«Россия считалась житницей Европы, – писал С. С. Ольденбург. – Широкая полоса ее земли – черноземная область – отличалась исключительным плодородием. Русское хозяйство в целом сделало за последнее десятилетие огромные шаги вперед. И тем не менее в центральных областях России, в самой сердцевине государства, каждый неурожай грозил вызвать голод, требующий широкой помощи от государства. В Западной Европе таких явлений не было уже давно; а если в Индии, в Китае бывало много хуже, – это не могло никак служить „утешением“: ведь во всех других отношениях Россия стояла неизмеримо выше „азиатских“ условий» [1].

В советские годы, как, впрочем, и сейчас, тяжелое положение крестьян и сельского хозяйства в начале XX века чаще всего объясняют «малоземельем» и проблемой «помещичьего землевладения». Якобы лучшие земли по‑прежнему принадлежали дворянам, государству, а миллионы крестьян ютились на мелких участках, страдая от нехватки площадей. Этот миф активно культивировали и сами сельские жители. Мол, вот дали б побольше угодий, и голода бы не было!

В действительности все было чуть ли не наоборот! При отмене крепостного права крестьянам отошло более половины всех удобных земель, причем и в дальнейшем постоянно шел процесс перехода земель от дворян к крестьянам. Казенные земли по большей части приходились на леса и малопригодные для земледелия участки. К началу XX столетия дворянам принадлежало около 52 миллионов десятин земли, а крестьянам – 160 миллионов. В 22 губерниях – почти во всей черноземной полосе – свыше половины всей земельной площади принадлежало крестьянам, а местами и 80% ее.

Однако главная причина тяжелого положения крестьян и постоянных голодных кризисов была вовсе не в земле, как таковой, а в исключительно низкой производительности труда и самой организации крестьянского труда. Почти весь экспортный и коммерческий хлеб, который шел на продажу в города, производился отнюдь не крестьянами, а частновладельческими хозяйствами, помещиками. Фактически русскими фермерами. Последние постоянно давали переизбыток, который не только вывозился за границу, но и нередко шел на помощь голодающим. Это доказывает и тот факт, что от неурожаев и засух больше всего страдали именно те губернии, где процент крестьянского землевладения был наиболее велик: Казанская, Самарская, Уфимская, Воронежская, Пензенская, Тамбовская, Рязанская и т. д.

А все потому, что отмена крепостного права фактически привела к созданию в деревне прообраза будущего колхозного строя. В котором помещика заменила община, так называемый «мир». Крестьяне владели землей не единолично, а коллективно, и этот коллектив не только перераспределял угодья по своему усмотрению, но и устанавливал порядки и правила. Каждый крестьянин был как бы совладельцем «колхозной» земли. Когда семья увеличивалась, она могла рассчитывать на прирезку земли, крестьянин, ушедший на фабрику, в любой момент мог вернуться и приняться обрабатывать землю. Для государства и казны община имела важное значение. Она коллективно отвечала за уплату налогов, розыск преступников, а главное, что было исключительно удобно, за призыв новобранцев в армию. Разбегутся, и попробуй разыщи этих крестьян на просторах нашей огромной родины! А тут все «под колпаком»!

Однако все эти «удобства» имели и оборотные стороны. Община способствовала уравниловке, спасала «слабых» и ленивых, снимала ответственность с конкретных лиц, тормозила техническое перевооружение и превращала сельское хозяйство в натуральное. Ну и, как водится, способствовала развитию массового пьянства и алкоголизма. Живший в нищете и уставший от непосильного труда сельский пролетариат развлекался в основном массовыми попойками и драками, а непьющий крестьянин рассматривался «миром» чуть ли не как социальный враг и изменник общему делу.

Общинность также тормозила развитие культурного уровня деревни, а также создавала известные политические проблемы. Привыкшие идти за большинством, умными старейшинами, которые «всё знают», малограмотные и неграмотные крестьяне легко подпадали под влияние и могли в любой момент обратить коллективизм в революционные походы и бесчинства. Тем более терять крестьянам все равно было нечего: кроме грязного угла в старой избе и драных штанов у них, как правило, ничего не было.

Кроме того, деревня в начале XX века стала благоприятной средой для революционной агитации. Революционеры объясняли крестьянам их тяжелое положение очень просто – во всем виноваты помещики и богатые земледельцы. Из‑за них вы нищенствуете! Надо просто требовать землю! Даешь конфискацию помещичьих угодий и будет вам счастье! Правительство же оказалось в заведомо проигрышном положении. Пойти на удовлетворение требований о «разделе», «конфискации» и даже выкупе помещичьих земель оно не могло, ибо этот шаг попросту погубил бы эффективное сельское хозяйство, сорвал экспорт и привел бы к голоду в городах и столицах. А отказ в их удовлетворении впоследствии стал удобным поводом для бесконечных упреков и обвинений.

Кризисное положение деревни конечно же не являлось секретом для царя и его приближенных. Особое совещание по сельскому хозяйству, созданное по инициативе правительства, в 1899–1901 годах собрало много материала о положении центральных губерний, но не наметило никаких путей выхода из положения! А лишь признало, что одной из причин кризиса является дробление земли в пределах общины, что, по мнению чиновников, являлось «неизбежным злом». «Относительное уменьшение количества земли, находящейся во владении крестьян, как естественное последствие роста населения, не требует доказательств, оно вытекает из самой природы вещей», – заявлялось в сводке работ Особого совещания.

После этого было много всевозможных обсуждений и изучений, в сущности ничего не давших. Между тем весной 1902 года произошли события, показавшие, что русская деревня, как населенные пролетариатом окраины промышленных центров, а также вузы, представляет собой еще одну пороховую бочку, которая в любой момент может взорваться.

В 1901 году центральные губернии охватил очередной голод, сопровождавшийся эпидемиями холеры и тифа. Следующей зимой хлеб во многих регионах в очередной раз закончился. В середине марта в Полтавском и Константаноградском уездах Полтавской губернии крестьяне стали являться в помещичьи усадьбы с просьбами о даровой выдаче хлеба и корма для скота. Кроме того, регион охватили массовые грабежи и кражи средь бела дня. При этом грабители нередко заявляли: «Отдайте по‑хорошему, все равно скоро наше будет».

28 марта толпа голодных крестьян явилась с подводами в имение «Карловка», принадлежавшее герцогу Мекленбург‑Стрелицкому, и забрала со складов весь картофель. В последующие дни «экспроприация» приобрела массовый характер. Толпа народа с обозом в 300–400 телег объезжала помещичьи имения и забирала себе все продукты. Полтавский губернатор, снарядив три батальона пехоты, отправился в район беспорядков. 1 апреля войско столкнулось с толпой крестьян, грабивших мельницу в 10 верстах от Полтавы. Поначалу народ, вооруженный вилами и кольями, пытался оказать отпор, но потом был разогнан выстрелами. По официальным данным, было убито три крестьянина и четыре ранено.

Еще более ожесточенные беспорядки вспыхнули в Харьковской губернии. Там крестьяне не только увозили хлеб, но и крали сельхозинвентарь, угоняли скот, поджигали помещичьи усадьбы, а одну из них и вовсе растащили по бревнам! Попутно народ ограбил и местную больницу, причем из‑под больных даже вытаскивали тюфяки. В общей сложности было ограблено 91 имение, в том числе 64 в Полтавской и 27 в Харьковской губернии.

Однако власти не сделали никаких серьезных выводов из случившегося. Лидеров восстания арестовали, обвинив во всем «противоправительственную литературу», обнаруженную во время обысков в деревнях. Начитались всякой дури и пошли мельницу грабить! «Весною в некоторых местностях Полтавской и Харьковской губерний крестьяне разграбили экономии, – заявил царь во время своего визита в Курск 29 августа 1902 года. – Виновные понесут заслуженное наказание, и начальство сумеет, я уверен, не допустить на будущее подобных беспорядков… Помните, что богатеют не захватами чужого добра, а от честного труда, бережливости и жизни по заповедям Божьим». Николай II конечно же не понял, что грабежи были вызваны отнюдь не жаждой «обогащения» и тем более не литературой, а нуждой и голодом. Которые и довели крестьян до жизни такой.

[1] Ольденбург С. С. Указ. соч. С. 166.