Катастрофа в Америке стала большим шоком для Британии, показала, что империя может быть уязвимой. Британцы сумели занять доминирующее положение, в том числе посредством Ост‑Индской компании, которая принесла богатство, влияние и власть. Она яростно защищала оазисы, которые приносили прибыль и имели связь с Лондоном, и ревностно относились к любым попыткам ослабить ее хватку на путях сообщения от Яванского моря до Карибского бассейна и от Канады до Индийского океана.

Хотя XIX век обычно считается пиком процветания империи, временем, когда Британия укрепляла свои позиции, наблюдались признаки обратного. Хватка ослабевала, провоцируя на отчаянные действия, которые имели стратегические, военные и дипломатические последствия. Реалии были таковы, что попытки удержания территорий, разбросанных по всем земному шару, привели к опасным играм с местными и мировыми конкурентами, причем ставки в этой игре постоянно повышались. К 1914 году они возросли до такой степени, что по итогам войны в Европе судьба самой империи была поставлена на карту: империя оказалась на коленях не из‑за неудач и хронического недопонимания, царившего в коридорах власти Лондона, Берлина, Вены, Парижа и Санкт‑Петербурга, а напряженной ситуации с контролем в Азии, которая длилась уже не первое десятилетие. За развязыванием Первой мировой войны стояла не Германия и не Россия, причиной стала все та же ситуация на Востоке. И именно Британия отчаянно пыталась предотвратить то, что в результате привело к мировой войне.

Угроза, которую Россия представляла для Британии, разрасталась как раковая опухоль еще за столетие до убийства Франца Фердинанда, так как Россия превратилась из ветхого, архаичного государства с аграрной экономикой в реформированную и амбициозную империю. В Лондоне зазвонили тревожные звоночки, когда стало ясно, что интересы растущей и расширяющей свое влияние России не только пересекаются с интересами Британии, но и могут нарушить их.

Первые знаки беды появились в начале 1800‑х годов. Многие десятилетия Россия раздвигала свои границы, присоединяя новые территории степей Центральной Азии, население которых состояло из самых разных племен, проживавших на востоке и юге, таких как киргизы, казахи и ойраты. Такое присоединение осуществлялось с разумной осторожностью. Хотя Маркс глубоко критиковал империализм и появление «новых русских», все было проделано с немалой чуткостью[1]. Во многих случаях местные лидеры не только получали щедрые дары, но и оставались на своих местах; их власть в пределах их территорий была одобрена и официально признана в Санкт‑Петербурге. Уступки, например налоговые льготы, земельные гранты и освобождение от военной службы, также облегчили привыкание к господству России[2].

Территориальное расширение подпитало рост экономики России, который значительно ускорился в XIX веке. С одной стороны, большие расходы, которые были связаны с защитой от атак со стороны степей, сократились и было высвобождено определенное количество средств[3]. С другой стороны, можно было получить щедрое вознаграждение, имея доступ к плодородным землям степей, которые простирались от Черного моря далеко на восток.

Ранее россияне были вынуждены возделывать гораздо менее подходящую для этого землю, в результате чего урожай зерна в России являлся одним из самых низких в Европе, и это подвергало население угрозе голода. Один из британских путешественников в начале XVIII века отметил, что калмыки, выходцы из племени ойратов, которые поселились в низовьях Волги и на северном побережье Каспийского моря, могли выставить до 100 000 хорошо вооруженных, крепких мужчин. При практически постоянной угрозе нападения сельское хозяйство не могло развиваться должным образом. «Несколько сотен акров» плодородной земли этого региона, писал тот же самый путешественник, «в Англии были бы на вес золота, а здесь они заброшены и необработанны»[4].

Торговля страдала точно так же, как и развитие городов. Их размер и количество оставались весьма скромными: лишь небольшая часть населения была урбанизирована до наступления 1800 года[5].

Когда все начало меняться, амбиции и кругозор также стали расширяться. В начале XIX века российские войска напали на Османскую империю, тем самым обеспечивая большие преимущества, в том числе контроль над Бессарабией, регионом между Днестром и рекой Прут, а также над значительными территориями на Каспийском море. Далее последовали нападения на Кавказ и целая серия неприятных поражений в Персии.

Баланс сил на Кавказе резко сменился. Располагающиеся здесь провинции и ханства или были независимы, или столетиями поддерживали отношения с Персией. Перерисовка карт показала большой сдвиг в этом регионе, что являлось однозначным свидетельством растущих амбиций России на ее южных границах. Англичанам потребовалось совсем немного времени, чтобы понять значимость момента, особенно после того как было получено сообщение, что французская миссия отправилась в Персию, чтобы скомпрометировать позицию Англии на Востоке. Революция во Франции в 1789 году принесла такие же результаты, как и черная смерть в свое время. Масштабные страдания положили начало новой эре возрождения.

К концу XVIII века Наполеон планировал не только покорить Египет, но и вытеснить Британию из Индии. Он якобы написал могущественному султану Майсура Типу, чтобы сообщить ему, что многочисленные и непобедимые французские войска скоро «освободят вас из железных тисков Англии»[6]. Конечно же, Индия была лакомым кусочком для французских стратегов в это время[7]. После отправки доверенного генерала Наполеона, графа де Гардана, в Персию в 1807 году с приказом заключить альянс с шахом, а также составить подробные карты, чтобы подготовиться к большой французской кампании на Индийском субконтиненте, стало ясно, что Индия продолжала будоражить умы[8].

Британцы отреагировали незамедлительно, отправив высокопоставленного чиновника, сэра Гора Оусли, чтобы предотвратить успешные переговоры французов с шахом. С сэром Оусли отправилась внушительная делегация, которая должна была «впечатлить местное население своим размером и постоянством наших связей»[9]. Важно было произвести впечатление на шаха и его двор, хотя некоторые и пытались скрыть свое презрение к местным обычаям за закрытыми дверями.

Особенное презрение они испытывали к постоянным требованиям дорогих подарков. Оусли с огорчением узнал, что кольцо, которое он подарил персидскому правителю вместе с письмом от короля Георга III было сочтено слишком маленьким и недостаточно ценным. «Подлость и алчность этих людей, – писал он с возмущением, – отвратительны»[10]. Его мнение разделял другой британский офицер, который посетил Тегеран примерно в то же самое время. Персы, писал он, одержимы процедурами дарения подарков. О правилах, как при этом следует сидеть и стоять, можно было написать целую толстую книгу[11].

На публике все было совсем по‑другому. Оусли, который прекрасно владел персидским языком, устроил все так, чтобы его встретили гораздо дальше от столицы, чем французского посла, прекрасно понимая, что это означает более высокий статус. Он позаботился о том, чтобы шах принял его как можно скорее, и с удовольствием отметил, что его стул стоял ближе к трону, чем это было положено[12]. Усилия, затраченные на поддержание добрых отношений, распространились на обучение персидских войск специально присланными для этого британскими военными советниками – двумя офицерами королевских артиллерийских войск, двумя сержантами и десятью артиллеристами. Они тренировали персидских солдат, давали советы по укреплению границ и даже совершали внезапные атаки на русские позиции в Султанабаде, где в начале 1812 года успешная пропаганда привела к сдаче гарнизона.

Все изменилось, когда в июне того же года Наполеон напал на Россию. В то время как французы продвигались к Москве, британцы решили, что гораздо лучше дистанцироваться от Персии и присоединиться к России. «Наши добрые друзья» – так назвал русских Оусли в своем отчете, направленном министру иностранных дел, в котором он также отмечал обширные последствия нападения французов на Россию. Это было к лучшему, решил Оусли, так как «в характере персов есть некая извращенная черта, которая делает их нечувствительными и неблагодарными за все милости, им оказанные». Дружба, которой он так добивался, была принесена в жертву без особого сожаления, так как персы были «самым эгоистичным народом в мире»[13].

Переориентация Британии на налаживание взаимоотношений с Россией разочаровала персов, которые отмечали, что надежные ранее союзники внезапно сменили курс. Это было горьким упреком, особенно после внезапной атаки на Кавказ российских войск, ободренных отпором, данным Наполеону в 1812 году.

Для многих то, что Оусли, приложивший столько усилий, чтобы обработать шаха, принял участие в разработке унизительного Гюлистанского мирного договора, по условиям которого к России отходили большая часть западного крыла Каспия, включая Дагестан, Мегрелию, Абхазию, Дербент и Баку, было похоже на предательство.

То, что условия договора в основном были в пользу России, спровоцировало волну отвращения среди персов, которые интерпретировали происходящее как признак глубокой ненадежности и корысти. Персидский посол писал лорду Каслри, министру иностранных дел, что он чрезвычайно разочарован поведением Британии. Он «рассчитывал на добрую дружбу с Британией», а также на «надежные обещания», которые были даны в отношении Персии. «Я крайне разочарован» тем, как повернулась ситуация, продолжал посол, предупреждая, что «если все останется так, как есть сейчас, это не сделает Англии чести»[14]. В результате нападения Наполеона Россия приобрела ценного союзника, а разрыв отношений с Персией был ценой, которую пришлось за это заплатить.

Увеличение значения России на международной арене не ограничивалось Европой и Ближним Востоком, ее щупальца протянулись гораздо дальше. В отличие от того, что мы видим сегодня, в XIX веке восточная граница России находилась не в Азии, а совершенно другом месте – в Северной Америке. Российские колонии были основаны по ту сторону Берингова пролива, там, где сейчас находится Аляска. Другие общины в начале 1800‑х годов расположились на западном побережье Канады и дальше, до самого Форта‑Росса в Калифорнии. Здесь жили не купцы, а постоянные поселенцы, которые вкладывали средства в строительство гаваней, складских помещений и даже школ. Юные мальчики «креольского происхождения» на побережье Тихого океана в Северной Америке обучались на русском языке по российским учебным программам. Некоторых из них посылали на учебу в Санкт‑Петербург, в некоторых случаях они даже поступали на учебу в престижную Академию медицины[15]. По любопытному стечению обстоятельств послы от царя прибыли в Сан‑Франциско, чтобы обсудить с испанским губернатором вопросы выделения ресурсов практически в то же самое время, когда сэр Гор Оусли объявил Россию союзником сразу после вторжения Наполеона в 1812 году[16].

Проблема заключалась в том, что границы России расширялись очень быстро, так же как и ее уверенность. Отношение к тем, кто жил по ту сторону границы, ужесточилось.

Все чаще и чаще народы Южной и Центральной Азии рассматривались как варварские, которые нуждались в просвещении. Относились к ним соответствующим образом. Это имело ужасающие последствия, особенно заметные в Чечне, где в 1820‑х годах местное население терроризировалось своевольным и кровожадным генералом Алексеем Ермоловым. Это не только привело к появлению харизматичного лидера, имама Шамиля, который возглавил сопротивление, но и испортило отношения России с этим регионом на целые поколения[17].

Укоренившиеся образы Кавказа и степи как мест, где царит жестокость и беззаконие, были отражены в литературе, например, в стихотворении «Кавказский пленник» Александра Сергеевича Пушкина и «Колыбельная» Михаила Юрьевича Лермонтова, где описаны кровожадные чеченцы, которые бродят по берегу реки, вооруженные кинжалами, желая убить ребенка[18]. На западе Россия граничила с «самыми изысканными просветителями», как сообщал один из радикальных политических деятелей в Киеве, а на востоке с глубоким невежеством. Поэтому наипервейшим долгом считалось «поделиться знаниями с нашими полуварварскими соседями»[19].

Однако не все были так в этом уверены. Несколько десятилетий российская интеллигенция спорила о том, каким путем нужно развиваться империи. Нужно ли пойти по пути «салонов и утонченности Запада» или следует двигаться на восток – к Сибири и Центральной Азии. Существовало великое множество мнений. Философ Петр Чаадаев отмечал: «Мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, мы не принадлежим ни Востоку, ни Западу»[20]. Девственные земли Востока давали России шанс создать свою собственную Индию[21]. Великие державы Европы уже не выглядели образцом совершенства, они стали соперниками, чья власть должна была быть оспорена.

Композитор Михаил Глинка вдохновлялся ранней историей Руси и хазаров и создал оперу «Руслан и Людмила», а Александр Бородин обратился к Востоку при написании симфонической поэмы «В степях Центральной Азии», которая напоминает о караванах и переходах через степь, а «Половецкие пляски» вдохновлены ритмами кочевых народов[22]. Интерес к Востоку в теме или подборе инструментов был отличительной чертой классической музыки XIX века в России[23].

Достоевский страстно утверждал, что Россия должна не только взаимодействовать с Востоком, но и принять его. В своем знаменитом эссе «Что такое для нас Азия?», написанном в конце XIX века, он утверждал, что Россия должна освободиться от оков европейского империализма. В Европе, писал он, русские прихлебатели и рабы, а в Азии «хозяева»[24].

Такие взгляды зарождались благодаря продолжающимся успехам за рубежом. Успехи на Кавказе были достигнуты в 1820‑х годах, после неудачных атак персов. Испытывающий жгучую боль от условий Гюлистанского договора и ободренный враждебностью местного населения к генералу Ермолову, чьи прилюдные казни через повешенье женщин и детей вызывали отвращение наблюдателей, шах Фатх Али в 1826 году приказал двинуться на Россию[25]. Ответная реакция была разрушительной. После того как Ермолов был снят со своего поста, царские войска прошли по горным переходам Кавказа, выбили персидскую армию и в 1828 году заняли поселение, и это было гораздо хуже, чем то, что произошло 15 лет назад. Еще больше земель вместе с солидной контрибуцией отошли России. Унижение было таково, что ослабленный шах просил царя официально поддержать его преемника, принца Аббаса‑Мирзу, после его смерти, опасаясь, что тот не сможет удержать трон, не говоря уже об удержании власти.

Это было незадолго до вспышек насилия в Тегеране. В феврале 1829 года толпы устремились к посольству России и штурмовали здание. Министр‑резидент, 36‑летний Александр Грибоедов, автор знаменитой сатиры «Горе от ума», который занял бескомпромиссную позицию по вопросам Сирии, был убит, а его тело, все еще облаченное в форму, толпа протащила по улицам города[26]. Шах отреагировал немедленно, предотвратив кровавое вторжение. Он направил любимого внука, чтобы принести извинения царю, вместе с поэтами, которые называли его «Сулейманом наших дней». И, что более важно, в подарок был послан один из самых больших драгоценных камней в мире – алмаз «Шах» весом около 90 карат, который когда‑то украшал трон императоров Индии в окружении рубинов и изумрудов. Теперь же он отправился в Санкт‑Петербург в качестве предложения мира. И он сделал свое дело: как заявил царь Николай I, эта история должна быть забыта[27].

Тем временем в Лондоне росло напряжение. В начале XIX века британская миссия была отправлена в Персию, чтобы противостоять угрозе со стороны Наполеона. Британия столкнулась с новым, совершенно неожиданным соперником. И это была не Франция, которая больше не представляла угрозы, а Россия. Казалось, что она расширяется каждый день во всех направлениях.

Были и те, кто предвидел такое развитие событий. Сэр Харфорд Джонс, который служил послом в Тегеране, предвещал, что «Персия, связанная по рукам и ногам, будет доставлена ко двору Санкт‑Петербурга». Остальные были еще более откровенны. Политики в Азии были обеспокоены, и как писал лорд Элленборо, видная фигура в кабинете герцога Велингтона в 1820‑х годах, роль Британии была достаточно проста – «сдерживать мощь России»[28].

Вызывало беспокойство то, что после событий в Персии царь укрепил свою власть и стал защитником шаха и его режима. Когда в 1836–1837 годах в казахских степях вспыхнули серьезные восстания против правления России, которые нарушили торговлю в Центральной Азии и Индии, Россия призвала нового персидского шаха Мухаммеда выдвинуться в Герат, находящийся на западе Афганистана, в надежде открыть новые, альтернативные торговые пути на Восток. Персидским войскам была оказана военно‑техническая поддержка, чтобы помочь им в достижении целей[29]. Это застало британцев врасплох, и они запаниковали.

Лорд Пальмерстон, министр иностранных дел, был встревожен таким развитием событий. «Россия и Персия играют в игры в Афганистане [sic]», – писал он весной 1838 года. Тем не менее он оставался оптимистично настроен и полагал, что ситуация вскоре успешно разрешится[30]. Через несколько недель, однако, он всерьез обеспокоился. Жемчужина Британской империи внезапно стала уязвимой. Действия России привели ее «совсем близко к нашим вратам в Индию», писал он доверенному лицу. Месяц спустя он предупреждал остальных, что барьер между Европой и Индией исчез, «открывая путь для вторжений»[31]. Ситуация выглядела действительно мрачно.

Экстренной отправки войск для оккупации острова Харк в Персидском заливе оказалось достаточно, чтобы отвлечь шаха и снять осаду Герата. Однако шаги, предпринятые после этого, были катастрофой. Стремясь получить надежного лидера, который помог бы укрепить безопасность ее позиций в Центральной Азии, Британия вмешалась в грязные дела в Афганистане. После того как поступило сообщение о том, что правитель страны Дост Мухаммед принимал у себя послов из России, которые предлагали сотрудничество, британцы приняли решение поддержать его противника, шаха Шуджу, намереваясь поставить его на место правителя.

В ответ Шуджа согласился разместить британские войска в Кабуле и одобрить недавнее присоединение Пешавара британским союзником, махараджей Пенджаба.

Сначала все шло как по маслу. Кветта, Кандагар, Газни и Кабул, ключевые точки, позволяющие контролировать доступ на восток, запад, север и юг, были взяты с минимальными потерями. Не в первый и, конечно, не в последний раз внешнее вмешательство послужило громоотводом для обычно разрозненных интересов в Афганистане. Несмотря на племенные, этнические и лингвистические различия, все стояли на одной стороне, защищая интересы Доста Мухаммеда. Это произошло в основном благодаря непопулярности шаха Шуджи, особенно после того как были выпущены директивы, которые защищали интересы Британии в ущерб местному населению. Мечети по всей стране отказались читать хутбу, аккламацию в честь правителя Шуджи[32]. Это было незадолго до того, как Кабул стал опасен для любого британца или того, кто подозревался в симпатии к Британии.

В ноябре 1841 года Александр Бернс, шотландец, чьи продолжительные путешествия по всему региону были широко известны в Британии благодаря его знаменитым публикациям и неустанной саморекламе, был захвачен и убит в столице[33]. Вскоре после этого было принято решение отступить в Индию. В январе 1842 года произошел один из самых унизительных и неприятных эпизодов в военной истории Британии. Колонна, отходящая под командованием генерал‑майора Эльфинстона, была атакована по пути в Джелалабад на горных тропах и уничтожена в снегах. Легенда гласит, что только один человек добрался до города живым – доктор Уильям Брайдон, чью жизнь спасла копия журнала Blackwood: он свернул его и поместил внутрь шляпы для сохранения тепла. Именно журнал принял на себя основную силу удара мечом, который обязательно убил бы его[34].

Попытки Британии приостановить прогресс России в других местах были не более успешны. Миссии по строительству мостов с эмиром Бухары и получению влияния на севере Афганистана имели эффектные, но неприятные последствия. Наивные описания Александра Бернса дали ложную надежду на то, что британцев примут с распростертыми объятиями. Это было невероятно далеко от правды. Свирепые, независимые ханства Хива, Бухара и Коканда не имели никакого желания принимать участие в том, что один эгоистичный брокер, мечтающий о британском господстве, наивно назвал «большой игрой»[35].

Двое британских офицеров, полковник Чарльз Стоддарт и Артур Конолли, которые прибыли сюда в 1840‑х годах, чтобы предложить решение проблем англо‑русских отношений в Центральной Азии, были обезглавлены перед толпой фанатично настроенных зрителей[36].

Третьим в Бухару приехал колоритный человек по имени Джозеф Вульф. Сын немецкого раввина, Вульф принял христианство. Он был исключен из духовной семинарии в Риме, изучал теологию в Кембриджском университете под руководством антисемита, чьи взгляды были настолько провокационными, что студенты забросали его тухлыми яйцами на улицах Кембриджа[37]. Отправившись в путь в качестве миссионера, он изначально намеревался искать потерянные племена Израиля. В конце концов он добрался до Бухары и нашел там послов, о которых уже давно никто ничего не слышал. Эмир уже знал, что этот эксцентрик скоро прибудет, получив заранее письмо, которое гласило: «Я, Джозеф Вульф, известный дервиш от христианства… я собираюсь в Бухару, чтобы расследовать отчеты об убийствах Конолли и Стоддарта, слух, в который я, зная гостеприимство жителей Бухары, конечно же не поверил». Ему повезло не разделить их судьбу, даже после того как его арестовали и приговорили к смерти. В конце концов он был отпущен на свободу, однако опасность была очень близка[38].

Ирония заключалась в том, что со стратегической точки зрения у России не было большого интереса к Бухаре. Этнографические исследования этого периода, например, книги о хазарах Алексея Левшина, которые стали очень популярны в Санкт‑Петербурге, подогрели интерес к людям, которые не умели ни читать, ни писать, у которых, однако, были «зачатки музыки и поэзии», несмотря на их кажущиеся невежество и грубость[39]. Как писал Бернс, цели России в регионе были исключительно скромными: их интересы заключались в том, чтобы подстегнуть торговлю и остановить захват россиян в рабство. Проблема заключалась не в том, что это утверждение затерялось в работе Бернса, а в том, что он вернулся домой в Британию с тревожным сообщением: «Двор в Санкт‑Петербурге давно вынашивает планы в этой части Азии»[40].

Это подогнало растущие интересы Британии в других частях Азии. Генеральный консул в Багдаде, Генри Роулинсон, неустанно повторял всем, кто его слушал, что, если рост России не будет остановлен Британской империей, это создаст большую угрозу для Индии. Предлагалось два решения: Британия должна или расширить свою империю на территорию Месопотамии, чтобы создать надежный буфер, защищающий подходы с запада, или отправить войска из Индии, чтобы атаковать русских на Кавказе[41]. Роулинсон взял на себя поддержку местных антироссийских восстаний повсюду, где он только мог отыскать несогласных. Он отправил оружие и деньги имаму Шамилю, власть которого в Чечне была достаточно сильна и который постоянно был костью в горле для России в середине XIX века[42]. Поддержка, которую он предоставил, способствовала зарождению длительной традиции чеченского терроризма против России.

То, что после этого Британия захотела воспользоваться шансом и сильно урезать территорию России, было неизбежно. Ситуация с отношением к христианам в Османской империи была быстро и умело обострена, и в 1854 году британские войска были отправлены к Черному морю, где к ним присоединились французы, которые хотели защитить свои обширные интересы в Константинополе, Алеппо и Дамаске. России нужно было преподать урок[43].

По словам лорда Пальмерстона, «самой главной и реальной причиной войны было сдерживание агрессивных амбиций России». Смутная, мрачная война, которая велась в Крыму, на Азовском море, включая периодические вспышки в других местах, например на Кавказе и Дунае, предполагала гораздо больший и ценный выигрыш, чем было заявлено. Харизматичный и уважаемый министр иностранных дел Британии представил своим коллегам официальный план расчленения России. Контроль России и, как следствие, защита британских интересов в Индии, кроме того, контроль над Крымом и всем Кавказом собирались передать османам[44]. Хотя этот экстравагантный план не был исполнен, он стал свидетельством того, насколько Британию волновало расширение России.

Некоторые были потрясены англо‑французским вторжением. Яростно и пространно описывая эту войну, Карл Маркс высказал огромное количество идей о разрушительном влиянии империализма. Впервые они были опубликованы в Манифесте коммунистов за несколько лет до этого.

Маркс детально задокументировал увеличение военных расходов и дал обширные комментарии в New‑York Tribune, в которых он яростно осудил лицемерие тех, кто развязал войну на Западе. Он едва сдержал ликование, когда лорд Абердин был вынужден уйти в отставку с должности премьер‑министра после тяжелых потерь, понесенных в России. В то время как цены в Лондоне росли, и это вызывало протест, Марксу было очевидно, что империалистические настроения Британии были продиктованы жалкой кучкой элиты и осуществлялись за счет народных масс. Коммунизм родился не во время Крымской войны, но был определенно закален там[45].

В Италии началось движение за объединение. После того как Россия получила по носу от войск Британии и Франции, включая те, которые принимали участие в печально известной атаке Легкой бригады, окончательные детали обсуждались в Париже. В обсуждении за столом переговоров принял участие граф Ковур, премьер‑министр Сардинии, который получил эту возможность благодаря решению Виктора Эммануила, королю острова, который отправил военные силы на Черное море в поддержку Франции. Он с умом воспользовался моментом, когда был в центре внимания, призывая к созданию единой независимой Италии – отчаянный призыв, который вызвал сочувствие у союзников и помог мобилизовать сторонников дома[46]. Пять лет спустя король Сардинии стал королем Италии, новой страны, собранной из разрозненных городов и регионов. Впечатляющий памятник Altare della Patria (Витториано), который стоит в центре Рима, был построен 30 лет спустя, чтобы, по словам Примо Леви, Рим мог почувствовать себя итальянским городом, а Италия – наследницей Рима. Это стало кульминацией событий, которые дали новый импульс борьбе за земли за тысячи миль на восток[47].

Для России, условия, навязанные мирными переговорами в Париже в 1856 году, были катастрофическими. Британия и Франция заключили союз, чтобы завязать петлю на шее противника. Лишившись так тяжело доставшихся ей земель на Кавказе, Россия переживала потерю доступа к Черному морю, которое было объявлено нейтральной территорией и закрыто для военных кораблей. Линия побережья также должна была быть демилитаризована, освобождена от фортификаций и складов вооружения[48].

Основной целью было унизить Россию и задушить ее амбиции. Однако это оказало противоположный эффект. Переговоры в Версале имели опасные последствия.

Несмотря на то что решение было карательным и носило ограничительный характер, россияне немедленно попытались выскользнуть из своих оков, что привело к переменам и реформам. Крымская война показала, что царская армия не могла устоять против союзных войск, которые были более опытными и лучше натренированными. После того как царь Александр II ознакомился с весьма неприятными докладами, в которых беспощадно излагались все недостатки российской армии, была проведена основательная военная реформа[49].

Были предприняты радикальные шаги: срок службы был сокращен с 25 до 15 лет, снижен средний возраст поступления на службу, к тому же была заменена неэффективная и устаревшая материальная база[50]. Однако самой поразительной переменой стала социальная реформа. Несмотря на суровый банковский кризис в конце 1850‑х годов, который также сыграл свою роль, поражение в Крыму и позор подвигли царя отменить крепостное право, систему, по которой значительная часть населения была привязана к земле, находясь в кабале у богатых помещиков. Через 5 лет крепостное право было отменено. Завершились столетия рабства в России[51]. Согласно современникам, это произошло как раз вовремя[52]. Это предвещало резкую смену направления в сторону модернизма и экономического либерализма, который развивался феноменальными темпами во второй половине XIX века: производство железа возросло в пять раз между 1870 и 1890 годами, в то время как внушительное расширение железнодорожной сети, по словам одного ученого, смогло «освободить Россию от ограничений, наложенных ее же географией, другими словами, соединить страну»[53]. Намереваясь сдерживать Россию, британцы, наоборот, выпустили джинна.

Усиление российских устремлений стало ощущаться уже тогда, когда на договоре, заключенном в Париже, еще не высохли чернила. Один из послов царя, участвовавший в мирных переговорах, военный атташе по имени Николай Игнатьев, был настолько разозлен отношением к России и ограничениями, связанными с контролем над ее же собственным побережьем Черного моря, что договорился с князем Горчаковым, бывшим одноклассником и доверенным лицом Александра Пушкина, чтобы тот организовал миссию в Центральную Азию. Цель была ясна: «Исследование (региона) и усиление дружеских связей России повысят ее влияние и понизят влияние Британии»[54].

Игнатьев выступал за экспедиции в Персию и Афганистан, а также за то, чтобы отправить послов в ханство Хива и Бухару.

Цель, прямо заявлял он, заключалась в том, чтобы найти путь в Индию по одной из двух великих рек, которые вытекают из Аральского моря, – Сырдарье и Амударье. Он утверждал, что было бы идеально, если бы Россия могла заключить союз с народами, живущими по соседству с Индией, и подогреть их неприязнь к Британии: таким образом, Россия окажется впереди, и не только в Азии[55].

Миссия под предводительством Игнатьева принесла свои плоды. За 15 лет, прошедших с окончания Крымской войны, Россия заполучила сотни тысяч квадратных километров, не имея необходимости прибегать к силе. Экспедиции с грамотным руководством, а также дипломатическое давление на Китай позволили значительно продвинуться на Дальнем Востоке «за короткий период в 10 лет», по словам одного опытного наблюдателя, отраженным в его докладе Министерству иностранных дел в Лондоне в 1861 году[56].

Вскоре после этого под влияние России попали земли южных степей наряду с городами‑оазисами, находящимися в самом сердце степи. В конце 1860‑х годов Ташкент, Самарканд и Бухара, так же как и процветающая Ферганская долина, стали «протекторатами», или вассалами, Санкт‑Петербурга. Это стало прелюдией к полному поглощению и вливанию в империю. Россия строила свою собственную торговую и коммуникационную сеть, которая теперь соединяла Владивосток на востоке с границами Пруссии на западе, порты Белого моря на севере с Кавказом и Центральной Азией на юге.

История не была полностью позитивной. Хотя столь необходимая программа модернизации была запущена в течение десятилетия после окончания Крымской войны, по мере роста России росли и ее потребности. Генерирование денежных средств для финансирования преображения империи стало постоянной проблемой, которая привела к принятию неловкого решения отказаться от Аляски по геополитическим и финансовым причинам[57]. По мере того как росли опасения Британии по поводу изменений в России, в Лондоне принялись разрабатывать способы, как остановить волну и отвлечь внимание России.

[1] K. Marx, Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century , ed. L. Hutchinson (London, 1969).

[2] A. Kappeler, ‘Czarist Policy toward the Muslims of the Russian Empire’, in A. Kappeler, G. Simon and G. Brunner (eds), Muslim Communities Reemerge: Historical Perspectives on Nationality, Politics, and Opposition in the Former Soviet Union and Yugoslavia (Durham, NC, 1994), рр. 141–156; а также D. Brower and E. Lazzerini, Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917 (Bloomington, IN, 1997).

[3] Лучшие общие обзоры экспансии России: M. Khodarkovsky, Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800 (Bloomington, IN, 2002); J. Kusber, ‘“Entdecker” und “Entdeckte”: Zum Selbstverständnis von Zar und Elite im frühneuzeitlichen Moskauer Reich zwischen Europa und Asien’, Zeitschrift für Historische Forschung 34 (2005), рр. 97–115.

[4] J. Bell, Travels from St Petersburg in Russia to Various Parts of Asia (Glasgow, 1764), р. 29; M. Khodarkovsky, Where Two Worlds Met: The Russian State and the Kalmyk Nomads 1600–1771 (London, 1992).

[5] A. Kahan, ‘Natural Calamities and their Effect upon the Food Supply in Russia’, Jahrbücher für Geschichte Osteuropas 16 (1968), рр. 353–377; J. Hittle, The Service City: State and Townsmen in Russia, 1600–1800 (Cambridge, MA, 1979), рр. 3–16; Р. Brown, ‘How Muscovy Governed: Seventeenth‑Century Russian Central Administration’, Russian History 36 (2009), рр. 467–468.

[6] L. de Bourrienne, Memoirs of Napoleon Bonaparte , ed. R. Phipps, 4 vols (New York, 1892), 1, р. 179.

[7] J. Cole, Napoleon’s Egypt: Invading the Middle East (New York, 2007), рр. 213–215.

[8] C. de Gardane, Mission du Général Gardane en Perse (Paris, 1865). О Франции и Персии в этот период в целом и о попытке использовать Персию в качестве моста в Индию – I. Amini, Napoléon et la Perse: les relations franco‑persanes sous le Premier Empire dans le contexte des rivalités entre la France et la Russie (Paris, 1995).

[9] Ouseley to Wellesley, 30 April 1810, FO 60/4.

[10] Ouseley to Wellesley, 30 November 1811, FO 60/6.

[11] Об этом эпизоде см. A. Barrett, ‘A Memoir of Lieutenant‑Colonel Joseph d’Arcy, R.A., 1780–1848’, Iran 43 (2005), рр. 241–247.

[12] Там же, рр. 248–253.

[13] Ouseley to Castlereagh, 16 January 1813, FO 60/8.

[14] Abul Hassan to Castlereagh, 6 June 1816, FO 60/11.

[15] A. Postnikov, ‘The First Russian Voyage around the World and its Influence on the Exploration and Development of Russian America’, Terrae Incognitae 37 (2005), рр. 60–61.

[16] Федорова С. Русская Америка в записках К. T. Хлебникова. – М., 1985.

[17] M. Gammer, ‘Russian Strategy in the Conquest of Chechnya and Dagestan, 1825–1859’, in M. Broxup (ed.), The North Caucasus Barrier: The Russian Advance towards the Muslim World (New York, 1992), рр. 47–61; о Шамиле – Казиев С. Имам Шамиль. – М., 2001.

[18] Перевод стихов см. M. Pushkin, Eugene Onegin and Four Tales from Russia’s Southern Frontier , tr. R. Clark (London, 2005), рр. 131–140; Kelly, Lermontov: Tragedy in the Caucasus (London, 2003), рр. 207–208.

[19] Орлов М. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. – М., 1963. – С. 47.

[20] Р. Chaadev, Lettres philosophiques , 3 vols (Paris, 1970), рр. 48–57.

[21] S. Becker, ‘Russia between East and West: The Intelligentsia, Russian National Identity and the Asian Borderlands’, Central Asian Survey 10.4 (1991), рр. 51–52.

[22] T. Levin, The Hundred Thousand Fools of God: Musical Travels in Central Asia (Bloomington, IN, 1996), рр. 13–15; Симфоническая поэма Бородина обычно представляется на английском языке под названием «In the Steppes of Central Asia».

[23] J. MacKenzie, Orientalism: History, Theory and the Arts (Manchester, 1995), рр. 154–156.

[24] F. Dostoevskii, What is Asia to Us? , ed. and tr. M. Hauner (London, 1992), р. 1.

[25] Broxup, North Caucasus Barrier , р. 47; J. Baddeley, The Russian Conquest of the Caucasus (London, 1908), рр. 152–163.

[26] L. Kelly, Diplomacy and Murder in Teheran: Alexandre Griboyedov and Imperial Russia’s Mission to the Shah of Persia (London, 2002). О взглядах Грибоедова см. Шостакович С. Дипломатическая деятельность. – М., 1960.

[27] Персидское посольство в России 1828 года // Русский архив. – 1889. – № 1. – С. 209–260.

[28] Цитируется по W. Dalrymple, Return of a King: The Battle for Afghanistan (London, 2013), рр. 50–51.

[29] J. Norris, The First Afghan War 1838–1842 (Cambridge, 1967); M. Yapp, Strategies of British India: Britain, Iran and Afghanistan 1798–1850 (Oxford, 1980), рр. 96–152; C. Allworth, Central Asia: A Century of Russian Rule (New York, 1967), рр. 12–24.

[30] Palmerston to Lamb, 22 May 1838, Beauvale Papers, MS 60466; D. Brown, Palmerston: A Biography (London, 2010), р. 216.

[31] Palmerston to Lamb, 22 May 1838, цитируется по работе D. Brown, Palmerston: A Biography (London, 2010), р. 216.

[32] Palmerston to Lamb, 23 June 1838, рр. 216–217.

[33] S. David, Victoria’s Wars: The Rise of Empire (London, 2006), рр. 15–47; Burnes, Travels into Bokhara. Being an account of a Journey from India to Cabool, Tartary and Persia , 3 vols (London 1834). Об убийстве Бернса – Dalrymple, Return of a King , рр. 30–35.

[34] W. Yapp, ‘Disturbances in Eastern Afghanistan, 1839–1842’, Bulletin of the School of Oriental and African Studies 25.1 (1962), рр. 499–523; W. Yapp, ‘Disturbances in Western Afghanistan, 1839–1842’, Bulletin of the School of Oriental and African Studies 26.2 (1963), рр. 288–313; Dalrymple, Return of a King , рр. 378–388.

[35] A. Conoly to Rawlinson 1839; см. S. Brysac and K. Mayer, Tournament of Shadows: The Great Game and the Race for Empire in Asia (London, 2006).

[36] ‘Proceedings of the Twentieth Anniversary Meeting of the Society’, Journal of the Royal Asiatic Society 7 (1843), рр. x – xi. О Стоддарте, Конолли и других, подобных им. – Р. Hopkirk, The Great Game: On Secret Service in High Asia (London, 2001).

[37] H. Hopkins, Charles Simeon of Cambridge (London, 1977), р. 79.

[38] J. Wolff, Narrative of a Mission to Bokhara: In the Years 1843–1845 , 2 vols (London, 1845); о самом Вольфе – H. Hopkins, Sublime Vagabond: The Life of Joseph Wolff – Missionary Extraordinary (Worthing, 1984), рр. 286–322.

[39] Левшин А. Описание киргиз‑казачьих, или киргиз‑кайсацких, орд и степей. – Алма‑Ата, 1996. – С. 297.

[40] Burnes, Travels into Bokhara , 11, 2, р. 381.

[41] R. Shukla, Britain, India and the Turkish Empire, 1853–1882 (New Delhi, 1973), р. 27.

[42] O. Figes, Crimea: The Last Crusade (London, 2010), р. 52.

[43] О Франции см. M. Racagni, ‘The French Economic Interests in the Ottoman Empire’, International Journal of Middle East Studies 11.3 (1980), рр. 339–376.

[44] W. Baumgart, The Peace of Paris 1856: Studies in War, Diplomacy and Peacemaking , tr. A. Pottinger Saab (Oxford, 1981), рр. 113–116, 191–194.

[45] K. Marx, The Eastern Question: A Reprint of Letters Written 1853–1856 Dealing with the Events of the Crimean War (London, 1969); K. Marx, Dispatches for the New York Tribune: Selected Journalism of Karl Marx , ed. F. Wheen and J. Ledbetter (London, 2007).

[46] G. Ameil, I. Nathan and G. – H. Soutou, Le Congrès de Paris (1856): un événe‑ment fondateur (Brussels, 2009).

[47] Р. Levi, ‘Il monumento dell’unità Italiana’, La Lettura , 4 April 1904; T. Kirk, ‘The Political Topography of Modern Rome, 1870–1936: Via XX Septembre to Via dell’Impero’, in D. Caldwell and L. Caldwell (eds), Rome: Continuing Encounters between Past and Present (Farnham, 2011), рр. 101–128.

[48] Figes, Crimea , рр. 411–424; Baumgart, Peace of Paris , рр. 113–116.

[49] D. Moon, The Abolition of Serfdom in Russia, 1762–1907 (London, 2001), р. 54.

[50] E. Brooks, ‘Reform in the Russian Army, 1856–1861’, Slavic Review 43.1 (1984), рр. 63–82.

[51] Что касается крепостного права в России, см. T. Dennison, The Institutional Framework of Russian Serfdom (Cambridge, 2011). О банковском кризисе – Хох С. Банковский кризис, крестьянская реформа и выкупная операция в России, 1857–1861, Захарова Л., Эклов Б. и Бушнел Д. Великие реформы в России, 1856–1874. – М., 1991. – С. 95–105.

[52] Николай Милютин, помощник министра внутренних дел, предупреждал в 1856 году, что отмена крепостного права является не просто приоритетом, а необходимостью: если этого не предпринять, то возможны волнения и революция в деревне, Государственный архив Российской Федерации , 722, op. 1, d. 230, цитируется по L. Zakharova, ‘The Reign of Alexander II: A Watershed?’, in The Cambridge History of Russia , ed. D. Lieven (Cambridge, 2006), р. 595.

[53] Федоров В. История России XIX – начала XX в. – М., 1998. – С. 295; Р. Gatrell, ‘The Meaning of the Great Reforms in Russian Economic History’, in B. Eklof, J. Bushnell and L. Zakharovna (eds), Russia’s Great Reforms, 1855–1881 (Bloomington, IN, 1994), р. 99.

[54] Игнатьев Н. Миссия в Хиву и Бухару в 1858 году. – СПб., 1897. – С. 2.

[55] Там же.

[56] Alcock to Russell, 2 August 1861, FO Confidential Print 1009 (3), FO 881/1009.

[57] A. Grinev, ‘Russian Politarism as the Main Reason for the Selling of Alaska’, in K. Matsuzato (ed.), Imperiology: From Empirical Knowledge to Discussing the Russian Empire (Sapporo, 2007), рр. 245–258.