Сначала Лозгачев долго рассказывал о быте Ближней дачи. Охранники называли ее просто «Ближняя» или «объект», а себя – «прикрепленными».

Наконец он заговорил о той ночи:

– В ночь на 1 марта я был на даче – дежурил… Орлов, комендант дачи, только что пришел из отпуска и был выходной. При Сталине дежурили старший прикрепленный Старостин, его помощник Туков, я и Матрена Бутусова. В ту ночь на объекте должны были быть гости – так Хозяин называл членов Политбюро, которые к нему приезжали. Как обычно, когда гости к Хозяину приезжали, мы вырабатывали с ним меню. В ночь с 28 февраля на 1 марта у нас было меню: виноградный сок «Маджари»… Это молодое виноградное вино, но Хозяин его соком называл за малую крепость. И вот в эту ночь Хозяин вызвал меня и говорит: «Дай нам сока бутылки по две…» Кто был в ту ночь? Обычные его гости: Берия, Маленков, Хрущев и бородатый Булганин. Через некоторое время опять вызывает: «Еще принеси сока». Ну принесли, подали. Все спокойно. Никаких замечаний. Потом наступило четыре утра… В пятом часу подаем машины гостям. А когда Хозяин гостей провожал, то прикрепленный тоже провожал – двери закрывал за ними. И прикрепленный Хрусталев Иван Васильевич закрывал двери и видел Хозяина, а тот сказал ему: «Ложитесь‑ка вы все спать . Мне ничего не надо. И я тоже ложусь. Вы мне сегодня не понадобитесь». И Хрусталев пришел и радостно говорит: «Ну, ребята, никогда такого распоряжения не было…» И передал нам слова Хозяина… – Здесь Лозгачев прибавил: – И правда, за все время, что я работал, это был единственный раз, когда Хозяин сказал: «Ложитесь спать…» Обычно спросит: «Спать хочешь?» – и просверлит тебя глазами с ног до головы. Ну какой тут сон!.. Мы были, конечно, очень довольны, получив такое указание, и смело легли спать.

– Подождите, но при чем тут Хрусталев? – остановил я его. – Ведь вы не говорили, что Хрусталев тоже был на даче .

– Прикрепленный Хрусталев был на даче только до 10 утра, потом он уехал отдыхать. Его сменил Старостин Михаил Гаврилович, – ответил Лозгачев.

(Так вот почему Старостин не сообщил Рыбину о странном приказе Хозяина – он его попросту не слышал!)

Итак, в ту ночь на Ближней даче пили легкое вино – никаких крепких напитков, которые могли спровоцировать приступ, не было. Хозяин, по словам Лозгачева, «был добрый», а «когда он чувствовал себя неважно, у него настроение менялось – лучше не подходи».

Но главное – удивительная фраза: «Ложитесь‑ка вы все спать», которую Лозгачев от Хозяина «слышит впервые». Точнее, не от Хозяина – от прикрепленного Хрусталева. Это он передает приказ Хозяина , а утром уезжает с дачи. Приказ, который так удивил и Лозгачева, и другого охранника, Тукова. Они‑то знают, как беспощадно Хозяин следит за порядком. Эта фраза нарушала священный порядок: разрешала им всем спать, то есть не охранять его комнаты и не следить друг за другом.

Что и произошло.

– На следующий день было воскресенье, – продолжал Лозгачев. – В 10 часов мы, как обычно, уже все были на кухне, начинали дела на сегодняшний день планировать.

(Да, в результате приказа Лозгачев добросовестно спит. И естественно, не знает, что делали ночью его товарищи – к примеру, тот же Хрусталев, передавший этот невероятный для Хозяина приказ и утром уехавший домой.)

Лозгачев: «В 10 часов в его комнатах – нет движения (так у нас говорилось, когда он спал). Но вот пробило 11 – нет, и в 12 – тоже нет. Это уже было странно: обычно вставал он в 11–12, а иногда даже в 10 часов он уже не спит.

Но уже час дня – и нет движения. И в два – нет движения в комнатах. Ну, начинаем волноваться. В три, в четыре часа – нет движения. Телефоны, может, и звонили к нему, но когда он спит, обычно их переключают на другие комнаты. Мы сидим со Старостиным, и Старостин говорит: „Что‑то недоброе, что делать будем?“ …Действительно, что делать – идти к нему? Но он строго‑настрого приказал: если нет движения, в его комнаты не входить. Иначе строго накажет. И вот сидим мы в своем служебном доме, дом соединен коридором метров в 25 с его комнатами, туда ведет дверь отдельная, уже 6 часов, а мы не знаем, что делать. Вдруг звонит постовой с улицы: „Вижу, зажегся свет в малой столовой“. Н у, думаем, слава Богу, все в порядке. Мы уже все на своих местах, все начеку, бегаем, и… опять ничего! В восемь – ничего нет. Мы не знаем, что делать, в девять – нету движения, в десять – нету. Я говорю Старостину: „Иди ты, ты – начальник охраны, ты должен забеспокоиться“. Он: „Я боюсь“. Я: „Ты боишься, а я герой, что ли, идти к нему?“ В это время почту привозят – пакет из ЦК. А почту передаем ему обычно мы. Точнее – я, почта моя обязанность. Ну что ж, говорю, я пойду, в случае чего, вы уж меня, ребята, не забывайте. Да, надо мне идти. Обычно входим мы к нему совсем не крадучись, иногда даже дверью специально громко хлопнешь, чтобы он слышал, что ты идешь. Он очень болезненно реагировал, когда тихо к нему входили. Нужно, чтобы ты шел крепким шагом и не смущался, и перед ним чтоб не тянулся. А то он тебе скажет: „Что ты передо мной бравым солдатом Швейком вытягиваешься?“ Ну, я открыл дверь, иду громко по коридору, а комната, где мы документы кладем, она как раз перед малой столовой, ну я вошел в эту комнату и гляжу в раскрытую дверь в малую столовую, а там на полу Хозяин лежит и руку правую поднял… вот так. – Здесь Лозгачев приподнял полусогнутую руку. – Все во мне оцепенело. Руки, ноги отказались подчиняться. Он еще, наверное, не потерял сознание, но и говорить не мог. Слух у него был хороший, он, видно, услышал мои шаги и еле поднятой рукой звал меня на помощь. Я подбежал и спросил: „Товарищ Сталин, что с вами?“ Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что‑то поправить хочет, а я ему: „Может, врача вызвать?“ А он в ответ так невнятно: „Дз… дз…“ – дзыкнул и все. На полу лежали карманные часы и газета „Правда“. На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось. На столе, я помню, стояла бутылка минеральной воды „Нарзан“, он, видно, к ней шел, когда свет у него зажегся. Пока я у него спрашивал, ну, наверное, минуту‑две‑три, вдруг он тихо захрапел… слышу такой легкий храп, будто спит человек. По домофону поднял трубку, дрожу, пот прошибает, звоню Старостину: „Быстро ко мне, в дом“. Пришел Старостин, тоже оторопел. Хозяин‑то без сознания. Я говорю: „Давай его положим на диванчик, на полу‑то неудобно“. За Старостиным Туков и Мотя Бутусова пришли. Общими усилиями положили его на диванчик, на полу‑то неудобно. Я Старостину говорю: „Иди звонить всем без исключения“. Он пошел звонить. А я не отходил от Хозяина, он лежал неподвижно и только храпел. Старостин стал звонить в КГБ Игнатьеву, но тот испугался и переадресовал его к Берии и Маленкову. Пока он звонил, мы посовещались и решили перенести его в большую столовую на большой диван… Мы перенесли потому, что там воздуха было больше. Мы все вместе это сделали, положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень озяб, пролежал без помощи с семи вечера. Бутусова отвернула ему завернутые рукава сорочки – ему, наверное, было холодно. В это время Старостин дозвонился до Маленкова. Спустя примерно полчаса Маленков позвонил нам и сказал: „Берию я не нашел“. Прошло еще полчаса, звонит Берия: „О болезни товарища Сталина никому не говорите“».

Итак, прошел час. Никто не спешит к умирающему Хозяину. Бывшему Хозяину. Только прикрепленные сидят у постели. И ждут.

Ложь

Единственный из соратников, подробно рассказавший о ночной трагедии, – Хрущев. Он описал ее в своих «Воспоминаниях». Но описал весьма странно: «Вдруг звонит Маленков: „Вот, знаешь, звонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты. Они тревожно сообщили: что‑то произошло со Сталиным. Надо будет поехать. Я уже позвонил Берии и Булганину. Выезжай прямо туда, к Сталину, и я поеду, и они тоже приедут“. Я сейчас же вызвал машину… Мы условились, что приедем не прямо к Сталину, а сначала зайдем в дежурку… Мы зашли к дежурным и спросили: „В чем дело?“ Они объяснили: „Обычно Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонил, вызывал, просил чай… Сейчас этого не было“. Чекисты сказали, что они уже посылали Матрену Петровну (Бутусову. – Э. Р. ) на разведку (подавальщица – очень ограниченный, но честный, преданный Сталину человек). Она пришла и сказала, что товарищ Сталин лежит на полу – спит, и под ним помочено – он мочился… Чекисты подняли Сталина и положили на кушетку в малой столовой. Когда нам сказали, что с ним такой случай произошел и что он теперь спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться, когда он в таком неблаговидном положении находится. Мы уехали по домам».

Итак, по Хрущеву, вся четверка вчерашних гостей тотчас приехала. Но, узнав о неблаговидном положении Хозяина, она из деликатности уезжает.

На самом деле, по словам Лозгачева, происходило все совершенно иначе.

Лозгачев: «В 3 часа ночи слышу – подъехала машина. (Прошло почти четыре часа после того, первого звонка, почти четыре часа Сталин лежит без помощи – и только теперь приехала машина. – Э. Р. ) Приехали Берия и Маленков. У Маленкова ботинки скрипели, помню, он снял их, взял под мышку. Они входят: „Что с Хозяином?“ А он лежит и чуть похрапывает… Берия на меня матюшком: „Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин‑то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков!“ Я им все объяснил, как он лежал на полу, и как я у него спросил, и как он в ответ „дзыкнул“ невнятно. Берия мне: „Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь“. Ну и уехали».

Итак, объявив, что 74‑летний старик, пролежавший четыре часа в луже мочи, «преспокойно спит», соратники уезжают, вновь оставив Хозяина без помощи.

«Я его убрал»

Лозгачев: «Опять остался я один. Думаю, надо опять Старостина звать, пусть он всех опять поднимет. Говорю: „Иначе он умрет, а нам с тобой крышка будет. Звони, чтоб приехали“».

Хрущев: «Прошло какое‑то небольшое время, опять звонок. Звонит Маленков и говорит: „Звонили опять ребята от товарища Сталина. Они говорят, что все‑таки что‑то с товарищем Сталиным не так. Хотя Матрена Петровна, когда мы ее посылали, сказала, что он спокойно спит, это не обычный сон. Надо еще поехать“. Условились: надо, чтобы приехали врачи».

Лозгачев: «В восьмом часу утра заявляется Хрущев. „Как Хозяин?“ Говорю: „Очень плох, с ним что‑то случилось“, и все рассказываю. Хрущев говорит: „Сейчас врачи приедут“. Ну, думаю, слава Богу. Между половиной девятого и девятью (после того, как он пролежал 13 часов без помощи! – Э. Р. ) прибыли врачи».

Мы никогда не узнаем, что же произошло ночью в запертых комнатах Хозяина. Но есть только два варианта происшедшего: или Хозяин обезумел и действительно отдал приказ всем спать, по удивительному совпадению той же ночью с ним случился удар… или Хрусталеву было кем‑то приказано уложить спать своих подчиненных, чтобы остаться наедине с Хозяином – ему или кому‑то еще, нам неизвестному. (После ареста Власика Берия, конечно же, завербовал кадры в оставшейся без надзора охране. Он должен был использовать последний шанс выжить.)

Проник ли в неохраняемую комнату сам Хрусталев или кто‑то еще? Сделали ли укол заснувшему после «Маджари» Хозяину? Спровоцировал ли этот укол удар? Проснулся ли Хозяин, почувствовав дурноту, и пытался ли спастись, но сумел дойти только до стола? Все это – предположения… но если все так и было, становится понятной поражающая смелость соратников: узнав о происшедшем, они не спешат примчаться на помощь, будто точно знают, что произошло , уверены, что Хозяин уже безопасен.

Но в обоих вариантах четверка сознательно бросила Хозяина умирать без помощи.

Так что в обоих вариантах они убили его. Убили трусливо, как жили. И Берия имел право сказать Молотову слова, которые тот потом процитировал: «Я его убрал» .

Хроника смерти

Лозгачев: «Ну врачи все были совсем испуганные… глядят на него и тоже все дрожат. Им надо его осматривать, а у них руки трясутся, а тут еще зубной врач снял протезы, а они у него из рук выпали. Боится. Ну, профессор Лукомский говорит: „Надо рубашку снимать, давление измерять…“ Я разорвал рубашку. Стали мерить. Потом осмотрели все и нас спросили, кто при этом был – когда он упал. Мы думали: теперь все, сейчас нас посадят в машину и будь здоров – конец! Нет, слава Богу, врачи пришли к выводу, что с ним было кровоизлияние. Тут народу понаехало очень много, и, по существу, с этого момента мы уже отошли от всего этого. Я в дверях стоял. За мной люди толпились – приехавшие. Помню, министр Игнатьев все боялся войти. Я говорю: „Что вы стесняетесь, заходите“. Тогда же, 2 марта, привезли Светлану».

Дочь Сталина пишет в своей книге: «Василия вызвали тоже, но он был пьян и быстро ушел к охране – шумел в служебном помещении, что отца убили… пока не уехал к себе. Ставили пиявки, делали рентген легких. Заседала сессия Академии медицинских наук, решая, что предпринять. Привезли установку для искусственного дыхания. Громоздкий аппарат стоял без дела, а молодые специалисты ошалело озирались».

Так он умирал в созданных им страхе и показухе.

Оставив при Сталине Булганина, соратники отправились в Кремль. Пока Хозяин умирал, Журнал продолжал фиксировать посетителей сталинского кабинета.

Согласно записи, 2 марта в 10.40 утра в кабинете собрались Берия, Маленков и Хрущев. Позже к ним присоединились опальные Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович и остальные члены Президиума ЦК. И видимо, начали делить его власть в его кабинете… После чего Берия, Маленков и осмелевшие Ворошилов и Микоян отправились на дачу – следить за умирающим.

В половине девятого вечера, согласно Журналу, все вновь собрались в сталинском кабинете – продолжили делить власть.

Утром – вновь на дачу.

И так теперь каждый день.

Но беспомощный, еле дышащий полутруп еще был им нужен.

Профессор Мясников: «Маленков дал нам понять, что… он надеется, что медицинские мероприятия смогут продлить жизнь больного на достаточный срок. Мы все поняли, что речь идет о необходимом сроке для организации новой власти и подготовки общественного мнения… Сталин иногда стонал. Только на один короткий миг показалось, что он осмысленным взглядом обвел окружающих. Тогда Ворошилов сказал: „Товарищ Сталин, мы здесь, твои верные друзья и соратники. Как ты себя чувствуешь, дорогой?“ Но взгляд уже ничего не выражал. Весь день мы что‑то впрыскивали, писали бюллетени. Члены Политбюро подходили к умирающему, те, кто рангом пониже, смотрели через дверь. Помню, Хрущев тоже держался у дверей. Во всяком случае, иерархия соблюдалась: впереди – Маленков и Берия, далее – Ворошилов, Каганович, Булганин и Микоян. Молотов был нездоров, но два‑три раза приезжал на короткий срок».

Молотов: «Меня вызвали на дачу… Глаза у него были закрыты, и, когда он открывал их и пытался говорить, тогда к нему подбегал Берия и целовал ему руку. После похорон Берия хохотал: „Корифей науки, ха‑ха‑ха“».

Наступило 5 марта.

Светлана: «Отец умирал страшно и трудно… Лицо потемнело, изменилось… черты лица становились неузнаваемы… Агония была страшной, она душила его прямо на глазах… В последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза. Это был ужасный взгляд – то ли безумный, то ли гневный, и полный ужаса перед смертью… И тут… он вдруг поднял кверху левую руку и не то указал куда‑то вверх, не то погрозил всем нам… И в следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».

Впрочем, каждый воспринял этот последний его жест по‑своему.

Реаниматор Чеснокова: «Но вот дыхание резко нарушилось, наступило возбуждение. Левая рука, как в приветствии, поднялась и упала. Это была агония. Дыхание остановилось».

Лозгачев: «Говорят, когда он умирал, то, как тогда у стола, поднял руку – просил о помощи… Но кто ему поможет!..»

Мясников: «Смерть произошла в 21.50».

Светлана: «Берия первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где все стояли молча, послышался его громкий, не скрывавший торжества голос: „Хрусталев, машину!..“ И круглолицая, курносая Валечка Истомина грохнулась на колени около дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос».

К Хрусталеву обращается Берия! Из всех прикрепленных выбирает Хрусталева!

Берия торопится уйти. Но другие соратники остаются. Для Берии он был только Хозяин. Для остальных – Молотова, Кагановича, Ворошилова – он был их молодостью, их надеждами. Он был всей их жизнью.

Но, постояв немного, и они ринулись в Кремль вслед за Берией – принимать власть. В Кремле в это время шло совместное заседание ЦК партии, Совета министров, Верховного Совета. Оно должно было легализовать то, о чем они уже договорились.

К. Симонов был членом Верховного Совета. Но и он, как и вся страна, верил, что Сталин еще жив и борется со смертью здесь, в Кремле: «Я пришел в зал за сорок минут, но уже собрались все. Мы все знали, что где‑то рядом в Кремле лежит Сталин, который никак не может прийти в сознание. Все сидели совершенно молча… Я никогда бы не поверил, что в течение сорока минут так могут молчать триста тесно сидящих людей. Никогда в жизни не забуду этого молчания. Из задней двери вышли они – те, кто был в Бюро Президиума ЦК, плюс Молотов и Микоян. Вступительную речь сказал Маленков. Смысл: товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но, даже если он победит, состояние его настолько тяжелое… Нельзя оставлять страну без руководства. Поэтому необходимо сформировать правительство».

Сформировали. Комедию играть больше не было смысла. И когда после заседания Симонов приехал в «Правду», зазвонил телефон. Редактор выслушал сообщение, повесил трубку и сказал коротко: «Сталин умер».

– Нам сказали, сейчас будут забирать его в больницу, бальзамацию делать, – рассказывает Лозгачев. – Никто нас не звал проститься с мертвым, мы сами ходили. Светлана была недолго. Был и Вася. Не сказал бы, что он был пьян, но в волнении. Потом приехала машина с носилками, положили его и при мне понесли. И все… И никого – только мы стоим и смотрим.

– Говорят, у Хозяина на теле был какой‑то кровоподтек, будто его толкнул кто‑то? – спросил я его.

– Никакого кровоподтека не было и не могло быть, никто его не толкал. Хрусталев был , когда его бальзамировали, и говорил нам, что в легких, правда, нашли какой‑то огарок. Может быть, когда кислород вводили, что‑то попало. А так ничего.

– А что было потом с прикрепленными?

– Ну, а дальше всех разогнали, вызывают такого‑то и отправляют из Москвы – «чтоб немедленно выезжали с семьей». Такая неожиданность! Старостин, Орлов, Туков решили зайти к Берии – попросить не отправлять. Пришли, а он говорит: «Не хотите быть там – будете там» – и пальцем указал на землю. Ну, они и поехали.

– А что было потом с Хрусталевым?

– Хрусталев заболел и вскоре умер (!!! – Э. Р. ). Орлова со Старостиным назначили во Владимир, а я остался на объекте – объект пустой, а я завхоз. Объект передали министерству здравоохранения. Так вот и закончилась Ближняя…

Конец триллера

Но так просто Хозяин не ушел. В Москве состоялось его невиданное кровавое прощание с народом.

Его положили в Колонном зале, и тысячные толпы скорбящих вышли на улицу. Из всех городов шли поезда с людьми – проститься с богом…

Помню солнечный день и девушку рядом, ее безумные глаза. Толпа сжимала нас (ее теснила милиция), мы задыхались. Вдруг все сдвинулось, и люди попадали. Меня понесло по людям, я спотыкался о тела… Помню, как вырвался и упал на мостовую. Пола пальто оборвана, но – живой…

В тот день тысячи увезли в мертвецкие. Уйти без крови он не смог… И задавленные присоединились к миллионам, которые он уничтожил.

В тот же день, 5 марта 1953 года, умер еще один человек. Но смерть его прошла совершенно незамеченной. Это был Сергей Прокофьев. Вдова пыталась достать хоть какие‑то цветы, но все было закрыто, ничего не продавалось. Ее соседка по дому срезала все комнатные растения, чтобы хоть что‑то положить на гроб великого композитора. В это время любимый пианист Прокофьева Святослав Рихтер летел из Тбилиси в специальном самолете – играть в Колонном зале у гроба Вождя. Самолет был завален цветами, и Рихтер буквально задыхался от их запаха…

Непрерывно заседала комиссия по похоронам, стараясь превзойти все возможное в увековечивании Вождя. «Комиссия считает целесообразным долговременное бальзамирование тела товарища Сталина произвести в специальной лаборатории Мавзолея В. И. Ленина. Тело товарища Сталина должно быть положено в гроб в военной форме, на кителе прикрепить медали Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда, а также планки к орденам и медалям… Подготовить проект постановления о строительстве Пантеона».

В связи с условиями бальзамирования его погоны, пуговицы на мундире и звезды Героя были из золота.

Саркофаг с мумией второго большевистского бога стоял у Мавзолея.

На Мавзолее расположились убившие его верные соратники: Маленков в ушанке, Хрущев в папахе пирожком, Берия в широкополой шляпе, надвинутой на пенсне, похожий на мафиози из фильма. Они славили убиенного бога.

После похорон соратники установили непрерывное подслушивание в квартире его сына. В Архиве президента находятся записи его разговоров.

Василий (разговаривает с шофером Февралевым о похоронах): «Сколько людей подавили, жутко! Я даже с Хрущевым поругался… Был жуткий случай в Доме Союзов. Приходит старуха с клюкой… У гроба в почетном карауле стоят Маленков, Берия, Молотов, Булганин… И вдруг говорит им старуха: „Убили, сволочи, радуйтесь! Будьте вы прокляты!“»

Через три недели после смерти отца генерал‑лейтенант авиации Василий Сталин был уволен из армии без права ношения военной формы. Еще через месяц его арестовали. Из тюрьмы всесильный сын цезаря окончательно вышел только весной 1961 года. Вышел, чтобы умереть.

Его сослали в Казань, и уже 19 марта 1962 года он умер.

Или помогли ему умереть – в соответствии с традициями Хозяина?

Вслед за Василием в тюрьме оказался и посадивший его Берия.

Осталось описание его расстрела: «Его привязали к крюку, вбитому в деревянный щит, скрутив руки сзади. Берия все просил: „Разрешите сказать…“ Но Генеральный прокурор приказал: „Заткните ему рот полотенцем“. Над повязкой сверкал дико выпученный глаз. Офицер нажал курок, пуля угодила в середину лба».

Потом пали Маленков, Молотов, Каганович… И наконец – Хрущев.

Пока соратники уничтожали друг друга, по всей его Империи брели люди в грязных телогрейках. Шло великое освобождение из его лагерей. Алексей Каплер (в которого была влюблена его дочь) был тоже освобожден. Спустя много лет он рассказывал мне: «Я зашел тогда в скверик, сел на скамью и бессмысленно смотрел, как играют дети… Какой‑то мальчик, смеясь, пробежал мимо – я увидел худенькие, беззащитные детские ножки. И что‑то случилось… Я зарыдал. Я рыдал бесстыдно, сладко, как в детстве… И прощал… прощал… прощал…»

Несмотря на все разоблачения Хрущева, Сталин продолжал лежать в Мавзолее. Помню, как я его увидел: рядом с кукольной ленинской головкой – совершенно живое лицо, на нем росла щетина.

Только через восемь лет решились его вынести из Мавзолея.

Ф. Конев, командир Кремлевского полка, вспоминал: «31 октября 1961 года наряды милиции очистили Красную площадь, закрыли на нее входы. Когда окончательно стемнело, было решено начать рыть могилу у Кремлевской стены. Переложили тело Сталина из саркофага в гроб, обитый красной материей. Сталин был как живой, сотрудники плакали, отключая приборы. Золотые пуговицы на мундире заменили на латунные, сняли и золотые погоны. Потом тело покрыли вуалью темного цвета, оставив открытым живое лицо. В 22.00 прибыла комиссия по перезахоронению. Из родственников не было никого… После минутного молчания мы его спустили в могилу. Было распоряжение прикрыть его двумя железобетонными плитами. (Будто боялись, что выйдет из гроба. – Э. Р. ) Но мы просто засыпали его землей».