В своем романе «Мать» писатель Максим Горький писал: «На земле, черной от копоти, огромным темно‑красным пауком раскинулась фабрика, подняв высоко в небо свои трубы. К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми окнами». Так в начале XX века выглядело рабочее село Сормово Балахнинского уезда Нижегородской губернии, где еще в 1849 году возникло одно из крупнейших промышленных предприятий страны – Сормовский завод. На заработки сюда приезжали люди со всей России.

В начале XX века Сормово было довольно крупным населенным пунктом, преимущественно застроенным одно‑и двухэтажными домами, в большинстве деревянными. К 1905 году здесь был возведен огромный по провинциальным меркам Спасо‑Преображенский собор, построены заводоуправление и самая большая в России церковно‑приходская школа для рабочих. С Нижним Новгородом промышленное село соединяла одна‑единственная Большая Сормовская дорога (ныне улица Коминтерна – Сормовское шоссе).

Несмотря на близость к главному губернскому городу и расположение в центре европейской части России, сормовичи исконно жили своей, весьма обособленной жизнью. Их можно было одновременно назвать и трудовыми людьми, и бездельниками, и даже чудаками. Судите сами, в начале XX века (а это всего сто с небольшим лет назад) сормовичи даже жили по своему, собственному сормовскому времени!

«По Московскому шоссе во всю прыть мчится на извозчике коммерсант, которому необходимо по срочному делу побывать в конторе сормовских заводов не позже обеденного свистка, – рассказывал фельетон в газете „Нижегородский листок“. – Он спешит на поезд. В одной руке у него часы, в другой номер „Волгаря“, на последней странице которого напечатано „каменное“ расписание. Тревожно перебегая глазами с расписания на часовой циферблат и обратно, коммерсант, подъехав к вокзалу, облегченно вздыхает: по расписанию поезд отходит в 10 час. 50 минут, а стрелка показывает только 10 час. 45 минут. Еще целых пять минут ожидания! Расплачивается с возницей и медленно поднимается в здание вокзала. Извозчик уезжает в Канавино.

На вокзале пусто. Касса закрыта. Поезда нет.

– Где же поезд?

Коммерсант, сильно озадаченный, направляется в телеграф и взволнованным голосом повторяет тот же вопрос.

– Поезд давно ушел, – следует равнодушный ответ.

– Как давно?! Он должен отойти через пять минут! Вот и в „Волгаре“ напечатано! – сует он к носу оторопевшего телеграфиста газету.

– Да у нас теперь по‑новому, поезд отошел еще в 9 ч. 40 мин. по городскому, а следующий отправится в 12 ч. 55 мин. Тоже по городскому времени.

Коммерсант неистово рвет на мелкие клочки газету и пешком, за отсутствием извозчиков, направляется по шоссе в Канавино…»

Справедливое возмущение «коммерсанта» можно было понять! Во‑первых, добраться до Сормова в те времена было действительно непросто. Особенно в осенние и весенние месяцы. Из‑за дождей и распутицы вся пятикилометровая дорога от Гордеевки, являвшейся самым крайним населенным пунктом знаменитой Нижегородской ярмарки, до Дарьинского моста через речку Парашу, являвшегося своеобразной границей Сормова, превращалась в сплошное месиво грязи. Проехать по ней на телеге или пролетке было невозможно, не говоря уже о пеших переходах. Бывали даже случаи, когда в тех гиблых местах тонули лошади! К примеру, однажды два сормовских «интеллигента» (так называли жителей рабочего села, занимавшихся совсем не рабочей деятельностью) провожали кого‑то на вокзале Нижегородско‑Московской железной дороги в Канавине. После отхода поезда товарищи зашли в бакалейную лавчонку, дабы купить папирос, где сделали «пошлое замечание» в отношении некой хорошо одетой дамы, покупавшей колбасу. Лавочник вызвал городового, который решил сопроводить хамов в полицию. Для этой цели он взял легкового извозчика. Однако по дороге воинствующие «джентльмены» вытолкали из пролетки городового и приказали извозчику везти их в Сормово. Тот наотрез отказался, заявив, что проехать туда по дороге нет никакой возможности. Тогда «интеллигенты» выкинули из пролетки и водителя и решили добраться домой самостоятельно. Но далеко уехать угонщики не смогли. На полпути несчастная кобыла утонула в луже, а вылезшие из завязшей пролетки путешественники полдня просидели по пояс в грязи, откуда и были «приняты» полицией…

В общем, единственной реальной возможностью добраться до Сормова был так называемый Сормовский вагончик. Так в народе называли конечную станцию железнодорожной ветки, соединявшей Канавино с Сормовским заводом. На нее‑то и спешил упомянутый выше коммерсант.

Однако чтобы добраться от ярмарки до этого Сормовского вагончика, надо было преодолеть больше километра по Московскому шоссе. А там можно было воспользоваться еще одним весьма чудным и комичным транспортом. Дело в том, что «для удобства пассажиров» летом 1900 года бывший сормовский инженер Фишер построил однопутную подвозную линию конного трамвая. Ее протяженность составляла всего 1300 метров, а посередине находился один встречный разъезд. Пассажиров обслуживали три вагона, двигавшиеся с интервалом 20 минут. Однако большой популярностью у нижегородцев эта линия не пользовалась. И неудивительно!

«„Фишеровская конка“, как называют сормовцы конный трамвай, совершающая черепашьи рейсы по Московскому шоссе, от Макарьевской части к „Сормовскому вагончику“, продолжает служить притчей во языцех, – писала пресса. – Только необычайная слякоть, дождливая погода и отсутствие извозчиков заставляют пассажиров из Сормова прибегать к услугам этой конки. Во‑первых, от железной дороги до трамвая нужно пройти порядочный кусок по шоссе по колено в грязи. Во‑вторых, вагон убийственно медленно ползет, и человек, имеющий спешное дело, предпочитает идти пешком». Кроме того, пассажиры жаловались на страшных, изнеможенных и тощих лошадей, тянувших вагоны, и на «изменчивые» цены. То есть кондукторши почему‑то брали за проезд то 3 копейки, то 5 копеек. А «контроль» за безбилетниками и вовсе осуществлялся каким‑то вонючим и грязным оборванцем, проще говоря, бомжом. Одним словом, эта конка всем своим видом и свойствами напоминала скорее персонажей какой‑нибудь мрачной сказки вроде «Алисы в Зазеркалье», нежели общественный транспорт.

Впрочем, приехав вовремя и даже заранее к конечной Сормовского вагончика, как тот самый коммерсант, путники отнюдь не могли быть уверены в том, что не опоздают на поезд. А все дело было в том самом сормовском времени. Которое значительно отличалось от времени нижегородского и московского. И происходило это вовсе не потому, что в Сормове не хватало часов, а имевшиеся дружно шли вперед или отставали.

Все село так или иначе зависело от судостроительного завода. Каждый местный житель либо сам трудился на предприятии, либо обслуживал трудившихся (например, устраивал для них кабаки и бани, возил по улицам и шил для них одежду). Если в цехах начинались сокращения и увольнения, резко возрастало число пьяных на улицах и количество преступлений. В общем, Сормово и завод традиционно жили как одно целое. А заводское начальство, в свою очередь, отличалось непомерной жадностью, о которой в губернии ходили целые легенды.

Вот и в те времена «заводские» придумали оригинальный способ экономии электроэнергии. В связи с тем, что осенью световой день стремительно сокращался, было решено ежедневно (!!!) переводить стрелки часов на 1–2 минуты вперед. И соответственно, подавать гудки о начале и окончании работы раньше, подгоняя рабочих и постепенно вынуждая их пораньше выходить на работу. В результате уже к началу октября разница между сормовским и городским временем достигала свыше получаса. «Сормовцы торопятся жить на целых 35 минут в сутки вперед, – рассказывала газетная рубрика „Сормовская хроника“. – Торопливость эта будет увеличиваться crescendo (музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука. – Авт. ), так как заводской гудок имеет тенденцию ежедневно свистеть на 1 ‑2 минуты ранее. По этому поводу нам передано следующее. Путем постепенного ускорения начала и конца работ в заводе рассчитывают нагнать экономию на электрической силе, употребляемой для освещения цехов. Безусловно, такая экономия очень выгодна заводу, но она является крайне неудобной для публики. Многие из заводских служащих, квартирующих в Канавине, благодаря тому, что поезда Сормовской железнодорожной ветки отправлялись по городскому времени, а не по заводскому, предпочитали не ездить домой на обед, чтобы не подвергать себя нареканиям со стороны заводского начальства за опаздывание на службу. Кроме того, им приходилось в ожидании отправки поезда бесплодно тратить полчаса времени».

В итоге, по заявлению «заводских», в октябре поезда и начали отправляться по сормовскому времени. На станционных часах подвинули часовые стрелки вперед на 35 минут, и поезда стали ходить «по‑новому». Однако с этого момента стали страдать, наоборот, жители Нижнего Новгорода и Канавина, которые ездили по своим делам в Сормово. Они‑то приезжали на Сормовский вагончик по городскому времени! Прибывает, к примеру, человек на станцию в 12:50, как ему кажется, за пять минут до отправления поезда. А ему говорят: извини, мужик, ты попал в будущее, время уже 13:25, а твой поезд давно ушел!

При этом в октябре, пока еще шла навигация, от Сормова до Нижнего можно было добраться и на «финляндчике», то есть небольшом пароходике. Однако «финляндцы», как их тогда называли, наотрез отказывались ходить по сормовскому времени! Ведь с учетом того, что путь до промежуточной пристани на Стрелке занимал как раз 35 минут, получалось бы, что, отчалив от Сормова, скажем, в 15:00, пароходик прибывал бы на ярмарку тоже в 15:00. Эдакое путешествие «назад в прошлое»! И что делать прикажете? Носить сразу двое часов? Тоже не поможет, ибо к началу ноября разница во времени достигла уже целого часа и продолжала увеличиваться.

Ну а после Нового года начальство Сормовского завода, напротив, начинало постепенно сдвигать «свое» время в обратную сторону. Несмотря на возмущение общественности, эксперименты по переводу часов в Сормове продолжались вплоть до революции 1905 года. Можно даже предположить: не было ли это одной из причин недовольства рабочих?

В теплое время года добраться до Сормова было конечно же легче. Но желательно было делать это только в светлое время суток. В ту пору местность на подступах к селу напоминала пейзажи из романа Артура Конан Дойла «Собака Баскервилей», а из города туда вела извилистая тропа, раскинувшаяся между болотами и голыми пустошами. И хотя она шла параллельно железной дороге, поезда по ней ходили только днем, а ночью рельсы лишь указывали направление. Криминальная хроника рассказывала о сормовском мещанине Михаиле Тарасове, который в одну из апрельских ночей возвращался после затянувшейся попойки из Канавина в Сормово. Идти было страшновато, но изрядно принявшему для смелости несколько порций небоевых 100 граммов Тарасову все было нипочем, и он смело отправился этой опасной дорогой. Впрочем, не пройдя и полпути до Сормова, мещанин упал наземь и уснул. Тут‑то со стороны болот к нему и подошел «призрак». Но не собака, намазанная фосфором, а банальный грабитель. Денег на спящем теле вор не обнаружил, посему сорвал с шеи часы с цепочкой. Резкий рывок привел Тарасова в чувство – увидев над собой темный силуэт, он тотчас заорал, однако тут же получил сапогом в лицо… И такие происшествия были в порядке вещей.

Впрочем, одними путешествиями во времени чудачества сормовцев не ограничивались. В начале XX века в жизни появилось удивительное новшество – телефонная связь. Когда столбы с проводами начали опутывать паутиной губернский центр, жители смотрели на это с недоумением. К чему бы это?! К электричеству еще не успели привыкнуть, а тут не иначе новое изобретение какое… Ну а когда в разных концах Нижнего Новгорода зазвонили причудливые телефонные аппараты, это восприняли как настоящую фантастику. Это надо же! Из кремля четко слышать голос человека, находящегося, например, в районе Сенной площади! Чудо!

Теперь, дабы вызвать медика или городового, стало не обязательно отправлять посыльного, можно было просто снять трубку и позвонить! Однако связаться с помощью чудо‑техники с Сормовом оказалось нелегко.

«Чтобы из города переговорить по телефону с сормовскими заводами, необходимо обладать громадным запасом терпения и хладнокровия, – сообщала „Сормовская хроника“. – Звонишь. Слышится ответный сигнал.

– Сормовские заводы?

– Да.

– Соедините с судостроительной верфью.

– Нельзя.

– Почему?

– Теперь рабочее время, и нам не приказано.

– Дайте народную столовую.

Следует тот же ответ. Оказывается, что во время работ на заводе можно разговаривать только с хозяйственной частью, бухгалтерией, канцелярией, магазином и еще каким‑то отделом. И это на 30 с лишним телефонов на заводе!

Когда же приходится разговаривать по телефону, то барабанная перепонка уха вынуждена воспринимать, вместе с тембром человеческого голоса, всевозможные звуки: вой, писк, визг, жужжание и т. п., что совершенно заглушает разговор, делая из телефонного „удобного“ сообщения настоящую пытку».

Между тем прогресс не стоял на месте. В один прекрасный день новый вид связи появился и в Балахне – на родине Козьмы Минина, находившейся на Волге выше Сормова. Быстро наговорившись между собой, местные чиновники сразу же изъявили желание подключиться и к столице губернии. В итоге возникла первая в Поволжье междугородная телефонная линия Нижний Новгород – Канавино – Гордеевка – Сормово – Копосово – Балахна!

Однако народ ответил заботливым властям по‑свойски, по‑хулигански! Только что построенную телефонную сеть стали попросту нещадно растаскивать! «Земская телефонная сеть нередко подвергается умышленным повреждениям, и трудно найти виновных в этом лиц, а еще труднее выяснить причины повреждений, – сетовал „Нижегородский листок“. – На линии Сормово – Княжиха срезано два провода в трех пролетах и похищено 180 саженей проволоки. Кому нужно было свершать такое хлопотливое деяние и похитить безценную вещь – не удалось выяснить». Господа имели в виду, что телефонный провод был отнюдь не бесценным, а именно безценным, то есть продать его, скажем, на базаре было попросту нереально. Ибо домашних телефонов в те времена не было, посему проволока большим спросом не пользовалась. Но в хозяйстве‑то, как известно, все сгодится! Каково же было удивление властей, когда только за одну ночь на участке Гордеевка – Сормово было срезано сразу 30 телефонных проводов в пяти пролетах! Общий вес похищенной проволоки составил 12 пудов (около 200 килограммов)!

Славилось Сормово и многочисленными аферистами и мошенниками, которые, пользуясь малограмотностью и темнотой рабочих, буквально обирали некоторых из них. «Сормово всегда служило хорошей приманкой для разного рода аферистов и любителей рыбной ловли в мутной воде, как место, где легко можно поживиться за счет обывателя легковерного и темного. Ко времени выдачи рабочим получки в Сормово со всех сторон стекаются разные сборщики, профессиональные нищие, торговцы и другие, которые собирают обильную жатву», – писал «Нижегородский листок» в 1903 году. К примеру, органами полиции были задержаны «две подозрительные личности в длиннополых одеяниях», оказавшиеся персидскими подданными Сахаком Якубой и Якивом Бипрямином. Следствие установило, что оные граждане выдавали себя за духовных лиц из Иерусалима и собирали деньги «на святые дела» с сормовских обывателей. Тем же, кто находил в себе смелость отказывать в деньгах, посланники Святой земли угрожали всяческими проклятиями и гневом Божьим. Одновременно с этим «иерусалимцы» вели торг всевозможными «святыми предметами», якобы привезенными из Палестины: неугасимыми лампадами при Гробе Господнем, рисованными видами Храма и Гроба Господня, просфорами, пузырьками с некоей мутноватой священной жидкостью и т. п.

Сам же типичный российский завод царских времен в начале XX века представлял собой весьма унылое и удручающее зрелище.

Производство постоянно расширялось, строились новые цеха и склады, но хозяева при этом не желали увеличивать территорию предприятия. Из экономии, точнее жадности. Посему производственные здания продолжали ютиться на весьма скромном по размерам куске земли, выделенном заводу еще в середине XIX столетия. На благоустройстве тоже «экономили», то есть попросту не выделили на него ни копейки!

«Сормовский завод не может похвастаться ни простором, ни чистотой, – писал „Нижегородский листок“ в 1900 году. – Теснота и грязь – неразлучные спутники завода. Раньше, когда еще не было многих цехов и паровозный отдел, состоящий ныне из цехов: паровозо‑модельного, паровозо‑механического, паровозо‑котельного, паровозо‑полускатного и паровозо‑кузнечного, не отнимал много места – простора было больше. Площадь земли, занимаемая заводом, не увеличивается, между тем на ней, как грибы, вырастают одно за другим здания новых складов, магазинов, филиальных, мастерских и т. под. В настоящее время сормовские заводы состоят из 31 цеха, а именно: сталелитейного, фасонно‑сталелитейного, бандажного, ковочного, железнодорожно‑переделочного, чугунолитейного, медно‑литейного, механического, кузнечного, медно‑трубного модельного, судостроительного, котельно‑судостроительного, строительного, лесопильного 1‑го, лесопильного 2‑го, вагоно‑товарного, швеллерного, вагоно‑классного, столярно‑вагонного, малярного, кузнечно‑колесного, рессорного, электрического железнодорожного и хозяйственного. Почти у каждого цеха имеются пристройки – деревянные и каменные.

Кроме того, немало отнимают места: материал, необходимый при производстве, например, литья (песок, руда и т. п. ), огромные кучи металлических стружек, обрубков, шлаку, затем – масса бракованных деталей и проч. Проезжие дороги между некоторыми цехами до того загромождены всяким хламом, что не только разъехаться двум возницам, но и одному трудно пробраться. Это по поводу простора.

Что же касается чистоты, то заводская грязь по своему обилию нисколько не уступает той грязи, какую можно видеть на Канаве и Александро‑Невской улице. Особенно поражает своим безобразным видом главная улица на заводе, идущая перпендикулярно конторе и составляющая как бы магистральную линию. Она изрыта ухабами, рытвинами и ямами, наполненными жидкой грязью. По ней день и ночь двигаются измученные лошади подрядчика Арсентьева, перевозящие массивные тяжести из одного цеха в другой. Дикие сцены бичевания выбивающихся из сил из‑за невозможной дороги животных происходят на глазах у всех почти каждый день.

Неужели завод, ворочающий миллионами, не в состоянии замостить улицу, по которой ежедневно провозятся десятки тысяч пудов груза?!»