Окончание президентства Цзян Цзэминя ознаменовало поворотную точку в китайско‑американских отношениях. Цзян Цзэминь стал последним президентом, при котором принципиальным предметом китайско‑американского диалога являлись сами по себе двусторонние отношения. После этого обе стороны объединились если не в своих убеждениях, то в практической работе в образец взаимодействия в сотрудничестве. У Китая и Соединенных Штатов больше не существовало общего противника, но они еще не выработали совместную концепцию мирового порядка. Описанные в предыдущей главе рассуждения умудренного опытом человека, прозвучавшие в долгой беседе с ним, отражали новую реальность: Соединенные Штаты и Китай полагали, что необходимы друг другу, поскольку обе страны слишком велики, чтобы над ними можно было господствовать, слишком индивидуальны, чтобы их можно было трансформировать, и слишком нужны друг другу, чтобы позволить себе изоляцию. Кроме этого, были ли достижимы еще какие‑то общие цели? И собственно, для чего?

Новое тысячелетие стало символическим началом нового типа взаимоотношений. В Китае и в Соединенных Штатах к руководству пришло новое поколение лидеров: в Китае – «четвертое поколение» во главе с президентом Ху Цзиньтао и премьером Вэнь Цзябао[1]; в Соединенных Штатах – администрации во главе с президентами Джорджем Бушем‑младшим и Бараком Обамой, пришедшим к власти в 2009 году. Обе стороны неоднозначно оценивали треволнения предшествовавших их приходу во власть десятилетий.

Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао привнесли небывалые перспективы в дело управления развитием Китая и определение его роли в мире. Они представляли первое поколение высокопоставленных официальных лиц, не имевших личного опыта участия в революции, были первыми руководителями коммунистического периода, пришедшими во власть в соответствии с утвержденным конституцией порядком, – первыми, кто пришел к власти в национальном масштабе в Китае, однозначно превратившемся в великую державу.

Оба человека имели непосредственный опыт периода слабости своей страны и ее сложных внутренних проблем. Будучи молодыми кадровыми работниками в 1960‑е годы, Ху и Вэнь оказались в числе последних, кому удалось получить полное высшее образование до наступления хаоса «культурной революции» и закрытия университетов. Обучавшийся в университете Цинхуа в Пекине – центре активности хунвэйбинов – Ху Цзиньтао оставался в университете в качестве политического советника и научного сотрудника и смог наблюдать хаос воюющих между собой фракций, а иногда и становился их объектом, поскольку якобы являлся «слишком большим индивидуалистом»[2]. Когда Мао Цзэдун решил покончить с бесчинствами хунвэйбинов, отправив молодежь в деревню на перевоспитание, Ху Цзиньтао тем не менее разделил их судьбу. Его отправили в провинцию Ганьсу, один из наиболее глухих и неспокойных районов Китая, на работу на гидротехническом предприятии. Вэнь Цзябао, недавний выпускник Пекинского геологического института, получил аналогичное назначение, а потом и его отправили на работу в провинцию Ганьсу в области минералогии, где он оставался более 10 лет. Там, на северо‑западных окраинах своей охваченной волнениями страны, Ху и Вэнь постепенно поднимались по карьерной лестнице в рядах коммунистической партии. Ху Цзиньтао вырос до секретаря комитета комсомола провинции Ганьсу. Вэнь Цзябао стал заместителем заведующего отделом геологического управления провинции Ганьсу. В неспокойное время революционной лихорадки оба отличились своей устойчивостью и компетентностью.

Для Ху Цзиньтао следующим шагом в карьере стало место в Центральной партийной школе в Пекине, где в 1982 году его заметил Ху Яобан, в то время генеральный секретарь партии. Это помогло его быстрому продвижению на пост секретаря парткома в Гуйчжоу, в отдаленном районе на юго‑западе Китая. К 43 годам Ху Цзиньтао стал самым молодым секретарем провинциального парткома в истории КПК[3]. Его работа в Гуйчжоу, бедной провинции, где проживало большое количество национальных меньшинств, подготовила Ху к следующему посту, который он получил в 1988 году, став секретарем парткома Тибетского автономного района. В то же самое время Вэнь Цзябао получил перевод в Пекин, где он занимал по восходящей посты в Центральном комитете коммунистической партии. Он зарекомендовал себя как главный помощник и доверенное лицо трех подряд китайских руководителей: Ху Яобана, Чжао Цзыяна и, наконец, Цзян Цзэминя.

Оба, и Ху, и Вэнь, получили личный опыт периода волнений 1989 года в Китае: Ху Цзиньтао – в Тибете, куда он прибыл в декабре 1988 года, как раз когда разворачивалось крупное восстание в Тибете; Вэнь Цзябао – в Пекине, где он в качестве заместителя Чжао Цзыяна[4] находился вместе с генеральным секретарем во время его отчаянного выхода к студентам на площади Тяньаньмэнь.

Таким образом, ко времени прихода на высшие руководящие посты в стране в 2002–2003 годах Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао уже выработали свое четкое видение возрождения Китая. Получившие подготовку в труднодоступных и неспокойных пограничных районах и служившие во время тяньаньмэньских событий на должностях среднего уровня, они осознавали сложности внутренних проблем в Китае. Придя к власти в период устойчивого внутреннего роста и после вступления Китая в международный экономический порядок, они приняли руль управления страной, безусловно, «становившейся» мировой державой с интересами во всех уголках земного шара.

Дэн Сяопин призывал к достижению мира в маоистской войне с китайскими традициями и дал возможность китайцам восстановить связь с сильными сторонами своей истории. Но, как периодически давали понять другие китайские руководители, эра Дэн Сяопина явилась попыткой компенсировать потерянное время. В тот период возникло чувство особого напряжения и существовало ощущение даже какого‑то робкого смущения в связи с ошибочными шагами Китая. Цзян Цзэминь излучал непоколебимую уверенность и доброжелательность, но он встал у руля в Китае, все еще восстанавливающемся после внутреннего кризиса и пытающемся возобновить свои международные позиции.

Только к началу нового столетия усилия Дэн Сяопина и Цзян Цзэминя стали приносить свои плоды. Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао возглавили страну, которую больше не ущемляло чувство того, что она является подмастерьем для западной технологии и западных институтов. Китай, управляемый ими, уверовал в свои силы настолько, что мог отвергать и даже, когда представлялся повод, иронизировать над американцами, читающими им лекции о реформе. Китай оказался в ситуации, когда он мог проводить внешнюю политику, опиравшуюся не на будущий потенциал в долгосрочной перспективе или не на свою будущую стратегическую роль, а на состояние его нынешней мощи.

Для чего требовалась мощь? Изначально подход Пекина к новой эре являлся по большей части дифференцированным и консервативным. Цзян Цзэминь и Чжу Жунцзи вели переговоры о вступлении Китая во Всемирную торговую организацию и выступали за полноправное участие в международном экономическом порядке. При Ху Цзиньтао и Вэн Цзябао Китай прежде всего стремился к сохранению нормальной ситуации и стабильности. Судя по официальным формулировкам, его целью ставилось создание «гармоничного общества» и «гармоничного мира». Внутренняя повестка дня сосредоточивалась на продолжении экономического развития и сохранении социальной гармонии среди широких масс населения, переживающего как небывалое процветание, так и непривычное неравенство. Внешняя политика страны избегала резких движений, а главные творцы ее политики отвечали с большой осторожностью на все призывы к Китаю извне с просьбой играть более заметную руководящую роль в международных делах. Внешняя политика Китая была нацелена преимущественно на поддержание мирного международного окружения (включая хорошие отношения с Соединенными Штатами) и доступ к сырьевым ресурсам для обеспечения постоянного экономического роста. Он также сохранил особый интерес в развивающемся мире – что было наследием теории Мао Цзэдуна о «трех мирах», – несмотря даже на то, что Китай перешел в ряды экономических сверхдержав.

Как и боялся Мао Цзэдун, китайская ДНК вновь дала о себе знать. Столкнувшись с новыми вызовами XXI века в мире, где ленинизм потерпел крах, Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао обратились к традиционной мудрости. Они описывали свои устремления к реформе не как абстракцию в терминах утопического видения перманентной революции Мао, а как цель создания общества «сяокан» («среднего уровня достатка») – термин, имеющий четкую конфуцианскую подоплеку[5]. Они проследили за тем, чтобы в китайских школах возобновили изучение Конфуция и чтобы отмечалось его наследие в народной культуре. Они также включили Конфуция в обойму «мягкой власти» Китая на мировой арене, что проявилось в виде официальных «Институтов Конфуция», созданных в разных городах по всему миру, а во время церемонии открытия Олимпиады‑2008 в Пекине продемонстрировала группа людей, одетых в традиционные одежды конфуцианских ученых. Символическим шагом значительного масштаба стала церемония открытия в январе 2011 года статуи Конфуция в центре китайской столицы на площади Тяньаньмэнь в знак реабилитации древнего философа‑моралиста, в пределах видимости от мавзолея Мао Цзэдуна – еще одной личности, добившейся такого же уважения[6].

Новая американская администрация означала определенную смену поколений. И Ху Цзиньтао, и Буш‑младший – первые президенты, со стороны наблюдавшие болезненный опыт своих стран в 1960‑е годы: для Китая это была «культурная революция», для Соединенных Штатов – вьетнамская война. Ху сделал вывод – социальная гармония должна стать лейтмотивом его правления. Буш пришел к власти после развала Советского Союза в период американского триумфа и эйфории, когда казалось, что Америка в силах перекроить мир по своему образу и подобию. Буш‑младший не испытывал ни малейших сомнений в проведении внешней политики под знаменами насаждения системы американских ценностей. Он страстно говорил о свободе личности, свободе религии, в том числе и во время визитов в Китай.

Повестка дня по внесению свободы, установленная Бушем, отражала то, что казалось немыслимо быстрой эволюцией для незападных обществ. Тем не менее в практике своей дипломатии Буш преодолел историческую неоднозначность, существующую между американским миссионерством и прагматическим подходом. Он так поступал не в соответствии с теоретическими построениями, а посредством тонкого баланса между стратегическими приоритетами. Он не оставил сомнений относительно приверженности Америки демократическим институтам и правам человека. Одновременно он обращал внимание на сегмент национальной безопасности, иначе моральные цели действовали бы в вакууме. Хотя его критиковали в американских внутренних дебатах за якобы проявляемую односторонность, Буш, имея дела одновременно с Китаем, Японией и Индией – странами, строящими свою политику с учетом своих национальных интересов, – сумел улучшить отношения с каждой из них – образец конструктивной азиатской политики для Соединенных Штатов. За время президентства Буша американо‑китайские отношения стали обычным делом двух крупных держав. Ни одна из сторон не предполагала, что другая полностью разделяет все ее цели. По некоторым вопросам, к примеру внутреннего управления, их цели были несовместимы. И тем не менее они находили точки соприкосновения для своих интересов во многих областях в качестве подтверждения возникшего нового партнерства.

Вашингтон и Пекин теснее сблизили позиции друг друга по Тайваню в 2003 году, после того как президент Тайваня Чэнь Шуйбянь предложил референдум по вопросу о членстве в ООН под именем «Тайвань». Поскольку такой шаг стал бы нарушением американских обязательств по трем коммюнике, представители администрации Буша передали Тайбэю свое негативное отношение к этому. Во время визита Вэнь Цзябао в Вашингтон в декабре 2003 года Буш подтвердил приверженность трем коммюнике и добавил, что Вашингтон «выступает против одностороннего решения Китая или Тайваня изменить статус‑кво». Он предположил, что референдум по вопросу о политическом статусе Тайваня не получит поддержки в Соединенных Штатах. Вэнь Цзябао ответил исключительно вежливой формулировкой относительно желательности мирного объединения: «Нашей основополагающей позицией по урегулированию тайваньского вопроса является мирное объединение и принцип „одна страна – две системы“. Мы со всей искренностью сделаем все от нас зависящее для достижения национального единства и мирного объединения мирным путем»[7].

Одной из причин возобновления сотрудничества стала террористическая акция 11 сентября, из‑за которой главный стратегический фокус Америки сместился с Восточной Азии на Ближний Восток и Юго‑Западную Азию с войнами в Ираке и Афганистане, а также программой борьбы с террористическими сетями. Китай, больше не являвшийся революционным вызовом международному порядку и так же обеспокоенный воздействием глобального терроризма в пределах собственных территорий компактного проживания национальных меньшинств, особенно в Синьцзяне, не колеблясь тут же осудил нападения 11 сентября и предложил помощь в виде разведывательной информации и дипломатическую поддержку. В связи с вопросом о войне в Ираке Китай был заметно менее конфронтационно настроен в отношении Соединенных Штатов в ООН, чем некоторые из европейских союзников Америки. Однако в тот же период, возможно, на более фундаментальном уровне начался процесс расхождения китайских и американских оценок того, как нужно вести дела с терроризмом. Китай оставался несогласным сторонним наблюдателем стремления Америки распространить свое присутствие в мусульманском мире, а более всего объявления администрацией Буша честолюбивых планов демократических преобразований. Пекин сохранял специфическую готовность приспосабливаться к изменениям в силовых альянсах и конфигурациях иностранных правительств без высказывания моральных оценок. Его прежде всего тревожили доступ к нефти с Ближнего Востока и (после падения власти талибов) защита китайских инвестиций в минеральные ресурсы Афганистана. После достижения в целом этих целей Китай не высказывал негативного отношения к американским усилиям в Ираке и Афганистане (и даже частично приветствовал их, поскольку это отвлекало американские военные возможности от Восточной Азии).

Масштабы взаимодействия между Китаем и Соединенными Штатами означали восстановление центральной роли Китая в региональных и мировых делах. Претензии Китая на равное партнерство больше не выглядели завышенным требованием незащищенной страны. Они стали все возрастающей реальностью, подкрепленной финансовыми и экономическими возможностями. В то же самое время побуждаемые новыми вызовами в области безопасности и меняющимися экономическими реальностями и в не меньшей степени новой настройкой факторов относительных политических и экономических влияний между ними, обе страны в большей степени волновали споры в поиске своих внутренних целей, их роли в мире и в конечном счете их взаимоотношений друг с другом.

Разногласия в перспективе

В начале нового столетия проявились две тенденции, работавшие в каком‑то смысле друг против друга. По многим вопросам китайско‑американские отношения развивались преимущественно в духе сотрудничества. Но одновременно разногласия, коренившиеся в истории и геополитической ориентации, стали выходить наружу. Экономические проблемы, распространение оружия массового поражения послужили тому хорошим примером.

Экономические вопросы. Когда Китай участвовал в мировой экономике в качестве младшего игрока, обменный курс его валюты не представлял собой проблемы; даже в течение 1980‑х и 1990‑х годов казалось невероятным, что стоимость юаня может стать постоянным предметом спора в американских политических дебатах и в анализах средств массовой информации. Однако с ростом экономики Китая и увеличением американо‑китайской экономической взаимозависимости некогда не выпячивавшаяся проблема превратилась в постоянное противоречие – к разочарованию американцев и к подозрениям китайцев относительно намерений американцев, выраженным во все более настойчивой форме.

Возникает фундаментальное различие в отношении понимания, лежащего в основе соответствующей валютной политики двух сторон. С американской точки зрения заниженная стоимость юаня (известен также как жэньминьби) расценивается как манипуляция с валютой в пользу китайских компаний и соответственно в ущерб американских компаний, оперирующих в тех же самых многопрофильных областях экономики. Недооцененный юань, как утверждают, ведет к потере рабочих мест в Америке – причина серьезных политических и эмоциональных последствий в то время, когда в Америке начинают вводить режим строгой экономии. С китайской точки зрения выбор валютной политики, помогающей внутренним производителям, – это не столько экономическая политика, сколько выражение потребности Китая в политической стабильности. Так, разъясняя американским слушателям в сентябре 2010 года причины того, почему Китай не собирается решительно ревальвировать юань, Вэнь Цзябао использовал социальные, а не финансовые аргументы: «Вы даже не представляете себе, как много китайских компаний окажется банкротами. Произойдут крупные беспорядки. Только у китайского премьера такое бремя на плечах. Это наша реальность»[8].

Соединенные Штаты рассматривают экономические вопросы с точки зрения требований глобального роста. Китай учитывает политические последствия, как внутренние, так и международные. Когда Америка требует от Китая больше потреблять и меньше экспортировать, она выдвигает экономическое правило поведения. А для Китая сокращение экспорта означает едва ли не значительное увеличение безработицы с политическими последствиями. Парадокс в том, что с точки зрения долгосрочной перспективы, если бы Китай воспринял американский традиционный образ мыслей, то у него уменьшились бы стимулы для связей с Америкой, ведь он стал бы менее зависимым от экспорта и стимулировал бы развитие в рамках азиатского блока, что, в свою очередь, подразумевало бы укрепление экономических связей с соседними странами.

Таким образом, подоплека проблемы политическая, а не экономическая. Принцип взаимной выгоды, а не взаимные обвинения по поводу якобы неправильного поведения должен стоять на первом месте. Отсюда важным становится принцип совместного развития и концепция тихоокеанского сообщества, о чем будет говориться в эпилоге.

Нераспространение и Северная Корея. На протяжении периода «холодной войны» ядерным оружием обладали преимущественно Соединенные Штаты и Советский Союз. При всей идеологической и геополитической враждебности между ними их расчеты относительно рисков были аналогичными, они также обладали техническими средствами защиты на случай случайностей, несанкционированных запусков и в значительной степени неожиданного нападения. Но по мере распространения ядерного оружия этот баланс оказался под угрозой: расчеты рисков больше не были симметричными, а техническая защита против случайных запусков или даже от воровства становилась все более трудной, если не сказать невозможной, особенно для стран, не имеющих опыта, накопленного сверхдержавами.

По мере роста распространения математические расчеты в плане сдерживания становились все более и более абстрактными. Стало все труднее определять, кто кого сдерживает и на основании каких расчетов. Даже если предположить, что новые ядерные страны будут иметь такой же осторожный подход, что и уже утвердившие себя в этом качестве, в плане провоцирования ядерных военных действий друг против друга – довольно сомнительное суждение – они могут использовать свои вооружения для защиты международного порядка от нападения со стороны террористов или стран‑изгоев. В конечном счете опыт сети «частного» распространения внешне дружественных Пакистана с Северной Кореей, Ливией и Ираном показывает огромные последствия для международного порядка от распространения ядерного оружия, даже если страны‑распространители не подпадают формально под критерий стран‑изгоев.

Попадание такого вида оружия в руки крупных государств, не сдерживаемых историческими и политическими соображениями, чревато разрушением мира и человеческими потерями в беспрецедентных масштабах даже в наш век массовых убийств во время геноцида.

Как ни парадоксально это звучит, но вопрос о распространении в Северной Корее встал на повестку дня в диалоге между Вашингтоном и Пекином, поскольку именно из‑за Кореи 60 лет назад Соединенные Штаты и Китайская Народная Республика впервые столкнулись друг с другом на поле боя. В 1950 году только что созданная Китайская Народная Республика начала войну с Соединенными Штатами, поскольку она видела в постоянном американском военном присутствии на своих границах с Кореей угрозу китайской безопасности в долгосрочной перспективе. А через 60 лет решимость Северной Кореи реализовать свою военную ядерную программу бросила новый вызов, воссоздав некоторые из прежних геополитических проблем.

В течение первых 10 лет выполнения Северной Кореей своей ядерной программы Китай занимал такую позицию, в соответствии с которой считалось, что это дело, которое должны решать между собой Соединенные Штаты и Северная Корея. Так как Северная Корея полагала, что угроза ей исходит прежде всего от Соединенных Штатов, то в соответствии с китайскими рассуждениями в первую очередь именно Соединенные Штаты должны обеспечить эту страну доказательствами того, что она находится в безопасности, а поэтому ядерное оружие ей не требуется. Со временем стало ясно – ядерное распространение рано или поздно повлияет на безопасность Китая. Если Северную Корею признают одной из ядерных держав, то со всей очевидностью Япония и Южная Корея, а также, возможно, другие азиатские страны, такие как Вьетнам и Индонезия, в итоге тоже присоединятся к «ядерному клубу», что полностью изменит стратегический ландшафт в Азии.

Руководители Китая выступают против такого исхода. Но точно так же Китай боится катастрофического коллапса Северной Кореи, поскольку на китайских границах может воссоздаться ровно такая ситуация, ради недопущения которой он боролся 60 лет назад.

Внутренняя структура корейского режима чревата проблемой. Хотя он объявляет себя коммунистическим государством, настоящая власть находится в руках одной семьи. В 2011 году, когда писалась эта книга, глава правящего семейства собирался передать бразды правления своему 27‑летнему сыну, не имеющему никакого опыта даже коммунистического управления, не говоря уже о международных отношениях. Возможность внутреннего взрыва от непредвидимых или неизвестных сил всегда присутствует. Страны, которых это может затронуть, могут почувствовать необходимость защитить свои жизненные интересы односторонними действиями. К тому времени будет поздно или, вероятно, слишком сложно скоординировать эти действия. Задача не допустить такой исход становится важной частью китайско‑американского диалога и «шестисторонних переговоров», включающих Соединенные Штаты, Китай, Россию, Японию и две Кореи.

Как определить стратегические возможности

В своем стремлении решать растущий список проблем Пекин и Вашингтон в течение 2000‑х годов занимались поиском всеобъемлющих рамок для определения характера их взаимоотношений. Символом этих усилий стало открытие американо‑китайского диалога на высоком уровне и американо‑китайского стратегического экономического диалога (сейчас оба слились в один американо‑китайский стратегический и экономический диалог) во время второго срока президентства Джорджа Буша‑младшего. Это частично стало попыткой оживить дух искренних обменов по концептуальным вопросам, характерный для Вашингтона и Пекина в течение 1970‑х годов, как описывалось в предыдущих главах.

В Китае поиск организационного принципа для новой эры принял форму одобренного правительством анализа о том, что первые 20 лет XXI века представляли собой четкий «период стратегических возможностей» для Китая. Концепция отражала как признание прогресса Китая и потенциал стратегических достижений, так и – парадоксально – понимание сохранения слабых мест. Ху Цзиньтао озвучил эту теорию в ноябре 2003 года на заседании Политбюро Центрального Комитета коммунистической партии Китая, где он предположил, что уникальное сочетание внутренних и международных тенденций поставило Китай в положение, при котором развитие будет идти «скачкообразно». По мнению Ху Цзиньтао, возможность чревата опасностью: Китай, как и другие поднимавшиеся до него страны, «упустив представившийся ему шанс», «сильно отстанет»[9].

Вэнь Цзябао подтвердил аналогичные оценки в 2007 году в статье, где он предупреждал о том, что «возможности редки и скоротечны». Он также напомнил, как Китай несколько ранее упустил удобный момент из‑за «крупных ошибок, особенно 10‑летней катастрофы великой пролетарской „культурной революции“». Первые 20 лет нового столетия были периодом возможностей, «за которые мы должны решительно ухватиться и в течение которых мы сможем добиться многого». По оценкам Вэнь Цзябао, правильное использование этого удобного шанса будет иметь «чрезвычайно важное значение» для целей развития Китая[10].

Для достижения чего получал Китай стратегическую возможность? Говоря о масштабах дебатов в Китае по этому вопросу, можно сказать, что у них было формальное начало, которое можно усмотреть в цикле специальных лекций и научных заседаний, проводимых китайскими учеными, а также высшим руководством в период с 2003 по 2006 год. В программу входили темы подъема и падения великих держав в истории человечества: средства достижения их подъема, причины часто возникавших между ними войн, а также вопросы, могла ли и, если могла, то как могла великая держава в современном мире возвыситься без обращения к военному конфликту с главными действующими лицами на международной арене. Эти лекции впоследствии переработали в 12‑серийный фильм «Подъем великих держав». Показ фильма прошел по телевидению в 2006 году, и его просмотрели сотни миллионов телезрителей. Как отмечал ученый Дэвид Шамбо, это был, возможно, уникальный с философской точки зрения феномен в истории политики великих держав: «Совсем немногие из крупных держав или стремящихся ими стать, если вообще были таковые, занимались таким обстоятельным самоанализом»[11].

Какие уроки мог извлечь Китай из подобных исторических примеров? Одной из первых и наиболее полных попыток ответить Пекин постарался снять опасения со стороны иностранных государств по поводу его растущей мощи, провозгласив лозунг «мирного подъема» Китая. Статья в журнале «Форин афеарз», опубликованная в 2006 году известным китайским политологом Чжэн Бицзянем, прозвучала как полуофициальное политическое заявление. Чжэн заверил мировую общественность в избрании Китаем «стратегии… неповторения традиционных способов превращения в великую державу». Китай стремился к «новому международному политическому и экономическому порядку», но он «мог бы быть достигнут путем постепенных реформ и демократизации международных отношений». Как писал Чжэн Бицзянь, Китай «никогда не последует по пути Германии, приведшему к Первой мировой войне, или по тому пути, который побудил Германию и Японию развязать Вторую мировую войну, когда эти страны грабили ресурсы и проводили политику гегемонизма. Не собирается Китай также проводить политику великих держав, дравшихся друг с другом за глобальное доминирование в период „холодной войны“»[12].

Вашингтон отреагировал, четко сформулировав для себя концепцию Китая как «ответственного игрока» в международной системе, строго соблюдающегося нормы и пределы, берущего на себя дополнительную ответственность по мере увеличения его возможностей. В своей речи в 2005 году в Национальном комитете по американо‑китайским отношениям Роберт Б. Зеллик, бывший в то время заместителем государственного секретаря, высказал американский ответ на статью Чжэн Бицзяня. Поскольку китайским руководителям было бы не с руки как бы признавать, что они могли бы когда‑либо быть «безответственными» игроками, речь Зеллика можно было приравнять к приглашению Китаю стать привилегированным членом и соавтором международной системы.

Почти одновременно Ху Цзиньтао выступил на Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций с речью под названием «Построить гармоничный мир на основе прочного мира и всеобщего процветания» с той же темой, что и статья Чжэн Бицзяня. Ху Цзиньтао подтвердил важность системы ООН как основы международной безопасности и развития и обозначил все то, «за что выступает Китай». Повторив, что Китай приветствует тенденции демократизации мировых дел – на практике, разумеется, это означало относительное уменьшение американской мощи и создание многополярного мира, – Ху убеждал в том, что Китай будет добиваться своих целей мирными средствами и в рамках системы ООН:

«Китай будет всегда придерживаться целей и принципов Устава ООН, активно участвовать в международных делах и выполнять свои международные обязательства, работать вместе с другими странами по строительству нового международного политического и экономического порядка, который будет справедливым и рациональным. Китайская нация любит мир. Развитие Китая не несет вред или угрозы другим, а служит только делу мира, стабильности и всеобщего процветания в мире»[13].

Теории «мирного подъема» и «гармоничного мира» вызвали к жизни принципы классической эры, которая обеспечила величие Китая: сторонника постепенных реформ, настраивающегося на развитие в соответствии с превалирующим течением и воздерживающегося от открытых конфликтов, делающего многочисленные заявления морального порядка, и о создании гармоничного миропорядка, и о действительном физическом и территориальном доминировании. С их помощью описывался путь к статусу великой державы, приемлемый для поколения руководства, ставшего совершеннолетним во время краха в обществе «культурной революции» и отлично понимавшего, что их законность сейчас зависела частично от передачи народу Китая какой‑то доли богатства и благополучия, передышки от волнений и нужды предыдущего столетия. Отражая даже более взвешенную позицию, фразу «мирный подъем» в официальных китайских заявлениях заменили на «мирное развитие», приписав слову «подъем» якобы слишком угрожающее и хвастливое звучание.

В последующие три года в результате одного из периодически происходящих случайных совпадений событий, какими бывают смены исторических течений, самый худший кризис после Великой депрессии совпал с периодом затянувшейся неопределенности и тупиковой ситуации в войнах в Ираке и Афганистане, а также потрясающими Олимпийскими играми в Пекине в 2008 году и продолжающимся здоровым ростом китайской экономики. Совпадение событий заставило некоторых представителей китайской элиты, включая часть высшего эшелона правительства Китая, вновь вспомнить прогнозы относительно постепенности развития, сделанные в 2005 и 2006 годах.

Причины финансовых кризисов и их наихудших последствий коренились преимущественно в Соединенных Штатах и Европе. Это привело к огромнейшим вливаниям китайского капитала в западные страны и компании, а также призывам западных политиков к Китаю изменить курс своей валюты и увеличить внутреннее потребление, чтобы улучшить климат мировой экономики.

С того самого времени, когда Дэн Сяопин призвал к «реформе и открытости для внешнего мира», Китай смотрел на Запад как на образец экономического совершенства и финансовой компетенции. Предполагалось, что, какими бы ни были недостатки идеологического и политического порядка в западных странах, они знали, как заниматься делами своей экономики и управлять мировой финансовой системой единственно продуктивным способом. Хотя Китай отказывался приобретать знание путем политического наставничества со стороны Запада, среди многих представителей китайской элиты существовало четкое убеждение в том, что Запад обладал неким знанием, которое необходимо прилежно изучить и принять на вооружение.

Крах американского и европейского рынков в 2007 и 2008 годах и зрелище западного замешательства и просчетов на фоне китайских успехов – все это серьезно подорвало некий флер загадочности по отношению к западной экономической мощи. И тогда в Китае возникло новое течение среди активной части молодого поколения студентов и интернет‑пользователей, а также, вполне возможно, и среди части политического и военного руководства – мнение о происходящем коренном сдвиге в структуре международной системы.

Символической кульминацией данного периода явилось эффектное проведение пекинской Олимпиады, состоявшейся сразу после того, как экономический кризис начал разрывать Запад. Игры рассматривались как выражение возрождения Китая, а не просто как спортивное событие, чему свидетельствовала исполненная глубокого смысла церемония открытия. Освещение огромного стадиона было приглушено. Ровно в 20.08 пекинского времени, в восьмой день восьмого месяца восьмого года (день открытия выбирался с учетом этого благоприятного числа[14]) две тысячи барабанов нарушили молчание одним мощным звуком и продолжали играть 10 минут, как бы говоря: «Мы пришли. Мы существуем в этой жизни, нас нельзя больше игнорировать, нами не стоит пренебрегать, мы готовы внести вклад своей цивилизацией в этот мир». После этого зрители всего мира в течение часа смотрели живые картинки на темы китайской цивилизации. Период слабости и низких результатов Китая – его следовало бы назвать «долгим XIX веком» Китая – официально завершился. Пекин вновь стал центром мира, а китайская цивилизация оказалась в фокусе удивления и восхищения.

На проведенной в Шанхае после Олимпиады конференции Всемирного форума китайских исследований Чжэн Бицзянь, автор доктрины «мирного подъема», сказал западному журналисту, что Китай наконец‑то преодолел наследие опиумных войн и столетия борьбы Китая с иностранным вмешательством и сейчас занят историческим процессом национального возрождения. Инициированные Дэн Сяопином реформы, по словам Чжэн Бицзяня, позволили Китаю разгадать «загадку века», добившись ускоренного развития и вытянув миллионы людей из нищеты. Превратившись в крупную державу, Китай будет опираться на преимущества своей модели развития, и отношения с другими странами будут «открытыми, ни для кого не будут делаться какие бы то ни было исключения, они будут гармоничными», направленными на то, чтобы «совместными усилиями открыть путь для мирового развития»[15].

Культивирование понятия гармонии не исключает стремления к достижению стратегических преимуществ. На совещании с китайскими дипломатами в июле 2009 года Ху Цзиньтао выступил с важной речью, дав в ней оценки новым тенденциям. Он подтвердил, что первые 20 лет XXI века по‑прежнему останутся для Китая «периодом стратегических возможностей». Как он сказал, здесь ничего не изменилось. Однако, по его предположениям, после финансового кризиса и других сдвигов тектонического характера в повестке дня вновь возникло понятие «ши» («мягкой силы»). В свете происходящих в настоящее время «сложных и глубоких перемен» «произошли некоторые новые изменения в представившихся нам возможностях и вставших перед нами вызовах». Будущие возможности будут «важными», вызовы будут «серьезными». Если Китаю удастся уберечься от вероятных ловушек и он сможет умело решать свои проблемы, период встряски можно будет обратить в свою пользу:

«Со времени вступления в новое столетие и на новую сцену в международной жизни произошел ряд крупных событий всеобъемлющего и стратегического характера, оказавших значительное и далеко идущее воздействие на все аспекты международной политической и экономической обстановки. Анализ ситуации в мире показывает, что мир и развитие по‑прежнему остаются главными темами времени. Однако соревнование за совокупную национальную мощь становится все более острым, требования растущего количества развивающихся стран получить право на равное участие в международных делах становятся день ото дня все сильнее, все громче становятся призывы к демократизации международных отношений; международный финансовый кризис нанес ощутимый удар по современной экономической и финансовой структурам; все четче прорисовываются перспективы создания многополярного мира; международная обстановка выявила некоторые новые черты и тенденции, заслуживающие весьма внимательного подхода»[16].

С учетом постоянной смены в мировых делах задачей Китая становится бесстрастный анализ новых конфигураций и лавирование в новом мире. С выходом из кризиса могут вырасти возможности. Но в чем заключались эти возможности?

[1] Официальные должности Ху Цзиньтао – Председатель Китайской Народной Республики (с марта 2005 года), Генеральный секретарь ЦК КПК (с ноября 2002 года), председатель Центрального военного совета КНР (с марта 2005 года) и председатель Центрального военного совета ЦК КПК (с сентября 2004 года); Вэнь Цзябао – премьер Государственного совета Китайской Народной Республики (с марта 2003 года), постоянный член Политбюро ЦК КПК с 2002 года. – Примеч. пер.

[2] Richard Daniel Ewing, «Hu Jintao: The Making of a Chinese General Secretary», China Quarterly 173 (March 2003): 19.

[3] Там же. С. 21–22.

[4] Вэнь Цзябао занимал должность начальника Канцелярии ЦК КПК при трех генеральных секретарях КПК. – Примеч. пер.

[5] «Сяокан» – этот термин сейчас широко используется как политический, взят из фразы времен Конфуция, которой 2500 лет и которая означает население со средним достатком и средним уровнем доходов. См. «Confucius and the Party Line», The Economist (May 22,2003); «Confucius Makes a Comeback», The Economist (May 17,2007).

[6] «Rectification of Statues», The Economist (January 20,2011).

[7] George W. Bush, «Remarks Following Discussions with Premier Wen Jiabao and an Exchange with Reporters: December 9, 2003», Public Papers of the Presidents of the United States (Washington, D.C.: U. S. Government Printing Office, 2006), 1701.

[8] David Barboza, «Chinese Leader Fields Executives' Questions», New York Times (September 22, 2010).

[9] Cui Changfa and Xu Mingshan, eds., Gaoceng Jiangtan [Top‑leaders' Rostrums] (Beijing: Hongqi Chubanshe, 2007), 165–182, цитируется no: Masuda Masayuki, «China's Search for a New Foreign Policy Frontier: Concept and Practice of „Harmonious World“», 62, в: Masafumi Iida, ed., China's Shift: Global Strategy of the Rising Power (Tokyo: NIDS Joint Research Series, 2009).

[10] Wen Jiabao, «A Number of Issues Regarding the Historic Tasks in the Initial Stage of Socialism and China's Foreign Policy», Xinhua (February 26, 2007), цитируется no: Masuda, «China's Search for a New Foreign Policy Frontier: Concept and Practice of „Harmonious World“», 62–63.

[11] David Shambaugh, «Coping with a Conflicted China», The Washington Quarterly 34, no. 1 (Winter 2011): 8.

[12] Zheng Bijian, «China's „Peaceful Rise“ to Great‑Power Status», Foreign Affairs 84, no. 5 (September/October 2005): 22.

[13] Hu Jintao, «Build Towards a Harmonious World of Lasting Peace and Common Prosperity», speech at the United Nations Summit (New York, September 15, 2005).

[14] Цифра 8 в китайской нумерологии имеет особое значение, поскольку в некоторых диалектах китайского языка она произносится примерно так же, как слово «процветать».

[15] Nathan Gardels, «Post‑Olympic Power shift: The Return of the Middle Kingdom in a Post‑American World», New Perspectives Quarterly 25, no. 4 (Fall 2008): 7–8.

[16] «Di shi yi ci zhu wai shijie huiyi zhao kai, Hu Jintao, Wen Jiabao jianghua» [ «Hu Jintao and Wen Jiabao speak at the 11th meeting of overseas envoys»], website of the Central People's Government of the People's Republic of China, доступно на: http://www.gov.cn/ldhd/2009‑07/20/content_1370171.html.