Основные вопросы были разделены на три категории. В первую входили долгосрочные цели двух сторон и их сотрудничество против гегемонистских держав – подразумевался Советский Союз во избежание оскорбительных замечаний, если бы его упоминали напрямую. Переговоры предстояло вести лично Чжоу Эньлаю и Никсону и узкому кругу сотрудников, включая меня. Мы встречались по меньшей мере по три часа каждый день после обеда.

Во вторую входили вопросы экономического сотрудничества и научно‑технических обменов. Этот форум вели министры иностранных дел двух стран. Последней была группа по подготовке заключительного коммюнике во главе с заместителем министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа и мной. Встречи этой группы проходили поздно ночью после завершения приемов.

Встречи между Никсоном и Чжоу Эньлаем были уникальны для встреч между главами правительств (Никсон, разумеется, был также и главой государства) тем, что они не занимались какими‑либо современными вопросами; эти вопросы находились в ведении группы по разработке проектов совместных документов и группы министров иностранных дел. Никсон сосредоточился на изложении концептуальной «дорожной карты» американской политики своему партнеру. При наличии отправной точки для обеих сторон было важно, чтобы наши китайские собеседники услышали мнение авторитетного и надежного проводника по американским задачам.

Никсон был чрезвычайно хорошо вооружен для этой роли. На переговорах он не стремился ввязываться в конфронтацию с другой стороной, а посему то, что он избегал их, могло производить впечатление туманности и двусмысленности. Но он очень хорошо умел давать краткий анализ. Среди десяти известных мне американских президентов он обладал уникальной хваткой в отношении долгосрочных международных тенденций. Он использовал все 15 часов встреч с Чжоу Эньлаем для изложения тому видения американо‑китайских отношений и их воздействия на события в мире.

Пока я находился на пути в Китай, Никсон обрисовал свои виды на будущее послу США в Тайбэе, перед которым стояла болезненная задача объяснить властям страны пребывания тот факт, что в предстоящие годы Америка будет перемещать акценты в своей китайской политике с Тайбэя на Пекин:

«Мы должны иметь в виду, а они [Тайбэй] должны приготовиться к тому факту, что продолжится развитие поэтапных, более нормальных отношений с другими – материковым Китаем. Этого требуют наши интересы. Не потому, что они нравятся нам, а потому, что они находятся там… И потому, что мировая обстановка так кардинально изменилась»[1].

Никсон предвидел, что, несмотря на беспорядки и нужду в Китае, выдающиеся способности его народа в конечном счете выведут Китай в число первых мировых держав:

«Ну, вы просто остановитесь на минутку и подумайте, что произойдет, если кто‑нибудь, обладая нормальной системой управления, получит контроль над материком. Бог мой!.. В мире не найдется страны, которая сможет сравниться с ними. Я имею в виду, если вы сможете заставить 800 миллионов китайцев работать при нормальной системе… они станут ведущими в мире»[2].

Находясь уже в Пекине, Никсон оказался в своей стихии. Какими бы ни были его давно устоявшиеся взгляды на коммунизм как систему управления, он прибыл в Китай, не собираясь убеждать его руководителей перенять американские принципы демократии или свободного предпринимательства, считая это бесполезным. Во время «холодной войны» Никсон стремился к стабильному международному порядку для мира, переполненного ядерным оружием. Таким образом, во время первой встречи с Чжоу Эньлаем Никсон отдал дань искренности революционеров, чей успех он ранее осуждал как признак поражения американской политики: «Мы знаем, что вы глубоко верите в ваши принципы, а мы глубоко верим в свои. Мы не требуем от вас отказаться от ваших принципов, точно так же, как и вы не должны требовать от нас отказаться от наших»[3].

Никсон признал, что его принципы ранее привели его – как и многих других его соотечественников – к тому, чтобы защищать курс, противоположный китайским целям. Однако мир изменился, и теперь американские интересы требуют от Вашингтона приспособиться к назревшим переменам:

«Моя точка зрения, поскольку я работал в администрации Эйзенхауэра, сходна с взглядами г‑на Даллеса в то время. Но мир с тех пор изменился, и отношения между Народной Республикой и Соединенными Штатами должны меняться также. Как сказал премьер‑министр на встрече с д‑ром Киссинджером, кормчий должен уметь подхватить волну, иначе его смоет течением»[4].

Никсон предложил взять за основу внешней политики согласование интересов. При условии ясного понимания национального интереса и принятия в расчет общей заинтересованности в стабильности или по крайней мере в том, чтобы избежать катастрофы, будет обеспечена предсказуемость китайско‑американских отношений:

«Здесь можно сказать: премьер‑министр знает, и я знаю, что дружба – установившаяся, как я полагаю, между нами – не может служить основой для развития отношений, не одна только дружба… Как друзьям, нам могут понравиться какие‑то приятные слова, но до тех пор пока наши национальные интересы будут обеспечиваться соглашениями, оформленными лишь таким языком, это мало что будет значить»[5].

При таком подходе непременным предварительным условием настоящего сотрудничества являлась откровенность. Как Никсон сказал Чжоу Эньлаю: «Важно добиться между нами полной откровенности и понимания того, что ни один из нас не станет ничего делать, пока мы не решим, что это в наших интересах»[6]. Противники Никсона часто критиковали эти и подобные заявления как проявление эгоизма. И тем не менее китайские руководители к ним частенько возвращались, рассматривая их как гарантию надежности Америки, поскольку они были точными, поддающимися измерению и взаимно обязывающими.

На этой основе Никсон выдвинул мотивировку для долгосрочной американской роли в Азии, даже после вывода большей части войск США из Вьетнама. Что в этом было необычным, так это то, что он представил все это как предмет взаимного интереса. Десятилетиями китайская пропаганда критиковала американское присутствие в регионе как форму колониального гнета и призывала «народ» подняться против него. Но в Пекине Никсон настоял на том, что геополитические потребности превосходят идеологические, – само его присутствие в Пекине подтверждало этот вывод. При наличии одного миллиона советских войск на северных границах Китая Пекин не мог больше основывать свою внешнюю политику на лозунгах о необходимости свергнуть «американский империализм». В беседе со мной еще до этой поездки он так подчеркнул жизненно важную роль Америки в мире:

«Нам не следует слишком оправдываться за ту роль, которую Америка играет в мире. Нам не следует это делать – ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Нам не следует слишком много говорить о том, что Америка собирается делать. Другими словами, нам не надо бить себя в грудь, носить власяницу. Ну хорошо, мы выведем войска, мы сделаем то, мы сделаем это и тому подобное. Потому как я полагаю, мы должны сказать, например: „Кому Америка угрожает? Кому, по‑вашему, пристало бы играть эту роль?“»[7]

Обращение к национальному интересу в его абсолютной форме, как это было сделано Никсоном, трудно применить в качестве единственной организационной концепции международного порядка. Условия, по которым определяется национальный интерес, слишком часто меняются, а возможные изменения в интерпретации слишком велики, чтобы быть единственным надежным проводником в линии поведения. Необходимо, как правило, некоторое соответствие ценностей для появления элемента сдержанности.

Когда Китай и Соединенные Штаты впервые начали иметь дело друг с другом после перерыва в 20 лет, обе стороны обладали разными, если не противоположными, ценностями. Консенсус по вопросу о национальном интересе при всех трудностях был самым значимым элементом, которого можно было достичь. Идеология привела бы обе стороны к конфронтации, заставив помериться силами по широкому кругу проблем.

Достаточно ли одного прагматизма? Он может обострить столкновения интересов так же легко, как и урегулировать их. Каждая из сторон будет знать свои цели лучше, чем другая сторона. Многое будет зависеть от прочности своих внутренних позиций: уступки, необходимые с прагматической точки зрения, могут быть использованы внутренними противниками как проявление слабости. Отсюда постоянное искушение поднять ставки. В первом опыте ведения дел с Китаем вопрос состоял в том, как сочетаются формулировки интересов или как помочь им сблизиться. Рассуждения Никсона и Чжоу Эньлая предоставляли рамки для нахождения совпадений интересов; мостиком для этого послужили Шанхайское коммюнике и неоднократно дебатировавшийся параграф о будущем Тайваня.

[1] «Conversation Between President Nixon and the Ambassador to the Republic of China (McConaughy): Washington, June 30, 1971, 12:18–12:35 p.m.», FRUS 17, 349.

[2] Там же. С. 351–352.

[3] «Memorandum of Conversation: Beijing, February 21, 1972, 5:58–6:55 p.m.», FRUS 17, 688.

[4] Там же. С. 689.

[5] «Memorandum of Conversation: Beijing, February 22, 1972, 2:10–6:00 p.m.», FRUS 17, 700.

[6] «Memorandum of Conversation: Beijing, February 24, 1972, 5:15–8:05 p.m.», FRUS 17, 770.

[7] «Memorandum of Conversation: Washington, February 14, 1972, 4:09–6:19 p.m.», FRUS 17, 666.