Тем временем война продолжалась, кризис нарастал, а страну все больше охватывали бунты, волнения, митинги и забастовки.

«Во Владикавказе 6 мая началась забастовка приказчиков, к которым присоединились рабочие, извозчики, ремесленники, – сообщали СМИ. – Все магазины, трактиры, лавки, харчевни, пекарни были закрыты по требованию забастовавших; на базаре это требование к торговцам предъявили городовые, как они говорили, „во избежание греха“. Движение электрического трамвая приостановлено забастовщиками, причем два вагона испорчены. Толпа забастовавших, вместе с посторонней публикой достигшая до 2000 человек, прошла по улицам, направилась за город, на завод для выделки серной кислоты. По дороге, подойдя к столярной фабрике Маевского, потребовала от того, чтобы тот распустил своих рабочих; в ответ на это требование Маевский произвел несколько выстрелов из револьвера в воздух. Толпа пришла в ярость и разгромила фабрику. Затем, взяв с завода рабочих, толпа обратно вернулась к городу».

Тем временем испуганные власти ввели в город войска – несколько рот солдат, две сотни терских улан и весь осетинский дивизион. Когда толпа приблизилась к кордону, полицмейстер заорал, чтобы все расходились. Мол, побастовали, походили, похулиганили, и будет! Однако рабочие требование не выполнили. Впрочем, и власти отдать приказ о применении силы не решились. Авось обойдется!

Однако когда на второй день забастовки – 7 мая – забастовщики решили снова показать, кто в городе хозяин, нервы у терских казаков не выдержали. Они ринулись в толпу и стали хлестать всех нагайками. «И началось ужасное избиение забастовщиков и посторонней публики, – писала пресса. – Одного грузина двое верховых казаков схватили за руки, тянули в стороны и рысью скакали к полицейскому управлению, а третий казак скакал сзади и бил грузина плетью. Двое ораторов были избиты до потери сознания. Избитых запирали в кутузку. На Базарной улице был избит казаками торговец обувью Пришибельский, мирно стоявший около своего магазина. Близ базара были избиты, а затем арестованы казаками и городовыми двое молокан». Особенно свирепствовали казаки в 7 часов вечера в городском саду, где они нещадно избивали приказчиков, учащуюся молодежь и арестовывали всех, на их взгляд, подозрительных.

«16 мая 1905 года. Замечательный день в жизни села… – рассказывала статья „Из Богородского[1]“. – Едва настало утро, и пошли вереницы рабочих с завода на завод.

Бастовали…

Забастовщики звали товарищей; большинство присоединилось; некоторые трусили, прятались чуть ли не в шерсть, но их находили и убеждали следовать за забастовщиками.

Вереницы росли.

Бастовали кожевенники, отдельщики, шорники; бастовали хомутники, сыромятники, строгаля, штукатуры и плотники, подкладочники, скребаля и портные присоединились, и шествие росло…

До четырех‑пяти тысяч голов виделось забастовщиков…

Лица сосредоточенные, иные с любопытством разглядывают товарищей и говорят:

За‑а‑бастовка!..

Ухмыляются, поясняя, что здесь чуть ли не после… всех других местностей…

Но любопытства – мало.

Более сознательности видно в мускулистых, загорелых лицах.

Шаги тяжелые, неповоротливые, но идут бодро… Торжественно.

Как море от легкого ветра, люди волновались, но чуть‑чуть, едва заметно, как будто бы ничего не произошло.

И движение кипело.

На чисто экономической почве, но росло и зрело, даже среди неграмотных, каких большинство здесь рабочих.

И ни шума, ни громкого слова.

Лишь по временам раздается окрик хозяина:

– Сволочи, подойди‑ка к заводу. Револьвер‑то шестизарядный!..

Но „вояку“ вовремя останавливали, и всё смолкало.

Словом, порядок образцовый, полиции мало было, и поведение ее тоже было спокойно, корректно.

А днем, этого же числа, состоялась с согласия исправника грандиозная сходка.

Тысяч до 5 ‑6 было народу.

Шли дети с матерями, сестрами.

И слушали „рассказы“, как называют здесь речи».

На сходке рабочие выбрали депутатов от каждого ремесла и выдвинули свои требования: установление на всех заводах 10‑часового рабочего дня с началом работы в 6:00 и перерывом на обед, установление сокращенного рабочего дня перед праздниками и выходные в праздничные и воскресные дни, обеспечение рабочих горячей водой, «безусловно вежливое обращение со стороны хозяев», отмена поурочной работы, оплата болезней и увечий, полученных на производстве, за счет хозяина, еженедельная уплата заработка и т. д. В общем, требования как требования, ничего особенного, и никакой политики! Удивляет скорее другое: как до этого рабочие трудились без перечисленных условий. Точнее, хотя бы без одного из них!

Как только наступила теплая погода, многие города и села империи охватили пожары. При этом вовсе не одни крестьяне жгли барские усадьбы.

«9‑го в одиннадцать часов ночи в Кулебаках выгорело еще 7 домов, – сообщали СМИ. – Положение становится прямо‑таки невыносимым. Необходимо положить предел всему этому, а тем более аппетитам домовладельцев. Пусть об этом подумают те, кому ведать надлежит. Необходимы самые строгие судебные расследования о каждом пожаре и привлечение виновных к ответственности. Тогда только, надо думать, прекратятся „выгодные“ пожары.

Ведь нужно, наконец, войти и в положение страховых обществ: одному только земству придется выплатить страховой премии около 70 тыс. рублей, не считая убытков, понесенных частными обществами».

Журналисты намекали на выгоду, которую могли извлечь от пожаров владельцы доходных и прочих домов. Ведь чем больше был дефицит квартир в городе, тем выгоднее можно было сдать жилье!

Вообще, в России был жуткий дефицит любого жилья, но особенно недорогого и дешевого. 85% домов и жилых помещений в начале XX века принадлежали частным домовладельцам, которые сдавали их внаем квартирантам. Казалось бы, всем хорошо. Одни обеспечены жильем, вторые не внакладе. Но только не в России! «Квартиранты по обыкновению играют роль волов, с которых дерут по нескольку шкур, – писали еще в 1896 году „Нижегородские губернские ведомости“. – Квартирный вопрос в столицах, в некоторых провинциальных городах и в особенности – в Нижнем Новгороде настолько обострился, что принимает формы общественного бедствия, с которым так или иначе приходится бороться. Такая борьба, если она когда‑нибудь будет иметь место в Нижнем, тем более тяжела, что придется бороться бессильному и беспомощному квартиранту со всесильным домовладельцем».

Спрос на жилье всегда был выше предложения, что позволяло хозяевам устанавливать запредельно высокие тарифы, да еще и по любому поводу и без повышать их. У народа зачастую оставался выбор: либо отдавать за квартиру ползарплаты, либо выметаться на улицу. Задешево можно было поселиться только в какой‑нибудь гнилой лачуге на окраине города. Власти пытались решать проблему постройкой государственных многоквартирных домов с низкой квартплатой, с целью составить конкуренцию частникам. Однако население городов быстро росло, и жилые «метры» все равно были в дефиците. Страна у нас удивительная. Жилья почему‑то не хватало в царские времена, потом в советские, ныне нам говорят, что высокие цены на квартиры тоже якобы объясняются дефицитом домов. Одним словом, строят, строят, а всё мало…

Возвращаясь к Кулебакам, там подозревали в поджогах и страхователей, мол, в условиях кризиса многие лавки и магазины стали невыгодны, продать некому. А тут спалил, получил фиксированную страховую премию и считай, как продал! Однако никаких доказательств всем этим домыслам не было. Поэтому в итоге подозрение стало ложиться на всех подряд.

«Население Кулебак пожарами совершенно сбито с толку и не знает, где искать истину, – писала пресса. – Обыкновенно, кому это выгодно, сваливают причины пожаров с больной головы на здоровую. Никто из жителей, не исключая даже лиц, заведомо уважаемых, не застрахован от самой грязной клеветы в связи с поджогами. В особенности в этом отношении не посчастливилось служащим завода, несмотря на ранги и положение. Присутствие в этом факте каких‑то темных влияний неопровержимо.

Благодаря всему этому спокойное занятие и всякий труд, при таких тяжелых условиях, совсем невозможен. Живем со дня на день, от пожара до пожара и ждем самого худшего».

«Не проходило дня, чтобы не получалось известия о пожарах в селах и помещичьих усадьбах, – писала газета „Саратовский дневник“ про Аткарский уезд. – Так, 12 мая в городе виден был громадный столб дыма, не исчезавший в течение нескольких часов, а к вечеру уже было известно, что это горело село Карякино, Комаровской волости. Здесь уцелело 7 дворов, а всего их значительно больше 100. В ночь на 13 мая в направлении в с. Замьяных хуторов и Даниловки были видны два больших зарева. Что горело – пока неизвестно. В ночь на 12 мая в имении г. Гартлап при д. Жерновка, Березовской волости, сгорел скотный двор, скот удалось спасти. В ту же ночь в деревне Медведевка, Даниловской волости, сгорело 9 крестьянских дворов, причина пожара не выяснена. В имении землевладельца Липверт, при ст. Лопуховке в ночь на 10 мая сгорели 6 больших кладей намолоченной ржи.

9 мая, в имении г. Тиден, при селе Березовка, той же волости, сгорела водяная на р. Медведица мельница, бывшая в аренде у купца г. Тихомирова. Причина пожара неизвестна».

В общем, жгли не только помещичьи усадьбы, но и дома богатых односельчан, а то и попросту из хулиганских побуждений. Восстание же, надо что‑то делать, понимаешь!

[1] Ныне г. Богородск, Нижегородская обл.