Волнения, которые ощущались в Египте, пришли с другой стороны земли. В конце XI века монголы были одним из многочисленных племен, живущих на северной границе Китая и степного мира. Один из современников описал их как «животных, которые не руководствуются верой или законом, просто переходя с места на место так же, как пасутся животные»[1]. Согласно другому автору, «они считали грабеж, жестокость, аморальное поведение и дебош признаками мужественности и совершенства». Их внешность также считалась отвратительной: так же, как и гунны в IV веке, они носили «шкурки собак и мышей»[2]. Такими были описания поведения кочевых племен со слов сторонних наблюдателей.

Хотя монголы казались порождениями хаоса, кровожадными и абсолютно ненадежными, их восхождение было результатом отнюдь не отсутствия порядка, совсем наоборот, безжалостное планирование, хорошо налаженная организация и четкий набор стратегических целей стали ключом к созданию самой большой империи в истории. Вдохновителем такой резкой перемены в жизни монголов был вождь по имени Темучин. Мы знаем его по его титулу и прозвищу «универсальный правитель», или, возможно, «жестокий правитель» – Чингиз или же Чингиз‑хан[3].

Чингиз‑хан был родом из ведущей семьи племенного союза, его судьба была предопределена с момента рождения: он появился на свет, «сжимая в правой руке сгусток крови размером с кулак». Это было истолковано как знак славы, ждущей впереди[4].

Несмотря на грозную репутацию, которую он приобрел в Средние века и которая выдержала испытание временем, Чингиз‑хан построил свою империю и обрел власть, постепенно заключая сделки с лидерами других племен и тщательно выбирая союзников. Так же тщательно он выбирал и врагов, и, прежде всего, он выбрал хороший момент, чтобы напасть на них. Он собрал своих самых верных последователей вокруг себя в качестве персональной охраны, а также в качестве внутреннего круга, который представлял собой железный стержень, состоящий из воинов (nökürs ), на которых он мог положиться безоговорочно. Это была меритократическая система, в которой способности и лояльность были гораздо важнее, чем происхождение или родство с вождем. В обмен на неограниченную поддержку лидер предоставлял товары, добычу и статус. Чингиз‑хан должен был сделать так, чтобы эти преимущества обеспечивали ему преданность, и делать это с регулярностью метронома[5].

Это стало возможным благодаря постоянной программе завоеваний. Племена одно за другим благодаря применению силы или запугиванию признавали его господство, пока, наконец, он не стал единственным господином монголов в 1206 году. Затем его внимание переместилось на другой круг людей: киргизов, ойратов и уйгуров, которые проживали в Центральной Азии к западу от Китая. Они подчинились Чингиз‑хану и принесли формальные клятвы верности. Присоединение последних в 1211 году было особенно важно, что следует из подарка, преподнесенного правителю уйгуров Барчуку, – невесты из рода Чингизидов после того, как он объявил, что готов стать «пятым сыном» Чингиз‑хана[6]. Частично это было обусловлено тем, что уйгуры занимали стратегически важные земли в бассейне Тарима, а также тем, что они, по словам современного историка, являлись «образованными людьми», и уйгурский язык, алфавит стали важной частью культуры Монголии. Достаточно высокий уровень культуры уйгуров стал одной из причин, почему их охотно нанимали на службу на должности писцов и чиновников, в том числе они входили в tatar tonga, то есть в число тех, кто обучал сыновей Чингиз‑хана[7].

Внимание было переключено на более амбициозные цели. В ходе серии атак, начиная с 1211 года, монголы прорвались в Китай, который находился под управлением династии Цзинь, и разграбили столицу, Чжунду, вынудив правителей эвакуироваться из города и перенести столицу южнее. При этом захватчики получили существенную добычу. Расширение в другом месте было еще более впечатляющим. Время оказалось подобрано как нельзя лучше. Власть центра мусульманского мира в ходе XII века ослабла. Мусульманский мир стал похож на лоскутное одеяло с заплатами разного размера. Назрела ситуация, когда можно было оспорить первенство Багдада.

Когда это произошло, правитель Хорезма был занят устранением местных соперников, одновременно поглядывая одним глазом на Восток, в сторону Китая с целью расширения. Консолидация, которая явилась результатом, означала, что, когда монголы победили его, преследуя до острова в Каспийском море, где он вскоре умер, врата в Азию оказались широко открыты. Путь был расчищен[8].

Источники рисуют живые картины отвратительной дикости, которой сопровождались атаки на Хорезм, начавшиеся в 1219 году. Захватчики, как писал один историк, «пришли, разграбили, сожгли, поубивали и затем ушли»[9]. Другой автор писал, что ему хотелось бы никогда не рождаться, тогда ему никогда не пришлось бы пережить такие потрясения. По крайней мере, мусульманский антихрист всего лишь уничтожал своих врагов, продолжал он, монголы же «не щадили никого. Они убивали женщин, мужчин, детей, вскрывали тела беременных и убивали нерожденных»[10].

Монголы тщательно культивировали эти страхи, реальность же была такова, что Чингиз‑хан использовал насилие избирательно и преднамеренно. Разграбление одного города было нужно, чтобы принудить другие сдаться без боя и быстро. Театрально жестокие убийства требовались для того, чтобы убедить других правителей, что переговоры гораздо лучше сопротивления. Нишапур стал одним из городов, уничтоженных полностью. Все живые существа: женщины, дети, старики и даже домашние животные и скот – были зверски убиты, так как приказ гласил, что даже кошки и собаки не должны выжить. Все трупы были сложены в огромные пирамиды, как мрачное напоминание о последствиях сопротивления монголам. Этого было достаточно, чтобы убедить другие города сложить оружие и начать переговоры. Выбор был прост: жизнь или смерть[11].

Новости о жестокости, с которой столкнулись те, кто решил подумать и взвесить все варианты, распространялись быстро. История о высокопоставленном чиновнике, которого прислали в ставку вновь прибывшего монгольского вождя и которому залили расплавленное золото в глаза и уши, стала широко известна, как и тот факт, что это убийство сопровождалось объявлением, что это было наказание человеку, «чье недостойное поведение, варварские поступки и прошлые зверства заслужили всеобщее осуждение»[12]. Это было предупреждение тем, кто хотел встать на пути у монголов. Мирное подчинение приветствовалось, сопротивление же жестоко каралось.

Использование Чингиз‑ханом силы было передовым в техническом плане и хорошо продуманным в плане стратегии. Длительная осада укрепленных целей являлась сложным и дорогостоящим занятием, так как большая конная армия, которой требовались помимо прочего пастбища, могла полностью истощить регион. Поэтому высоко ценились военные техники, которые могли максимально ускорить ход битвы. Как мы знаем, в битве при Нишапуре в 1221 году использовались 3000 гигантских арбалетов, 3000 катапульт и 700 «огнеметов», которые запускали горящие материалы. Позже монголы заинтересовались разработками западных европейцев, копировали дизайн катапульт и осадных машин, созданных для крестоносцев на Святой земле, и использовали их против целей в Восточной Азии в конце XIII века. Контроль Шелкового пути давал хозяевам доступ к информации и идеям, которые можно было скопировать и использовать за тысячи миль от места их появления[13].

Любопытно, учитывая репутацию, что одним из объяснений оглушительного успеха монголов в начале XIII века в Китае, Центральной Азии и за их пределами было то, что их не всегда рассматривали как угнетателей. И это имело свои основания. В случае с Хорезмом, например, местное население было обязано платить ежегодные налоги, чтобы финансировать строительство укреплений вокруг Самарканда и оплачивать содержание эскадрона лучников для защиты от неизбежного нападения монголов. Ввод такой повинности вряд ли мог сохранить доброжелательность. Напротив, монголы щедро инвестировали средства в инфраструктуру некоторых захваченных ими городов. Один китайский монах, который посетил Самарканд вскоре после его захвата, был удивлен, увидев большое количество рабочих из Китая, а также из других регионов, которые трудились в полях и садах, прежде заброшенных[14].

Эта схема повторялась вновь и вновь: деньги щедро вливались в города, их реконструировали и возрождали, уделяя особое внимание защите искусств и различных производств. Общий образ монголов как варваров и разрушителей очень размыт и вводит в заблуждение, так как был создан позже, когда в первую очередь подчеркивали разорение и опустошение. Такая предвзятая точка зрения показывает, насколько полезно лидерам, которым есть дело до потомков, опекать историков. Именно с этим монголы не справились[15].

Одно можно утверждать безошибочно: то, как монголы использовали силу, остужало кровь тех, кто слышал о готовящемся нападении. По мере того как они пробирались на Запад в погоне за теми, кто сопротивлялся им или бежал в надежде скрыться, монголы вселяли ужас в сердца и умы. В 1221 году армии под командованием двух сыновей Чингиз‑хана молнией промчались через Афганистан и Персию, уничтожая все на своем пути. Нишапур, Герат, Балх были захвачены, а Мерв сровняли с землей, по словам историков, убив все его население, за исключением группы 400 ремесленников, которых доставили на Восток для работы при дворе монголов. Земля пропиталась кровью мертвых: небольшая группа выживших пересчитала погибших, получилось больше 1,3 миллиона[16]. Подобные отчеты о массовых убийствах убедили современных исследователей в том, что речь идет о геноциде и истреблении примерно 90 % населения[17].

Конечно, сложно оценить масштаб убийств, совершаемых за одно нападение, но стоит отметить, что многие (хотя и не все) города достаточно быстро оправились от последствий налета, и это позволяет предположить, что более поздние персидские историки несколько преувеличивали разрушительные последствия нападений монголов. Однако даже если они и преувеличили страдания, нет никаких сомнений, что ветры насилия, которые дули с Востока, были очень сильны.

Монголы были неумолимы. Не успели монгольские налетчики покорить основные города Центральной Азии и разграбить Кавказ, как уже появились на юге России. Они преследовали племена соперников, кипчаков, или половцев, чтобы преподать им урок за неповиновение. Чингиз‑хан умер предположительно в 1227 году, но его наследники оказались столь же находчивы и невероятно успешны!

В конце 1230‑х годов, после потрясающего успеха в Центральной Азии под предводительством Угедея, который стал великим ханом, или верховным правителем, сразу после смерти своего отца, монголы провели одно из самых потрясающих нападений в истории войн, затеяв кампанию, которая по скорости и размаху превзошла даже достижения Александра Великого. Войска монголов уже вторгались на территорию России из степей. Они появлялись «бесчисленными ордами, как саранча», согласно монаху из Новгорода. «Мы не знаем, откуда они пришли и куда они исчезли, – писал он, – это знает только Бог, так как это он прислал их за наши грехи»[18].

По своему обычаю, когда монголы вернулись, они потребовали дань, угрожая уничтожить тех, кто откажется. Один за другим города подвергались нападениям, а Рязань, Тверь и особенно Киев были основательно разграблены. Во Владимире князь с семьей, городской священник и другие высокопоставленные лица искали убежище в церкви Пресвятой Богородицы. Монголы подожгли церковь и сожгли тех, кто был внутри, заживо[19]. Церкви были разрушены, как писал один из последователей местного священника, «священные сосуды осквернены, священные реликвии попраны ногами, а духовенство перебито»[20]. Было похоже на то, что дикие звери освободились, чтобы пожрать плоть и выпить кровь дворян. Вовсе не Пресвитер Иоанн нес спасение с востока, а монголы – апокалипсис.

Террор, который сопровождал монголов, вскоре породил имя, которым их стали называть, – татары[21], делая отсылку к Тартару – бездне мучений в классической мифологии[22]. Слухи о них дошли до самой Шотландии. Согласно одному из источников, сельдь в портах осталась нераспроданной, так как купцы, которые обычно прибывали за ней из стран Балтики, в этот раз не решились покинуть дом[23]. В 1241 году монголы нанесли удар в самое сердце Европы, разделив свои силы на две части, одна из которых напала на Польшу, а другая направилась к равнинам Венгрии. Паника распространялась по континенту, особенно после того как огромная армия под предводительством короля Польши и герцога Силезии была уничтожена, а голова герцога оказалась на конце пики вместе с девятью мешками, наполненными «ушами мертвых». Войска монголов двинулись на запад. Когда король Венгрии Бела IV бежал в Далмацию и просил убежища в Трогире, настало время для священников совершать мессы, молиться о защите от зла и организовывать шествия, чтобы молить Бога о поддержке. Папа Григорий IX объявил, что любой, кто поможет защитить Венгрию, получит такую же индульгенцию, какая была дарована крестоносцам. Его предложение было встречено с небольшим энтузиазмом: император Германии и дож Венеции знали лучше других, что может случиться, если они попробуют помочь и в конечном итоге окажутся на стороне проигравших. Если бы монголы выбрали западное направление, по мнению одного из современных нам ученых, «скорее всего, они не смогли бы организовать скоординированную оппозицию»[24]. Для Европы настал момент расплаты.

Некоторые современные нам историки очень желчно (и это почти прекрасно) утверждают, что монголам противостояли храбрые сопротивленцы и что они даже были побеждены в некоторых сражениях, которые со временем кажутся им все более и более реальными. На самом деле монголам было просто неинтересно то, что могла предложить им Западная Европа, по крайней мере, в то время. Основной целью было наказать Белу за предоставление убежища половцам и, возможно, за игнорирование неоднократного предписания выдать их. Такое сопротивление должно было быть наказано любой ценой[25].

«Я знаю, что ты богатый и могущественный монарх, – гласит одно из писем королю Беле от лидеров монголов, – под твоим началом великое множество воинов, ты один управляешь великим королевством». Словами, которые знакомы любому рэкетиру, смысл был изложен достаточно прямо. «Тебе сложно подчиниться мне по своей собственной доброй воле, – говорилось в письме, – и все же для вас и вашего будущего будет гораздо лучше, если ты сделаешь именно так»[26]. В мире степи пренебрежительное отношение к сопернику воспринималось столь же плохо, как и прямая конфронтация. Беле нужно было преподать урок. Его целенаправленно гнали через всю Далмацию, хотя были и другие возможности. Монголы опустошали все на своем пути. Один из городов они разграбили настолько, что летописец отмечал, что в городе не осталось никого, кто мог бы «помочиться на стену»[27].

И тут Бела и вся Европа вместе с ним были спасены внезапным поворотом судьбы: Угедэй, Великий хан, внезапно умер. Набожным людям было совершенно ясно – их молитвы были услышаны. Для высокопоставленных монголов было очень важно участвовать в выборах человека, который возьмет на себя бремя лидерства. У них не было такого понятия, как первородство. Скорее, выбор того, кто должен наследовать пост лидера, основывался на том, кто лучше и громче других выступал в совете старейшин. Решение о том, кого поддержать, могло созидать и рушить карьеры и жизни. Если человек поднимался на вершину, награда могла быть очень высокой. Конечно, это был неподходящий момент для того, чтобы преследовать беспокойного монарха по всем Балканам. Настало время вернуться домой и наблюдать за развитием ситуации. Таким образом, монголы убрали ногу с горла христианской Европы.

Хотя имя Чингиз‑хана и напоминало о великих завоеваниях Азии и нападениях на дальние земли, монгольский лидер умер в 1227 году, после начальной стадии строительства империй в Китае и Центральной Азии, но до драматических нападений на Россию и вторжений, которые поставили Европу на колени. Расширение, которое сильно увеличило владения монголов, – заслуга его сына Угедея, возглавившего кампании на корейский полуостров, в Тибет, Пакистан и северную Индию, а также на Запад. Именно Угедей ответственен за большую часть достижений монголов и в некоторой степени за их временную остановку, так как его смерть в 1241 году дала столь необходимую передышку.

В то время как весь мир взял паузу, чтобы посмотреть, кто встанет во главе, из Европы и с Кавказа по всей Азии были отправлены послы. Они должны были выяснить, кто были эти мародеры, откуда они пришли, изучить их обычаи и попробовать с ними договориться. Две группы посланников взяли с собой письма с требованием того, чтобы монголы больше не нападали на христиан, а также приняли истинную веру[28]. Между 1243 и 1253 годами папа Иннокентий IV отправил четыре независимых посольства, а король Франции Людовик IX отправил миссию во главе с Гильомом де Рубруком из Фландрии[29].

Отчеты, которые они писали о своем путешествии, были такими же красочными и необычными, как отчеты мусульманских путешественников, отправлявшихся в степи в IX и X веках. Европейские гости были очарованы и потрясены в одинаковой степени. Как писал Гильом де Рубрук, хотя они могущественны, новые хозяева Азии не живут в городах. Исключение составляет столица – Каракорум, где он встретился с Великим ханом, который принял его в огромной палатке, полностью задрапированной изнутри золотой тканью[30]. Это были люди, чье поведение и привычки были экзотичными и непривычными. Они не ели овощи, пили забродившее молоко кобылиц и испражнялись, даже не задумываясь о том, где они находятся и с кем говорят, иногда не утруждая себя тем, чтоб отойти подальше[31].

В докладах другого посланника, Джованни Плано Карпини, который стал достаточно известен в Европе того времени, также рисуются схожие картины убожества, декаданса, невежества; мира, где собаки, волки, лисы и вши могли использоваться в качестве пищи. Кроме того, он включил в свои доклады слухи о жителях земель, которые находились за монгольскими владениями, – земель, где встречались люди с копытами и даже с собачьими головами[32]. Джованни привез с собой зловещие известия о том, что происходило параллельно с воцарением следующего Великого хана – Гуюка. Список официальных лиц, прибывших к хану из различных регионов и племен, которые признали власть монголов, приобрел удивительный размах в масштабах империи: сюда приехали лидеры из России, Грузии, Армении, из степей, Китая и Кореи, а также не менее десяти султанов и тысячи посланников халифа[33].

Великий хан передал в Рим через Джованни письмо. Все земли в этом мире покорены монголами, говорилось в этом письме. «Вы должны приехать лично, – требовал он у папы, – со всеми князьями и служить нам». Если же вы так не сделаете, предупреждал Великий хан, «вы станете моими врагами». Это был совсем не обнадеживающий ответ на уговоры монгольского правителя стать христианином. Откуда вы знаете, кому благоволит Бог, кому он являет свою милость, писал хан со злостью. Все земли от восхода до заката принадлежат мне, продолжал он. Все это мало способствовало тому, чтобы он принял христианство. На письме стояла печать, которая объединяла власть Великого хана с «вечным Тенгри» – верховным божеством степных кочевников. Это предвещало мало хорошего[34].

Не обнадеживал и тот факт, что планы новых завоеваний касались Центральной Европы, а в перспективе значились и нападения на север континента[35]. Монголы имели большие виды на мировое господство: завоевание Европы было для них всего лишь следующим логическим шагом в осуществлении плана потомков Чингиз‑хана подчинить еще больше территорий[36].

Страх перед монголами спровоцировал новую партию в религиозное домино в Европе. Армянская церковь вступила в переговоры с патриархатом Греческой православной церкви, чтобы создать альянс и получить поддержку на случай будущих атак. Армяне также вступили в переговоры с Римом, заявляя о своей готовности согласиться с папской интерпретацией по вопросу происхождения Святого духа, вопросу, который в прошлом вызывал серьезные дебаты[37]. Византийцы сделали то же самое, отослав в Рим посольство с предложением положить конец расколу, который разделил единую христианскую церковь на две в XI веке. В результате Крестовых походов этот раскол еще больше усугубился[38]. Где жрецы и князья в Европе не смогли объединить папу и патриархов, преуспели монголы: нападения с востока являлись вполне реальной угрозой и опасность их повторения привела церковь к идее воссоединения.

Когда религиозная гармония казалась достижимой, все снова поменялось. После скоропостижной смерти Великого хана Гуюка в 1248 году среди монголов разгорелась борьба за наследие, и это потребовало времени.

Как только это произошло, Армения и Византия получили уверения в том, что в ближайшем будущем не будет нападений. Согласно Гильому де Рубруку, в последнем случае это произошло потому, что монгольский посланец, которого отправили в Византию, был подкуплен и вмешался, чтобы предотвратить нападение[39]. Византийцы отчаянно пытались отвлечь от себя внимание монголов и делали все, что возможно, для предотвращения атак. В 1250‑х годах, например, еще одна делегация, отправленная из Каракорума, преодолевала сложные маршруты Малой Азии в сопровождении византийских проводников. Кроме того, перед встречей с императором им был продемонстрирован марш имперской армии. Это были отчаянные попытки убедить монголов в том, что не стоит нападать на империю, а также в том, что, если они все же решатся на этот шаг, их будет ожидать сопротивление[40].

На самом деле монголы решили отказаться от нападений по ряду причин: ни Анатолия, ни Европа не находились в фокусе их внимания потому, что были гораздо более «жирные» цели. Делегации постоянно отправлялись в те регионы, что остались от Китая, пока, наконец, в конце XIII века китайцы не сдались. Монголы стали преемниками императорской династии Юань и основали новый город на месте старого Чжунду. Теперь он стал столицей монголов, которая должна была стать достойным завершением того, что было достигнуто в целом регионе между Тихим океаном и Средиземноморьем. Этот новый мегаполис сохранил свое название до сих пор – Бейджин (Пекин).

Другим крупным городам также было уделено большое внимание. Новый хан Мунке сконцентрировал силы на жемчужинах исламского мира. Города один за другим сдавались, и монгольская волна хлынула на запад. В 1258 году они достигли стен Багдада и после краткой осады опустошили город. Они пронеслись по городу, «как голодные соколы нападают на голубок, или как яростные волки, нападающие на стадо овец», писал один из авторов вскоре после этого. Жителей прогнали через улицы города, при этом «каждый из них стал марионеткой». Халиф аль‑Мустасим был захвачен в плен, завернут в ткань и насмерть затоптан лошадьми[41]. Это был символичный момент, который показывал реальную расстановку сил в мире.

Во время этих завоеваний была собрана большая добыча и множество богатств. Согласно источникам с Кавказа, которые были написаны союзниками монголов, победители буквально «тонули под весом золота, серебра, драгоценных камней и жемчуга, тканей и дорогой одежды, посуды и ваз из золота и серебра, так как брали они только эти два металла, драгоценные камни, жемчуг, ткани и одежду».

Захват тканей имел особое значение. Так же, как и во времена хунну на пике их могущества, шелк и дорогие материалы играли решающую роль в отделении элиты племени и высоко ценились. Монголы часто требовали специальной дани в виде золотых тканей, пурпурной кисеи, дорогой одежды и шелка. В разных случаях были предусмотрены различные виды дани, например домашний скот, дамасская сталь, золотые ткани и дорогие украшения. «Одежды из шелка, золота и хлопка» требовались в таких невероятных количествах и такого качества, что один из ведущих ученых в этой области сравнил их требования с подробным списком покупок, который был «одновременно требовательным и удивительно проработанным»[42].

Едва нашлось время, чтобы переварить новости о разорении Багдада, как монголы снова появились в Европе. В 1259 году они продвинулись до Польши и разгромили Краков, а затем отправили в Париж делегацию с требованием сдачи Франции[43]. В то же самое время отдельная армия отправилась из Багдада в сторону Сирии и Палестины. Это вызвало панику среди латинян, живущих на Востоке, где христианские позиции на Святой земле были усилены новым всплеском активности крестоносцев в середине XIII века. Хотя масштабная экспедиция императора Священной Римской империи Фредерика II и короля Франции Людовика IX, хоть и ненадолго, вернула Иерусалим в руки христиан, лишь у немногих были иллюзии насчет того, насколько хрупкими были троны Антиохии, Акры и других городов.

До появления монголов казалось, что угроза исходит из Египта и представителей агрессивного режима, которые захватили там власть. Иронично, но новые властители Египта оказались людьми примерно того же толка, что и сами монголы, – кочевниками из степи. Подобно тому, что произошло в Аббасидском халифате в Багдаде, который был захвачен своими же рабами, солдатами, набранными из тюркских племен в степях, случилось и в халифате Каира в 1250 году. Новые господа Египта известны как мамлюки, они происходили от рабов (мамалик), которые были захвачены в племенных союзах к северу от Черного моря и проданы в портах Крыма и Кавказа для службы в египетской армии. Среди них были выходцы из монгольских племен, которые были захвачены как рабы, или wāfidīyah – в буквальном смысле приезжие, бежавшие от гнета господствующих фракций в местных междоусобицах, которые были нередким явлением в степях, и нашли убежище в Каире[44].

Средние века в Европе традиционно считаются эпохой крестоносцев, рыцарства и возрастающей власти папства, но все это было не более чем декорацией для тех битв титанов, которые происходили на Востоке. Племенная система позволила монголам прийти почти к мировому господству. Они завоевали практически всю азиатскую часть континента. Европа и Северная Африка оказались абсолютно открыты. Удивительно, что лидеры монголов сконцентрировались не на первом, а на втором варианте. Проще говоря, Европа не являлась лучшим из призов. На пути монголов к контролю над Нилом, богатым сельскохозяйственным и производственным центром Египта, находящимся на перекрестке торговых путей, идущих во всех направлениях, стояла армия под командованием человека, который происходил из тех же самых степей. Это было не борьбой за превосходство, это был триумф политической, культурной и социальной системы. Битва за средневековый мир происходила между кочевниками Центральной и Восточной Азии.

Реакция христиан в Святой земле на известия о продвижении монголов была панической. Сначала Антиохия, одна из жемчужин короны государства крестоносцев, была вынуждена сдаться, в то время как другая, Акра, достигла договоренности с монголами, полагая, что они меньшее из двух зол. Отчаянные призывы о военной помощи были отправлены правителям Англии и Франции. Западные христиане были спасены благодаря вторжению их заклятого врага – мамлюков Египта, которые двигались на север, чтобы противостоять армии, которая прорывалась через Палестину[45].

Снося все на своем пути на протяжении практически 60 лет, монголы наконец потерпели серьезное поражение, они были разбиты в битве при Айн Джалуте в северной Палестине в сентябре 1260 года. Несмотря на убийство победоносного генерала, султана Кутуза, в ходе внутренних раздоров, мамлюки с ликованием продвигались вперед. По мере продвижения они обнаружили, что большая часть работы уже сделана за них: подавляя сопротивление местного населения, монголы постепенно объединяли города и регионы под своей властью. Совсем как Чингиз‑хан извлек выгоду из объединения Центральной Азии перед началом вторжений в XIII веке, сейчас монголы непреднамеренно отдали Сирию и важнейшие города Алеппо и Дамаск своим противникам. Мамлюки прошли, практически не встретив сопротивления[46].

Христиане на Святой земле и по всей Европе смотрели на происходящее с ужасом, не зная, что произойдет дальше и что ждет их в итоге. Однако прошло совсем немного времени, и отношение к монголам было полностью изменено. Это было начало рассвета христианской Европы. Несмотря на травмы, нанесенные этими ордами всадников, пришедшими из северной части Черного моря прямо на равнины Венгрии, монголы могли оказаться спасителями, которых просто неправильно поняли, когда они появились в первый раз.

Целые десятилетия после 1260 года делегации неоднократно отправлялись из Европы и Святой земли, чтобы попытаться сформировать союз с монголами против мамлюков. Посольства также часто отправлялись и в обратном направлении. Их посылал Хулагу, вождь монголов в Азии, и его сын Акаба, готовность которых к переговорам была продиктована, в первую очередь, желанием использовать западный флот в борьбе с Египтом и для удержания недавно завоеванных территорий в Палестине и Сирии. Дело осложнялось тем, что среди самих монголов назревали трения.

К концу XIII века монгольский мир стал настолько велик – он простирался от Тихого океана до Черного моря, от степей в северной Индии до Персидского залива, – что неизбежно начали появляться трещины. Империя разделилась на четыре части, которые стали враждебны друг к другу. Старшая линия сосредоточилась в Китае, в Центральной Азии. Это были наследники Чагатая (которого описывали как «мясника и тирана», отвратительного человека, который был «жесток и любил кровь» – чистое зло). Именно они находились у власти[47]. На западе монголы, которые господствовали в степях России до самой Центральной Европы, стали известны как Золотая Орда, а правители Большого Ирана – как Ильханиды. Это отсылка к Иль‑хану, которая позволяла отмечать их как подданных основной ветви монголов.

Мамлюки, которые умело манипулировали племенной политикой своих врагов, пришли к соглашению с Берке, лидером Золотой Орды, чья вражда с Ильханидами уже вылилась в открытый конфликт. Это повысило шансы заключения соглашения между христианской Европой и Ильханидами. Эти планы начали приносить плоды в конце 1280‑х годов, когда посольство, возглавляемое Раббаном Саумой, священнослужителем уйгуров в западном Китае, было отправлено лидером Ильханидов в Западную Европу, чтобы закончить оформление соглашения о военном альянсе. Раббан Саума был прекрасным выбором – вежливый, умный христианин до мозга костей. Несмотря на свою репутацию дикарей, монголы умели разбираться в иностранцах.

Никто не был взволновал планами по созданию альянса больше, чем Эдуард I, король Англии. Крестоносец с повышенным уровнем энтузиазма, Эдуард посетил Святую землю в 1271 году и пришел в ужас от увиденного. По его мнению, это было ужасно, христиане тратили гораздо больше времени на споры друг с другом, чем на борьбу с мусульманами. Но что действительно потрясло его – это венецианцы, которые не только торговали с неверными, но и поставляли им материалы для создания осадных машин, которые затем использовались против христианских городов и крепостей[48].

Однако король был в восторге, когда его посетил епископ с Востока и дал понять, что для него главный приоритет – это восстановление Иерусалима. «У нас не может быть других мыслей, кроме этой», – говорил английский монарх епископу, прежде чем просить его об обряде евхаристии для себя и своей свиты. Он относился к епископу с почтением и уважением, щедро осыпая его деньгами и дарами. Также в его честь и в честь свершения великих планов был устроен грандиозный праздник[49]. Планы предполагали объединение с целью сохранения Святой земли для христиан раз и навсегда. Именно такими были ожидания триумфа христианства. В Риме даже устраивали шествия в честь неминуемого поражения ислама. За несколько десятилетий в европейском сознании монголы превратились из спасителей в демонов и обратно. Мысли о том, что конец света близок, уступили вере в то, что новое начало не за горами.

Грандиозные планы ни к чему не привели. Один Крестовый поход за другим приносили гораздо меньше пользы, чем было обещано, а все разговоры о формировании союза, который охватывал тысячи миль и включал все мировые религии, не принесли никаких вменяемых результатов. Эдуард I, в свою очередь, обнаружил, что у него назрели проблемы дома, которые более важны. Вместо того чтобы формировать великий союз с монголами против египетских мусульман, английскому королю пришлось отправляться в Шотландию и подавлять восстание Уильяма Уоллеса. Других европейских монархов, которые были также озабочены присутствием христиан на Святой земле, не оказалось: спустя два столетия после того, как рыцари Первого крестового похода завоевали Иерусалим, последние точки опоры были утрачены. Сидон, Тир, Бейрут и Акра сдались мамлюкам в 1291 году. Вышло так, что доброй воли и энтузиазма не хватало, чтобы поддержать, сохранить и удержать места, которые занимали важное место в христианской вере.

Некоторое время теплились ложные надежды. Зимой 1299 года монголы наконец добились того, чего они жаждали более одного поколения, – сокрушительного поражения армии мамлюков. Их победа была настолько выразительной, что некоторое время по Европе ходили слухи, что Иерусалим был восстановлен христианами с Востока, которые сражались бок о бок со своими монгольскими союзниками. Ходили слухи, что лидер Ильханидов принял христианство и стал новым защитником Святой земли. Некоторые источники с энтузиазмом передавали другие, еще более невероятные новости: недовольные тем, что мамлюков изгнали всего лишь из Сирии и Палестины, монголы прорвались через оборону и взяли заодно и сам Египет[50]. Все это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Главная победа была на самом деле одержана монголами на поле боя, однако восторженные истории были не более чем примерами недопонимания, слухами и мечтами. Христианской Святой земли больше не было[51].

Крестоносцы сыграли важную роль в формировании средневекового Запада. Власть папы сильно изменилась. Теперь у него были не только религиозные, но еще и военные и политические полномочия. Элита получила новые идеи, касающиеся службы, преданности и рыцарской чести, наравне с идеей христианства как общего знаменателя всей Европы. В конечном счете, стало ясно, что захват и удержание Иерусалима были замечательны в теории, но очень сложны, дороги и опасны на практике. Таким образом, занимавшая центральное положение в европейском сознании на протяжении двух столетий идея обретения Святой земли потихоньку становилась нереализуемой. В начале XIX века поэт Уильям Блейк отметил, что было бы гораздо лучше построить Иерусалим в более удобном месте, например в зеленых и приятных землях Англии[52].

Крестоносцы в конечном счете потерпели неудачу: попытки колонизировать самые важные для христианского мира места не имели успеха. Однако итальянские города‑государства преуспели там, где христианские рыцари потерпели неудачу. В то время как благочестивые рыцари были вытеснены из Святой земли, морские государства перестроились и углубились еще дальше в Азию. Вопрос о том, чтобы отказаться от своих позиций, не стоял. Напротив, после потери Святой земли речь шла не об уменьшении охвата, а о его увеличении.

[1] Hetʿ um, Patmich ʿ T ʿ at ʿ arats ʿ , La flor des estoires de la terre d’Orient , in Recueil des Historiens des Croisades: Historiens Arméniens 1, р. x.

[2] ‘Ata‑Malik Juvaynī, Ta ʾrīx‑i Jahān‑Gušā , tr. J. Boyle, Genghis Khan: The History of the World‑Conqueror , 2 vols (Cambridge, MA, 1958), 1, 1, рр. 21–22.

[3] О значении слова «Чингиз» как титула см. I. de Rachewiltz, ‘The Title Činggis Qan / Qayan Re‑examined’, in W. Hessig and K. Sangster (eds), Gedanke und Wirkung (Wiesbaden, 1989), рр. 282–288; T. Allsen, ‘The Rise of the Mongolian Empire and Mongolian Rule in North China’, in The Cambridge History of China , 15 vols (Cambridge, 1978), 6, р. 321ff.

[4] The Secret History of the Mongols , tr. I. de Rachewiltz, 2 vols (Leiden, 2004), 1, р. 13.

[5] Allsen, ‘Rise of the Mongolian Empire’, р. 321ff; G. Németh, ‘Wanderungen des mongolischen Wortes Nökür “Genosse”’, Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae 3 (1952), рр. 1–23.

[6] T. Allsen, ‘The Yüan Dynasty and the Uighurs of Turfan in the 13th Century’, in M. Rossabi (ed.), China among Equals: The Middle Kingdom and its Neighbors, 10th–14th Centuries (Berkeley, 1983), рр. 246–248.

[7] Р. Golden, “‘I Will Give the People unto Thee”: The Činggisid Conquests and their Aftermath in the Turkic World’, Journal of the Royal Asiatic Society 10.1 (2000), р. 27.

[8] Бунятов З. Государство Хорезмшахов‑Ануштегинидов. – М., 1986. – С. 128–132; Golden, ‘Činggisid Conquests’, р. 29.

[9] Juvaynī, History of the World Conqueror , 16, 1, р. 107.

[10] Ibn al‑Athīr, in B. Spuler, History of the Mongols (London, 1972), р. 30.

[11] D. Morgan, The Mongols (Oxford, 1986), р. 74.

[12] Nasawī, Sīrat al‑ṣultān Jalāl al ‑Dīn Mangubirtī , tr. O. Houdas, Histoire du sultan Djelāl ed‑Dīn Mankobirti prince du Khārezm , (Paris, 1891), 16, р. 63.

[13] K. Raphael, ‘Mongol Siege Warfare on the Banks of the Euphrates and the Question of Gunpowder (1260–1312)’, Journal of the Royal Asiatic Society , 19.3 (2009), рр. 355–370.

[14] A. Waley (tr.), The Travels of an Alchemist: The Journey of the Taoist, Chʼang‑chʼun, from China to the Hindukush at the Summons of Chingiz Khan, Recorded by his Disciple, Li Chih‑ch ʿ ang (London, 1931), рр. 92–93.

[15] См. новаторскую работу Allsen, Commodity and Exchange , and G. Lane, Early Mongol Rule in Thirteenth‑Century Iran: A Persian Renaissance (London, 2003).

[16] Juvaynī, History of the World Conqueror , 27, 1, рр. 161–164.

[17] J. Smith, ‘Demographic Considerations in Mongol Siege Warfare’, Archivum Ottomanicum 13 (1994), рр. 329–334; J. Smith, ‘Mongol Manpower and Persian Population’, Journal of Economic and Social History of the Orient 18.3 (1975), рр. 271–299; D. Morgan, ‘The Mongol Armies in Persia’, Der Islam 56.1 (2009), рр. 81–96.

[18] Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Ред. А. Насонов. – Л., 1950. – С. 61.

[19] Там же, с. 74–77.

[20] Петухов Е. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII века. – СПб., 1888, приложение, с. 8.

[21] Эта версия также не является общепринятой. Более популярна версия, что слово «татары» произошло от китайского Dada или Dadan, и происходит оно от имени хана Татар жужанов V века. (Примеч. ред. )

[22] Хотя средневековые комментаторы и связывали термины «татары» и «Тартар», первый термин использовался в степи в качестве ссылки на кочевых соплеменников и, вероятно, происходит от слова тунгусов ta‑ta , что означает тащить или тянуть, см. S. Akiner, Religious Language of a Belarusian Tatar Kitab (Wiesbaden, 2009), рр. 13–14.

[23] Jackson, Mongols and the West , рр. 59–60; D. Sinor, ‘The Mongols in the West’, Journal of Asian History 33.1 (1999), рр. 1–44.

[24] C. Rodenburg (ed.), MGH Epistulae saeculi XIII e regestis pontificum Romanorum selectae , 3 vols (Berlin, 1883–1894), 1, р. 723; Jackson, Mongols and the West , рр. 65–69.

[25] Р. Jackson, ‘The Crusade against the Mongols (1241)’, Journal of Ecclesiastical History 42 (1991), рр. 1–18.

[26] H. Dörrie, ‘Drei Texte zur Gesichte der Ungarn und Mongolen. Die Missionreisen des fr. Julianus O. Р. ins Ural‑Gebiet (1234/5) und nach Rußland (1237) und der Bericht des Erzbischofs Peter über die Tataren’, Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen, phil‑hist. Klasse (1956) 6, р. 179; а также Jackson, Mongols and the West , р. 61.

[27] Thomas the Archdeacon, Historia Salonitanorum atque Spalatinorum pontificum , ed. and tr. D. Krabić, M. Sokol and J. Sweeney (Budapest, 2006), р. 302; Jackson, Mongols and the West , р. 65.

[28] Уцелели копии двух из этих писем, C. Rodenberg (ed.), Epistolae saeculi XII e regestis pontificum romanorum , 3 vols (Berlin, 1883–1894), 2, р. 72; 3, р. 75.

[29] Valtrovà, ‘Beyond the Horizons of Legends’, рр. 154–185.

[30] William of Rubruck, The Mission of Friar William of Rubruck , tr. Р. Jackson, ed. D. Morgan (London, 1990), 28, р. 177.

[31] Там же, 2, рр. 72, 76; 13, р. 108; Jackson, Mongols and the West , р. 140.

[32] John of Plano Carpini, Sinica Franciscana: Itinera et relationes fratrum minorum saeculi XVII et XIV , ed. A. van den Wyngaert, 5 vols (Florence, 1929), 1, рр. 60, 73–75.

[33] John of Plano Carpini, Ystoria Mongolarum , ed. A. van den Wyngaert (Florence, 1929), рр. 89–90.

[34] ‘Letter of the Great Khan Güyüg to Pope Innocent IV (1246)’, in I. de Rachewiltz, Papal Envoys to the Great Khans (Stanford, 1971), р. 214 (с отличиями).

[35] C. Dawson, Mongol Mission: Narratives and Letters of the Franciscan Missionaries in Mongolia and China in the Thirteenth and Fourteenth Centuries (London, 1955), рр. 44–45.

[36] Р. Jackson, ‘World‑Conquest and Local Accommodation: Threat and Blandishment in Mongol Diplomacy’, in J. Woods, J. Pfeiffer, S. Quinn and E. Tucker (eds), History and Historiography of Post‑Mongol Central Asia and the Middle East: Studies in Honor of John E. Woods (Wiesbaden, 2006), рр. 3–22.

[37] R. Thomson, ‘The Eastern Mediterranean in the Thirteenth Century: Identities and Allegiances. The Peripheries; Armenia’, in Herrin and Saint‑Gobain, Identities and Allegiances , рр. 202–204.

[38] J.‑L. van Dieten, ‘Das Lateinische Kaiserreich von Konstantinopel und die Verhandlungen über kirchliche Wiedervereinigung’, in V. van Aalst and K. Ciggaar (eds), The Latin Empire: Some Contributions (Hernen, 1990), рр. 93–125.

[39] Wiliam of Rubruck, Mission of Friar William , 33, р. 227.

[40] George Pachymeres, Chronicon , ed. and tr. A. Faillier, Relations historiques , 2 vols (Paris, 1984), 2, рр. 108–109; J. Langdon, ‘Byzantium’s Initial Encounter with the Chinggisids: An Introduction to the Byzantino‑Mongolica’, Viator 29 (1998), рр. 130–133.

[41] Abdallāh b. Faḍlallāh Waṣṣāf, Tarjiyat al‑amṣār wa‑tajziyat al‑a ʿ ṣār , in Spuler, History of the Mongols , рр. 120–121.

[42] Allsen, Commodity and Exchange , рр. 28–29.

[43] J. Richard, ‘Une Ambassade mongole à Paris en 1262’, Journal des Savants 4 (1979), рр. 295–303; Jackson, Mongols and the West , р. 123.

[44] N. Nobutaka, ‘The Rank and Status of Military Refugees in the Mamluk Army: A Reconsideration of the Wāfidīyah ’, Mamluk Studies Review 10.1 (2006), рр. 55–81; R. Amitai‑Preiss, ‘The Remaking of the Military Elite of Mamluk Egypt by al‑Nāṣir Muḥammad b. Qalāwūn’, Studia Islamica 72 (1990), рр. 148–150.

[45] Р. Jackson, ‘The Crisis in the Holy Land in 1260’, English Historical Review 95 (1980), рр. 481–513.

[46] R. Amitai‑Preiss, Mongols and Mamluks: The Mamluk‑Ilkhanid War, 1260–1281 (Cambridge, 1995).

[47] Jūzjānī, Tabaḳāt‑i‑Nāṣirī , tr. H. Raverty, A general history of the Muhammadan dynasties of Asia, including Hindūstān, from 810 A.D. to 1260 A.D., and the irruption of the infidel Mugẖ̱als into Islam (Calcutta, 1881), 23.3–4, рр. 1104, 1144–1145.

[48] L. Lockhart, ‘The Relations between Edward I and Edward II of England and the Mongol Il‑Khans of Persia’, Iran 6 (1968), 23. О экспедиции – C. Tyerman, England and the Crusades, 1095–1588 (London, 1988), рр. 124–132.

[49] W. Budge, The Monks of Kublai Khan, Emperor of China (London, 1928), рр. 186–187.

[50] S. Schein, ‘Gesta Dei per Mongolos 1300: The Genesis of a Non‑Event’, English Historical Review 94.272 (1979), рр. 805–819.

[51] R. Amitai, ‘Whither the Ilkhanid Army? Ghazan’s First Campaign into Syria (1299–1300)’, in di Cosmo, Warfare in Inner Asian History , рр. 221–264.

[52] Стихотворение Уильяма Блейка «Иерусалим». Легенды об Иосифе Аримафейском, посетившем Британские острова, распространились в Англии со времен Средневековья, W. Lyons, Joseph of Arimathea: A Study in Reception History (Oxford, 2014), рр. 72–104.