Обычно коммюнике живут недолго, прозябая на полках. Они определяют больше настроение, чем направление. Но судьба коммюнике, подводившего итог визиту Никсона в Пекин, оказалась иной.

Руководителям нравится создавать впечатление, будто коммюнике возникают сразу в своей полной форме в их головах и из разговоров со своими партнерами. Они не опровергают распространенное мнение о том, что руководители сами пишут и обсуждают каждую запятую в коммюнике. Опытные и мудрые лидеры прекрасно понимают истинное положение вещей. Никсон и Чжоу Эньлай понимали опасность того, чтобы обязывать руководителей составлять проект итогового документа при цейтноте во время встреч в верхах. Обычно люди с сильной волей – именно поэтому они и занимают те посты, которые занимают, – не в состоянии решить проблему цейтнота, когда времени не хватает, а средства массовой информации настаивают на публикации итогового документа. В результате дипломаты часто приезжают на крупные встречи с почти готовым проектом коммюнике.

Никсон направил меня в Пекин в октябре 1971 года – во второй раз – именно с этой целью. Во время состоявшихся обменов мнениями было решено, что кодовым названием этой поездки будет Поло II. Наше воображение полностью исчерпало себя после названия первой поездки Поло I. Главной целью Поло II ставилось согласование коммюнике, которое китайское руководство и президент могли бы одобрить по завершении поездки Никсона четырьмя месяцами позже.

Мы прибыли в Пекин во время беспорядков в китайской правительственной структуре. За несколько недель до этого назначенного преемником Мао Линь Бяо обвинили в попытке государственного переворота, размеры которого официально никогда не раскрывались. Существуют разные объяснения. Преобладало на то время мнение о том, что Линь Бяо, составитель «маленькой красной книжицы» – цитатника Мао, очевидно, решил, что безопасность Китая будет лучше обеспечена на основе возвращения к принципам «культурной революции», чем при помощи маневров с Америкой. Предполагалось также и то, что тем самым Линь Бяо фактически выступил против Мао Цзэдуна с позиций, более близких прагматическому подходу Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина, и что его открытый идеологический выверт являлся способом оборонительной тактики[1].

Признаки кризиса виднелись повсюду вокруг нас, когда мои коллеги и я прибыли в Пекин 20 октября. По пути из аэропорта мы проезжали плакаты со знакомыми лозунгами «Долой американский империалистический капитализм и его прихвостней». Некоторые из плакатов были на английском языке. Листовки аналогичного содержания лежали в наших комнатах в государственной резиденции для гостей. Я попросил моего секретаря‑референта собрать и вернуть их сотруднику китайского протокола, сказав, что их оставили предыдущие жильцы.

На следующий день исполняющий обязанности министра иностранных дел, сопровождая меня на встречу с Чжоу Эньлаем в здании ВСНП, обратил внимание на возможные препятствия. Он попросил меня обратить внимание на плакат на стене, заменявший предыдущий с оскорблениями и где по‑английски говорилось следующее: «Приветствуем афро‑азиатский турнир по настольному теннису». Все остальные плакаты, мимо которых мы проезжали, были замазаны краской. Чжоу Эньлай как бы мимоходом заметил, что нам следует обращать внимание на дела Китая, а не на «холостые пушечные залпы» риторики, предвосхитив то, что скажет Мао Цзэдун Никсону несколькими месяцами позже.

Обсуждение коммюнике началось довольно традиционно. Я выложил проект коммюнике, приготовленный моими сотрудниками и мной и одобренный Никсоном. В нем обе стороны подтверждали свою приверженность миру и обязывались сотрудничать по важнейшим вопросам. Раздел о Тайване оставался пустым. Чжоу Эньлай принял проект за основу для обсуждений и обещал представить китайские правки и варианты на замену на следующее утро. Все шло обычным для выработки проекта коммюнике путем.

Но случившееся на следующее утро вышло за рамки обычного. Вмешался Мао Цзэдун, приказав Чжоу Эньлаю прекратить работу над проектом, названным им «бредом собачьим, а не коммюнике». Он мог назвать свои призывы коммунистической ортодоксальности «холостыми выстрелами», но он не был готов отказаться от них как от руководящих установок для коммунистических кадровых работников. Он дал указание Чжоу Эньлаю представить коммюнике, где бы коммунистические принципы подтверждались как китайская позиция. Американцы могут излагать свою точку зрения так, как они того захотят. Мао Цзэдун всю свою жизнь посвятил доказательству того, что мир может быть обеспечен только борьбой, а не сам по себе. Китай не боится открыто декларировать различия с Америкой. Проект Чжоу Эньлая (и мой) был банальным и представлял собой документ, который Советы могли бы подписать, но не стали бы придавать значения или выполнять[2].

Свое выступление Чжоу Эньлай выстроил в соответствии с указаниями Мао Цзэдуна. Он представил проект коммюнике, где китайская позиция утверждалась бескомпромиссным языком. В нем оставались пробелы для заполнения нашей позицией, которая, как ожидалось, в свою очередь, будет изложена в столь же сильных выражениях. Затем шел заключительный раздел для констатации общей позиции.

Вначале проект коммюнике поверг меня в шок. Но, подумав, я пришел к выводу, что нетрадиционный формат, кажется, решал проблемы обеих сторон. Каждая могла подтвердить свои фундаментальные принципы и тем самым убедить народ внутри страны и неспокойных союзников. Разногласия между нами копились на протяжении 20 лет. Контраст подчеркнет достигнутое согласие, и возможные выводы будут гораздо более убедительными. Не имея возможности общаться с Вашингтоном в отсутствие дипломатического представительства или других безопасных средств связи, я все же не сомневался в том, как будет размышлять Никсон.

В таком случае коммюнике, опубликованное на китайской земле и китайскими средствами массовой информации, давало возможность Америке подтвердить свои обязательства в отношении «личных свобод и социального прогресса для всех народов мира»; объявить тесные связи с союзниками в Южной Корее и Японии; выразить свою точку зрения на международный порядок, отвергающий непогрешимость любой страны и разрешающий каждой стране развиваться без вмешательства извне[3]. Китайский проект коммюнике был составлен, разумеется, в таких же выразительных формулировках, отражающих противоположные воззрения. Такой текст не стал бы сюрпризом для китайского населения; они слышали и видели такое в своих СМИ. Но, подписывая документ, содержащий два пути развития, каждая из сторон фактически призывала к идеологическому перемирию и подчеркивала точки соприкосновения наших взглядов.

Но более всего значимой из всех этих совпадений стала статья о гегемонии. Она звучала так:

«Ни одна из сторон не будет стремиться к гегемонии в Азиатско‑Тихоокеанском регионе, и каждая из сторон выступает против попыток любой другой страны или группы стран установить гегемонию»[4].

Союзы формировались на гораздо более слабом фундаменте. Несмотря на весь фразеологический педантизм, коммюнике завершало потрясающее заключение. Противники еще немногим более полугода назад объявляют об их совместной борьбе против любой дальнейшей экспансии советской сферы влияния. Произошла подлинная революция в дипломатии, поскольку следующим шагом неизбежно становилось обсуждение стратегии противостояния советским амбициям.

Жизнеспособность выработанной стратегии зависела от возможности достижения прогресса по вопросу о Тайване. К тому времени как Тайвань начали обсуждать во время поездки Никсона, стороны уже изучили предмет, начиная с секретной поездки 7 месяцев назад.

Теперь переговоры достигли такой точки, где дипломат должен сделать выбор. Один тактический – и действительно традиционный подход – состоит в том, чтобы определить позицию максимум и постепенно отступать на более приемлемые позиции. Те, кто ведет переговоры, желая защитить свое положение у себя в стране, весьма любят такую тактику. И тем не менее, хотя она выглядит «жесткой», поскольку вначале выдвигается максимальный набор требований, процесс идет в направлении постепенного ослабления подхода и отказа от запросных требований. Другая сторона имеет тенденцию проявлять упорство на каждой стадии, зорко следя за тем, какие еще уступки будут сделаны, и превращает переговоры в испытание на выносливость.

Вместо работы над процессом по существу, отдается предпочтение курсу, нацеленному на превращение первоначальных предложений в то, что считается наиболее желательным результатом. Определение «желательный» в абстрактном понимании означает такой результат, который обе стороны будут заинтересованы сохранять. Именно в этом заключалась вся сложность по отношению к Тайваню, где допустимый предел уступок оставался очень маленьким. Поэтому с самого начала мы высказали свои взгляды по Тайваню, считая это крайне важным для конструктивного развития. Никсон развил их 22 февраля как пять принципов, отобранных на основе предыдущих обменов мнениями во время моих встреч в июле и октябре. Будучи всеобъемлющими, они в то же самое время являлись пределом возможных американских уступок. Будущее развитие предполагалось осуществлять в рамках этих пяти принципов. В них входили: подтверждение политики «одного Китая»; США обещают, что не допустят на Тайване движений за независимость Тайваня; США не допустят никакого продвижения Японии на Тайвань (проблема с учетом истории, которой Китай придает большое значение); поддержка любых мирных решений между Пекином и Тайбэем; обязательство по отношению продолжения нормализации[5]. 24 февраля Никсон объяснил, как может проявиться тайваньская проблема внутри в случае соблюдения Соединенными Штатами этих принципов. Он подтвердил, что в его намерение входит завершить процесс нормализации во время второго срока пребывания на посту президента и вывести американские войска с Тайваня в те временные рамки – хотя он предупредил, что он не может принять никаких официальных обязательств. Чжоу Эньлай ответил, что обе стороны сталкиваются с «проблемами» и что нет «никаких временных пределов».

Цяо Гуаньхуа и я разработали последний раздел Шанхайского коммюнике, имея перед собой два понятия принципиальности и прагматизма, таким образом сосуществующие в неопределенном равновесии. Ключевой абзац состоял из одного параграфа, но потребовалось почти два длившихся всю ночь заседания для его выработки. Он выглядел так:

«Американская сторона заявляет: Соединенные Штаты признают, что все китайцы по обе стороны Тайваньского пролива исходят из того, что существует только один Китай и что Тайвань является частью Китая. Правительство Соединенных Штатов не оспаривает это положение. Оно подтверждает свою заинтересованность в мирном урегулировании тайваньского вопроса самими китайцами. Имея это в виду, оно объявляет, что его конечной целью является вывод всех войск США и военных объектов из Тайваня. Тем временем оно будет поэтапно сокращать свои войска и военные объекты на Тайване по мере снижения напряженности в регионе»[6].

Этот параграф вобрал в себя десятилетия гражданской войны и вражды в один положительный общий принцип, под которым могли подписаться и Пекин, и Тайбэй, и Вашингтон. Соединенные Штаты взяли на вооружение принцип «одного Китая», признав взгляды китайцев по обе стороны разделяющей китайцев линии. Гибкость формулировки позволила Соединенным Штатам перейти от «признания» к «поддержке» в своей собственной позиции десятилетиями спустя. Тайваню предоставлялась возможность развиваться экономически и внутренне. Китай получал признание своего «главного интереса» в политической связи между Тайванем и материком. Соединенные Штаты подтверждали свою заинтересованность в мирном урегулировании.

Несмотря на иногда возникающую напряженность, Шанхайское коммюнике выполнило поставленную перед ним задачу. За 40 лет после его подписания ни Китай, ни Соединенные Штаты не дали этой проблеме прервать поступательный ход развития двусторонних отношений – столь непростой и временами напряженный процесс. Но на протяжении всего времени Соединенные Штаты подтверждали свою убежденность в необходимости мирного урегулирования, а Китай – убежденность в неизбежности окончательного объединения. Каждая сторона действовала сдержанно и старалась не вынуждать другую сторону демонстрировать свою волю и силу. Китай отстаивал собственные ключевые принципы, но проявлял гибкость в отношении срока их выполнения. Соединенные Штаты проявляли прагматизм, двигаясь шаг за шагом, подчас находясь под сильным прессингом внутренней ситуации в Америке. Но в целом Пекин и Вашингтон отдавали предпочтение превышающим все по своей важности китайско‑американским отношениям.

Но так или иначе, не следует путать временное соглашение «модус вивенди» с постоянным состоянием дел. Ни один китайский руководитель не перестал отказываться от задачи окончательного объединения, и не надо рассчитывать, что кто‑то откажется от этой цели. Вряд ли когда‑либо найдется какой‑то американский руководитель, решивший пошатнуть убежденность Америки в том, что этот процесс должен быть мирным, или изменить американскую позицию по этой теме. Вместе с тем всегда будет нужна государственная мудрость, чтобы не допустить сползания в такую точку, в которой обе стороны почувствуют необходимость испытать на прочность твердость или природу убеждений другой стороны.

[1] См., например, Gao Wenqian, Zhou Enlai, 151–153, 194–200.

[2] Cm. Kuisong Yang and Yafeng Xia, «Vacillating Between Revolution and Detente: Mao's Changing Psyche and Policy Toward the United States, 1969–1976», Diplomatic History 34, no. 2 (April 2010): 407.

[3] «Joint Statement Following Discussions with Leaders of the People's Republic of China: Shanghai, February 27, 1972», FRUS 17, 812–816.

[4] Там же. С. 814.

[5] «Memorandum of Conversation: Beijing, February 22, 1972, 2:10–6:00 p.m.», FRUS 17,697.

[6] «Joint Statement Following Discussions with Leaders of the People's Republic of China: Shanghai, February 27, 1972», FRUS 17, 815.