Вечером 30 декабря 1973 года половина фонарей на большей части лондонских улиц не горела – страна была в энергетическом кризисе, вызванном эмбарго на арабскую нефть. А тут еще забастовка угольщиков… В тот день сама королева подала своим подданным пример экономии, отправившись в церковь Сэндрингхэма без своего обычного кортежа, в микроавтобусе.

На полутемной улице Куинс Гров плотный мужчина, низ лица которого был обмотан шерстяным шарфом, свернул с тротуара и распахнул кованые ворота с номером 48. Мощеная дорожка за воротами вела к особняку, принадлежавшему Джозефу Эдварду Сиеффу, президенту компании «Маркс и Спенсер». Являясь почетным вице‑президентом Британской сионистской федерации, Сиефф активно участвовал в сборе денег для нужд Израиля и уже сумел раздобыть не один миллион фунтов стерлингов.

Открывший дверь молодой дворецкий увидел перед собой смуглого круглолицего незнакомца лет двадцати пяти, который целился в него из пистолета.

– Отведи меня к Сиеффу, – спокойно распорядился незваный гость.

Он говорил с акцентом, но дворецкий не смог определить, каким именно.

Жена Сиеффа, Лоис, увидела, как незнакомый человек подталкивает дулом пистолета дворецкого вверх по лестнице. Она бросилась в свою спальню и позвонила в полицию. Ее звонок был зарегистрирован в две минуты восьмого.

Шестидесятивосьмилетний хозяин особняка перед ужином приводил себя в порядок в ванной комнате. Услышав голос дворецкого, он отворил дверь и остолбенел – рука в кожаной перчатке наводила на него пистолет. Человек в шарфе едва ли не в упор выстрелил Сиеффу в лицо. Тот упал на пол. Незнакомец прицелился и хотел выстрелить еще раз, но пистолет заклинило.

В четыре минуты восьмого, через две минуты после звонка жены Сиеффа, к дому подъехала полиция, однако преступника уже и след простыл.

На следующий день, в канун Нового года, Народный фронт освобождения Палестины взял на себя ответственность за это покушение, во всеуслышание объявив об этом на пресс‑конференции в Бейруте.

Однако, как ни странно, Джозеф Эдвард Сиефф выжил. Пуля прошла сквозь верхнюю губу и застряла в удивительно крепкой челюсти бизнесмена. Счастье для жертвы и не слишком удачный дебют для будущего убийцы. И все же именно таким был первый шаг на пути террора молодого венесуэльца Ильича Рамиреса Санчеса (отец его был так увлечен марксизмом, что трем своим сыновьям дал имена Ильич, Ленин и Владимир), больше известного под кличкой Карлос Шакал.

Шесть лет спустя Карлос так вспоминал об этом случае: «Сиефф остался жив. Несмотря на тяжелое ранение, врачи ухитрились спасти его. А когда через две недели я решил предпринять еще одну попытку, он уже улетел из Лондона на Бермуды… Обычно я стреляю трижды в нос – это убивает мгновенно. Для того чтобы кого‑нибудь убрать, нужно два пистолета. Один с глушителем, а второй – очень мощный. Тогда вы сможете защититься, если произойдет что‑то непредвиденное. Но у меня был только этот старый пистолет с пятью пулями, которым я не смог даже до конца воспользоваться». И тем не менее он наконец приступил к тому, что считал призванием и долгом своей жизни: «Время, когда я был бунтующим студентом с революционными идеалами, прошло. Я начал действовать. Именно в это время и родился настоящий Карлос».

Карлос Шакал в истории терроризма – личность легендарная. Однако слава его во многом держится на мифах, сочиненных газетчиками и подчас не имеющих никакого отношения к действительности. Так, скажем, ходила легенда, будто Ильич в 1966 году проходил обучение в политическом лагере Мантансас на Кубе, опекавшемся секретной службой Фиделя Кастро и местным руководителем КГБ генералом Виктором Семеновым. Там он якобы познакомился с падре Камилло Торресом – колумбийским священником, который стал руководителем повстанцев и сражался бок о бок с Че Геварой. Но, между тем, генерал Семенов был утвержден ответственным за операции КГБ в Гаване лишь в 1968 году, а Торрес был убит в бою с правительственными войсками Колумбии еще в феврале 1966‑го.

Также широко обсуждались в прессе связи Карлоса с КГБ, однако никаких свидетельств, подтверждающих эти связи, предъявлено не было. Более того, представители ЦРУ, равно как и британской службы МИ‑6, признавали, что у них нет доказательств того, будто Карлос был агентом КГБ. Не появилось подобных доказательств и после скандальных откровений кагэбешных генералов в 90‑х годах. Хотя при этом есть данные о его связях со спецслужбами ГДР, Румынии и Венгрии…

Задним числом на него «вешали» и убийство израильских спортсменов в Мюнхене, и расстрел пассажиров в израильском аэропорту «Лод», и убийство Анастасио Сомосы, и даже захват американского посольства в Тегеране. Но все это были досужие вымыслы, обоснованные лишь жаждой очередной сенсации.

Однако и без журналистских прикрас судьба Ильича Рамиреса Санчеса вполне заслуживает удивления, поскольку и сам он приложил не мало сил для того, чтобы оставить за собой мифологию, а не биографию.

Родился он во вполне обеспеченной семье венесуэльского адвоката Альтаграсиа Рамиреса Наваса, исповедывавшего левые взгляды. (Впоследствии отец пришел в ярость от клички, под которой прославился его сын: «Почему его называют Шакалом? Его зовут Ильич. Это достойное, славное имя, имя настоящего революционера».) В 14 лет Ильич вступил в Союз коммунистической молодежи Венесуэлы, не то запрещенной, не то полузапрещенной в те годы организации. Потом с матерью уехал в Англию, где учился в Стаффордском педагогическом колледже в Кенсингтоне. «Он был жалким ничтожеством, – впоследствии вспоминала 17‑летнего Ильича преподавательница английского языка Хилари Кинг. – При этом он был убежден, что является для всех господним подарком. Он всегда был безупречно и очень дорого одет, откровенно лгал и при любой возможности отлынивал от работы».

В конце 1967 года в Англию приехал отец Ильича и, забрав его вместе с братом Лениным, увез сыновей в Париж, где намеревался для продолжения образования пристроить их в Сорбонну. Но весной 1968 в Париже начались студенческие волнения, и отец через культурного атташе посольства СССР в Лондоне выхлопотал для Ильича и Ленина места в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Для молодых людей со столь милыми советскому сердцу именами что‑либо выхлопотать в посольстве СССР, вероятно, было не очень сложно.

В Москве Ильич Рамирес Санчес зарекомендовал себя изрядным повесой и большим любителем женского общества, благо деньгами его в достатке снабжали родители. Как‑то ночью дежурные по общежитию зашли на шум в комнату Ильича. На столе стояли бутылки и стаканы, но при этом в комнате венесуэлец был один. Дежурные открыли дверь платяного шкафа, и оттуда выпала совершенно пьяная голая девица. В следующий раз Ильич уже не прятал девиц в шкаф, а выбрасывал их в окно со второго этажа в сугроб. Один из руководителей коммунистической партии Венесуэлы Густаво Мочадо был в это время в Москве и встречался с венесуэльскими студентами. Он разочарованно свидетельствовал: «Я видел Ильича в Москве. Учебой он не занимался. Вел себя своевольно. Он получал очень много денег и предпочитал играть на гитаре и ухлестывать за женщинами. Вел себя как настоящий бабник. Ректор университета отрицательно отнесся к тому, что Ильич снимался в русском национальном костюме, наигрывая на балалайке».

В марте 1969 года Ильич принял участие в митинге арабских студентов перед иранским посольством. Вместе с братом Лениным его задержала милиция. Похоже, университетскому начальству он здорово надоел, так что вскоре он вместе с братом оказался в числе 20 отчисленных венесуэльских студентов, чья академическая успеваемость была признана неудовлетворительной.

В Москве Ильич свел знакомство с палестинцами; именно они впервые рассказали ему о Вади Хаддаде, одном из руководителей Народного фронта освобождения Палестины, которого позднее Ильич называл «Учителем» и ставил едва ли не выше Че Гевары. В Москве же он встретился с эмиссаром Народного фронта Рифатом Абул Ауном, от которого получил приглашение посетить палестинский военно‑тренировочный лагерь в Иордании. Благодаря этому обстоятельству, после отчисления из Университета дружбы народов Ильич прямиком отправился на Ближний Восток. Там от руководителя отдела вербовки Народного фронта Абу‑Шарифа он и получил кличку «Карлос».

Пройдя обучение в лагере, Карлос оказался единственным иностранцем, сражавшимся во время «черного сентября» на стороне палестинцев в Иордании. Затем руководство Народного фронта отправило его для революционной деятельности в Европу, где, собственно, и началась его террористическая биография: он стреляет в Эдварда Сиеффа в Лондоне, организует взрывы в редакциях нескольких газет в Париже, участвует в подготовке захвата французского посольства в Гааге, бросает гранату в аптеку рядом с церковью Сен‑Жермен, в аэропорту «Орли» обстреливает из базуки самолет израильской авиакомпании «Эль‑Аль»… В судебных показаниях «террорист № 1» так вспоминает период своей деятельности в середине 70‑х: «В Народном фронте существует дисциплина, моральный кодекс и разделение труда… К этому времени я уже был профессиональным революционером, и все мои действия без исключения были частью войны за освобождение Палестины. К тому же я находился на содержании у этой организации».

В конце июня 1975 года Карлос при свидетелях застрелил двух агентов французской контрразведки и находившегося с ними ливанского осведомителя, работавшего сразу на несколько спецслужб и знавшего Карлоса в лицо (через него Ильич получал распоряжения от Хаддада). Собственно, только после этого западные спецслужбы получили на него первый бесспорный материал, и именно после этого тройного убийства с легкой руки репортера лондонской «Гардиан» к Карлосу пристала новая кличка – Шакал.

Потом были самые громкие дела Шакала – похищение в Вене десяти министров нефтяной промышленности стран ОПЕК (организация стран – экспортеров нефти), взрыв скорого поезда Париж‑Тулуза, взрыв железнодорожного вокзала в Марселе, взрыв мюнхенского отделения радио «Свободная Европа»… О мелких акциях не стоит и говорить. Всего на счету Карлоса и его группы – 24 убийства и нанесение тяжелых травм 257 лицам. При этом в интервью журналу «Аль Ватан аль Араби» Карлос играючи признался: «Я не профессиональный убийца. Убить человека, который смотрит тебе в глаза, очень непросто». Догадывался ли об этой проблеме Шакала чудом выживший Сиефф?

Арестовали Карлоса буднично, хотя и не без доли артистизма. Изрядно выпив (а он, надо сказать, с московских времен не сильно изменил выбранному стилю жизни) во время празднования нового 1994 года в одной из греческих забегаловок в столице Судана Хартуме, Карлос вышел на улицу с прихваченной из бара бутылкой, от избытка чувств достал пистолет и начал палить в воздух. Остановить его никто не пытался, так как он был в компании приятелей, один из которых также был вооружен пистолетом‑пулеметом «Узи». Убить они никого не убили, но внимание к себе привлекли более чем достаточно. Разгулявшегося гостя стали проверять. По документам это был некий Абдалла Баракат – арабский бизнесмен ливанского происхождения, который занимается продажей нефти Судану. Как водится в таких случаях, полиция проставила «на прослушку» его телефон. Вскоре выяснилось, что богатый араб частенько названивает в Венесуэлу и при этом великолепно изъясняется по‑испански, в то время как по‑арабски говорит с акцентом. Словом, его раскусили.

Как об этом стало известно французским спецслужбам – загадка. Тем не менее, вскоре они стали активно требовать от властей Судана выдачи Шакала. Ситуация была уже не та, что в 70‑х – «холодная война» закончилась, идеи социализма потускнели… В общем, Судан согласился.

В августе французский судья Брюгер выписал ордер на международный арест Ильича Рамиреса Санчеса, и в Хартум было направлено требование о выдаче террориста. В это время у Карлоса обнаружили варикозное расширение вен в паху, и он лег в больницу на операцию. Через несколько дней на вилле в Хартуме, где он отдыхал после операции, врач сделал Карлосу успокаивающий укол, после которого он очнулся уже в самолете, завязанным в джутовый мешок, откуда торчала только его голова.

В Париже ему были предъявлены обвинения в убийстве двух агентов французской контрразведки и ливанца‑осведомителя. Прокуратура настаивала только на целиком доказанных эпизодах бурной деятельности Ильича на территории Франции. Обвинялся он по уголовной статье, за преднамеренное убийство – западные спецслужбы давно поняли, что нет ничего хуже для террориста, чем лишиться ореола политического борца, мученика, революционера, страдающего за свои убеждения.

Тем не менее суд над «террористом № 1» отличался от обычного уголовного процесса небывалыми мерами безопасности (на время процесса каждому присяжному было предоставлено по два телохранителя) и небывалым интересом к нему как журналистов, так и публики. Слушанья начались 12 декабря 1997 года. По свидетельствам очевидцев, появившийся в зале суда Карлос выглядел так, словно зашел в кафе выпить аперитив перед обедом. Вел он себя независимо и даже дерзко. На вопрос судьи: «Ваша профессия?» Карлос ответил: «Я – профессиональный революционер старой ленинской школы».

– Назовите ваш адрес? – попросил судья.

– Мой последний адрес? – переспросил Карлос. – Послушайте, весь мир принадлежит мне, я – революционер‑интернационалист, а мое последнее место жительства – Хартум, Судан.

Потом подсудимый говорил о том, что стал жертвой международного заговора, целью которого является уничтожение революционера, отдавшего всю свою жизнь благородному делу освобождения Палестины в рамках мировой революции.

– В течение тридцати лет я вел войну с помощью пера, пули, бомб и удавок. И эта борьба не окончена, я должен продолжить ее. Сегодня я веду ее с помощью слов. И будь я рядовым солдатом, я бы сидел и молчал, но я – лидер и должен сражаться до последнего вздоха.

Журналисты, присутствовавшие на процессе, отмечали, что Карлос пытался превратить свое заключительное слово в нечто, напоминающее знаменитую речь Фиделя Кастро на суде по делу нападения на казармы Монкада, которую Фидель закончил словами: «История меня оправдает». Но французский суд был далек от того, чтобы оправдать Карлоса. Шакала приговорили к пожизненному заключению. «Да здравствует революция!» – воскликнул он, услышав приговор. Надо сказать, что к 1997 году подобное заклинание уже потеряло силу и звучало несколько фальшиво. Свой срок Карлос отбывает и поныне.

Что не давало покоя этому щеголю и повесе? Что заставляло его носиться по свету с пистолетом в кармане и стрелять своим жертвам в лицо? Он родился в обеспеченной семье, он заказывал себе шелковые костюмы у лучших портных, он носил плащи с ярлыком «Савиль Роу», итальянские кожаные туфли ручной работы, галстуки от «Нины Ричи», очки от «Кристиан Диор» и жилеты из чистого хлопка от «Маркса и Спенсера» (напомним, что недостреленный Карлосом Сиефф был президентом этой компании). Он любил вино и веселье. Он любил женщин, и женщины любили его. Наконец, он любил и холил себя самого – Ганс Иоахим Кляйн, западногерманский террорист, входивший в группу Карлоса, так вспоминал о нем: «Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколонами и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли… Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако он не хотел трогать лицо, его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14‑летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку».

Будь человек хоть трижды тщеславным (а Карлос был тщеславен: когда в Западной Германии распространили объявление о розыске Шакала, он счел это личным оскорблением – его голова оценивалась в ту же сумму, что и головы остальных боевиков), но если он с таким трепетом относится к собственному телу, то трудно представить себе основание, которое могло бы заставить его постоянно на протяжении многих лет подвергать столь обожаемое тело опасности быть продырявленным горячим свинцом. И уж коль скоро такое основание существует, то, вероятно, для самого Карлоса оно должно находиться за пределами сознания. Наличие такого трансцендентного для субъекта основания и является главным условием того, что у человека появляется судьба, а не просто складывается биография. Возможно, судьба Шакала и впрямь была предопределена. Но чем? Безусловно, притягательная сила марксизма очень велика, но в его ли власти выковать человеку планиду? Достаточно ли здесь одного материализма, который, побеждая, победить никак не может? Честно говоря, когда речь заходит о судьбе, апеллировать традиционно хочется к силам высшего порядка…

А что если виной всему – магия имени? В свое время заумник Алексей Крученых говорил, что имя в чем‑то определяет судьбу, так «Хлебников дает хлеб поэзии, Маяковский светит во тьме, как маяк, Бурлюк – бурлит, а я, Крученых, закрутился». Почему бы нет? Что мы, такие маленькие, можем знать об этом? Почему бы Ильичу Рамиресу Санчесу не быть обязанным судьбой именно имени? А то, что двух его братьев подобная доля миновала – ничего не значит. В конце концов, Ильич был первенцем, а стало быть, по праву первородства, ему сполна все это дело и наследовать.

Опасно вызывать голодных духов – им не хватает тел, и уж коль скоро их вызвали, они не упустят случай воплотиться.