Восход ислама произошел в мире, который пережил столетия смуты, инакомыслия и катастроф. В 541 году, за столетие до того, как пророк Мухаммед начал получать божественные откровения, со стороны Средиземноморья пришла другая угроза. Она надвигалась настолько быстро, что, когда наступила паника, было уже слишком поздно. Не пощадили никого. Уровень смертности был просто нереальным. Согласно одному из современников, который потерял всю свою семью, один из городов на границе Египта был просто стерт с земли. Из большого, оживленного города осталось всего семеро мужчин и один десятилетний мальчик. Двери домов остались открыты, и некому было сторожить золото, серебро и ценные предметы, которые хранились внутри[1]. Основной удар пришелся на города. В середине 540‑х годов в Константинополе ежедневно погибали около 10 000 человек[2]. Пострадала не только Римская империя. До того как города на Востоке были разорены, ужасная катастрофа распространилась по торговым путям, опустошая города Персидской Месопотамии и в конце концов даже Китая[3]. Бубонная чума принесла отчаяние и смерть.

Кроме всего прочего, она повлекла за собой экономическую депрессию. С полей исчезли фермеры, из городов – потребители. Поколение резко уменьшилось, что, конечно же, сказалось на демографии поздней античности и вызвало серьезный спад в экономике[4]. С течением времени все это должно было сказаться на внешней политике римских императоров.

Во время первой части правления Юстиниана (527–565 годы) империя смогла сильно продвинуться в восстановлении провинций на севере Африки и достигнуть значительных успехов в Италии. Таких результатов позволило добиться разумное применение силы вкупе с усилиями, направленными на решение проблем, которые могли возникнуть в любое время и в любом месте обширной империи, включая ее восточную часть. Во время правления Юстиниана достигнуть этого баланса становилось все тяжелее. В основном из‑за сокращения рабочей силы, не приносящих результатов военных кампаний, роста цен и соответственно расходов, которые привели к опустошению казны, уже и так истощенной вспышкой чумы[5].

Наступил период застоя, и популярность Юстиниана в народе резко упала. Особенно яростная критика обрушилась на него за то, что в попытке купить дружбу соседних государств он тратил много денег и не скупился на обещания. Юстиниан был достаточно глуп, чтобы думать, что «забрать богатства у римлян и отдать варварам – хорошая идея», отмечал Прокопий, видный историк времен правления Юстиниана. Император «не упускал возможности спустить крупную сумму денег на нужды варваров». Как писал Прокопий, денежные средства он отправлял во все концы – на север, юг, восток и запад, людям, о которых он даже никогда не слышал[6].

Преемники Юстиниана отказались от такого подхода и заняли твердую, бескомпромиссную позицию в вопросе отношений с соседями. Когда послы аваров, одного из самых великих племен степи, прибыли в Константинополь вскоре после смерти Юстиниана в 565 году, чтобы требовать выплаты дани, новый император Юстиний II жестоко с ними расправился: «Никогда больше вы не получите денег империи, идите своим путем». Когда они пригрозили последствиями, император вспылил: «Вы, дохлые собаки, смеете угрожать римским владениям? Усвойте одно, я обрею вас налысо, а затем отрублю ваши головы»[7].

Такая же агрессия проявилась по отношению к Персии, особенно после того, как стало известно, что мощная группа тюркских кочевников заняла место гуннов в центральноазиатской степи и оказывает давление на восточные границы. Тюркские племена играли чрезвычайно важную роль в торговле, зачастую к неудовольствию Китая. Китайцы описывали их как сложных и нечестных торговцев – верный признак возрастающего коммерческого успеха[8]. Во главе тюркских племен стоял выдающийся человек – Сизабул, который принимал своих чиновников в искусно сделанном шатре, возлежа на золотой кровати, которая поддерживалась четырьмя золотыми павлинами. Рядом располагалась повозка, наполненная серебром[9].

Тюрки проявляли захватнические амбиции, поэтому они отправили в Константинополь послов с предложением долгосрочного военного союза. Совместная атака, как говорили Юстинию II послы, позволит уничтожить Персию[10]. Стремясь завоевать славу за счет извечного врага Константинополя и воодушевляясь перспективами, император согласился с планом и стал еще более высокомерен с шахом. Последовали требования вернуть города и прочие территории, переданные в соответствии с предыдущими соглашениями. После того как в результате неудачной атаки римляне потерпели поражение, персы предприняли ответную атаку на Дару (в настоящее время место на юге Турции) – краеугольный камень в обороне границы. После тяжелой осады, продолжавшейся 6 месяцев, в 574 году персы сумели взять город. Император был морально и физически сломлен[11].

Фиаско убедило тюрков в том, что Константинополь – недостойный и ненадежный союзник. В 576 году посол тюрков прямо заявил, что они отказываются от дальнейших атак на Персию. После чего он засунул в рот десять пальцев и заявил сердито: «Как сейчас у меня во рту десять пальцев, вы, римляне, так же говорите слишком многими языками». Римляне обманули тюрков, пообещав сделать все возможное, и результат был плачевным[12].

Возобновление военных действий с Персией ознаменовало начало достаточно бурного периода. Последовали два десятилетия боевых действий, в ходе которых были драматические моменты, например, когда персидская армия зашла далеко в Малую Азию, прежде чем вернуться домой. На территории Малой Азии персы попали в засаду, королева была взята в плен вместе с королевской повозкой, украшенной драгоценными камнями и жемчугами. Священный огонь, который правитель персов взял с собой в кампанию, который считался «самым великим огнем», был захвачен. Его кинули в реку, где перед этим был утоплен зороастрийский жрец и «множество высокопоставленных лиц». Тушение священного огня было агрессивным, провокационным актом, призванным умалить важность основ самосознания Персии. Римлянами и их союзниками новость была воспринята с энтузиазмом[13].

По мере того как продолжались военные действия, религия стала неимоверно важна. Когда, к примеру, войска стали бунтовать против снижения заработной платы, командир маршировал перед войсками с ликом Иисуса, чтобы впечатлить воинов и показать им, что служение императору означает служение Богу. Когда в 579 году умер шах Хосров I, некоторые заявляли, что «прекрасный свет Божьего Слова сиял вокруг него, так как он верил в Иисуса Христа»[14]. Такое отношение привело к массовому осуждению зороастризма в Константинополе, как ложного и развратного верования. Персы, как писал Агафий, приобрели «извращенные, дегенеративные привычки с тех самых пор, как попали под заклятие учения Зороастра»[15].

Господство милитаризма со значительной долей религиозности имело большие последствия для тех, кто жил на периферии империи и кого соблазняли принять христианство. Это было частью дипломатической политики империи, которая имела своей целью завоевать их поддержку и лояльность[16]. Основные усилия были направлены на то, чтобы завоевать племена Южной и Западной Аравии, пообещав им материальные блага. Награждение королевскими титулами, а также введение нового понятия родства (в том числе королевского), что можно было эффективно использовать на местном уровне, также помогло убедить многих связать свою судьбу с Константинополем[17].

Таким образом, ужесточение религиозных чувств во время конфронтации с Персией имело определенные последствия, так как некоторые племена приняли христианство не в той форме, которая была установлена в Халкидоне в 451 году. Ими были приняты другие варианты, в основе которых лежали иные версии относительно происхождения Христа. Отношения с Гассанидами, давними союзниками римлян в Аравии, испортились из‑за некоторых резких замечаний со стороны имперской столицы[18]. В этот непростой момент отношения разрушились отчасти из‑за взаимных подозрений на религиозной почве. Персы получили прекрасную возможность использовать это в своих интересах. Порты и рынки на юге и западе Аравии были взяты под контроль. Также был открыт новый торговый путь, соединяющий Мекку и Указ. Согласно исламской традиции, это побудило ведущую фигуру в Мекке попросить Константинополь учредить должность филарха, или защитника, представителя Рима, с последующим предоставлением ему титула короля Мекки, который был дарован императором Усману. Параллельный процесс можно было наблюдать в Медине – со стороны Персии[19].

В то время как на Аравийском полуострове отношения натянулись до предела, в затяжной кампании на главном театре военных действий на севере наметился небольшой прогресс.

Поворотный момент наступил не на поле боя, а при персидском дворе в конце 580‑х годов, когда Вахрам, популярный генерал, который стабилизировал ситуацию на восточной границе с тюрками, взял все в свои руки и восстал против шаха Хосрова II. Шах бежал в Константинополь, где обещал императору Маврикию большие уступки на Кавказе и в Месопотамии, включая возвращение Дары, в обмен на поддержку империи. После того как в 591 году Хосров вернулся домой, заключив со своим соперником удивительно честный договор, он дал свое согласие на это соглашение. Один из ведущих ученых обозначил этот момент как Версальский: слишком много городов, крепостей и важных позиций было передано римлянам, обнажая экономическое административное сердце Персии. Унижение было столь велико, что должно было спровоцировать резкую ответную реакцию[20].

В течение двух последних десятилетий непрерывных сражений маятник качался в обе стороны. Это проявлялось во всех мыслях и целях, обеспечивая Риму большой дипломатический и политический переворот. Теперь, когда у Рима были передовые базы, которых ему так недоставало до этого, у империи появился реальный шанс по‑настоящему закрепиться на Ближнем Востоке. По признанию историка Прокопия, равнины Месопотамии, которые простирались в бассейне рек Тигр и Евфрат, обеспечили несколько пограничных пунктов в виде рек, озер и гор[21]. Это означало, что любые достигнутые успехи были уязвимы. Совсем нелегко удерживать такую обширную территорию. Хосров II вернул свой трон, но заплатил за это слишком высокую цену.

Всего через десять лет ситуация круто изменилась. Когда в 602 году император Маврикий в ходе дворцового переворота был убит Фокой, одним из своих генералов, Хосров II воспользовался моментом и заставил Рим пересмотреть соглашение. Он почувствовал себя увереннее после яростной атаки на Дару, когда ему удалось захватить одну из важных позиций римской оборонительной системы в северной Месопотамии, в то время как Фока пытался установить свою власть в империи. Когда стали приходить сообщения о том, что кочевники возобновили свои набеги на Балканах, амбиции шаха возросли. Традиционная система управления завоеванными народами на севере Аравийского полуострова была щедро приправлена предвосхищением большой реорганизации границ, которая должна была последовать за расширением территории Персии[22].

С христианским населением обращались очень бережно. Епископы опасались перспективы войны, так как военные действия с римлянами часто сопровождались обвинениями в сотрудничестве.

В 605 году шах лично председательствовал на выборах нового патриарха. На выборы нового духовного владыки он созвал духовенство высокого ранга. Это был преднамеренный акт, призванный показать религиозным меньшинствам, что правительство заботится об их нуждах. Такой эффективный ход был истолкован христианским сообществом как признак доброжелательности и покровительства. Хосрова восторженно благодарили епископы, которые собрались, чтобы вознести хвалу «могущественному, щедрому и доброму царю царей»[23].

Римскую империю сотрясало одно восстание за другим, и в это время в игру вступили персы. Города Месопотамии пали, как кости домино. Эдесса капитулировала последней в 609 году. Затем внимание привлекла к себе Сирия. Антиохия, великий город Оронта, первый престол Святого Петра и одна из основных метрополий римской Сирии, пала в 610 году. Следом за ней, годом позже пала Эмеса, город в Восточной Сирии. В 613 году был захвачен Дамаск, так оказался потерян еще один крупный региональный центр.

Со временем ситуация становилась только хуже. В Константинополе был убит непопулярный, высокомерный Фока. Его обнаженные, растерзанные останки пронесли по улицам города. Новый император, Ираклий, однако, не достиг больших успехов в сдерживании персов, успехи которых приобрели разрушительный размах. Сдержав ответный удар римлян в Малой Азии, армия шаха повернула на юг, к Иерусалиму. Их цель была очевидна – захватить самый священный город христиан и, сделав это, утвердить религиозный и культурный триумф Персии.

Когда после короткой осады в мае 614 года город пал, реакция римлян по всему миру граничила с истерикой. Иудеев обвинили не только в сотрудничестве с персами, но и в оказании им активной помощи. Согласно одному из источников, иудеи, «как злобные монстры», помогали захватчикам, их сравнивали с яростными зверями и шипящими змеями. Их обвиняли в том, что они сыграли важную роль в истреблении местного населения, и обрадовались, когда они погибли, «потому что они были убиты во славу Христа и пролили свою кровь за Его кровь». Ходили слухи, что захватчики сносили церкви, попирали ногами кресты и плевали в иконы. Крест, на котором был распят Иисус, оказался захвачен и отослан в столицу Персии в качестве трофея и подтверждения военного превосходства Хосрова. Для Рима это было поистине катастрофой. Имперская пропаганда немедленно была ориентирована на то, чтобы ограничить ущерб[24].

Столкнувшись с такими неудачами, Ираклий решил отречься от престола. Прежде чем принимать такие отчаянные меры, он отправил к Хосрову послов, чтобы попробовать добиться мира. Через своих посланников Ираклий просил прощения и обвинил своего предшественника Фоку в недавних проявлениях агрессии Рима. Представляя себя абсолютно покорным, правитель Рима признал шаха верховным правителем. Хосров внимательно выслушал все, что должны были сказать ему посланники, а затем казнил их[25].

Когда новости достигли Рима, Константинополь охватила паника. Это позволило провести радикальные реформы при самом минимальном возражении со стороны оппозиции. Заработная плата имперских чиновников была снижена вдвое, также как и заработная плата военных. Свободное распределение хлеба, которое издавна позволяло завоевать благосклонность жителей, было приостановлено[26]. В отчаянных усилиях заполнить казну из церквей изымали ценные металлы. Чтобы подчеркнуть масштаб предстоящей битвы и искупить грехи, которые навлекли на римлян гнев Господа, Ираклий изменил чеканку монет: на одной стороне, как и прежде, изображался бюст императора, а на обороте новых монет, которые отчеканили в больших количествах, было помещено изображение креста. Борьба с персами стала не чем иным, как борьбой за христианскую веру[27].

В краткосрочной перспективе эти меры принесли мало пользы. Захватив Палестину, персы повернули к дельте Нила и в 619 году взяли Александрию[28]. Меньше чем за два года Египет – житница Средиземноморья и основа римского сельского хозяйства на протяжении шести столетий – пал. Затем наступила очередь Малой Азии, которая была атакована в 622 году. Хотя продвижение и приостанавливалось на некоторое время, к 626 году армия персов уже разбила лагерь в прямой видимости стен Константинополя. Словно это было недостаточной угрозой для римлян, шах заключил союз с кочевым племенем аваров, которые перешли Балканы и приближались к городу с севера. Все, что теперь отделяло остатки Римской империи от полного уничтожения, – это мощные стены города великого императора Константина, Константинополя, Нового Рима. Конец был близок и представлялся неизбежным.

Тем не менее удача оказалась на стороне Ираклия. Первые попытки взять город провалились, а последующие нападения были с легкостью отбиты. Уверенность врагов стала спадать. В первую очередь это коснулось аваров. Они боролись за пастбища для своих лошадей и отступили, когда племенные различия стали угрожать подрывом авторитета их лидера.

Вскоре после них отступили и персы, отчасти потому что получили известия о том, что тюркские племена атакуют Кавказ, и это определенно требовало внимания. Политика территориальной экспансии «размазала» ресурсы по достаточно большой территории, и это делало новые территории уязвимыми. Тюрки тоже отлично это понимали. Константинополь едва сумел спастись[29].

В ходе удивительной контратаки Ираклий, который повел имперскую армию в Малую Азию после осады собственной столицы, теперь догонял отступающего противника. Сначала император направился на Кавказ, где встретил тюркского кагана, с которым и договорился о союзе, буквально осыпав его почестями и подарками и пообещав ему отдать в жены свою дочь Евдокию, чтобы закрепить и формализовать узы дружбы[30]. Затем император, отбросив всякие предосторожности, отправился на юг, разбив по дороге большую армию персов возле Ниневии (в настоящее время это север Ирака) осенью 627 года. После этого Ираклий отправился к Ктесифону. К этому времени оппозиция уже перестала существовать.

Персидское правительство буквально трещало под давлением. Хосров был убит, а его сын и наследник Кавад обратился к Ираклию, чтобы немедленно урегулировать вопросы[31]. Император был удовлетворен обещаниями и отправился в Константинополь, оставив своего посла согласовать все условия, которые включали в себя возврат римских территорий, захваченных во время военных действий, а также частей Честного и Животворящего Креста Господня, на котором был распят Иисус, увезенных из Иерусалима в 614 году[32]. Это ознаменовало сокрушительную победу Римской империи.

Это был не конец истории, однако именно тогда зародились течения, которые привели к краху Персии. Старший из генералов, Фаррухан Шахвараз, который спланировал недавнее нападение на Египет, решил сделать крутой поворот и заявил свои права на трон. Учитывая невезение персов в последнее время и уязвимое положение восточных границ, подвергающихся атакам тюрков, это дело казалось непреодолимым. По мере того как переворот набирал обороты, генерал провел переговоры непосредственно с Ираклием, чтобы заручиться поддержкой Рима для собственного возвышения. При поддержке императора он выдвинулся из Египта и направился в Ктесифон.

Ввиду того что Персия буквально разваливалась, Ираклий с радостью воспринял перемены, которые могли бы увеличить его популярность. Он сыграл на религиозных чувствах, чтобы заручиться поддержкой и выстоять в это темное для империи время. Нападения Хосрова были объявлены прямыми попытками уничтожить христианство. Он устроил перед войсками целое представление, прочитав письмо, якобы написанное самим шахом.

В этом письме он не только высмеивал лично Ираклия, но и издевался над бессильным богом христиан[33]. Римлянам бросали вызов бороться за то, во что они верили: это была религиозная война.

В таком случае неудивительно, что триумф римлян породил уродливые сцены. После того как Ираклий торжественно вошел в Иерусалим в 630 году и восстановил фрагменты Честного и Животворящего Креста Господня в церкви Гроба Господня, евреи предположительно были насильно крещены, в наказание за ту роль, которую они якобы сыграли во время падения города 16 лет назад. Те же, кто бежал, были изгнаны. Им было запрещено приближаться к Иерусалиму ближе, чем на 3 мили[34]. Восточные христиане, чьи верования были признаны нонконформистскими, стали новой целью имперской разведки. Им было предписано отказаться от своих давних убеждений и принять доктрины православного христианства, которое было объявлено единственно верным и благословленным Господом[35].

Для церкви в Персии это было достаточно проблематично. Вот уже более столетия ее представители не видели своего западного повелителя и считали себя носителями истиной веры, в отличие от западной церкви, которая регулярно подвергалась влиянию различных девиантных учений. Когда епископы Персии встретились в 612 году, они постановили, что вся основная ересь идет из Римской империи, тогда как в Персии «ереси не было никогда»[36]. Итак, когда Ираклий «восстановил православную церковь» в Эдессе и дал указание выдворить восточных христиан, которые отправляли здесь службы ранее, было похоже, что он хочет преобразовать всю Персию. Собственно говоря, именно такая идея и была у Ираклия до драматического поворота судьбы. Персия должна была принять римское, западное христианство[37].

Возрождающаяся, доминирующая религия при поддержке и защите Константинополя сметала все на своем пути. Необычная последовательность событий оставила множество старых идей в прошлом. Когда в Ктесифоне разразилась чума, забрав с собой шаха Кавада, стало совершенно ясно, что зороастризм лишь выдает желаемое за действительное, в то время как христианство – единственно верная религия и ее последователи будут вознаграждены[38]. В этой накаленной атмосфере стало зарождаться новое движение. Оно возникло в самой глубине Аравийского полуострова. Этот регион почти не пострадал в ходе конфликта между римлянами и персами, однако это не означало, что их противостояние, которое происходило далеко, совсем не коснулось этого региона.

Кстати, юго‑западная часть Аравийского полуострова долгое время была местом противостояния двух империй. Менее чем за столетие до этого царство Химьяр и города Мекка и Медина связали свою судьбу с Персией, выступив против христианской коалиции и смертельного врага Химьяра на Красном море – Эфиопии[39].

В этом регионе верования менялись, адаптировались и соревновались друг с другом большую часть столетия. Место, которое ранее было политеистическим миром, включающим множества божеств, идолов и верований, стало монотеистическим миром, где главенствовала идея единого всемогущего бога. Святилища, посвященные другим божествам, потеряли свое значение. Один из историков накануне восхода ислама писал, что традиционное многобожие «умирает». На его место пришел иудейский и христианский концепт всемогущего Господа Бога, а также ангелы, райские кущи, молитвы и милостыня – все это можно найти в текстах, распространенных по всему Аравийскому полуострову в конце VI – начале VII века[40].

Именно в этом регионе в то время, когда на севере свирепствовала война, торговец по имени Мухаммед из клана Бану Хашим племени курайшитов удалился в пещеры для медитаций. Согласно исламской традиции, в 610 году он получил серию божественных откровений. Мухаммед услышал голос, который велел ему читать стихи «во имя твоего Господа»[41]. Тогда Мухаммед запаниковал, вышел из пещеры, увидел человека «ноги которого возвышались над горизонтом» и услышал голос, который обрушился на него: «О, Мухаммед, ты пророк божий, а я Джибриль»[42]. За последующие годы ему был ниспослан целый ряд откровений, которые были записаны в середине VII века и объединены в единый текст, известный как Коран[43].

Господь посылает апостолов, как сказал Мухаммеду Джибриль (или Гавриил), чтобы приносить хорошие новости или предостерегать[44]. Мухаммед был избран посланником божиим. В мире было много тьмы, говорили ему, много того, чего следует бояться, и опасность Конца света буквально на каждом углу. Повторяя божественные послания, он призывал и «просил защиты его (Аллаха) от происков Сатаны, потому что нет власти его над теми, кто верит и вверяет себя Господу»[45]. Господь сострадателен и милосерден, неоднократно повторялось Мухаммеду, но также он жестоко наказывает тех, кто ему не подчиняется[46].

Источники, относящиеся к раннеисламскому периоду, достаточно сложны, что создает ряд проблем при их интерпретации[47]. Установить, как современные и более поздние политические течения влияли на историю Мухаммеда и его послания, не так просто. Ученые дискутируют на эту тему даже сейчас. К примеру, достаточно сложно понять, какую роль играла религия в формировании событий и отношения к ним. Еще в середине VII века были проведены разграничения. Верующие делились на муминов (истинных верующих) и муслимов (тех, кто присоединился к ним и признал их власть). Позже авторы сфокусировали свое внимание на роли религии и отмечали не только мощь духовного откровения, но и солидарность арабов, которая существенно повлияла на ход революции. Таким образом, некорректно говорить о завоеваниях того периода как о «мусульманских» или как о «арабских». Более того, определения личности менялись не только после, но и на протяжении этого периода. Конечно, сейчас в таких вопросах мы полагаемся в первую очередь на свидетельства очевидцев.

Тем не менее, хотя установить точную последовательность событий может быть проблематично, есть большая вероятность того, что Мухаммед был не единственным человеком на Аравийском полуострове, который говорил о едином Боге. Существовали другие пророки‑подражатели, которые были известны в период персидско‑римских войн. Самые заметные из них говорили о пророческих видениях, удивительно схожих с теми, что были у Мухаммеда, – о многообещающих откровениях архангела Гавриила, который указывал путь к спасению, и в некоторых случаях подтверждали свои слова священными письменами[48]. Это было время, когда, как стало ясно из археологических находок, христианские церкви начали появляться в Мекке и ее окрестностях. Это также подтверждается иконами и захоронениями у новообращенных народов. В это время сражение за сердца, умы и души было особенно яростным именно в этом регионе[49].

В настоящее время существует теория, что Мухаммед проповедовал в обществе, которое переживало экономический спад в результате персидско‑римских войн[50]. Конфронтация и эффективная милитаризация Рима и Персии оказала сильное влияние на торговлю через Хиджаз. Правительство тратило огромные суммы на армию. Удовлетворение военных нужд оказывало большое давление на экономику государства. Спрос на предметы роскоши, должно быть, сильно упал. Тот факт, что традиционные рынки во многих городах Леванта и Персии были охвачены войной, вгонял экономику южной части Аравийского полуострова в еще большую депрессию[51].

Немногие прочувствовали этот удар сильнее, чем курайшиты из Мекки, караваны которых перевозили золото и другие ценные товары в Сирию и о которых слагали легенды. Они потеряли прибыльный контракт по снабжению римской армии кожей, которая была необходима для седел, ремней для обуви и щитов, поясов и многого другого[52]. Их средства к существованию уменьшились также вследствие уменьшения числа пилигримов, посещающих мечеть аль‑Харам, одну из важнейших святынь ислама, находящихся в Мекке. Эта святыня была выстроена вокруг нескольких идолов, один из которых представлял собой «Авраама в виде старика». Однако самым главным из них была статуя мужчины из красного агата с правой рукой, сделанной из золота, в окружении стрел для гадания[53]. Являясь защитниками Мекки, курайшиты хорошо зарабатывали, продавая еду и воду посетителям и показывая ритуалы путешественникам. В связи с переворотом в Сирии и Месопотамии, которые имели последствия далеко за их пределами, и перебоями в очень многих сферах жизни, неудивительно, что предупреждения Мухаммеда о неизбежности Судного дня были восприняты толпой.

Проповеди Мухаммеда определенно упали на благодатную почву. Он предлагал четкое и ясное объяснение творящегося вокруг и при этом говорил с огромной страстью и убежденностью. Мухаммед получал не только божественные откровения, но и предупреждения, которыми делился с народом. Те, кто поддержит его учение, должны были оказаться в прекрасной, плодородной земле, те же, кто не последует за ним, увидят, как гибнут их посевы[54]. Духовное спасение должно было принести также и экономическую выгоду. И там было за что побороться: верующие должны были оказаться в райских кущах с садами, где много свежей воды, «реки с восхитительным вином для питья и реки с чистым медом», любыми фруктами, какие только бывают. Кроме того, им будет даровано прощение Господа[55].

Те же, кто откажется от божественного учения, не только столкнутся с мраком и несчастьями, они будут прокляты. Все, кто затеет войну с его последователями, будут ужасно страдать и не получат прощения. Они должны были быть казнены, распяты, потерять конечности или быть изгнаны. Враги Мухаммеда являлись также врагами Бога. Они были обречены на поистине ужасную судьбу[56]. Среди прочего, заявлялось, что они будут страдать оттого, что их кожа будет вечно гореть, затем заменяться на новую, но только для того, чтобы все повторилось снова. Таким образом, боль и пытка не прекратятся никогда[57].

Неверующие должны были «пребывать в аду вечно, пить раскаленный кипяток, который будет разрывать их нутро»[58]. Такое радикальное и достаточно страстное сообщение было с яростью встречено оппозицией из числа консервативной элиты Мекки. Ее представители были разгневаны критикой традиционных политеистических воззрений и верований[59]. Мухаммед был вынужден бежать в Ясриб (позже переименованный в Медину) в 622 году, чтобы избежать преследования. Этот побег, известный как хиджра, стал одним из ключевых этапов истории ислама, точкой отсчета мусульманского календаря. Как показали недавние исследования, именно в тот период проповеди Мухаммеда породили новую религию и новую личность[60].

Основной идеей этой новой личности стала идея единения. Мухаммед активно стремился объединить племена южной Аравии. Византия и Персия достаточно долго манипулировали и управляли местными распрями, стравливая лидеров племен между собой. Покровительство и финансирование помогли создать несколько зависимых мест, которыми управляли при помощи выплат из Рима и Ктесифона. Интенсивная война разрушила эту систему. Затянувшиеся военные действия означали, что племена были лишены «тридцати фунтов золотом, которые они обычно получали от торговли с Римской империей». Хуже того, их запросы в отношении выполнения обязательств не были удовлетворены. «Император едва может платить заработную плату своей армии, – писал один из них, – не говоря уже о (вас) псах». Когда очередной посланник рассказал племенам о перспективах торговли в нынешних условиях, его убили и зашили внутри верблюда. Это было незадолго до того, как племена взяли дело в свои руки. Было принято решение в отместку «оставить римские земли в руинах»[61].

Новая религия проповедовалась на местном языке. «Смотри, – говорится в одном из стихов Корана, – эти слова на арабском языке»[62]. Арабы представили свою собственную религию, которая позволила сформировать новое самосознание. Эта религия была предназначена для местного населения, независимо от того, кочевниками они были или городскими жителями, членами одного или другого племени, а также независимо от этнической или языковой принадлежности. В Коране содержится множество слов, заимствованных из греческого, арамейского, сирийского, персидского языков и иврита. Когда были записаны откровения, полученные Мухаммедом, важно было подчеркнуть схожесть народов, а не их различия[63]. Единение было ключевым принципом и одной из главных причин близкого успеха ислама. «Да не будет двух религий в Аравии», – такими предположительно были последние слова Мухаммеда, согласно исследованию одного из уважаемых ученых‑исламистов VIII века[64].

Перспективы для самого Мухаммеда выглядели не столь многообещающе, особенно когда ему с небольшой группой последователей пришлось скрываться в Ясрибе. Усилия по евангелизации и присоединению к умме – общине верующих – были достаточно вялыми, а ситуация становилась все более опасной, так как войска, приближающиеся со стороны Мекки, собирались напасть на мятежного проповедника. Мухаммед и его последователи обратились к вооруженному сопротивлению, нацеливаясь на караваны в ходе целой серии потрясающе дерзких рейдов. События развивались быстро. Успех в битве при Бадре в 624 году, где Мухаммед и его люди столкнулись с превосходящими силами противника, показал, что им дарованы божественное благословение и защита. Также многие обратили внимание на немалую добычу, которую они получили. Ожесточенные переговоры с лидерами племени курайшитов из Мекки в конце концов были окончены, и стороны достигли взаимопонимания, которое выразилось в заключении договора, ныне известного как Худайбийский мирный договор, который предусматривал 10 лет перемирия между Меккой и Ясрибом и снимал все ограничения, ранее возложенные на сторонников Мухаммеда. Число обращенных в новую веру стало расти.

По мере того как количество последователей увеличивалось, росли и их чаяния и амбиции. Решающим моментом стало четкое обозначение религиозного центра. Раньше верующим говорили поворачиваться лицом к Иерусалиму во время молитвы. В 628 году было объявлено, что, согласно новым откровениям, то руководство, или кибла, было временным и теперь ориентироваться необходимо исключительно на Мекку[65].

Кааба, старинное место поклонения еще со времен политеизма в Аравии, стала основным объектом паломничества в городе. Верующим было поведано, что построил Каабу Исмаил, сын Авраама и предполагаемый прародитель двенадцати арабских племен. Гости города должны были обойти священное место вокруг, декламируя имя Бога. Поступая таким образом, они исполняли наказ, данный Исмаилу, согласно которому люди должны были собраться со всего Аравийского полуострова и из дальних земель, преодолев путь на верблюдах или пешком, чтобы совершить паломничество к месту, в которое ангелами с небес был спущен черный камень[66]. Подтверждая святость Каабы, общество утвердило связь с прошлым, формируя у населения мощное чувство культурного самосознания.

Помимо преимуществ духовного характера, которые давала новая вера, идея сделать Мекку религиозным центром сулила политическую, экономическую и культурную выгоду. Вражда с курайшитами была прекращена, когда старшие члены племени заявили о своей верности Мухаммеду и исламу.

Талант Мухаммеда как лидера проявился не только в этом. Препоны и оппозиция на территории Аравии постепенно исчезали, экспедиционные войска были направлены на освоение новых земель, которые были слишком хороши, чтобы их упустить. Время было подобрано как нельзя более удачно. Между 628 и 632 годами положение в Персии ухудшилось, наступила анархия. За этот короткий период времени сменилось не меньше 6 царей. Один хорошо проинформированный арабский историк, который жил несколько позже, писал о 8 претендентах на трон, включая двух цариц[67].

Успех Мухаммеда привлек новых сторонников, число которых росло вместе с тем, как захватывались города, села и деревни на южной границе Персии. Люди в этих местах не привыкли защищать себя и сдались при первом же давлении. Ярким примером служит город аль‑Хира (расположенный на территории современного Ирака). Он немедленно капитулировал, согласившись платить дань в обмен на мир[68]. Деморализованные персидские командиры советовали платить деньги наступающим арабам, «если они уйдут»[69].

Было важно сохранить ресурсы, так как речь шла не только о духовной награде, которой ислам привлекал последователей. С появлением Мухаммеда один из генералов сказал своему коллеге из рода Сасанидов: «Мы больше не ищем мирских выгод». Теперь экспедиции распространяли Слово Божье[70]. Очевидно, евангельское рвение было жизненно важно для раннего ислама. Для распределения финансовых средств и трофеев применялся инновационный метод. Мухаммед ввел материальные санкции и заявил, что блага будут изыматься у неверующих и отдаваться правоверным[71]. Это способствовало объединению экономических и религиозных интересов[72].

Тем, кто изначально принял ислам, были положены гораздо большие блага. Таким образом, за основу была принята форма пирамиды. Система была формализована в 630‑х годах, когда был сформирован диван, официальный орган, который отвечал за распределение благ. Доля в 20 % причиталась лидеру правоверных – халифу, но большая часть должна была быть распределена среди его сторонников и тех, кто участвовал в успешных походах[73].

Самые первые последователи получали самую большую долю прибыли, однако новообращенные верующие также имели определенную выгоду. Таким образом, разработанная система была очень эффективна для расширения влияния.

Вновь сформированные армии продолжали устанавливать политическую и религиозную власть над кочевыми племенами, известными как люди пустыни, или бедуины, совершая набеги, в результате которых огромные территории очень быстро переходили под контроль исламских властей. Хотя хронологию событий сложно восстановить точно, современные ученые доказали, что экспансия на территорию Персии происходила на несколько лет раньше, чем полагали некогда, сасанидское общество пришло к коллапсу между 628 и 632 годами, а не после того как это было сделано[74]. Это уточнение имеет большое значение для понимания быстрых успехов, достигнутых в Палестине, где все города были подчинены в 630‑х годах, в том числе и Иерусалим, который только‑только был восстановлен римлянами[75].

И Рим, и Персия слишком поздно отреагировали на угрозу. В случае Персии сокрушительная победа мусульман в битве при Кадисии в 636 году стала толчком для продвижения армии арабов и утверждения самосознания мусульман. Тот факт, что цвет персидской аристократии пал в бою, сломил дух сопротивляющихся, чье положение уже было крайне шатким[76]. Реакция римлян оказалась не более эффективной. Армия под командованием брата императора Теодора была наголову разбита в 636 году на реке Ярмук к югу от Галилейского моря. Римляне сильно недооценили размер, возможности и целеустремленность арабской армии[77].

Сердце мира было открыто нараспашку. Города сдавались один за другим, войска напали на Ктесифон. После длительной осады столица наконец пала, а ее сокровищница была захвачена арабами. Персия была разбита арьергардом войск римлян, а затем поглощена последователями Мухаммеда. Импульс, который получила разрозненная группа верующих, принявших его учение, оппортунистов и тех, кто хотел попытать счастье в погоне за наживой, быстро набирал обороты. Глядя на целую череду успехов, возникал только один вопрос – как широко распространится ислам?

[1] Pseudo‑Dionysius of Tel Mahre, Chronicle (Known Also as the Chronicle of Zuqnin), Part III , tr. W. Witaksowski (Liverpool, 1996), р. 77.

[2] Procopius, Hyper ton polemon , 2.22–3, in History of the Wars, Secret History, Buildings , ed. and tr. H. Dewing, 7 vols (Cambridge, MA), 1, рр. 450–472.

[3] M. Morony, ‘“For Whom Does the Writer Write?”: The First Bubonic Plague Pandemic According to Syriac Sources’, in K. Lester (ed.), Plague and the End of Antiquity: The Pandemic of 541–750 (Cambridge, 2007), р. 64; D. Twitchett, ‘Population and Pestilence in T’ang China’, in W. Bauer (ed.), Studia Sino‑Mongolica (Wiesbaden, 1979), 42, р. 62.

[4] Р. Sarris, Economy and Society in the Age of Justinian (Cambridge, 2006); также ‘Plague in Byzantium: The Evidence of Non‑Literary Sources’, in Lester, Plague and the End of Antiquity , рр. 119–134; A. Cameron, The Mediterranean World in Late Antiquity: AD 395–700 (London, 1993), р. 113ff; D. Stathakopoulos, Famine and Pestilence in the Late Roman and Early Byzantine Empire: A Systematic Survey of Subsistence Crises and Epidemics (Birmingham, 2004), рр. 110–165.

[5] Sarris, Empires of Faith , р. 145ff.

[6] Procopius, The Secret History , tr. Р. Sarris (London, 2007), р. 80.

[7] John of Ephesus, Ecclesiastical History , 6.24, tr. R. Р. Smith (1860), р. 429.

[8] M. – T. Liu, Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost‑Türken (T’u‑küe), 2 vols (Wiesbaden, 2009), 1, р. 87. Также см. J. Banaji, ‘Precious‑Metal Coinages and Monetary Expansion in Late Antiquity’, in F. De Romanis and S. Sorda (eds), Dal denarius al dinar: l’oriente e la monetà romana (Rome, 2006), рр. 265–303.

[9] The History of Menander the Guardsman , tr. R. Blockley (Liverpool, 1985), р. 121–123.

[10] Там же, рр. 110–117.

[11] Sarris, Empires of Faith , рр. 230–231.

[12] Menander the Guardsman , рр. 173–175.

[13] Об источниках см. Greatrex and Lieu, Roman Eastern Frontier, Part II , рр. 153–158.

[14] R. Thomson, The Armenian History Attributed to Sebeos. Part I: Translation and Notes (Liverpool, 1999), 8, р. 9.

[15] Agathias, Historion , 2.24, р. 72.

[16] G. Fisher, ‘From Mavia to al‑Mundhir: Arab Christians and Arab Tribes in the Late Antique Roman East’, in I. Toral‑Niehoff and K. Dimitriev (eds), Religious Culture in Late Antique Arabia (Leiden, 2012), р. x; M. Maas, ‘“Delivered from their Ancient Customs”: Christianity and the Question of Cultural Change in Early Byzantine Ethnography’, in K. Mills and A. Grafton (eds), Conversion in Late Antiquity and the Early Middle Ages (Rochester, NY, 2003), рр. 152–188.

[17] R. Hoyland, ‘Arab Kings, Arab Tribes and the Beginnings of Arab Historical Memory in Late Roman Epigraphy’, in H. Cotton, R. Hoyland, J. Price and D. Wasserstein (eds), From Hellenism to Islam: Cultural and Linguistic Change in the Roman Near East (Cambridge, 2009), рр. 374–400.

[18] M. Whittow, ‘Rome and the Jafnids: Writing the History of a Sixth‑Century Tribal Dynasty’, in J. Humphrey (ed.), The Roman and Byzantine Near East: Some Recent Archaeological Research (Ann Arbor, 1999), рр. 215–233.

[19] K. ʿ Atahmina, ‘The Tribal Kings in Pre‑Islamic Arabia: A Study of the Epithet malik or dhū al‑tāj in Early Arabic Traditions’, al‑Qanṭara 19 (1998), р. 35; M. Morony, ‘The Late Sasanian Economic Impact on the Arabian Peninsula’, Nāme‑ye Irān‑e Bāstān 1.2 (201/2), рр. 35–36; I. Shahid, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century , 2 vols (Washington, DC, 1995–2009), 2.2, рр. 53–54.

[20] Sarris, Empires of Faith , рр. 234–236.

[21] Procopius, Buildings , 3.3, 7, рр. 192–194.

[22] J. Howard‑Johnston, Witnesses to a World Crisis: Historians and Histories of the Middle East in the Seventh Century (Oxford, 2010), рр. 438–439.

[23] Synod of Mar Gregory I, Synodicon orientale , р. 471. Также см. Walker, Mar Qardagh , рр. 87–89.

[24] F. Conybeare, ‘Antiochos Strategos’ Account of the Sack of Jerusalem in ad 614’, English Historical Review 25 (1910), рр. 506–508, но см. Howard‑Johnston, Witnesses to a World Crisis , рр. 164–165. О пропаганде – J. Howard‑Johnston, ‘Heraclius’ Persian Campaigns and the Revival of the Roman Empire’, War in History 6 (1999), рр. 36–39.

[25] Chronicon Paschale , tr. M. Whitby and M. Whitby (Liverpool, 1989), рр. 161–162; Howard‑Johnston, ‘Heraclius’ Persian Campaigns’, р.3; Sarris, Empires of Faith , р. 248.

[26] Chronicon Paschale , рр. 158, 164.

[27] Howard‑Johnston, ‘Heraclius’ Persian Campaigns’, р. 37.

[28] Точная дата спорная; R. Altheim‑Stiehl, ‘Würde Alexandreia im Juni 619 n. Chr. durch die Perser Erobert?’, Tyche 6 (1991), рр. 3–16.

[29] J. Howard‑Johnston, ‘The Siege of Constantinople in 626’, in C. Mango and G. Dagron (eds), Constantinople and its Hinterland (Aldershot, 1995), рр. 131–142.

[30] Howard‑Johnston, ‘Heraclius’ Persian Campaigns’, рр. 23–24; C. Zuckerman, ‘La Petite Augusta et le Turc: Epiphania‑Eudocie sur les monnaies d’Héraclius’, Revue Numismatique 150 (1995), рр. 113–126.

[31] См. N. Oikonomides, ‘Correspondence between Heraclius and Kavadh‑Siroe in the Paschal Chronicle (628)’, Byzantion 41 (1971), рр. 269–281.

[32] Sebeos, Armenian History , 40, рр. 86–87; Theophanes, The Chronicle of Theophanes Confessor: Byzantine and Near Eastern History, AD 284–813 , tr. C. Mango and R. Scott (Oxford, 1997), рр. 455–456.

[33] Chronicon Paschale , рр. 166–167; Sebeos, Armenian History , 38, рр. 79–81.

[34] G. Dagron and V. Déroche, ‘Juifs et chrétiens en Orient byzantin’, Travaux et Mémoires 11 (1994), р. 28ff.

[35] Cameron and Hoyland, Doctrine and Debate , рр. xxi – xxii.

[36] Письмо епископа Персии, Synodicon orientale , рр. 584–585.

[37] Theophanes, Chronicle , р. 459; Mango, ‘Deux études sur Byzance et la Perse sassanide’, Travaux et Mémoires 9 (1985), р. 117.

[38] B. Dols, ‘Plague in Early Islamic History’, Journal of the American Oriental Society 94.3 (1974), р. 376; Р. Sarris, ‘The Justinianic Plague: Origins and Effects’, Continuity and Change 17.2 (2002), р. 171.

[39] Bowersock, Throne of Adulis , рр. 106–133. Также G. Lüling, Die Wiederentdeckung des Propheten Muhammad: eine Kritik am ‘christlichen’ Abendland (Erlangen, 1981).

[40] C. Robin, ‘Arabia and Ethiopia’, in S. Johnson (ed.), Oxford Handbook of Late Antiquity (Oxford, 2012), р. 302.

[41] Qur ʾān , 96.1, ed. and tr. N. Dawood, The Koran: With a Parallel Translation of the Arabic Text (London, 2014).

[42] Ibn Hisham, Sīrat rasūl Allāh , tr. A. Guillaume, The Life of Muhammad: A Translation of Isḥāq’s Sīrat rasūl Allāh (Oxford, 1955), р. 106; Qur ʾān , 81.23, р. 586.

[43] См. H. Motzki, ‘The Collection of the Qur’ān : A Reconsideration of Western Views in Light of Recent Methodological Developments’, Der Islam 78 (2001), рр. 1–34, а также A. Neuwirth, N. Sinai and M. Marx (eds), The Qurʼān in Context: Historical and Literary Investigations into the Qurʼānic Milieu (Leiden, 2010).

[44] Qur ʾān , 18.56, р. 299.

[45] Qur ʾān , 16.98–9, рр. 277.

[46] Например, Qur ʾān , 2.165; 2.197; 2.211.

[47] См., главным образом, F. Donner, Narratives of Islamic Origins: The Beginnings of Islamic Historical Writing (Princeton, 1998). Также, например, T. Holland, In the Shadow of the Sword: The Battle for Global Empire and the End of the Ancient World (London, 2012).

[48] E. El Badawi, The Qur ʾān and the Aramaic Gospel Traditions (London, 2013).

[49] Р. Crone, Meccan Trade and the Rise of Islam (Princeton, 1977); а также R. Serjeant, ‘Meccan Trade and the Rise of Islam: Misconceptions and Flawed Polemics’, Journal of the American Oriental Society 110.3 (1990), рр. 472–473.

[50] C. Robinson, ‘The Rise of Islam’, in M. Cook et al. (eds), The New Cambridge History of Islam , 6 vols (Cambridge, 2010), рр. 180–181; M. Kister, ‘The Struggle against Musaylima and the Conquest of Yamāma’, Jerusalem Studies in Arabic and Islam 27 (2002), рр. 1–56.

[51] G. Heck, ‘“Arabia without Spices”: An Alternative Hypothesis: The Issue of “Makkan Trade and the Rise of Islam”’, Journal of the American Oriental Society 123.3 (2003), рр. 547–576; J. Schiettecatte and C. Robin, L’Arabie à la veille de l’Islam: un bilan clinique (Paris, 2009).

[52] Р. Crone, ‘Quraysh and the Roman Army: Making Sense of the Meccan Leather Trade’, Bulletin of the School of Oriental and African Studies 70.1 (2007), рр. 63–88.

[53] Ibn al‑Kalbī, Kitāb al‑aṣnām , tr. N. Faris, The Book of Idols Being a Translation from the Arabic of the Kitāb al‑aṣnām (Princeton, 1952), рр. 23–24.

[54] Qur ʾān , 36.33–6, р. 441; G. Reinink, ‘Heraclius, the New Alexander: Apocalyptic Prophecies during the Reign of Heraclius’, рр. 81–94; W. E. Kaegi Jr, ‘New Evidence on the Early Reign of Heraclius’, Byzantinische Zeitschrift 66 (1973), рр. 308–330.

[55] Qur ʾān , 47.15, р. 507.

[56] Qur ʾān , 5.33, р. 112.

[57] Qur ʾān , 4.56, р. 86. Помимо этого см. W. Shepard, Sayyid Qutb and Islamic Activism: A Translation and Critical Analysis of Social Justice in Islam (Leiden, 2010). Также обратите внимание на важные наблюдения о гендерной и социальной справедливости в раннем исламе, A. Wahud, Qur ʾān and Woman: Rereading the Sacred Text from a Woman’s Perspective (Oxford, 1999).

[58] Qur ʾān , 47.15, р. 507.

[59] Р. Crone, ‘The Religion of the Qurʾānic Pagans: God and the Lesser Deities’, Arabica 57 (2010), рр. 151–200.

[60] R. Hoyland, ‘New Documentary Texts and the Early Islamic State’, Bulletin of the School of Oriental and African Studies 69.3 (2006), рр. 395–416. О дате бегства Муххамеда – A. Noth, The Early Arabic Historical Tradition: A Source Critical Study (Princeton, 1994), р. 40; M. Cook and Р. Crone, Hagarism: The Making of the Islamic World (Cambridge, 1977), рр. 24, 157.

[61] Nikephoros of Constantinople, Chronographikon syntomon , ed. and tr. C. Mango, Short History (Washington, DC, 1990), рр. 68–69; Theophylact Simokatta, History , 3.17. Об арабской «идентичности» до возникновения ислама – A. Al‑Azmeh, The Emergence of Islam in Late Antiquity (Oxford, 2014), р. 147; также см. W. Kaegi, ‘Reconceptualizing Byzantium’s Eastern Frontiers’, in Mathisen and Sivan, Shifting Frontiers , р. 88.

[62] Qur ʾān , 43.3, р. 488.

[63] C. Robinson, ‘Rise of Islam’, р. 181.

[64] Малик записал два похожих варианта, предположительно отражавших родословную, в комментарии, Mālik ibn Anas, al‑Muwaṭṭa , 45.5, tr. A. ʿ Abdarahman and Y. Johnson (Norwich, 1982), р. 429.

[65] Qur ʾān , 2.143–4, р. 21; а также al‑Azmeh, Emergence of Islam , р. 419.

[66] Qur ʾān , 22.27–9, рр. 334–335.

[67] R. Frye, ‘The Political History of Iran under the Sasanians’, in Cambridge History of Iran , 3.1, р. 178; Tabarī, The Battle of al‑Qādisiyyah and the Conquest of Syria and Palestine , tr. Y. Friedmann (Albany, NY, 1992), рр. 45–46.

[68] H. Kennedy, The Great Arab Conquests (London, 2007), рр. 103–105.

[69] Tabarī, Battle of al‑Qādisiyyah , р. 63.

[70] Там же.

[71] Qur ʾān , 29.1–5, р. 395.

[72] Crone, Meccan Trade , р. 245.

[73] C. Robinson, The First Islamic Empire , in J. Arnason and K. Raaflaub (eds), The Roman Empire in Context: Historical and Comparative Perspectives (Oxford, 2010), р. 239; G. – R. Puin, Der Dīwān von ʿ Umar Ibn al‑Ḥattab (Bonn, 1970); F. Donner, The Early Islamic Conquests (Princeton, 1981), рр. 231–232, 261–263.

[74] Pourshariati, Decline and Fall of the Sasanian Empire , р. 161ff. Также Donner, Early Islamic Conquests , рр. 176–190; Kennedy, Arab Conquests , рр. 105–107.

[75] О дате завоевания Иерусалима – Р. Booth, Crisis of Empire: Doctrine and Dissent at the End of Late Antiquity (Berkeley, 2014), рр. 243.

[76] Sebeos, Armenian History , 42, р. 98.

[77] См. Howard‑Johnston, Witnesses to a World Crisis , р. 373–375.