И тут, в момент потенциальной чрезвычайной ситуации для страны, Мао Цзэдун предпочел сломать китайскую государственность и коммунистическую партию. Он развернул кампанию, призванную, по его мнению, стать окончательным ударом по остаткам традиционной китайской культуры, на обломках которой, как он пророчествовал, вырастет новое идеологически чистое поколение, лучше вооруженное для защиты дела революции от внутренних и внешних врагов. Он толкнул Китай в десятилетие идеологического безумия, жестокой фракционной политической жизни и почти гражданской войны, известной как «Великая пролетарская культурная революция».

Ни один из государственных институтов не избежал шедших волна за волной потрясений. По всей стране местные правительства были распущены в ходе насильственных стычек с «массами», чего требовала пропагандистская машина Пекина. Заслуженные руководители коммунистической партии и Народно‑освободительной армии Китая, включая лидеров революционных войн, попали в чистку и подверглись публичным унижениям. Образовательную систему Китая – до того являвшуюся основой китайского общественного порядка – довели до развала, занятия на неопределенное время прекратились, дав возможность молодому поколению передвигаться по стране и следовать призыву Мао «учиться революции, делая революцию»[1].

Многие из числа этой ничем не сдерживаемой молодежи вступали в группировки хунвэйбинов, или «красных охранников», молодежного «народного ополчения», были охвачены идеологической лихорадкой, действовали вне закона и не подчинялись, а зачастую выступали открыто против обычных госструктур. Мао Цзэдун одобрял их усилия при помощи несколько туманных, но подстрекательских лозунгов типа «Бунт – дело правое» и «Огонь по штабам»[2]. Он поддерживал их яростные нападки на существовавший бюрократический аппарат компартии и традиционные общественные нормы, поощрял их не бояться «беспорядков», поскольку они вели борьбу за уничтожение страшных «четырех старых зол» – старых идей, старой культуры, старых традиций и старых привычек, – того, что, по мнению маоистов, делало Китай слабым[3]. «Жэньминь жибао» раздула пламя, опубликовав передовицу под названием «Похвала беззаконию» – открытое, поддержанное на правительственном уровне неприятие тысячелетних традиций гармонии и порядка в Китае[4].

Результатом стало потрясающее смертоубийство как людей, так и учреждений, поскольку органы власти и управления в Китае один за другим – включая высшие органы компартии – пали под ударами идеологической шокотерапии отрядов подростков. В Китае – доселе известном как уважающая знания и эрудицию цивилизация – все встало с ног на голову: дети шли против родителей, ученики издевались над учителями и жгли книги, а профессионалы и высокопоставленные чиновники отправлялись в деревню и на заводы изучать революционную практику у безграмотных крестьян. Сцены жестокости разворачивались по всей стране, когда хунвэйбины и примкнувшие к ним граждане – некоторые выбирали группировку просто наугад, стремясь выжить в той штормовой ситуации, – обращали свою ярость на любую цель, которая могла нести в себе возврат к старому «феодальному» порядку в Китае.

То, что некоторые из этих целей являлись лицами, умершими столетия назад, не снижало ярости словесных и физических нападок. Революционные учащиеся и учителя из Пекина добрались до деревни, где родился Конфуций, клянясь покончить с влиянием старого мудреца на китайское общество раз и навсегда, сжигая книги, разбивая памятные таблички и раскапывая могилы Конфуция и его потомков. В Пекине хунвэйбины уничтожили 4922 из 6843 обозначенных «культурных или исторических достопримечательностей». Сам Запретный город, как утверждают, удалось спасти только благодаря личному вмешательству Чжоу Эньлая[5].

Общество, традиционно управлявшееся избранной элитой образованных конфуцианцев, теперь смотрело на необразованных крестьян как на источник мудрости. Университеты закрывались. Любой, кого называли «специалистом», находился под подозрением; профессионализм и компетентность провозгласили опасными буржуазными принципами.

Дипломатия Китая оказалась разваленной. Мир рассматривался как нечто находящееся за пределами понимания для Китая, злившегося в бессильной ярости на советский блок, западные державы, на собственную историю и культуру. Китайские дипломаты и представители административной службы за рубежом шокировали граждан стран своего пребывания призывами к революции и лекциями об «идеях Мао Цзэдуна». В сценах, напоминающих «боксерское восстание» 70 лет назад, толпы хунвэйбинов нападали на иностранные посольства в Пекине, в частности разграбили британскую миссию, поколотив и поиздевавшись над разбегавшимся составом посольства. Когда английский министр иностранных дел написал министру иностранных дел маршалу Чэнь И, предложив, чтобы Великобритания и Китай, «сохраняя дипломатические отношения… отозвали бы свои миссии и личный состав из своих столиц на неопределенное время», ответом ему стало молчание: против самого министра иностранных дел повели «борьбу», и он не мог дать ответ[6]. В конечном счете все китайские послы, за исключением одного – способного и идеологически безупречного Хуан Хуа в Каире, – и примерно две трети состава посольств были отозваны на родину для перевоспитания в деревне или участия в революционной деятельности[7]. Китай в тот период оказался втянутым в активные дискуссии с правительствами нескольких десятков стран. У него сложились хорошие отношения только с одной страной – Народной Республикой Албанией.

Символом для «культурной революции» стала «маленькая красная книжица» цитат Мао, составленных в 1964 году Линь Бяо, позднее определенного в преемники Мао и убитого во время побега из страны в странной авиакатастрофе, якобы после попытки переворота. От всех китайцев требовалось иметь при себе экземпляр «цитатника Мао Цзэдуна». Хунвэйбины, размахивая копиями книжек, осуществляли захват общественных зданий по всему Китаю по указанию – или по крайней мере с благословения – Пекина, угрожая применением силы провинциальной бюрократии.

Но хунвэйбины, как и кадровые работники, которых они должны были бы подвергнуть чистке, не были больше неприкосновенны перед направленными против них самих революциями. Связанные больше идеологией, чем плановыми занятиями, хунвэйбины превратились во фракции, преследующие собственные идеологические и личные предпочтения. Конфликт между ними нарастал с таким напряжением, что к 1968 году Мао Цзэдун официально распустил хунвэйбинов и назначил лояльных партийных и военных руководителей во главе восстановленных провинциальных правительств.

Была объявлена новая политика «направления в деревню» поколения молодежи страны для учебы у крестьян в отдаленных частях. К этому времени военные оставались последней крупной китайской инстанцией, чье командование и структура сохранялись без изменений, и они взяли на себя роль, далеко выходящую за пределы их обычной компетенции. Военные управляли перепотрошенными министерствами, занимались сельским хозяйством на полях, управляли фабриками – все в дополнение к своим основным обязанностям по защите страны от нападения.

В результате «культурной революции» сразу же сложилась катастрофическая ситуация. После смерти Мао Цзэдуна второму и третьему поколениям руководителей – почти все из них становились жертвами в тот или иной период – выносились осуждающие оценки. Дэн Сяопин, главный руководитель Китая с 1979 по 1991 год, утверждал, что «культурная революция» практически уничтожила коммунистическую партию как организацию и поколебала к ней доверие, по крайней мере на какое‑то время[8].

В последние годы, когда память очевидцев несколько ослабла, в Китае постепенно начали проявляться другие оценки. Колоссальный вред, нанесенный «культурной революцией», признается, но некоторые задавались вопросом: а может быть, Мао Цзэдун все же затронул важную тему, даже если его эксперимент оказался катастрофическим? Проблема, которую, как говорят, Мао обозначил, касалась взаимоотношений современного государства – особенно коммунистического государства – с народом, которым оно правит. В преимущественно аграрных – и даже с зачатками промышленности – обществах власти инициируют проблемы, которые обычное население, как правило, в состоянии понимать. Конечно, в аристократических обществах соответствующего населения не очень много. Но как бы ни обстояло дело с официальной законностью власти, необходим некий хотя бы минимальный консенсус с теми, кто должен выполнять указания, если не хочет полностью навязать власть, чего обычно не бывает на протяжении отдельного исторического периода.

Вызов современного периода состоит в следующем: вопросы стали настолько сложными, что не поддаются воздействию юридической системы. Политическая система выдвигает директивы, однако их исполнение возложено в большей степени на бюрократический аппарат, отделенный как от политических процессов, так и от общественности, контроль со стороны которой заключается только в периодически проводимых выборах, если таковые вообще проводятся. Даже в Соединенных Штатах крупные законодательные акты часто состоят из тысяч страниц, которые, мягко говоря, прочитали в деталях всего несколько законодателей. А особенно в коммунистических государствах бюрократический аппарат работает в саморегулируемых подразделениях, имеющих собственные правила для проведения процедур, которые часто они же сами для себя и вырабатывают. Раскол возникает между политическим и бюрократическим классами, а также между ними двумя и широкой общественностью. В таком случае в самой бюрократической среде возникает риск появления нового класса мандаринов. Попытка Мао Цзэдуна разрешить означенную проблему при помощи одного мощного удара почти полностью развалила китайское общество. В недавно опубликованной книге китайского ученого и советника правительства Ху Аньгана утверждается, что «культурная революция», закончившись провалом, заложила фундамент для реформ Дэн Сяопина в конце 1970‑х и в 1980‑х годах. Ху Аньган предлагает использовать «культурную революцию» в качестве предмета для ситуационного анализа путей, где «системы принятия решений» в существующей в Китае политической системе могут стать «более демократическими, научными и официально оформленными»[9].

[1] John King Fairbank and Merle Goldman, China: A New History, 2nd enlarged edition (Cambridge: Belknap Press, 2006), 392.

[2] Roderick MacFarquhar and Michael Schoenals, Mao's last Revolution (Cambridge: Belknap Press, 2006), 87–91.

[3] Mark Gayn, «China Convulsed», Foreign Affairs 45, issue 2 (January 1967): 247, 252.

[4] Renmin Ribao [People's Daily] (Beijing), January 31, 1967, at 6, цитируется no: Tao‑tai Hsia and Constance A. Johnson, «Legal Developments in China Under Deng's Leadership» (Washington, D.C.: Library of Congress, Far Eastern Law Division, 1984), 9.

[5] Anne F Thurston, Enemies of the People (New York: Alfred A. Knopf, 1987), 101–103; MacFarquhar and Schoenals, Mao's last Revolution, 118–120.

[6] MacFarquhar and Schoenals, Mao's last Revolution, 224–227.

[7] Там же. С. 222–223.

[8] См. Глава 14 «Рейган и нормализация».

[9] См. Yafeng Xia, moderator, H‑Diplo Roundtable Review 11, no. 43 (Hu Angang, Mao Zedong yu wenge [Mao Zedong and the Cultural Revolution]) (October 6, 2010), 27–33, доступно на: http://wwwh‑net.org/~diplo/roundtables/PDF/Roundtable – XI‑43.pdf.