Мало кто из одноклассников Уильяма Нокса Д’Арси в престижной школе Вестминстера мог подумать, что он сыграет важную роль в трансформации мира, особенно когда он не вернулся к новому семестру в сентябре 1866 года. Отца Уильяма поймали за противозаконной деятельностью в Девоне, и вся семья приняла решение начать новую жизнь в Рокгемптоне, небольшом тихом городке в Квинсленде в Австралии.

Его сын‑подросток продолжал тихо и достаточно усердно учиться, специализируясь в юриспруденции. В конце концов он открыл собственную практику. Обеспечив себе комфортное существование, он стал добропорядочным членом общества, состоял в комитете Рокгемптонского жокей‑клуба и с удовольствием занимался стрельбой, когда позволяло время.

В 1882 году Уильям получил подарок судьбы. Трое братьев Морганов решили воспользоваться тем, что, как они полагали, было огромным золотым прииском, на горе Айронстоун, всего в двадцати милях от Рокгемптона. В поисках инвестора, который помог бы им создать добывающее предприятие, они обратились в местный банк, который в свою очередь указал им на Уильяма Нокса Д’Арси. Заинтригованный такой возможностью, Нокс Д’Арси сформировал синдикат с банковским клерком и еще одним общим другом, чтобы инвестировать в идею братьев Морган.

В самом начале мероприятий по добыче им требовалась трезвая голова, так как в поисках состояния уже была потрачена огромная сумма денег.

Очень скоро братья Морган потеряли терпение из‑за того, с какой скоростью тратились их средства. Они продали свою долю трем партнерам и совершили сделку в совсем неподходящий момент. Залежи золота в месте, получившем название Гора Морган, оказались богатейшими в истории. Проданные акции подскочили в цене в 2000 раз и в течение десяти лет принесли 200 000 % дохода. Нокс Д’Арси, который контролировал большее количество акций, чем его партнеры, и которому принадлежало более трети всего бизнеса, из скромного юриста превратился в одного из богатейших людей в мире[1].

Это было незадолго до того, как он упаковал вещи и с триумфом вернулся в Англию. Он купил великолепный дом по адресу Гросвенор‑Сквер, 42 и огромное поместье в Станмор‑холле, неподалеку от Лондона, которое он перестроил и украсил по самому высшему разряду. Для оформления интерьеров была нанята компания «Моррис и ко», основанная Уильямом Моррисом. Ковры были заказаны в фирме Эдварда Берн‑Джонса. Чтобы их соткать, понадобилось 4 года, таким потрясающим было их качество. Вытканный на них сюжет – поиски Грааля – прекрасно отражал тему обретения неисчислимых богатств[2].

Нокс Д’Арси понимал толк в хорошей жизни. У него была недвижимость в Норфолке и ложа на скачках в Эпсоме. Две картины в национальной портретной галерее отлично отражают его характер. На одной из них он сидит откинувшись, с довольной улыбкой на лице, свидетельствующей о его любви к прекрасной еде и превосходным винам, на другой он немного подался вперед, как будто разговаривая с другом. В руках у него сигара, а на столике перед ним – бокал шампанского[3].

Его успех и невероятное богатство привели к тому, что к нему стали обращаться те, кто, как и братья Морганы, нуждался в инвестициях. Одним из них был Антуан Китабги, чиновник из Персии с хорошими связями. Он вошел в контакт с Ноксом Д’Арси ближе к концу 1900 года посредством сэра Генри Драммонд‑Вульфа, бывшего британского посла в Тегеране. Несмотря на то что он был католиком с грузинскими корнями, Китабги отлично устроился в Персии, поднявшись до генерального директора таможенных служб Персии, при этом он был человеком, который интересовался многими делами одновременно. Его неоднократно привлекали к поискам зарубежного инвестора для стимулирования экономики, а также к проведению переговоров в целях предоставления концессий для зарубежных представителей банковского и табачного сектора[4].

Его усилия были мотивированы не альтруизмом или патриотизмом. Такие люди, как Китабги, понимали, что они могут получить хорошую прибыль, если сделка совершится. Их стратегия была следующей: в обмен на деньги открывались двери. Это вызывало большое раздражение в Лондоне, Париже, Санкт‑Петербурге и Берлине, где дипломаты, политики и бизнесмены обнаружили, что бизнес в Персии непрозрачен, если не сказать коррумпирован. Усилия по модернизации страны имели небольшой успех, а старые традиции полагаться на иностранцев в вопросах, касающихся вооруженных сил и ключевых постов в администрациях, привели к большому разочарованию[5]. Персия сделала шаг вперед, теперь же она, похоже, собиралась сделать шаг назад.

Было очень приятно критиковать правящую элиту, но их долгое время учили поступать именно так. Шах и его окружение были похожи на избалованных детей, которым внушали, что, если они будут проявлять достаточную хватку, могущественные державы, которые так боятся потерять свои позиции в этом стратегически важном регионе, дадут им щедрую награду. Когда шах Мозафар ад‑Дин не был принят в орден Подвязки во время первого визита в Англию в 1902 году, он отказался принять меньшую честь и покинул страну, постаравшись сделать так, чтобы все были в курсе, что он недоволен. Это заставило дипломатов постараться убедить упирающегося короля Эдварда VII, который решал, кого принимать в орден, принять шаха по его возвращении домой. И даже тогда с «этим ужасным субъектом» происходили различные казусы, когда обнаружилось, что у шаха нет панталон, которые были строго обязательны для процедуры принятия, пока один предприимчивый дипломат не обнаружил прецедент, согласно которому у кандидата была привилегия носить брюки. «Как же ужасно, что нам пришлось пережить эпизод с Подвязкой», – ворчал впоследствии министр иностранных дел лорд Лансдаун[6].

Кстати, хотя взяточничество, которое сопровождало все, что делалось в Персии, казалось ужасным, во многом персы, сновавшие по коридорам власти крупных финансовых центров Европы в конце XIX – начале XX века, были похожи на согдийцев, купцов древнего времени, преодолевавших огромные расстояния, или же армян и евреев, которые играли ту же самую роль в самом начале Нового времени. Разница была в том, что согдийцам приходилось брать на продажу товары, а их преемники продавали свои услуги и контракты.

Им пришлось стать коммерционализированными в основном потому, что это приносило значительную прибыль. Если бы не было берущих, вне всяких сомнений, все было бы совершенно по‑другому. Таким образом, расположение Персии между Востоком и Западом, в месте, соединяющем Персидский залив и Индию с Аравией, Африкой, и наличие доступа к Суэцкому каналу означало, что Персию постоянно обрабатывали, пусть и сквозь сжатые зубы.

Когда Китабги добрался до Драммонд‑Вульфа и тот свел его с Д’Арси, которого отрекомендовали как «капиталиста высокого уровня», у него сформировался свой взгляд не только на табачный и банковский сектор Персии, но и на ее недра. Нокс Д’Арси был именно тем, с кем можно было это обсудить. Однажды он уже нашел золото в Австралии, и Китабги предложил ему еще один шанс; на этот раз речь шла о «черном золоте»[7].

Наличие обширных нефтяных запасов в Персии едва ли было секретом. Авторы из Византии неоднократно писали о разрушительной силе вещества («мидийского огня»), сделанного из нефти, скорее всего, полученной из поверхностного слоя на севере Персии, и похожего на горючий «греческий огонь», который византийцы добывали в Черном море[8].

Первые систематические геологические исследования, проведенные в 1850‑х годах, указывали на значительное количество подземных ресурсов. Это привело к целому ряду концессий, данных инвесторам, привлеченным возможностью сделать состояние, в то время мир, казалось, отдавал свои сокровища удачливым старателям от Калифорнии, золотого края, до бассейна Витватерсранда на юге Африки[9]. Барон Пол Джулиус де Рейтер, основатель одноименного информационного агентства, был одним из тех, кто двинулся в Персию. В 1872 году де Рейтер получил эксклюзивную привилегию на добычу всего, что было возможно, из угольных, железных, медных, свинцовых и нефтяных месторождений по всей стране, вместе с возможностью строительства дорог и других инфраструктурных объектов и организации общественных работ[10].

По ряду причин это не закончилось ничем. Появилась жесткая оппозиция, состоящая из местных. Например, Сейид Джамал ал‑Дин ал‑Афгани был глубоко опечален тем фактом, что «бразды правления были в руках врага ислама». По словам одного из громогласных критиков, «владения ислама скоро окажутся под контролем иностранцев, которые будут править так, как им заблагорассудится»[11]. Из‑за международного давления концессии де Рейтера были отменены всего через год после того, как они были даны[12].

Хотя де Рейтер и согласовал вторую концессию в 1889 году, которая давала ему право на минеральные ресурсы Персии, за исключением драгоценных металлов, в обмен на значительные денежные «дары» для шаха и его ведущих чиновников, а также выплаты из будущих доходов, все прекратилось, когда попытки поиска нефти в значительных объемах не имели успеха в обозначенный срок в 10 лет. Жизнь не стала проще из‑за того, что один британский бизнесмен назвал «неразвитостью страны и отсутствием коммуникации и транспорта», которые усугублялись «прямой враждебностью, оппозицией и возмущениями высокопоставленных чиновников персидского правительства»[13]. Эта ситуация не вызвала никого сочувствия в Лондоне. В работе в этой части света были свои риски, как отмечалось в одном из протоколов, все, кто ожидал, что дела будут делаться как в Европе, просто глуп. «То, что их ожидания совершенно не совпали с реальностью, полностью их проблема», – холодно заявлялось в этом же протоколе[14].

Тем не менее Нокс Д’Арси был заинтригован предложением Китабги. Он изучал находки французских геологов, которые работали там около 5 лет, и исследования доктора Бовертона Редвуда, ведущего эксперта Британии в области нефти, автора пособий по использованию, хранению, транспортировке нефти и продуктов из нее[15]. В то же самое время Китабги уверял Драммонда‑Вульфа, что эти исследования совершенно не нужны, утверждая, что «мы находимся в месте, где хранятся неисчислимые богатства»[16].

Нокс Д’Арси был достаточно заинтересован тем, что он читал и видел, чтобы заключить сделку с теми, кто смог бы помочь получить у шаха концессию, а именно с Эдуардом Коттой, который служил агентом де Рейтера и потому был достаточно известен в Персии, а также самим Китабги. Драммонду‑Вульфу также было обещано, что проект будет успешен и принесет большую прибыль. Нокс Д’Арси связался с Министерством иностранных дел, чтобы получить одобрение проекта, и должным образом снарядил своего представителя Альфреда Мариотта в Тегеран для обсуждения сделки с официальным письмом.

Письмо само по себе имело небольшую ценность, но его предъявитель должен был получить любую необходимую помощь. В мире, в котором любой символ может быть истолкован неправильно, подпись министра иностранных дел была мощным инструментом, показывающим, что за инициативой Нокса стоит британское правительство[17].

Мариотт с удивлением рассматривал персидский двор. Трон, писал он в своем дневнике, полностью инкрустирован бриллиантами, алмазами, сапфирами и изумрудами, а по обеим сторонам от трона стояли украшенные драгоценными камнями птицы (не павлины). Также он отметил, что шах – «очень хороший стрелок»[18].

На самом деле основная часть настоящей работы была проделана Китабги, который сумел обеспечить поддержку всех главных министров и придворных шаха, не забыв даже о личном слуге, который приносил шаху трубку и утренний кофе. Другими словами, он их подкупил. Как было доложено Ноксу Д’Арси, дела шли достаточно хорошо, было похоже на то, что персидское правительство даст концессию на нефть[19].

Процесс получения разрешения посредством переписки был сложным. Неожиданные препятствия появлялись из ниоткуда, вынуждая связываться с Лондоном, чтобы обратиться к Д’Арси за советом и получить разрешение на дальнейшие траты. «Надеюсь, вы одобрите, так как отказ равнозначен краху всего дела», – предупреждал Мариотт. «Не стесняйтесь говорить, если я могу как‑то помочь с этим делом», – последовал ответ[20]. Нокс Д’Арси свободно распоряжался деньгами и желал сделать все, чтобы получить то, что он хочет. Сложно сказать, когда появились новые требования и были даны обещания настоящим бенефициарам. Появились слухи, что русские прослышали о переговорах, которые должны были быть секретными. Были приложены определенные усилия, чтобы сбить их со следа[21].

Затем просочилась информация о том, что (пока Мариотт был на званом обеде) шах подписал соглашение. «В обмен на 20 000 фунтов и эквивалентное количество акций, которые подлежали оплате после образования компании, а также с учетом выплаты 16 % годовых от чистой прибыли». Нокс Д’Арси, которого описывали как человека «с независимыми средствами, проживающего в Лондоне, Гросвенор сквер, 42», получил полные права. Ему на 60 лет были дарованы исключительные привилегии искать, владеть, эксплуатировать, развивать и подготавливать для продажи натуральный газ, нефть, битум и озокерит на территории всей персидской империи. В дополнение он получил эксклюзивные права на прокладку труб, строительство складских помещений, нефтеперерабатывающих заводов и насосных станций[22].

Последовавшее за этим официальное королевское объявление гласило, что Нокс Д’Арси и его наследникам было даровано «полное право и свобода на исследования и сверление персидской земли на любую глубину», а также шах просил «чиновников этого благословенного королевства» помогать человеку, который пользуется «благосклонностью великого двора»[23]. Ему вручили ключи от королевства, и вопрос заключался в том, найдет ли он замок.

Опытные наблюдатели из Тегерана не были в этом убеждены. Даже если нефть будет найдена, как отмечал сэр Артур Хардинг, британский представитель в Персии, основные проблемы впереди. Стоило помнить, что земля Персии, есть в ней нефть или нет, усыпана таким количеством обломков коммерческих и политических схем, что нельзя предсказать судьбу этого предприятия[24].

Возможно, шах тоже ставил на то, что из этого мало что выйдет и он просто получит авансовые платежи, как и всегда. Несомненно, экономическая ситуация в Персии в этот период была тяжелой, правительство столкнулось с серьезным дефицитом бюджета. В результате пришлось сглаживать углы, чтобы достать деньги из глубоких карманов Нокса Д’Арси. В это же время началось волнение в Министерстве иностранных дел Британии, где в последнее время уделялось гораздо меньше внимания новым концессиям, чем Тегеран уделял внимание Лондону и, хуже того, Санкт‑Петербургу перед началом Первой мировой войны.

Россия плохо отреагировала на известия о концессии, полученной Ноксом. Как бы то ни было, им почти удалось сорвать куш, когда шах получил личную телеграмму от царя, в которой он просил его не продолжать данное предприятие[25]. Нокс Д’Арси был весьма встревожен заявлением, что русские оскорблены соглашением, согласно которому северные провинции отдавали под его контроль. Его беспокоило то, что они могут быть исключены из соглашения, чтобы не обидеть могущественного северного соседа. С точки зрения Лондона, беспокойство заключалось в том, что Россия может компенсировать свои потери, договорившись с шахом и его ближайшим окружением[26]. Как предупреждал лорда Лансдауна представитель Британии в Тегеране, присуждение концессии может быть чревато политическими и экономическими последствиями, в том случае если будет найдена нефть в приличном количестве[27]. Ни для кого не был секретом тот факт, что давление усилило соперничество за влияние и ресурсы в Заливе.

Очень скоро кризис миновал, в основном потому, что проект Нокса Д’Арси находился на грани краха. Работа шла медленно из‑за сложных климатических условий, большого количества религиозных фестивалей и регулярных механических поломок буровых установок. Жалобы на оплату и условия труда, а также то, что на работу было принято незначительное число местных жителей, привели к формированию атмосферы открытой враждебности. В то же самое время было множество проблем с местными племенами[28]. Встревоженность Нокса Д’Арси по поводу слабого прогресса и количества потраченных денег резко возросла. «Задержки чрезвычайно серьезные, – телеграфировал он своей буровой команде менее чем через год после согласования концессии, – молитесь об ускорении»[29]. Через неделю он отправил еще одно сообщение. «У вас есть свободный доступ к скважинам?» – в отчаянии спрашивал он своего главного инженера. Журнал учета показывает, что из Британии было отправлено большое количество труб, трубок, лопат, стали и наковален вместе с ружьями, пистолетами и боеприпасами. Снижение заработной платы в 1901–1902 годах также говорит о том, что траты сильно возросли. Нокс Д’Арси, видимо, ощущал, что просто хоронит свои деньги в песке[30].

Он был обеспокоен, но также обеспокоены были и его банкиры в Лойдсе, которые были возмущены размером превышения кредита человеком, чьи финансовые возможности были безграничны[31]. Что было еще хуже, тяжелый труд и затраченные суммы почти не окупились. Ноксу Д’Арси было необходимо убедить инвесторов приобрести доли в его бизнесе, таким образом сняв часть давления с личных денежных средств и заполучив капитал для продвижения проекта. Его команда показывала обнадеживающие результаты работы. Чего не хватало, так это крупной забастовки.

Отчаявшись, Нокс Д’Арси, который прозондировал ситуацию насчет потенциальных инвесторов и даже покупателей для своего бизнеса, отправился в Канны, чтобы встретиться с бароном Альфонсом Ротшильдом, чья семья давно проявляла интерес к нефтяному бизнесу в Баку. В Лондоне зазвонили тревожные звоночки, в частности, это привлекло внимание британского военно‑морского флота. Сэр Джон Фишер, первый лорд Адмиралтейства, убедился в том, что будущее военно‑морского флота и покорение морей зависит от нефти, а не угля. «Горючее из нефти, – писал он другу в 1901 году, – перевернет представление о военно‑морской стратегии. Это проект “Проснись, Англия!”»[32] Несмотря на провал попытки найти огромные залежи, Персия все‑таки обещала стать неплохим источником нефти.

Если удалось бы обеспечить королевскому флоту эксклюзивное право на эти месторождения, было бы просто прекрасно. Было чрезвычайно важно не допустить, чтобы такие ресурсы попали в руки иностранцев.

Адмиралтейство выступило в роли посредника в соглашении между Ноксом и Шотландской нефтяной компанией, которая достигла определенных успехов в Бирме. После предложения компании в 1905 году контракта на поставки военно‑морскому флоту 50 000 тонн нефти в год руководство Бирманской нефтяной компании решило приобрести пакет акций и переименовать компанию в Концессионный синдикат. Они поступили так не потому, что это был их патриотический долг, а потому, что это была разумная стратегия диверсификации, а также потому, что это позволяло им получить еще больше денег. Хотя это дало Ноксу возможность вздохнуть свободнее и условия, которых он добился, были лучше, чем он мог бы получить в любой другой компании, это не давало никакой гарантии на успех, как сухо отметил британский представитель в Тегеране в своих отчетах. Обнаружение нефти было одной проблемой, а настойчивые попытки шантажа – совсем другое дело[33].

Новое партнерство мало что дало в течение следующих 3 лет. Скважины, которые пробурили, оказались пусты, в то время как расходы съедали деньги акционеров. К весне 1908 года руководство Бирманской нефтяной компании открыто говорило о выходе из Персии. 14 мая 1908 года они отправили письмо Джорджу Рейнолдсу, руководителю проектов в этой сфере, которого описывали как целеустремленного человека, сделанного из «твердого английского дуба», с тем чтобы он подготовился к прекращению проекта, ему было поручено пробурить две скважины в районе города Месджеде‑Солейман на глубину 1600 футов. Если там не обнаружится нефть, он должен был «прекратить все операции, закрыть и вернуть обратно с завода все, что возможно», и отправить все это в Бирму, где оно принесет гораздо больше пользы[34].

Пока письмо шло в Персию через Европу и Левант, Рейнолдс продолжал свою работу, не подозревая, как скоро ему придется прекратить проект. Его команда продолжала бурить камень, такой твердый, что сверло сломалось. На несколько дней работу пришлось приостановить, пока сверло не было починено и установлено на место. 28 мая в 4 часа утра сверло пробило основной пласт и поток черного золота взмыл высоко вверх. Это была потрясающая находка[35].

Арнольд Уилсон, лейтенант британской армии, который отвечал за безопасность месторождений, отправил домой шифрограмму с новостями. Там говорилось: «Смотрите псалом 104, стих 15, вторая строка»[36]. В этом стихе рассказывалось о даровании господом нефти и описывались сияющие от счастья лица. Находка, говорил он своему отцу, гарантировала огромную прибыль Британии и, как он надеялся, инженерам»[37].

Инвесторы, которые вложили деньги в Англо‑Персидскую нефтяную компанию, контролировавшую выдачу концессий, после того как в 1909 году им были предложены акции, решили, что скважина в городе Месджеде‑Солейман лишь верхушка айсберга и впереди еще более крупные прибыли. Конечно, чтобы построить необходимую инфраструктуру для того, чтобы экспортировать нефть, а также пробурить новые скважины и отыскать новые месторождения, были необходимы время и деньги. На местах работа шла не лучше. Арнольд Уилсон жаловался, что ему приходится преодолевать культурный разрыв между англичанами, «которые не могут сказать, что думают, и персами, которые не всегда думают, что говорят». Британцы воспринимали контракт как что‑то, к чему можно обратиться в суде, для персов это было, скорее, обозначением намерений[38].

Тем временем был построен трубопровод, чтобы соединить первое месторождение с островом Абадан на реке Шатт‑эль‑Араб, который был выбран для размещения перерабатывающего и логистического центра. Трубопровод переправлял персидскую нефть в залив, где ее грузили на корабли и перевозили в Европу, чтобы продать, в то время как потребности континента в энергии резко возросли. Постройка трубопровода являлась глубоко символичной, так как он был первым в цепи трубопроводов, пересекающих Азию, которые дали старым Шелковым путям новую жизнь.

Проблемы нарастали. Обнаружение нефти сделало бумагу, подписанную шахом в 1901 году, одним из самых важных документов XX века. На какое‑то время именно он заложил основы многомиллионного бизнеса и определил перспективы его роста – Англо‑Персидская нефтяная компания преобразовалась в компанию British Petroleum, что породило политическую нестабильность. То, что, согласно условиям соглашения, контроль над жемчужинами персидской короны был передан иностранным инвесторам, породило ненависть всего остального мира. Это, в свою очередь, привело к национализму и, наконец, к обострению подозрительности и неприятию Запада. Ярче всего это отразилось в современном исламском фундаментализме. Желание получить контроль над нефтью стало причиной многих проблем в будущем.

Концессии Нокса были потрясающей сказкой, рассказывающей о коммерческой хватке и триумфе, несмотря на обстоятельства, но в глобальном смысле их можно было поставить в один ряд с трансатлантическими открытиями Колумба в 1492 году. Тогда бесчисленные сокровища были экспроприированы конкистадорами и отвезены в Европу. То же самое происходило и сейчас. Одной из причин стал повышенный интерес адмирала Фишера и королевского военно‑морского флота, которые внимательно наблюдали за ситуацией в Персии. Когда в 1912 году англо‑персидский мир испытывал проблемы с поступлением денег, Фишер немедленно вступил в дело, обеспокоенный тем, что бизнес может быть перехвачен такими компаниями, как Royal Dutch Shell, которая создала обширные производственные и дистрибьюторские сети из основной базы в Голландской Ост‑Индии. Фишер посетил первого лорда Адмиралтейства, восходящую звезду большой политики, чтобы внушить ему важность перехода военно‑морских судов с угля на нефть. За нефтью будущее, говорил он, ее можно запасать в больших количествах, и она сравнительно дешево стоит. Еще более важным было то, что она позволяет кораблям двигаться с большей скоростью. Для морских сражений это лучшее, что можно придумать, так как самое необходимое при этом – скорость, а также возможность сражаться, когда и где будет удобно. Британские корабли смогут превзойти вражеские суда и получить существенное преимущество в бою[39]. Выслушав Фишера, Уинстон Черчилль понял, что он имеет в виду.

Переход на нефть означал, что мощь и эффективность королевского военно‑морского флота перейдет на абсолютно новый уровень: «Лучшие корабли, лучшая команда, более высокий уровень экономики, более интенсивные формы военного превосходства». По словам Черчилля, это означало не менее чем господство над морями[40]. В то время как давление на международной арене возрастало, было похоже, что соперничество в Европе и других местах в той или иной форме обострится. Значительные усилия были затрачены на то, чтобы понять, как извлечь из этого выгоду. Летом 1913 года Черчилль представил Кабинету министров документ, озаглавленный «Поставки нефти для военно‑морского флота Его Величества». Решение проблемы, как утверждал он, заключалось в покупке топлива у самых разных производителей впрок и даже рассмотрении вопроса о контроле наиболее надежных источников. Последовавшее обсуждение не привело к определенным решениям, кроме постановления о том, что «Адмиралтейство должно обеспечить поставки нефти… из наибольшего количества источников, расположенных на наибольшей территории»[41].

Менее чем через месяц все изменилось. Премьер‑министр, как и его коллеги, теперь был убежден в том, что нефть – «жизненно необходима» для обеспечения будущего. Поэтому он сказал королю Георгу V во время обычной ревизии стоящих внимания разработок, что правительство собирается получить контроль над Англо‑Персидской нефтяной компанией, чтобы обеспечить «надежный источник поставок»[42].

Черчилль громогласно защищал свой проект. Важность создания запасов нефти была обусловлена не только нуждами военно‑морского флота, они должны были обеспечить будущее всей Британии. Хотя успех империи зависел от угольных запасов, нефть влияла на очень многое. «Если мы не сможем получить нефть, – заявил он Парламенту в июле 1913 года, – мы не сможем получить зерно, мы не сможем получить хлопок, мы не сможем получить целый ряд товаров, необходимых для поддержания экономики Великобритании». Запасы требуются на случай войны, однако не стоит доверять открытым рынкам из‑за спекулянтов, которые делают из них «открытое издевательство»[43].

Тем временем Англо‑Персидская компания предлагала другое решение многих проблем. Ее концессии были «весьма разумны» и были обеспечены солидными капиталами. Они могли развиться до огромных размеров, согласно адмиралу сэру Эдмунду Слейду, бывшему главе военно‑морской разведки и руководителю целевой группы по управлению компанией. Контроль над компанией, который гарантировал поставки нефти, был просто даром небес для военно‑морского флота. Ключ, по словам Слейда, лежал в приобретении контрольного пакета акций «по разумным ценам»[44].

Переговоры с Англо‑Персидской компанией проходили достаточно быстро, и к лету 1914 года британское правительство имело возможность купить 51 % всех акций и контролировать все дело. Красноречие Черчилля помогло ему получить большинство голосов в Палате общин. Таким образом, британские политики, специалисты по планированию и военные могли удовлетвориться тем, что у них был доступ к нефтяным запасам, которые могли оказаться жизненно важны, если в будущем вспыхнет конфликт. А через одиннадцать дней в Сараево был убит Франц Фердинанд.

В суматохе, которая сопровождала приближение войны, было легко упустить из вида важность шагов, которые предприняла Британия по обеспечению энергетических потребностей. Отчасти потому, что лишь некоторые осознавали, сколько сделок совершалось за кулисами основных событий. В дополнение к приобретению контрольного пакета акций Англо‑Персидской компании британское правительство заключило секретный договор о поставках нефти в Адмиралтейство в течение 20 лет.

Это означало, что королевские военные корабли, которые были спущены на воду летом 1914 года, смогли получить топливо, которое было необходимо в случае затягивания конфликта с Германией. Переход на нефть сделал британские корабли быстрее и лучше, чем суда противников, но основное преимущество заключалось в том, что они могли дольше находиться в море. Недаром лорд Керзон произнес речь в Лондоне в ноябре 1918 года, менее чем за две недели до согласования условий перемирия, в которой он сообщил тем, кто присутствовал на званом обеде, что «союзники пришли к победе на волне нефти». Ведущий французский сенатор с ликованием согласился. Германия уделяла слишком много внимания железу и углю, заявил он, и недостаточно нефти. Нефть – кровь земли, и она же стала кровью победы[45].

В этом была доля истины. На некоторое время внимание военных историков обратилось к полям сражений во Фландрии. То, что происходило в центре Азии, имело большое значение для исхода великой войны и еще большее для последующего периода. В то время как в Бельгии и на севере Франции прозвучали первые выстрелы, османы решали, какую роль они должны сыграть в эскалации конфликта в Европе. Султан был непреклонен в решении, что империя должна оставаться в стороне от военных действий, но раздавались громкие голоса, которые утверждали, что лучшее решение – укреплять традиционно тесные связи с Германией. Могущественные державы Европы были заняты ультиматумами и объявлением войны друг другу. Энвер‑паша, военный министр Османской империи, связался с командующим штаб‑квартиры в Багдаде, чтобы предупредить о том, что может произойти. «Война с Англией сейчас вполне возможна», – писал он. Если начнутся враждебные действия, арабские лидеры должны поддержать османские войска в ведении священной войны. Мусульманское население Персии должно подняться для революции против «российского и английского господства»[46].

В этой связи было неудивительно, что через несколько недель после начала войны британские дивизии отправились в Бомбей для защиты Абадана, трубопровода и месторождений. В ноябре 1914 года был оккупирован стратегически важный город Басра, после чего во время церемонии поднятия флага сэр Перси Кокс заявил местному населению, что «в этом месте не должно остаться ни следа турецкой администрации». В городе было установлено британское господство, при котором «вы сможете наслаждаться преимуществами свободы и справедливости, законов, которые встанут на защиту ваших религиозных убеждений и светской жизни»[47]. Обычаи и верования местного населения имели небольшое значение, самым важным стало обеспечение доступа к природным ресурсам региона.

Осознавая, что их господство в Персидском заливе было шатким, британцы начали переговоры с ведущими фигурами арабского мира, включая Хусейна, шарифа Мекки, что предвещало хорошую сделку: если Хусейн и «арабы в целом» предоставят поддержку против турков, Британия «гарантирует независимость, права и привилегии шарифата от внешней агрессии, в частности агрессии османов». Это было еще не все, так как появилось еще одно, более «вкусное» предложение. Британцы отмечали, что, может быть, пришло время, когда «истинные арабы создадут халифат в Мекке или Медине». Хусейн, хранитель священного города Мекки, член курайшитов и потомок Хашима, прародителя самого пророка Мухаммеда, получил предложение создать империю в обмен на поддержку[48].

На самом деле британцы не собирались способствовать этому и, конечно же, не могли это обеспечить. Тем не менее в начале 1915 года, когда ситуация усугубилась, они приготовились и дальше водить Хусейна за нос. Отчасти это было обусловлено тем, что Британия не смогла добиться стремительного триумфа. Еще одним фактором стало то, что Османская империя, наконец, собралась контратаковать позиции британцев в Персидском заливе, а также, что волновало еще больше, в Египте, и это представляло угрозу для Суэцкого канала, артерии, которая позволяла судам попадать в Европу на недели быстрее, чем если бы им пришлось огибать Африку. Чтобы отвлечь внимание османов от ресурсов, британцы решили высадить войска в Восточном Средиземноморье и открыть новый фронт. В этих обстоятельствах заключение сделки с кем‑то, кто сможет оказать давление на союзные войска, казалось очевидным, а обещание прибыли, которую можно было получить только в будущем, далось слишком просто.

Примерно такие же расчеты были произведены в Лондоне относительно роста мощи России. Несмотря на ужасы войны, очень быстро стало ясно, что многие влиятельные фигуры Британии были обеспокоены тем, что война закончится слишком быстро. Бывший премьер‑министр Артур Бальфур был взволнован тем, что быстрое поражение Германии сделает Россию еще более опасной, а ее возросшие амбиции могут поставить Индию под угрозу. Был и другой повод для волнений: до Бальфура дошли слухи о том, что лоббисты Санкт‑Петербурга намеревались прийти к соглашению с Германией, что, по его мнению, было столь же опасно для Британии, как и поражение в войне[49].

Опасения по поводу России означали, что обеспечение ее лояльности было делом первостепенной важности. Перспектива контроля Константинополя и Дарданелл была прекрасной наживкой для сохранения тесных связей и объединения союзников, а также привлечения внимания царского правительства к этому деликатному вопросу.

Несмотря на могущество России, ее ахиллесовой пятой была нехватка тепловодных портов, кроме тех, что находились на Черном море, которое соединялось со Средиземноморьем через Босфор, а затем через Дарданеллы – узкими проливами, отделяющими Европу и Азию от другого берега Мраморного моря. Эти каналы служили дорогами жизни, соединяющими зерновые поля России с экспортными рынками за границей. Закрытие Дарданелл привело к гниению пшеницы на складах, что, в свою очередь, оказало разрушительное влияние на экономику в период Балканских войн в 1912–1913 годах и привело к разговорам об объявлении войны османам, которые их контролировали[50].

Русские были в восторге, когда в конце 1914 года британцы подняли вопрос о будущем Константинополя и пролива Дарданеллы. «Это самый богатый приз за всю войну», – заявил посол Британии царским чиновникам. Контроль должен был быть передан России только после окончания войны, при этом Константинополь должен был оставаться свободным портом «для транзита товаров с нероссийских территорий», а также должны быть сохранены торговые концессии, которые «обеспечат торговую свободу кораблям купцов, проходящих через проливы»[51].

В это время на Западном фронте не было никаких признаков прорыва, обе стороны несли огромные потери. Впереди были еще годы кровопролития, а союзники уже принялись делить земли и интересы своих противников. Большая ирония заключалась в обвинениях империализма Германии и ее союзников после обсуждения условий перемирия. Спустя всего несколько месяцев после начала войны союзники уже думали о пиршестве на руинах поверженных врагов.

На карту было поставлено нечто большее, чем соблазнение России Константинополем и Дарданеллами, ибо в начале 1915 года была создана комиссия под руководством сэра Мориса де Бунзена, чтобы обсудить будущее Османской империи после победы. Трюк заключался в том, чтобы разделить все таким образом, чтобы удовлетворить тех, кто на тот момент был союзником, но в прошлом и, возможно, в будущем противником. Нельзя делать ничего такого, что бы могло вызвать подозрения в том, что Британия имеет виды на Сирию, писал сэр Эдвард Грей. «Это означало бы разрыв с Францией, – отмечал он, – если мы выставим напоказ наши претензии на Сирию и Ливан», – регион, в который инвестировали французские бизнесмены в XVIII и XIX веках[52].

Чтобы продемонстрировать солидарность с Россией и избежать конфронтации с Францией в вопросах влияния в Сирии, было решено перебросить войска из Британии, Австралии и Новой Зеландии, не как планировалось ранее – в Александриту (юго‑восток Турции), а на Галлипольский полуостров, в устье пролива Дарданеллы, который охранял подходы к Константинополю[53]. Это место было плохо приспособлено для крупномасштабного наступления и могло стать смертельной ловушкой для тех, кто пытался продвигаться наземными путями, где находились укрепленные фортификации турков. Катастрофическая кампания, предпринятая позже, имела в основе борьбу за установление контроля над коммуникационными и торговыми путями, соединяющими Европу, Ближний Восток и Азию[54].

Будущее Константинополя и пролива Дарданеллы было определено, теперь нужно было решить судьбу Среднего Востока. В серии встреч, которые прошли во второй половине 1915 и начале 1916 года, сэр Марк Сайкс, чрезвычайно уверенный в себе член Парламента, который имел связи с лордом Китченером, министром обороны Великобритании, и Франсуа Жорж‑Пико, нахальный французский дипломат, поделили регион. Граница, согласованная этими двумя, простиралась от Акра (север Израиля) на северо‑восток до самых границ Персии. Французы оставались в своих владениях в Сирии и Ливане, а британцы в Месопотамии, Палестине и Суэце.

Раздел добычи на данном этапе был опасен, и не в последнюю очередь потому, что поступали сообщения о том, что судьба региона также решалась в совершенно другом месте. Был Хусейн, которому была обещана независимость арабов и восстановление халифата с ним во главе. Были народы Аравии, Армении, Месопотамии, Сирии и Палестины, вопросом которых был занят лично премьер‑министр, публично заявивший, что «должны быть признаны специальные национальные условия», что, видимо, означало суверенитет и независимость[55]. Также были Соединенные Штаты, которым британцы и французы неоднократно давали гарантии, что они сражаются не «из эгоистических соображений, но во имя прав народов и гуманности». Британия и Франция со всей страстью заявляли о своих благородных устремлениях и желании «освободить людей от кровавой тирании турков», как говорилось в лондонском The Times[56]. «Это очень плохо, – писал Эдвард Хаус, министр иностранных дел президента Уилсона, когда узнал о секретном соглашении министров Британии и Франции. – Французы и британцы превращают Средний Восток в место для будущей войны»[57]. И он был прав. Корень проблемы скрывался в том, что Британия знала, что именно стояло на кону, благодаря природным ресурсам, которые были обнаружены в Персии и, вероятно, могли быть найдены в Месопотамии. Нефтяные концессии были одобрены (но не ратифицированы официально) в день убийства Франца Фердинанда в 1914 году. Концессия была дана консорциуму под управлением Турецкой нефтяной компании, в которой Англо‑Персидская компания владела большей долей акций, а компания Royal Dutch Shell, Deutsche Bank и дочерняя компания Галуста Гюльбенкяна, экстраординарного финансиста, который подготовил соглашение, – меньшей[58].

Что бы ни было обещано народам Среднего Востока, правда состояла в том, что за кулисами чиновники, политики и бизнесмены уже продумали будущее региона. У них была лишь одна идея: обеспечить контроль над нефтью и трубопроводами, которые перекачивали ее в порты для погрузки в танкеры.

Немцы поняли происходящее. В меморандуме, который оказался в руках у англичан, утверждалось, что у Британии было две стратегические цели. Во‑первых, обретение контроля над Суэцким каналом из‑за его уникальной стратегической и коммерческой ценности; во‑вторых, удержание контроля над месторождениями нефти в Персии и на Среднем Востоке[59]. Это была проницательная оценка происходящего. Трансконтинентальная Британская империя охватывала около четверти всего земного шара. Несмотря на то что в ней существовали различные климатические зоны, экосистемы и ресурсы, был один очевидный недостаток – нехватка нефти.

Принимая во внимание отсутствие значительных запасов нефти на всей территории империи, Британия решила воспользоваться шансом получить их. «Единственный значительный запас ресурсов, – писал сэр Морис Хэнки, секретарь Кабинета министров, – это Персия и Месопотамия». В результате установление контроля над этими нефтяными запасами стало первостепенной целью войны[60]. С военной точки зрения, в этом регионе не было ничего, за что нужно было бороться, как писал премьер‑министр Дэвид Ллойд Джордж, но для того чтобы защитить ценные нефтяные запасы в Месопотамии, Британия должна действовать решительно[61].

В этом были убеждены практически все. До окончания войны Министерство иностранных дел Британии бескомпромиссно заявляло о будущих возможностях. Несомненно, были вопросы, касающиеся развала империй соперников. «Мне неважно, – заявлял министр ведущим лицам империи, – каким именно образом мы получим эту нефть, путем долгосрочной аренды или каким‑то другим, совершенно ясно, что получить эту нефть для нас чрезвычайно важно»[62].

Для такой решимости были свои причины. В начале 1915 года Адмиралтейство потребляло 80 000 тонн нефти в год. Два года спустя в результате того, что количество кораблей, которые работали на нефтяном топливе, увеличилось, потребление нефти удвоилось и достигло 190 000 тонн. Увеличение потребности в армии имело драматические последствия. Количество кораблей выросло со 100 в 1914 году до десятков тысяч, и к 1916 году запасы нефти в Британии были практически исчерпаны. Запасы нефти, которые на 1 января составляли 36 миллионов галлонов, снизились до 19 миллионов галлонов шесть месяцев спустя и до 12,5 миллиона спустя всего четыре недели[63].

Когда правительственный комитет оценил возможные потребности на ближайшие 12 месяцев, расчеты показали, что для удовлетворения нужд не хватало около половины объема[64].

Хотя введение бензина помогло нормировать и стабилизировать запасы, проблема поставок все еще сохранялась. Это привело к тому, что глава королевского военно‑морского флота весной 1917 года приказал судам оставаться в порту как можно дольше, а скорость была снижена до 20 узлов. Такие предосторожности были обусловлены прогнозами, подготовленными в июне 1917 года, что к концу года у Адмиралтейства останется всего шесть недель на «пополнение запасов»[65].

Все это усугубилось тем, что Германия быстро превращалась в эффективную военную машину. Британия импортировала нефть из США в больших количествах (и по неимоверным ценам), однако многие танкеры не добрались до пункта назначения. Немцы сумели потопить «такое количество кораблей с горючим», писал Уолтер Пейдж, американский посол в Лондоне в 1917 году, что «эта страна может очень скоро оказаться в опасном положении»[66]. Технологическая революция, которая позволила производить улучшенные двигатели, привела к более эффективной механизации военных действий после 1914 года. Это было вызвано яростной войной в Европе. Однако рост потребления нефти означал и рост спроса на доступ к ней, что стало проблемой еще перед началом военных действий и важным, если не сказать решающим фактором британской внешней политики.

Некоторые британские политики возлагали большие надежды на будущее. Опытный управленец Перси Кокс, который долгое время работал на востоке Персии и хорошо знал страну, в 1917 году предложил, чтобы Британия установила такой плотный контроль над Персидским заливом, чтобы задавить Россию, Францию, Японию, Германию и Турцию[67]. Несмотря на то что Россия пришла в упадок после революции 1917 года и подписания мирного договора с Германией вскоре после того, как большевики захватили власть, она все еще причиняла беспокойство, когда дело касалось войны в Европе, но в других местах это стало лучом надежды. При автократической форме правления, по словам лорда Балфора премьер‑министру летом 1918 года, Россия представляла «опасность как для своих соседей, так и для нас»[68]. Фиаско России было прекрасной новостью для сохранения позиций Британии на Востоке. Появилась реальная возможность укрепить позиции во всем регионе, который простирался от Сэуцкого канала до Индии.

[1] D. Carment, ‘D’Arcy, William Knox’, in B. Nairn and G. Serle (eds), Australian Dictionary of Biography (Melbourne, 1981), 8, рр. 207–208.

[2] J. Banham and J. Harris (eds), William Morris and the Middle Ages (Manchester, 1984), рр. 187–192; L. Parry, ‘The Tapestries of Sir Edward Burne‑Jones’, Apollo 102 (1972), рр. 324–328.

[3] National Portrait Gallery, NPG 6251 (14), (15).

[4] О предпосылках см. здесь R. Ferrier and J. Bamburg, The History of the British Petroleum Company , 3 vols (London, 1982–2000), 1, р. 29ff.

[5] S. Cronin, ‘Importing Modernity: European Military Missions to Qajar Iran’, Comparative Studies in Society and History 50.1 (2008), рр. 197–226.

[6] Lansdowne to Hardinge, 18 November 1902, in A. Hardinge, A Diplomatist in the East (London, 1928), рр. 286–296. Также см. R. Greaves, ‘British Policy in Persia, 1892–1903 II’, Bulletin of the School of Oriental and African Studies 28.2 (1965), рр. 302–303.

[7] Wolff to Kitabgi, 25 November 1900, D’Arcy Concession; Kitabgi Dossier and Correspondence regarding Kitabgi’s claims, BP 69454.

[8] См. в целом Th. Korres, Hygron pyr: ena hoplo tes Vizantines nautikes taktikes (Thessaloniki, 1989); J. Haldon, ‘A Possible Solution to the Problem of Greek Fire’, Byzantinische Zeitschrift 70 (1977), рр. 91–99; J. Partington, A History of Greek Fire and Gunpowder (Cambridge, 1960), рр. 1–41.

[9] W. Loftus, ‘On the Geology of Portions of the Turco‑Persian Frontier and of the Districts Adjoining’, Quarterly Journal of the Geological Society 11 (1855), рр. 247–344.

[10] M. Elm, Oil, Power, and Principle: Iran’s Oil Nationalization and its Aftermath (Syracuse, 1992), р. 2.

[11] ‘Letter of Sayyid Jamêl al‑Dên al‑Afghênê to Mujtahid’, in E. Browne, The Persian Revolution of 1905–1909 (London, 1966), рр. 18–19.

[12] Р. Kazemzadeh, Russia and Britain in Persia, 1864–1914: A Study in Imperialism (New Haven, 1968), рр. 122, 127.

[13] Griffin to Rosebery, 6 December 1893, FO 60/576.

[14] Currie Minute, 28 October 1893, FO 60/576.

[15] J. de Morgan, ‘Notes sur les gîtes de Naphte de Kend‑e‑Chirin (Gouvernement de Ser‑i‑Paul)’, Annales des Mines (1892), рр. 1–16; J. de Morgan, Mission scientifique en Perse, 5 vols (Paris, 1894–1905); B. Redwood, Petroleum: Its Production and Use (New York, 1887); J. Thomson and B. Redwood, Handbook on Petroleum for Inspectors under the Petroleum Acts (London, 1901).

[16] Kitabgi to Drummond‑Wolff, 25 December 1900, Kitabgi Dossier and Correspondence regarding Kitabgi’s claims, BP 69454.

[17] Gosselin to Hardinge, 12 March 1901, FO 248/733; Marriott mentions the letter of introduction in his Diary, 17 April 1901, BP 70298.

[18] Marriott Diary, рр. 16, 25, BP 70298.

[19] Hardinge to Lansdowne, 12 May 1901, FO 60/640; Marriott Diary, BP 70298.

[20] Marriott to Knox D’Arcy, 21 May, BP 70298; Knox D’Arcy to Marriott, 23 May, BP 70298.

[21] Ferrier and Bamberg, History of the British Petroleum Company , рр. 33–41.

[22] Там же, Appendix 1, рр. 640–643.

[23] N. Fatemi, Oil Diplomacy: Powder Keg in Iran (New York, 1954), р. 357.

[24] Hardinge to Lansdowne, 30 May 1900, FO 60/731.

[25] Marriott Diary, 23 May 1901, BP 70298.

[26] Knox D’Arcy to Lansdowne, 27 June 1901, FO 60/731; Greaves, ‘British Policy in Persia’, рр. 296–298.

[27] Hardinge to Lansdowne, 30 May 1900, FO 60/731.

[28] Ferrier and Bamberg, British Petroleum , рр. 54–59.

[29] D’Arcy to Reynolds, 15 April 1902, BP H12/24, р. 185.

[30] Letter Book, Persian Concession 1901 to 1902, BP 69403.

[31] Bell to Jenkin, 13 July, Cash Receipt Book, BP 69531.

[32] A. Marder (ed.), Fear God and Dread Nought: The Correspondence of Admiral the First Sea Lord Lord Fisher of Kilverstone , 3 vols (Cambridge, MA, 1952), 1, р. 185. Об этом и об интересе Великобритании к нефти перед Первой мировой войной см. Yergin, The Prize , р. 134ff.

[33] Kitabgi Dossier and Correspondence regarding Kitabgi’s claims, BP 69454; Hardinge to Grey, 23 December 1905, FO 416/26; T. Corley, A History of the Burmah Oil Company, 1886–1924 (London, 1983), рр. 95–111.

[34] Ferrier and Bamberg, British Petroleum , рр. 86–88.

[35] Там же.

[36] A. Wilson, South West Persia: Letters and Diary of a Young Political Officer, 1907–1914 (London, 1941), р. 42.

[37] Там же.

[38] Там же, р. 103; Corley, Burmah Oil Company , рр. 128–145.

[39] Fisher, Fear God and Dread Nought , 2, р. 404.

[40] Churchill, World Crisis , рр. 75–76.

[41] ‘Oil Fuel Supply for His Majesty’s Navy’, 19 June 1913, CAB 41/34.

[42] Asquith to King George V, 12 July 1913, CAB 41/34.

[43] Churchill, House of Commons, 17 July 1913, Hansard, 55, 1470.

[44] Slade to Churchill, 8 November 1913, ‘Anglo‑Persian Oil Company. Proposed Agreement, December 1913’, ADM 116/3486.

[45] Циируется по D. Yergin, The Prize: The Epic Quest for Oil, Money and Power (3rd edn, New York, 2009), р. 167.

[46] Цитируется по M. Aksakal, ‘“Holy War Made in Germany?” Ottoman Origins of the Jihad’, War in History 18.2 (2011), р. 196.

[47] F. Moberly, History of the Great War Based on Official Documents: The Campaign in Mesopotamia 1914–1918 , 4 vols (London, 1923), 1, рр. 130–131.

[48] Kitchener to HH The Sherif Abdalla, Enclosure in Cheetham to Grey, 13 December 1914, FO 371/1973/87396. Также см. E. Karsh and I. Karsh, ‘Myth in the Desert, or Not the Great Arab Revolt’, Middle Eastern Studies 33.2 (1997), рр. 267–312.

[49] J. Tomes, Balfour and Foreign Policy: The International Thought of a Conservative Statesman (Cambridge, 1997), р. 218.

[50] Soroka, Britain, Russia and the Road to the First World War , рр. 201–236; Aksakal, Ottoman Road to War .

[51] ‘Russian War Aims’, Memo from British Embassy in Petrograd to the Russian government, 12 March 1917, in F. Golder, Documents of Russian History 1914–1917 (New York, 1927), рр. 60–62.

[52] Grey to McMahon, 8 March 1915, FO 800/48. О французских инвестициях до войны см. M. Raccagni, ‘The French Economic Interests in the Ottoman Empire’, International Journal of Middle East Studies 11.3 (198), рр. 339–376; V. Geyikdagi, ‘French Direct Investments in the Ottoman Empire Before World War I’, Enterprise & Society 12.3 (2011), рр. 525–561.

[53] E. Kedourie, In the Anglo‑Arab Labyrinth: The McMahon‑Husayn Correspondence and its Interpretations, 1914–1939 (Abingdon, 2000), рр. 53–55.

[54] О кампании см. Р. Hart, Gallipoli (London, 2011).

[55] The Times , 7 January 1918.

[56] The Times , 12 January 1917.

[57] C. Seymour (ed.), The Intimate Papers of Colonel House , 4 vols (Cambridge, MA, 1928), 3, р. 48.

[58] Yergin, The Prize , рр. 169–172.

[59] ‘Petroleum Situation in the British Empire and the Mesopotamia and Persian Oilfields’, 1918, CAB 21/119.

[60] Hankey to Balfour, 1 August 1918, FO 800/204.

[61] Hankey to Prime Minister, 1 August 1918, CAB 23/119; V. Rothwell, ‘Mesopotamia in British War Aims, 1914–1918’, The Historical Journal 13.2 (1970), рр. 289–290.

[62] War Cabinet minutes, 13 August 1918, CAB 23/42.

[63] G. Jones, ‘The British Government and the Oil Companies 1912–1924: The Search for an Oil Policy’, Historical Journal 20.3 (1977), р. 655.

[64] Petrol Control Committee, Second Report, 19 December 1916, Board of Trade, POWE 33/1.

[65] ‘Reserves of Oil Fuel in U.K. and general position 1916 to 1918’, minute by M. Seymour, 1 June 1917, MT 25/20; Jones, ‘British Government and the Oil Companies’, р. 657.

[66] B. Hendrick, The Life and Letters of Walter H. Page , 2 vols (London, 1930), 2, р. 288.

[67] ‘Eastern Report, № 5’, 28 February 1917, CAB 24/143.

[68] Balfour to Lloyd George, 16 July 1918, Lloyd George Papers F/3/3/18.