Лед тронулся 23 февраля, когда тысячи голодных рабочих Путиловского завода в Петрограде вышли на улицы. При этом переход от собственно недовольства экономическим положением к политическим лозунгам, в отличие от предыдущих случаев, произошел почти мгновенно. В тот же вечер в руках манифестантов появились красные флаги и плакаты «Долой самодержавие!» и «Долой войну!». Поначалу шествия проходили без особых эксцессов, и за первые два дня повстанцы лишь избили 28 городовых.

Поскольку забастовки и демонстрации много раз случались и ранее, в первые дни никто не придал этому серьезного значения. Министры считали, что движение, как это бывало и раньше, схлынет само собой, а полицейские опасались применять силу, боясь спровоцировать рабочих. Но уже 25 февраля события приобрели неконтролируемый оборот. Толпы бастующих и присоединившихся к ним жителей заполонили центральную часть города и Невский проспект. Площадь перед Николаевским вокзалом превратилась в арену непрерывного митинга. Что символично, прямо с пьедестала памятника Александру III произносились революционные речи, главным лозунгом которых стал «Долой войну!». При этом пристав Крылов, пытавшийся отобрать у демонстрантов красный флаг, был застрелен прямо посреди площади.

Решающий перелом наступил 26 февраля. Накануне вечером царь в телефонном разговоре с Хабаловым приказал ему прекратить беспорядки, «недопустимые в тяжелое время войны». Недалекий генерал тотчас скомандовал с протестующими больше не церемониться и при необходимости открывать огонь.

Поутру были разведены мосты через Неву, однако рабочие‑демонстранты попросту форсировали реку по льду.

В итоге в городе началась стрельба. На площади перед Николаевским вокзалом рота лейб‑гвардии Волынского полка открыла огонь по демонстрантам, убив сорок человек. Пальба произошла также на углу Садовой улицы, вдоль Невского проспекта, Лиговской улицы, на углу 1‑й Рождественской улицы и Суворовского проспекта. После этого в городе появились первые баррикады, начался захват предприятий. К этому моменту в стачке участвовали уже около 300 тысяч человек с 438 предприятий.

Именно в этот день, примерно в 16 часов, произошло событие, каковых раньше не бывало. Солдаты 4‑й роты запасного батальона Павловского полка неожиданно открыли огонь по войскам, разгонявшим толпу. И хотя павловцев удалось оперативно усмирить, вызвав подкрепления, сам факт перехода армии на сторону восставших был беспрецедентным. И далеко не случайным. В 17:00 Родзянко отправил царю паническую телеграмму, сообщавшую, что «в столице анархия» и «части войск стреляют друг в друга».

Еще в январе, предвидя «неизбежные волнения», правительство разработало план борьбы с массовыми беспорядками. Петроградский военный округ был выведен из состава Северного фронта и передан из действующей армии в непосредственное ведение правительства с прямым подчинением командующему округом. Кроме того, большое количество пулеметов, ранее предназначавшихся для фронта, было передано в полицию. Были даже организованы специальные ускоренные курсы для стражей порядка по обучению пулеметчиков. Помимо полиции для разгона протестующих планировалось использовать «самые отборные» части – учебные команды полков. План операции предусматривал в случае начала беспорядков взятие под контроль столицы в течение четырех дней. Также был предусмотрен роспуск Госдумы с Госсоветом. На этот случай был даже заготовлен бланк царского указа с открытой датой на случай, если Николая II в момент восстания не окажется на месте.

Однако план, чем‑то напоминавший будущий план операции «Валькирия», воспользовавшись которым 20 июля 1944 года заговорщики пытались свергнуть режим Гитлера, оказался совершенно ошибочным. Ибо на дворе был не 1905 год, а 1917‑й! 26 февраля председатель Совета министров князь Н. Д. Голицын взял бланк о роспуске парламента и вписал число – 27 февраля, после чего «указ» был отправлен в СМИ, также председателю Думы Родзянко. Однако силовая составляющая операции закончилась полным крахом. Восстание началось именно с учебных команд, а роспуск Думы фактически не оставил Родзянко, Гучкову и их сторонникам пути к отступлению.

Уже в ночь на 27 февраля унтер‑офицер Кирпичников, бывший студент, призванный в армию в 1915 году, собрал солдат и убедил их восстать против царя. А когда утром в казармы прибыл начальник учебной команды штабс‑капитан Лашкевич, солдаты застрелили его и покинули казармы. Вот когда революционные традиции русского студенчества сыграли свою решающую роль! Утром также восстали Волынский, Павловский и Литовский полки. Тем временем толпы рабочих, полностью захватив Выборгскую сторону, перешли через Литейный мост, где и слились в одну массу с восставшими солдатами. К середине дня большая часть города, в том числе южные рабочие кварталы, были в руках восставших. В «оккупации» оказался и Таврический дворец, где заседала Госдума. Именно там вечером того же дня было объявлено об образовании Исполнительного комитета Совета рабочих депутатов и немедля назначены выборы в него по принципу – один делегат от тысячи рабочих. Костяк органа составили только что освобожденные из тюрьмы члены Рабочей группы Военно‑промышленного комитета (социалисты‑меньшевики К. А. Гвоздев, Б. О. Богданов), а также депутаты Госдумы от этой же партии (Н. С. Чхеидзе, М. И. Скобелев) и меньшевики‑интернационалисты (Н. Ю. Капелинский, К. С. Гриневич).

Это был поистине день, перевернувший мир! Там, где еще вчера заседали почтенные господа депутаты, горланили речи представители пролетариата, а с трибуны выступали представители восставших полков, публично обещавшие защищать революцию, Хабалов быстро потерял контроль над ситуацией, побоялся использовать расквартированные в столице полки, побоявшись, что и те перейдут на сторону революционеров. И просил прислать подкрепления с «более надежными» войсками.

Тем временем вечером к восстанию присоединились Семеновский и Измайловский полки, запасный автобронедивизион. Были захвачены Кронверкский арсенал, Арсенал, Главпочтамт, телеграф, вокзалы, мосты и др. На сторону революции перешло уже почти 70 тысяч солдат, а под контролем Хабалова оставались лишь Василеостровский район и Адмиралтейская часть.

«Грузовики с красными флагами, переполненные солдатами и вооруженными рабочими, с бешеной скоростью носились по столице, – писал Ольденбург. – Группы солдат бродили по улицам, стреляя в воздух и крича: „довольно, повоевали!“… Кучки людей врывались в частные квартиры, уводили оттуда министров и других сановников, – всех везли в Таврический дворец, который обращался, в добавление к прочим задачам, в революционный участок». В разных районах начались разгромы полицейских участков, убийства полицейских и офицеров, грабежи и мародерства. Одним из первых толпа сожгла дом министра императорского двора В. Б. Фредерикса. А потом было разгромлено и сожжено ненавистное всем Петроградское охранное отделение.

Ну а Госдума в ее старом виде фактически перестала существовать. Вместо нее был образован Временный комитет, который активно включился в борьбу. Революцию ждали, но случилась она, как всегда, неожиданно. Наскоро была придумана своя, думская версия событий. Будто бы все началось с указа о роспуске Думы, депутаты ему не подчинились, народ их поддержал, а полки присоединились к народу. «Вмешательство Государственной думы дало уличному и военному движению центр, дало ему знамя и лозунг и тем превратило восстание в революцию, которая кончилась свержением старого режима и династии, – вспоминал потом Милюков. – К вечеру 27 февраля, когда выяснился весь размер революционного движения, Временный комитет Государственной думы решил сделать дальнейший шаг и взять в свои руки власть, выпадавшую из рук правительства. Решение это было принято после продолжительного обсуждения… Все ясно сознавали, что от участия или неучастия Думы в руководстве движением зависит его успех или неудача. До успеха было еще далеко: позиция войск не только вне Петрограда и на фронте, но даже и внутри Петрограда и в ближайших его окрестностях далеко еще не выяснилась. Но была уже ясна вся глубина и серьезность переворота, неизбежность которого сознавалась… и ранее; и сознавалось, что для успеха этого движения Государственная дума много уже сделала своей деятельностью во время войны – и специально со времени образования Прогрессивного блока».

В ночь на 28 февраля Временный комитет объявил, что берет власть в свои руки, а Родзянко направил соответствующую телеграмму начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву, командующим фронтами и флотами.

28 февраля события развивались по возрастающей. Рабочие и солдаты разгромили заставы у Биржевого и Тучкова мостов и захватили путь на Васильевский остров. Там к ним присоединились солдаты 180‑го пехотного и Финляндского полка, а также матросы 2‑го Балтийского флотского экипажа и крейсера «Аврора», стоявшего на ремонте в районе Калинкина моста. В полдень пала Петропавловская крепость, ее гарнизон тоже перешел на сторону революции.

Вскоре сдались и последние части, находившиеся в распоряжении генерала Хабалова. Петроград оказался во власти 400‑тысячной толпы и 127 тысяч солдат. У всех было приподнятое настроение, каждый так или иначе сознавал, что рушится старый, ненавистный мир. 1 марта восстание началось и в Москве, где весь гарнизон перешел на сторону революции, а также в Харькове и Твери. В последней губернатор Н. Г. Бюнтинг, увидев приближающуюся разъяренную толпу, понял, что ему конец. Посему позвонил епископу и исповедался. После чего был убит народом. В Кронштадте матросы убили военного губернатора базы адмирала Р. Н. Вирена и 40 офицеров, остальных арестовали и заточили в подвалы. В Царском Селе повстанцы захватили винные склады, при этом части, охранявшие дворец, объявили «нейтралитет», но, следуя моде, тоже вывесили красный флаг.

Революционерам, у которых уже тогда установилось двоевластие, оставалось лишь одно: переманить на свою сторону армию и избавиться от царя.

В последнее время стало модно утверждать, что генералы «вступили в сговор с изменниками», «нарушили присягу» и «предали государя». Мол, несмотря на ненадежность и разложение многих частей, еще было «достаточно верных войск». Однако надо понимать, что в тот момент военные больше всего опасались разрастания революции, которое могло привести к крушению фронта и германскому вторжению в глубь России. А отдавать приказ солдатам (особенно в условиях войны) стрелять по своим же солдатам матросам большинству казалось в высшей степени безнравственным и опасным. Почему, в конце концов, надо лить кровь ради этого дурака? Мало нам огромных потерь на фронте?! В армии недовольство Верховным главнокомандующим было не менее заметным, чем в промышленных кругах, пролетарской среде и интеллигенции. Именно поэтому военные во главе с Алексеевым так легко поверили в обещания Родзянко и фактически признали новое правительство. Армия попросту поддерживала силу, которая могла гарантировать окончание беспорядков и продолжение войны.

По воспоминаниям Родзянко, еще в начале января у него дома состоялась встреча некоторых депутатов, членов Госсовета с приехавшим с фронта генералом Крымовым. Последний, обрисовав в мрачных тонах положение на фронте, заявил: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет». Там же была озвучена и фраза генерала Брусилова: «Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией» [1].

Генералы предавали царя, но вовсе не предавали Россию!

Ну а что касается царя, то вопрос с ним был решен довольно просто. Главную роль в свержении сыграли Родзянко и Гучков. Первый запугивал Николая и генералов всевозможными ужасающими телеграммами в духе «Шеф! Все пропало!».

«Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так‑то легко, – телеграфировал Михаил Владимирович генералу Рузскому в ночь на 2 марта. – Если не будут немедленно сделаны уступки, которые могли бы удовлетворить страну… Народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы; не только не слушаются, но убивают своих офицеров; ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов; вынужден был, во избежание кровопролития, всех министров, кроме военного и морского, заключить в Петропавловскую крепость… Считаю нужным вас осведомить, что то, что предполагается Вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром». Ну а потом Гучков, которому, очевидно, и принадлежала идея заблокировать царя в его поезде, не передавать его приказы и донесения верноподданных, попросту явился к Николаю и потребовал отречения. Ну а другие, к кому царь, как обычно, обратился за советом, подтвердили, что это единственный выход. Полностью повторилась ситуация октября 1905 года! Будучи неспособным лично принимать хоть какие‑то решения, Николай, как обычно, согласился с теми, кто на него надавил.

Хотя в тот момент отречение уже скорее играло чисто формальную роль. Если бы царь и не подписал эту бумажку, то Гучков, скорее всего, либо застрелил, либо немедленно арестовал бы его. «Кругом измена, трусость и обман», – начертал Николай в своем дневнике днем 2 марта…

[1] Родзянко М. В. Указ. соч. С. 200.