных или приказывал избивать:

По словам обвинения, Давлианидзе был беспринципным карьеристом и интриганом, который всячески использовал свои связи с Берией и его ставленниками, Кобуловым, Гоглидзе и Рапавой. Бывший подчиненный Давлианидзе А.Г. Галаванов утверждал, что «Давлианидзе считали склочником и интриганом. Поэтому его недолюбливали», но «у начальства он был на хорошем счету»[51]. Другой бывший сотрудник НКВД свидетельствовал, что Давлианидзе, «видимо, страдал самомнением»[52]. Еще один бывший подчиненный Давлианидзе по НКВД показал следующее: «Давлианидзе […] был […] по характеру замкнутый, грубый, но это может быть потому, что у него такое лицо […] многие боялись Давлианидзе, так как он был груб с работниками. На всех написал кляузы в Москву и тем самым стремился выдвинуться […] обращался грубо с сотрудниками и всегда был хмурый, угрюмый и важный. Особенно тогда, когда к нему ходили в кабинет»[53].

Таким образом, Давлианидзе, по мнению обвинения, был законченным карьеристом, который, чтобы угодить своим начальникам, Берии, Кобулову и Гоглидзе, и таким образом продвинуться по службе, злоупотреблял своим положением для фальсификации следственных дел и запрещенными методами выбивал признания и доносы, в результате чего сотни невинных советских людей, включая и членов партии, были лишены свободы или расстреляны.

Генерал защищается

В своих показаниях в ходе первоначального следствия, в ответах на вопросы и выпады на суде, как и в тридцатидвухстраничном рукописном «последнем слове», которое ему разрешили зачитать при завершении суда и включили в официальный протокол, Давлианидзе, а также его сослуживцы по НКВД, обвиненные в пособничестве, как и ранее многие обвиняемые нацисты на Нюрнбергском процессе, утверждали, что были лишь «винтиком» и слепо следовали приказам.

Главным доводом Давлианидзе было то, что практически во всех делах, по которым он обвинялся, он действовал в соответствии с инструкциями Кобулова, Гоглидзе и Берии, а также то, что он ничего не знал об их контрреволюционных планах, что сам он редко прибегал к насилию и редко приказывал подчиненным применять физические методы воздействия (а в тех случаях, когда он отдавал такие приказы, он выполнял инструкции вышестоящего руководства), что он лично не фальсифицировал улики, не принимал решения по заведению дел, не проводил аресты, а также не имел возможности влиять на вынесение приговоров. По его словам, у него не было ни намерений, ни причин вредить кому‑либо. Те же свидетели, которые утверждали, что он превысил свои полномочия и применял насилие, лгут вследствие личной неприязни к нему. Не он создал систему, в которую оказался вовлечен, и даже если бы он в то время понял незаконность получаемых им приказов, он все равно не смог бы изменить существовавший порядок или отказаться исполнять эти приказы:

«Никакой моей вины нет, в том, что мне пришлось работать в этих органах в период, когда они на протяжении четверти века, в разное время, поочередно возглавлялись, впоследствии разоблаченными во вражеской деятельности – Ягодой, Ежовым, Берия, Меркуловым, Абакумовым и др., которых, я признавал как руководителей и начальников, поскольку они выдвигались, назначались и утверждались руководством КПСС и Советского правительства. В их правах было по усмотрению устанавливать и вносить изменения в систему, методы и формы работы в органах. В их правах было издавать руководящие приказы, инструкции и указания, я же как сотрудник, зависящий по службе от них, обязан был выполнять таковые и подчиняться установленным ими порядкам работы в органах»[54].

Давлианидзе упорно отрицал, что до 1936 г. органы НКВД применялись насилие на допросах. Однако вскоре после назначения Давлианидзе заместителем начальника 4‑го отдела, первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Берия в конце июля – начале августа 1937 года собрал официальное совещание руководства НКВД в здании ЦК КП(б) Грузии, на которой «руководством органов было введено применение незаконных мер физического воздействия к арестованным», обвиняемым в государственных преступлениях, хотя в понимании Давлианидзе «санкции на применение этих незаконных мер к арестованным сотрудниками органов в каждом случае» должны были быть получены от партийного руководства или руководства НКВД:[55]

«Избиения арестованных начались в июле‑августе 1937 года, но не в 1936 году. Я помню на совещании ЦК партии Грузии, где присутствовали также Хазан, Кримян, наркомы автономных республик и начальники РО НКВД, Берия зачитал директиву руководства Москвы о применении репрессий к арестованным за государственные преступления. На основании этого Гоглидзе и Кобулов давали письменные распоряжения об избиении арестованных»[56].

Заключительный вывод Давлианидзе на суде был основан именно на этих доводах:

«Я несу ответственность за то, что незаконно арестовывал людей, но я считал, что выполняю указания партии и правительства. Протестовать против того порядка было невозможно […] даже сами члены правительства ничего не говорили тогда об этом»[57].

Аналогичным образом свои доводы на суде суммировал и адвокат Давлианидзе:

«Необходимо учесть обстановку того времени, преступную систему ведения следствия, [а также то,] что в действиях подсудимого Давлианидзе не было цели свержения советской власти, что нет никаких данных о том, что Давлианидзе находился в сговоре с врагом народа Берия и его сообщниками и что в его действиях не усматривается контрреволюционный умысел»[58].

Утверждая, что был лишь «слепым орудием» исполнения приказов в период беззакония, Давлианидзе в апелляции суду также утверждал, что «разоблачение» Берии в 1953 г., процесс десталинизации и критика культа личности Сталина, начатые первым секретарем КПСС Никитой Сергеевичем Хрущевым на XX съезде партии в феврале 1956 г., дали ему возможность понять противоправность системы, существовавшей в органах безопасности в сталинский период:

«До разоблачения в 1953‑м году провокатора Берия и его сообщников я ничего не знал [о беззаконии] и не смог бы распознать этого. Степень своей виновности, как член КПСС и бывший сотрудник органов НКВД‑МГБ, я понял лишь после моего ознакомления с материалами 20‑го съезда КПСС […] Я же тогда всего этого, как исполнитель не сознавал, а если бы осознал, то никакого влияния не смог бы оказать, и ничего не смог бы изменить, кроме того мне вообще никто бы не поверил, и я подвергся бы только привлечению к уголовной и партийной ответственности за невыполнение приказов, инструкций и указаний НКВД‑МГБ Гр. ССР и СССР а также решений ЦК КПСС и быв. руководства СССР»[59].

Давлианидзе утверждал, что у него не было ни юридического образования ни соответствующей подготовки до того, как он начал работать в органах: «В 1952 году я начал самостоятельно изучать юридические науки. Специального юридического образования я не имею. С этого момента я стал подкованным человеком. До этого же в органах работали люди, не имеющие юридического образования»[60].

«Сталинская субъективность» в НКВД

Вместе с оправданиями, что он всего лишь исполнял приказы сверху, ничего не знал о противозаконности этих приказов и что все равно не смог бы отказаться их исполнять или сделать что‑либо еще против существовавшей системы, даже если бы он понимал незаконность действий, Давлианидзе также апеллировал к менталитету или «духу времени», царившему в то время в НКВД в частности и в советском обществе в сталинский период в целом, к тому феномену, который совсем недавно стали называть «сталинской субъективностью» (Stalinist subjectivity)[61]. Под феноменом сталинской субъективности исследователи подразумевают намерения и мотивы действий в историческом контексте сталинского общества, а также способы, с помощью которых режим инкорпорировал население посредством политики социальной идентификации и мобилизации, с одной стороны, и способы, которыми население усваивало официальный дискурс, с другой.

Учитывая чрезвычайный характер времени, как утверждал Давлианидзе, он верил в безотлагательность борьбы с «классовыми врагами» и их агентами, а также в то, что его приказы были правильны и морально оправданы:[62]

«Как меры, диктуемые духом времени и его требованиями, в связи с чрезвычайной для СССР международной и внутренней обстановкой и близостью войны капиталистических стран против СССР, таким выступлениям [классовых врагов], как я, так и другие не имели никаких оснований не верить тогда»[63].

«Я выполнял указания ЦК партии Грузии и Москвы, а также и наркома ГССР, и, как говорится, какова была музыка, таков был и танец»[64].

Всевластие партийного руководства и начальства НКВД, постоянные и всеобъемлющие пропагандистские кампании против «врагов народа» и «вредителей» создавали ситуацию, в которой обычный (среднестатистический) человек волей неволей, но принимал для себя доминирующую официальную трактовку событий:

«Бывший нарком Ежов был вторым секретарем ЦК КПСС, и ему верили. Об аресте людей и применении к ним незаконных методов следствия имелось указание за подписью Ежова. Я, как и все, находился под мнимым психозом борьбы с контрреволюцией. Теперь я, конечно, на все смотрю другими глазами […] Все специальные пособия и литература, газеты и статьи шумели о контрреволюции и тем самым делали из нас послушных автоматов»[65].

Всеохватывающий и непрестанный характер официального дискурса в условиях опасности, внешней и внутренней угрозы, заговора и паранойи позволяет предполагать, что слова Давлианидзе значат больше, чем просто попытку формально оправдаться. Официальный дискурс, как представляется, фундаментально определил категории его мышления и взгляд на реальность, так что для человека, подобного Давлианидзе, было бы очень трудно, если вообще возможно, в этой ситуации думать вне официального дискурса и независимо от него. И хотя он приводит в свою защиту довод о том, что в то время не понимал истинного смысла событий, но из смысла его утверждений (он продолжал называть реабилитированных «врагами народа», считал классовое происхождение объективной основой вины) следует, что его мировоззрение даже во время суда все еще оставалось глубоко сталинским.

[1] Архив бывшего КГБ Грузии сейчас официально называется сакартвелос шинаган сакмета саминистро (тсс) аркиви (І) [I секция Архива Министерства внутренних дел Грузии], далее сакартвелос шсс аркиви (I).

[2] Юнге Марк. Описание проекта.

[3] Юнге Марк. Описание проекта, прим. 2.

[4] Viola L. The Question of the Perpetrator in Soviet History // Slavic Review. 72. 2013. № l.P. 1‑23.

[5] Там же. С. 22.

[6] Последнее слово // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 4643–4658. Т. 24/21. Л. 244.

[7] В одной из автобиографий Давлианидзе указал, что два года учился в Тифлисском Высшем гидротехническом училище.

[8] Письмо Литвиненко из груз.[инского] филиала НМЛ от 25 марта 1956 // Там же. Т. 24/1. Л. 98.

[9] Там же. Л. 95.

[10] Из документов неясно, было ли новое назначение повышением по службе, или попыткой избавиться от Давлианидзе.

[11] Протокол осмотра // Там же. Т. 24/1. Л. 206‑16.

[12] Письмо Литвиненко из груз, [инского] филиала НМЛ от 25 марта 1956 // Там же. Т. 24/1. Л. 97.

[13] Заявление от 6 января 1951 г. // Там же. Т. 24/1. Л. 228–231.

[14] Там же. Л. 232. См. также: Газарян С.О. Это не должно повториться. Документальная повесть. – Ереван, 1988. С. 22.

[15] Контрразведывательный словарь. – М., 1972.

[16] Протокол опроса свидетеля // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 46434658. Т. 24/1. Л. 3–7.

[17] Обвинительное заключение // Там же. Т. 24/18. Л. 98; Протокол судебного заседания // Там же. Т. 24/21. Л. 62.

[18] Обвинительное заключение // Там же. Т. 24/18. Л. 74.

[19] Берия тоже жил в этом доме в бытность начальником органов безопасности Грузии и до того, как стал партийным руководителем республики.

[20] Выписка из листка по учету кадров // Там же. Т. 24/1. Л. 181.

[21] Заключение на генерал‑майора Давлианидзе С.С. // Там же. Т. 24/1. Л. 203.

[22] Справка по материалам бывшего нач. управления охраны МТБ Орд‑жоникидзевской жел. дор. генерал‑майора Давлианидзе С.С. // Там же. Т. 24/1. Л. 201202־.

[23] Там же. Л. 204.

[24] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС с приложением обвинительного заключения по делу следователей НКВД Грузинской ССР. 25 мая 1954 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 474. Л. 148–196, опубликовано в: Дело Берия. Приговор обжалованию не подлежит / Сост. В.Н. Хаустов. – М., 2012. С. 461485־.

[25] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 465.

[26] Там же. С. 468.

[27] Там же. С. 469.

[28] Там же. С. 466.

[29] Газарян. Это не должно повториться. С. 22.

[30] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 465.

[31] Газарян. Это не должно повториться. С. 21.

[32] Там же. С. 23.

[33] Протокол судебного заседания // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 4643–4658. Т. 24/21. Л. 236.

[34] Там же. Л. 43–44

[35] Там же. Л. 62.

[36] Там же. Л. 59.

[37] Там же. Л. 21.

[38] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 465.

[39] В 1937 г. сотрудник УГБ НКВД Грузинской ССР (см. Именной комментарий в книге: Дело Берия. Приговор обжалованию не подлежит / Сост. В.Н. Хаустов. – М., 2012. С. 696), дал показания следствию, которые фигурируют в обвинительном заключении против Савицкого, Кримяна, Хазана и Парамонова, в мае 1954 года, был свидетелем на их суде (Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 463–4644). Имя и фамилия не указаны.

[40] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 464.

[41] Протокол судебного заседания // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. д. 4643–4658. Т. 24/21. Л. 62.

[42] Записка Р.А. Руденко в ЦК КПСС. С. 464; также см.: Сухомлинов А. Кто Вы, Лаврентий Берия? Неизвестные страницы уголовного дела. М., 2003. С. 167: «Бывшие следственные работники, Кварикашвили, Кримян и Хазан, осужденные в 1955 году за подобные преступления, показали, что издавательства и пытки над арестованными проводились с ведома Гоглидзе. Шло соревнование сотрудников – кто больше разоблачит врагов народа. Это же подтвердил работник следственного аппарата Савицкий, также осужденный в 1955 году».

[43] См.: Getty Л. Practicing Stalinism: Bolsheviks, Boyars and the Persistence of Tradition. ‑ Yale, 2013.

[44] Blauvelt T. Abkhazia: Patronage and Power in the Stalin Era // Nationalities Papers. 35. 2007. № 2.

[45] Blauvelt T. March of the Chekists: Beria’s Secret Police Patronage Network and Soviet Crypto‑Politics // Communist and Post‑Communist Studies. 44. 2011. № 1.

[46] Обвинительное заключение // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 46434658. Т. 24/18. Л. 70.

[47] Там же. Л. 71.

[48] Там же. Л. 73.

[49] Там же. Л. 71.

[50] Там же. Л. 72.

[51] Там же. Л. 72.

[52] Протокол судебного заседания // Там же. Т. 24/21. Л. 62.

[53] Там же. Л. 98.

[54] Там же. Л. 255.

[55] Там же. Л. 259–260.

[56] Там же. Л. 78.

[57] Там же. Л. 238.

[58] Там же. Л. 239.

[59] Там же. Л. 263.

[60] Там же. Л. 40.

[61] Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as Civilization. ‑ Berkeley, 1996. C. 22–23; HellbeckJ. Speaking Out: Languages of Affirmation and Dissent // The Resistance Debate in Russian and Soviet History / Ed. David‑Fox M., Holquist P., Poe M. ‑ Bloomington, 2003. P. 103–37. Критику этого подхода см.: Edele М. Stalinist Society: 1928–1953. ‑ Oxford, 2011. P. 237–238.

[62] Последнее слово // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 46434658־. Т. 24/21. Л. 254.

[63] Там же. Л. 261.

[64] Там же. Л. 194.

[65] Там же. Л. 226–227. Сослуживец Давлианидзе, Хазан, сделал похожее заявление в более ранних показаниях, которые были использованы на суде над Давлианидзе: «В 1937 году я был воодушевлен директивами партии по борьбе с врагами народа» (протокол допроса А.С. Хазана) // сакартвелос шсс аркиви I. Ф. 6. Д. 4643–4658. Т. 24/3. Л. 32.