Британцы намеревались поставить в Персии сильного лидера, который сможет также служить их интересам. Высокопоставленную фигуру, за которой они смогут приглядывать. Принц Фарман Фарма был известен своими обширными инвестициями в Лондонскую биржу, его судьба была тесно связана с продолжительными успехами Британской империи. Началась процедура интенсивного лоббирования назначения принца премьер‑министром. Британский представитель в Тегеране получил аудиенцию у шаха в канун Рождества 1915 года, чтобы дать понять, насколько важно для Лондона назначение Фармана Фармы. «Смена премьер‑министра неизбежна, – было объявлено шаху, – особенно учитывая наличие «враждебных элементов» в правительстве Тегерана». Убедить шаха оказалось легко: «Он согласился и призвал к тому, чтобы это было сделано немедленно, а также обещал убедить Фармана Фарму как можно быстрее принять пост»[1]. Фарман Фарма был назначен несколько дней спустя.

В Месопотамии нехватка готовых сотрудничать номинальных лидеров из числа местных осложнила ситуацию. Британцы взяли дело в свои руки, весной 1917 года направив войска из Басры, чтобы оккупировать Багдад. Никто не думал о том, что произойдет дальше, писал лорд (а ранее сэр) Чарльз Хардинг из Лондона Гертруде Белл, прекрасному ученому и путешественнице, которая знала регион как никто. «Неважно, – рассуждал он, – выберем мы трех самых толстых или длиннобородых мужчин Багдада на роль символа арабского правления».

Британцы нуждались в любом лидере, который смог бы оценить все преимущества сотрудничества с оккупантами. Конечно же, это предполагало щедрые взятки[2].

Были и другие проблемы, более серьезные, чем заигрывание с будущей властью региона. Ведущие голоса Британии выступали за пересмотр соглашения Сайкса – Пико, когда чернила еще не успели просохнуть. Это было вызвано не сомнениями по поводу откровенного империализма секретной сделки, причиной послужил отчет, подготовленный адмиралом Слейдом, бывшим главой службы разведки Адмиралтейства, который имел отношение к оценке нефтяных месторождений в Персии в 1913 году и вскоре после этого был назначен на пост главы Англо‑Персидской нефтяной компании. Слейд подчеркивал, что «ни при каких обстоятельствах мы не можем позволить помешать нам наслаждаться плодами персидских месторождений», это же было справедливо и для других регионов. Он добавлял, что некоторые признаки показывают, что значительное количество нефти может быть найдено в «Месопотамии, Кувейте, Бахрейне и Аравии». Он настоятельно рекомендовал, чтобы границы были проведены заново, чтобы убедиться, что максимальное количество таких земель попадут под контроль Британии. Важно сохранить контроль над всеми правами на нефть в этих регионах, чтобы никакая другая держава не смогла воспользоваться их преимуществами[3]. Министерство иностранных дел нервно следило за европейскими газетами, которые настаивали на исполнении Германией требований по обеспечению свободы вод Персидского залива. Это означало, что чем быстрее Британия укрепит свои позиции, тем лучше[4].

К концу 1918 года, всего через несколько недель после окончания войны, Британия сумела добиться желаемого: премьер‑министр Дэвид Ллойд Джордж убедил премьер‑министра Франции Клемансо изменить соглашение и передать Британии контроль над Мосулом и окружающими территориями. Это было сделано частично из‑за страхов Британии встать на пути Франции в вопросе установления протектората над Сирией, а также из‑за намеков на то, что Франция не верна в поддержке Британии в переговорах по вопросу Эльзаса‑Лотарингии, которые должны были вскоре начаться. «Что вы хотите?» – прямо спросил Клемансо у Ллойда Джорджа в Лондоне. «Я хочу Мосул», – ответил премьер‑министр Британии. «Он у вас будет. Что‑нибудь еще?» «Да, – последовал ответ. – Я также хочу Иерусалим». Ответ был тем же: «Вы его получите». «Клемансо был честен и никогда не нарушал своего слова», – вспоминал высокопоставленный чиновник, который слушал Ллойда Джорджа[5].

Целью британцев также стала Палестина из‑за ее расположения, благодаря которому она могла служить буферной зоной, защищающей от посягательств на Суэцкий канал, который являлся одной из важнейших артерий империи и контроль над которым был установлен в 1888 году. Британские войска были отправлены в Багдад, чтобы подойти к Палестине с юга и, что менее вероятно, с востока, а летом 1917 года Томас Эдвард Лоуренс появился со стороны пустыни, чтобы захватить Акабу. Через несколько месяцев пал Иерусалим, несмотря на яростную контратаку седьмой и восьмой османской армий под предводительством генерала Фалькенхайна, который ранее, во время войны, был начальником штаба армии Германии. Британский генерал Эдмунд Алленби вошел в город пешком, отдавая дань уважения после захвата города, который британский премьер‑министр позже назвал «рождественским даром британцам»[6].

Палестина была важна по многим причинам. В Британии росла тревога вместе с увеличением еврейской иммиграции, причем число прибывающих из России в период между 1880 и 1920 годами увеличилось в пять раз. В начале двадцатого века началось обсуждение возможного предложения еврейским эмигрантам селиться в Восточной Африке, но к тому времени как началась война, внимание переключилось на Палестину. В 1917 году письмо, написанное министром иностранных дел Артуром Бальфуром лорду Ротшильду, просочилось в лондонский The Times. Там говорилось о том, что «Правительство Его Величества с одобрением (рассматривает) возможность создания в Палестине национального очага для евреев»[7]. Эта идея стала известна как Декларация Бальфура и была позже представлена Палате лордов как частичное решение большой и постоянной еврейской проблемы[8].

Хотя отстаивание дома для европейских евреев, несомненно, привлекло внимание, Британия рассматривала Палестину как возможный объект нефтепромысла и удобное место для постройки конечной станции трубопровода, соединяющего Средиземноморье. Это могло сократить путь на тысячи миль, как впоследствии отмечали проектировщики, что может дать Британии «виртуальный контроль над тем, что могло оказаться богатейшим месторождением в мире»[9]. Было крайне важно, чтобы Британия имела сильные позиции в Палестине и контроль над Хайфой и ее хорошими, глубокими гаванями, которые делали ее идеальной для погрузки нефти на британские танкеры. Кроме того, трубопровод было гораздо легче подвести сюда, чем на север, в контролируемую французами Сирию.

Согласно британской стратегии, Хайфа представляла собой прекрасную станцию для переправления нефти по трубопроводу из Месопотамии. Так и вышло. К 1940 году больше 4 миллионов тонн нефти проходило по трубопроводу, построенному после войны. Этого было достаточно, чтобы обеспечить весь средиземноморский флот. Журнал The Times назвал этот трубопровод «сонной артерией Британской империи»[10]. Самая большая империя в мире получала огромные количества черного золота, которое доставлялось прямо из сердца мира.

К началу 1918 года все мысли обратились к формированию послевоенного мира и дележке военных трофеев. Проблема заключалась в разнице между сделками, которые заключали политики, вспыльчивые дипломаты и вооруженные картами и карандашами планировщики в европейских столицах, и реальностью на местах. Дележка территорий была отлично спланирована, интересы Британии и Франции должны были быть расширены и защищены, однако все стало гораздо сложнее, когда планы оказались нарушены.

Например, летом 1918 года британский генерал Лайонел Данстервиль получил приказ продвигаться из Северо‑Западной Персии к Каспию, в то время как другие старшие офицеры были отправлены наблюдателями на Кавказ с целью удостовериться, что турки не установили контроль над месторождениями в Азербайджане, а также захватить регион к югу от Каспия или получить контроль над Закаспийской железной дорогой, которая вела к афганской границе. Это было классическое затягивание миссии, которая наверняка должна была обернуться катастрофой. Продвигающиеся турецкие войска окружили Баку, заперев Данстервиля внутри на шесть недель, прежде чем ему позволили уйти. После того как город сдался, последовали ужасные сцены кровопролития[11].

Паника охватила чиновников индийского управления в Лондоне. Они лихорадочно искали одобрения отправки людей в Центральную Азию с целью отслеживания того, что будет происходить после возрождения Турции и спада в России, – массовые беспорядки и демонстрации в Самаркандском районе, Ферганской долине и Ташкенте сыграли свою роль в революциях, вспыхивающих по всему миру[12]. «Эффективный контроль над местным населением в Туркменистане был прекращен, – писал государственный секретарь наместнику лорду Челмсфорду в начале 1918 года, – из‑за распада центрального правительства в России и полного падения дисциплины в русской армии»[13].

В ответ на предупреждение о том, что среди мусульманского населения региона стремительно разрастаются антибританские настроения, для наблюдения и проведения проанглийской пропаганды были направлены послы. Офицеры были отправлены в Кашгар и Мешхед, чтобы оценить настроения, и в это время начались неискренние разговоры о том, стоит ли посылать вооруженные силы в Афганистан и Ташкент, или осуществить более грандиозные планы по поощрению эмира Афганистана на расширение в западном направлении и захват окрестностей Муграба и Мерва[14]. Новые идеи, новое самосознание и новые стремления возникали по всей территории Украины, Кавказа и Центральной Азии после революции в России, отовсюду слышались требования самовыражения, если даже не самоопределения, которые становились все громче и громче.

Сложности возникли, когда те, кто захватил власть в России, обнаружили, что их мечты о международной революции в Европе сорвались, и обратили внимание на Азию. Троцкий, как обычно пышущий энтузиазмом, с удовольствием ухватился за идею культивирования революционных настроений на Востоке. «Путь в Индию вполне может быть намного проще в текущих обстоятельствах и, более того, быстрее, чем тот, который ведет к Советской Венгрии», – писал он в меморандуме, который был распространен среди его соратников в 1919 году. «Путь в Париж и Лондон лежит через Афганистан, Пенджаб и Бенгалию»[15].

Делегаты порабощенных народов Персии, Армении и Турции, так же как и народы Месопотамии, Сирии, Аравии и многие другие, были приглашены на конференцию в Баку в 1920 году, где один из главных большевистских демагогов не скупился на слова. «Мы столкнулись с задачей разжигания настоящей священной войны (против Запада)», – говорил он своим слушателям. Пришло время «научить народы Востока ненавидеть и сражаться против богатых». Это означало борьбу против русских, еврейских, немецких и французских богачей, чтобы организовать настоящую народную, священную войну, в первую очередь против «британского империализма»[16]. Настало время для разборок между Западом и Востоком.

Сообщение было услышано. Помимо чествования делегатов, предпринимались разнообразные действия, например, Мухаммед Баракатулла написал элизию «Большевизм и исламские народы», что ускорило приход социализма в мусульманскую Азию.

По всей Центральной Азии были учреждены газеты, построены университеты и военные училища, чтобы удовлетворить потребности и радикализировать местное население[17].

Советы продемонстрировали удивительную гибкость и были готовы найти компромисс с любым, кто мог помочь в их деле. Например, большевистское руководство не имело сомнений насчет начала переговоров с правителем Афганистана, королем Амануллой, после того как он пожелал дистанцироваться от британского влияния и собрался атаковать британцев в Индии, к востоку от Хайбера. Хотя военная конфронтация потерпела фиаско, режим большевиков был удовлетворен тем, что нашел союзника на Востоке, и направил предложение помощи вместе с уверениями в освобождении Востока от империализма, которые являлись основной частью революционной программы, но вряд ли полностью удовлетворяли правящего монарха.

Наглость и оппортунизм России вызвали сильную тревогу в Британии. The Times писал о большевистской угрозе Индии: «Большевистская угроза Индии: афганская ступень». Британские войска двинулись на север, в Афганистан. Среди них был молодой капрал по имени Чарльз Кавана. Недавно был обнаружен его дневник, в котором он описывал то, что видел, и который находит отклик у многих западных военных, служивших в этом регионе. Засады и атаки боевиков являлись ежедневной угрозой. Афганцы не брезговали переодеванием в женские платья, которые скрывали их лица и оружие. Кавана советовал избегать протягивать местным руку для рукопожатия: «Они схватят ее левой рукой, в то время как правой заколют вас»[18].

В этот период предлагались самые разные варианты будущего, которое наступит после окончания войны. Наблюдалось определенное продвижение к самоопределению, которое по крайней мере на старте отстаивали большевики. «Организуйте свою жизнь по своему выбору, без всяких препятствий, – объявил Ленин. – У вас есть на это право. Знайте, что ваши права, так же как и права всего российского народа, защищены всей мощью революции»[19]. Это распространялось и на прогрессивные взгляды равенства полов: женщинам было дано право голоса в Киргизии, Туркмении, Украине и Азербайджане прежде, чем в Соединенном Королевстве. В Ташкенте в 1920 году появились плакаты, написанные на узбекском языке, изображающие четыре призрачные, укутанные фигуры. Плакаты призывали к эмансипации женщин: «Женщина! Прими участие в выборах в Совет!»[20]

Эти первые постреволюционные прогрессивные шаги резко контрастировали с империалистическими настроениями в западных державах и их стремлением контролировать ресурсы, что считалось важным для национальных интересов. И никто не был более активен и агрессивен, чем британцы, которые прежде всего стремились контролировать нефтяные запасы. Пока Британия была уверена в своих войсках, у нее была фора и возможность устраивать все наиболее подходящим для себя образом. В случае с Месопотамией это было сделано путем создания новой страны, которой было дано название Ирак. Она была сформирована из бывших османских провинций, история, религия и география которых сильно различались: Басра на юге смотрела в сторону Индии и Персидского залива; Багдад был тесно связан с Персией; Мосул был естественным образом связан с Турцией и Сирией[21]. Такое объединение не удовлетворило никого, кроме Лондона.

Это была весьма шаткая конструкция. Британцы помогли своему недавнему союзнику Фейсалу, наследнику шарифа Мекки, встать во главе, частично в качестве награды за его сотрудничество во время войны, частично в качестве компенсации за то, что его изгнали из Сирии, где ему изначально был обещан трон, и частично из‑за отсутствия других очевидных кандидатов. Тот факт, что он был мусульманином‑суннитом, в то время как население страны в основном состояло из шиитов, должно было сгладить введение новых национальных атрибутов, например, церемониала смены караула, нового флага (разработанного Гертрудой Белл) и соглашение, которое признавало «национальный суверенитет» Ирака, но обязывало правителей и их правительства обращаться в Британию «по всем важным вопросам», включая вопросы внешних связей и обороны. Приложения к этому соглашению давали Британии право осуществлять назначения в рамках судебной системы и направлять финансовых консультантов для управления экономикой страны[22]. Такое управление с делегированием полномочий было более выгодным с финансовой точки зрения, чем полноценная колонизация, а с учетом того что у Британии во время войны образовался огромный национальный долг, это также было выгодно и в политическом плане. Более 2000 британских солдат было убито во время восстаний и гражданских волнений в Месопотамии в 1920 году[23].

Определенные усилия были предприняты, чтобы получить такой же контроль над Персией. В 1919 году было подписано соглашение, которое позволяло британским консультантам управлять финансами и вооруженными силами, в также контролировать инфраструктурные проекты.

В Персии и некоторых других местах такая схема не сработала. Британия владела контрольным пакетом акций Анго‑Персидской нефтяной компании, и Россия и Франция были обеспокоены тем, что контроль Британии над Персией был слишком сильным. Взятки (или комиссионные), выплаченные для того, чтобы соглашение было заключено, вызвали волны протеста в Персии, направленные в том числе против самого шаха. «Бог осудит к вечному позору того, кто предал землю Сасанидов, – писал один известный поэт, ссылаясь на славное прошлое Персии. – Скажи же ревностный и длиннорукий Артаксеркс, враг присоединил твои земли к Англии»[24]. Однако таки критики быстро оказывались в тюрьме[25].

Народный комиссар по иностранным делам формирующегося Советского Союза тоже отреагировал достаточно бурно: он отмечал, что Британия «пытается захватить персидский народ в рабство». Это позор, заявил он, что правители страны «продали вас английским грабителям»[26]. Реакция Парижа была несколько другой. Франция оказалась не готова к сражению за нефть и буквально сразу сдала Мосул. Французы давили на своих же советников, чтобы занять более твердую позицию в Тегеране и защищать интересы страны. Это вызвало вспышку гнева лорда Керзона, который едва мог сдержать свою ярость, когда его спросили, одобрит ли он такие назначения. Персия, как сказал он Полю Камбону, послу Франции в Лондоне, была «спасена от полного банкротства только при помощи Великобритании». Франция должна заняться своими делами[27].

Реакция Франции была более яростной и горькой. Были выделены деньги на антибританскую пропаганду в персидской прессе, а дома выходили статьи, нацеленные на англо‑персидское соглашение и самого шаха. Этот полусантиметровый карлик, как говорил Фигаро, в части широко цитируемой в Тегеране, «продал свою страну за один сантим»[28]. Французы, которые были на стороне победителей в войне, оказались побежденными своими же союзниками.

На самом деле британцы находились в замешательстве от финансовых запросов шаха, он выставлял требования еще более часто, чем до войны. Также наблюдалась проблема с принцем Фарман Фармой, чье назначение на пост премьер‑министра оказалось не настолько успешным, как надеялись британцы. Отчеты, направляемые в Лондон, свидетельствовали о его нежелании «работать честно», а также его «алчности», и это делало его пребывание на должности невозможным[29]. Требовалась более надежная фигура.

Приходит час, приходит и человек. Реза Хан был «крепко сбитым, ширококостным человеком, ростом выше среднего», писал в отчете сэр Перси Лорейн, британский представитель в Тегеране в 1922 году.

Хан сразу переходит к сути вопроса, говорилось в отчете, «не тратя время на обмен совершенно бесполезными комплиментами, столь дорогими сердцу персов». Несмотря на то что он был явно «невежественен и необразован», Лорейн был впечатлен: «В разговоре с ним у меня сложилось мнение, что у него нетренированный, но отнюдь не пустой мозг». Это была просто музыка для ушей министра иностранных дел. «Оценка Резы Хана, данная сэром Лорейном, весьма обнадеживает, – писал один из чиновников в Лондон. – Он, конечно, не лишен недостатков своих соотечественников, но его сердце, кажется, на нужном месте». Его происхождение также всех устроило. То, что он был наполовину европейцем по материнской линии, говорило в его пользу, как гласил еще один отчет. Вскоре он был признан человеком, с которым можно иметь дело[30].

Он казался сильным и бесстрашным человеком, который переживал за свою страну, говорил сэр Эдмунд Айронсайд, командующий британскими вооруженными силами, направленными на защиту Северной Персии и для устранения растущих опасений по поводу планов России на Каспийское море. Какую именно поддержку британцы оказали Резе Хану и какую роль они сыграли в том, что он стал серым кардиналом и в конце концов шахом в 1925 году, до сих пор горячо обсуждается. В то время, однако, немногие сомневались в способности Англии влиять на вопросы подбора кандидатов на престол[31]. Американский представитель в Тегеране, Джон Колдуэлл, отметил, что Реза был настолько близок к британцам, что сам стал «практически шпионом»[32].

Неудивительно, что американцы также уделяли большое внимание этой части света. В докладе, направленном в центр планирования Американского военно‑морского флота в 1918 году, говорилось о том, что Соединенным Штатам необходимо приготовиться к коммерческому соперничеству с Британией. Там также было высказано мнение о том, что «в мире появились четыре великие державы, которые могли посоревноваться с Великобританией за коммерческое превосходство». Британия обошла Испанию, Голландию, Францию и Германию. Соединенные Штаты стали «пятой силой, самой большой из всех…». Исторические прецеденты предупреждали о том, с чем могла столкнуться Британия[33]. Важность нефтяных месторождений означала, что к этой части света нужно было присмотреться повнимательнее.

Учитывая растущую озабоченность Соединенных Штатов собственными нефтяными запасами, это было особенно верно. Так же как Британия переживала о ресурсах до начала войны, в Америке нарастало беспокойство об их нехватке уже после ее завершения.

Рост потребления стал причиной беспокойства, особенно после того как были оценены запасы нефти. По словам главы геологической службы Соединенных Штатов, они должны были закончиться через девять лет и три месяца. Нехватка «необходимого запаса в стране и за границей» представляла большую проблему, отмечал президент Вильсон[34].

По этой причине госдепартамент призвал Standard Oil, ведущего производителя Америки, рассмотреть возможность заключения соглашения с правительством Персии на освоение нефтяных ресурсов на севере Персии, так как этот регион не был охвачен англо‑персидской концессией[35]. Интерес США вызвал восторженную реакцию в Тегеране: Британия и Россия вмешивались в дела Персии достаточно долго, заявлял репортер местной газеты, постоянно ставя под угрозу независимость страны. Соединенные Штаты, новая, зарождающаяся империя виделась идеальным рыцарем в сияющих доспехах. «Если американцы, учитывая их богатство, установят экономические отношения с нашей страной, – гласила одна из газетных статей, – мы можем быть уверены, что наши ресурсы будут освоены и мы более не останемся в нищете»[36]. Большие ожидания широко распространились по всей стране: телеграммы в столицу, одобряющие перспективу американских инвестиций, поступали щедрым потоком. Американский представитель в Тегеране с удивлением отметил, что они были подписаны «муллами, знатью, государственными чиновниками и купцами»[37].

Британцы отреагировали злобно, заявив госдепартаменту в недвусмысленных выражениях, что американский интерес к Персии не только нежелателен, но и незаконен. Хотя спорный регион не относился к владениям Англо‑Персидской компании, британцы заявили, что он был объектом отдельного соглашения между Персией и Россией, которое не было должным образом оформлено. Таким образом, права на исследования не могли быть проданы американцам или кому бы то ни было еще. Однако в конечном итоге это оказалось бессмысленно, так как персы дали Standard Oil пятидесятилетнюю концессию[38].

Уже не впервые попытки американцев провалились. Персы надеялись на то, что американцы предложат альтернативу британскому влиянию в регионе. Тем не менее, с практической точки зрения, следовало заключить договор с Англо‑Персидской компанией, чтобы получить доступ к трубопроводам.

Более того, к тому времени как начались переговоры, надежда персов сменилась разочарованием. Американцы оказались «бо́льшими британцами, чем сами британцы», – отмечал персидский представитель в Вашингтоне, и это был не комплимент. Как оказалось, возмущался один из издателей «Тегеранской газеты», США и Британия – одно и то же: обе эти страны «поклоняются золоту и душат слабых», они одержимы продвижением своих собственных интересов и «пытались поделить главную драгоценность нации, запасы нефти, и забрать их у ребячливых персидских политиков»[39].

Эта история была очень похожа на ту, что произошла во время открытия Америки 400 лет назад. Пока местное население не уничтожалось таким же образом, как это делали испанцы, но в остальном ситуация повторялась: экспроприация местных ценностей и отправка их на другой континент с минимальной выгодой для местного населения. Наблюдались и другие параллели с тем, что произошло после того, как Колумб пересек Атлантику. Испания и Португалия поделили целый мир, подписав в 1494 году Тордесильяский договор и Сарагосский тридцать лет спустя. Точно так же поступили западные державы, когда поделили между собой ресурсы земель, находящихся между Средиземноморьем и Центральной Азией.

Территории, отмеченные на карте цветным карандашом, стали основой договоренности между британцами и французами, известной как «Соглашение о красной линии», которое поделило запасы нефти между Англо‑Персидской компанией и компанией Turkish Petroleum (в которой Англо‑Персидская компания, а соответственно, и британское правительство, имела контрольный пакет акций), с формальным условием не залезать на чужую территорию. Это было важно для Франции, которая стремилась укрепить свои позиции в Леванте из‑за длительной истории торговых связей и значительных коммерческих инвестиций, направляемых сюда на протяжении десятилетий. Подобно иберийским державам, Франция и Британия поделили контроль над активами и добычу, на которую они заявили права. Начиналась новая эра империй.

Проблема заключалась в том, что эти новые империи сразу же столкнулись с тем, что мир полностью изменился, и менялся он быстро. Разрабатывать сложные планы и пытаться установить британский контроль над нефтью и трубопроводами было прекрасно, но за это нужно было заплатить свою цену. Учитывая рост государственного долга Британии, начались болезненные и сложные разговоры о расходах на содержание вооруженных сил, необходимых для более эффективного управления империей.

Огромные траты, как писал лорд Керзон, «не могут длиться вечно». К этому выводу пришел и Черчилль, в то время колониальный секретарь, который понял, что все, что происходит на Среднем Востоке, вторично для уменьшения расходов[40].

Это несоответствие между желаниями и возможностями было рецептом настоящей катастрофы. Положение только усугублялось упрямством старших дипломатов. Британский министр в Тегеране, например, продолжал помыкать персами, называя их «вонючим» и «изворотливым скотом». Тем временем в Багдаде представитель из Лондона сносил дома, чтобы расширить сад британского посольства. По мнению одного из наблюдателей, это «несомненно улучшило и так прекрасную резиденцию». Иракцы же отнеслись к этому крайне негативно[41]. Во всем этом сквозила высокомерность и уверенность в собственном праве. Настоящее и будущее этих стран, несомненно, находилось в руках британцев. Власть принадлежала политикам, которым не было никакого дела до интересов местного населения. Они были сосредоточены на стратегических и экономических приоритетах Британии. Только в 1920‑х годах британцы участвовали напрямую или оказывали содействие установлению новой власти в Ираке, Персии и Афганистане, также они были вовлечены в переговоры о титуле короля Египта и последовавшую в 1922 году борьбу за независимость[42].

Неизбежно это приводило к большим проблемам, которые со временем становились катастрофическими. Гертруда Белл была права, когда еще в 1919 году предсказывала «ужасную путаницу», которая начнется на Ближнем Востоке. Предполагаемый сценарий был похож на «кошмар, в котором можно усмотреть все ужасные вещи, которые должны были случиться и которые невозможно было предотвратить»[43]. Решая, кого поддержать и куда вторгаться, Британия начала опасную игру.

Нарушенные обещания, разочарование царили на всей территории Леванта и в землях дальше на восток. Обязательства по поддержке, оказанию помощи и защите местного населения уступили место поощрению и защите коммерческих интересов Британии, даже если это означало разделение территории согласно новым, искусственным границам или уничтожение целых общин, например, христианских ассирийцев в Ираке, которые обнаружили, что находятся в крайне уязвимом положении во время раздела территории после окончания Первой мировой войны[44].

В целом обстановка в Ираке была катастрофической. Новый феодализм укоренился очень глубоко. Магнаты отхватили большие куски Османского государства в обмен на поддержку британского мандата – снижение социальной активности, углубление социального неравенства и разжигание недовольства. Сельскохозяйственные общины потеряли права на землю и средства к существованию. В иракской провинции Кут две семьи сумели всего за три десятилетия получить больше полумиллиона акров земли между ними[45]. Примерно то же самое происходило и в Персии, где богатство формировалось на основе доходов от нефти и находилось в руках шаха и его окружения. В этой связи тот факт, что британское правительство владело контрольным пакетом акций Англо‑Персидской нефтяной компании, которая к 1920‑м годам получала более половины всех доходов в стране, привел к усилению антибританских настроений и волне национализма.

Это также было признаком того, что антиколонистические настроения набирали обороты по всей империи. В 1929 году в Индии во время Лахорской сессии Национального конгресса Индии была принята «Декларация независимости» (Purna Swaraj). «Британское правительство в Индии не только лишило граждан Индии свободы, но и эксплуатировало народ», – говорилось к декларации. Индия была разрушена и «должна немедленно разорвать связи с Британией и получить… полную независимость». Настало время гражданского неповиновения[46].

Такие последствия – коктейль из разочарования, отвращения и бесправия – могли проявиться и в другом месте. Растущее разочарование на Среднем Востоке было также обусловлено тем, что доходы от нефтяных месторождений уже не казались столь недостижимыми. Западные нефтяные корпорации, которые контролировали выдачу концессий, были изворотливы и креативны в том, что касалось выплат. Так же, как и в современном мире, была создана сеть дочерних компаний с целью использования внутренних кредитов, создания убытков, которые могли привести к уменьшению прибыли управляющих компаний или даже сведению их к нулю, таким образом существенно снижались подлежащие выплате, согласно концессионному соглашению, суммы. В газетах появились сердитые статьи об «иностранцах, которым позволяли разграблять нефтяные запасы страны и намеренно занижать причитающиеся Персии доходы путем предоставления незаконных освобождений от таможенных пошлин». По крайней мере, в Персии дела шли не так плохо, как в соседнем Ираке, который в то время был колонией во всем, кроме названия[47].

Чтобы попытаться предотвратить растущую волну народного гнева, правление Англо‑Персидской компании занялось полномасштабным очаровыванием. Оно обещало новые выгоды, начиная с возможностей получения образования и улучшения дорог и заканчивая увеличением выплат. Несправедливо, жаловались высокопоставленные персы, что у персидского правительства нет долей в бизнесе. «Персы, – отмечал один очевидец, – почувствовали, что индустрия развивается на их земле, а у них нет никаких реальных доходов»; они настаивали на том, что это не вопрос денег, так как ни одна финансовая награда не может развеять это чувство отчуждения[48]. Председатель Англо‑Персидской компании, учтивый сэр Джон Кэдман, призывал к спокойствию, сообщая своим визави за столом переговоров, что нагнетать атмосферу и создавать «ошибочное и тягостное впечатление» того, что бизнес ведется несправедливо и в нем отсутствует равноправие, совсем не в интересах прессы[49]. Отлично, ответили ему, в интересах всех – партнерство. То, что происходит сейчас, – не более чем эксплуатация[50].

Длительные дискуссии о том, как изменить условия концессии Нокса Д’Арси, не привели ни к чему. В конце концов персы сдались. Еще до 1929 года обнаружение нефти в Мексике и Венесуэле (разработками в Венесуэле руководил Джордж Рейнолдс, который занимался всеми скважинами в Месджеде‑Солеймане) привело к глобальному изменению цен на нефть. После того как случился обвал на Уолл‑стрит, что привело к сильному снижению спроса, персы взяли все в свои руки. Наконец, в ноябре 1932 года произошло значительное снижение выплат. Продолжались финансовые махинации, в ходе которых удерживались значительные суммы, причитающиеся Тегерану. Шах объявил о немедленном прекращении действия концессии Нокса Д’Арси.

Британские дипломаты жаловались, что это позор. «Если мы не поймем обстановку сейчас, – говорил один из высокопоставленных чиновников, – у нас будут большие проблемы с персами в будущем»[51]. Декларация была «вопиющим» преступлением, отмечал другой[52]. В глазах британцев контракт, заключенный тридцать лет назад, не мог быть отменен, несмотря ни на что. Несомненно, открытие нефтяного бизнеса в первую очередь было связано с определенными финансовыми рисками и требовало инвестиций для создания инфраструктуры, которая позволила бы эксплуатировать месторождения.

Однако богатства, которые можно было получить в результате, были просто огромны. И возмущения просто игнорировались, в духе банковских скандалов двадцать первого века. Интересы Англо‑Персидской компании были слишком велики, чтобы она потерпела неудачу.

В данном случае, однако, процесс стабилизирования ситуации проходил достаточно быстро, в основном потому, что Персия обладала необходимым для переговоров инструментом, который был способен прекратить производство и инициировать дополнительные переговоры. Весной 1933 года было подписано новое соглашение. Делегация персов встретилась с руководителями нефтяных компаний в отеле Бо Риваж в Женеве и объяснила, что ей известно об условиях соглашения насчет нефти в Ираке, и потребовала, чтобы условия их соглашения были по крайней мере равны иракским. Изначальное предложение, которое предполагало уступку 25 % акций Англо‑Персидской компании, что гарантировало ежегодный доход, долю в прибыли и место в правлении, было отклонено сэром Джоном Кэдманом как нелепое и неисполнимое[53].

Хотя последовавшие переговоры проходили в достаточно теплой атмосфере, стало ясно, что попытки избежать серьезных пересмотров провалятся. К апрелю 1933 года было заключено новое соглашение. Большое внимание было уделено «персинизации» нефтяного бизнеса, что означало, что местных привлекали к бизнесу на всех уровнях, от руководящего состава до низких позиций. Регион, открытый для концессий, был существенно уменьшен – до четверти изначального размера, хотя самый сладкий кусок был оставлен. При расчете выплат не учитывались колебания цен на нефть, была установлена четкая минимальная ежегодная ставка, независимо от уровня производства и рыночных цен. Правительство Персии получило долю в Англо‑Персидской компании, что сулило большие выгоды. Кэдман не стал комментировать слова персидских переговорщиков, которые сказали, что он должен рассматривать новое соглашение как «личный триумф и триумф его коллег». Его реакцию можно понять из записей: «Я чувствовал, что нас обобрали»[54].

Персы и прочие наблюдатели увидели во всей этой истории другую мораль. Урок заключался в том, что, несмотря на все бахвальство, позиции Запада в переговорах оказались слабыми. Обладатели ресурсов держат руку на пульсе событий и могут заставить тех, кому были выданы концессии, сесть за стол переговоров. Запад мог жаловаться сколько угодно, но оказалось, что их действия на девять десятых соответствовали букве закона.

Это стало одной из ключевых тем второй половины XX века. В Азии возникли совершенно другие связи. Сеть охватывала не только города и оазисы, но и трубопроводы, которые соединяли скважины с Персидским заливом, а к 1930‑м годам – со Средиземноморьем. По этим путям ресурсы и богатства поступали в порты Хайфы и Абадана, в котором более пятидесяти лет находились самые большие в мире нефтеперерабатывающие заводы.

Контроль этой сети был чрезвычайно важен. Британцы поняли это еще до начала Первой мировой войны. Для оптимистов все выглядело радужно. В конце концов, несмотря на пересмотр концессий в 1933 году, в этой части света были установлены крепкие связи. Кроме того, все еще оставались страны, в которых запасы ресурсов были огромны, сотрудничество с ними сулило многое, и, несомненно, у Британии были преимущества перед остальными.

Реальность, однако, была такова, что все сильно изменилось. Мощь и влияние Запада уменьшились и, казалось, все еще продолжают уменьшаться. Была цена, которую нужно было заплатить за вмешательство в местные дела. Была цена за расширение садов посольства, и была своя цена за игру не по правилам. Эта цена заключалась в дурных предчувствиях и недоверии.

В 1920 году, когда облик Ближнего и Среднего Востока стал яснее, в Багдаде за обедом встретились две совершенно отличные точки зрения. Одним из собеседников была деятельная и умная Гертруда Белл, которая еще в начале Первой мировой войны была завербована в военную разведку и, кроме того, являлась блестящим знатоком арабской политики. Она сообщила Джафару аль‑Аскари, который должен был вскоре стать премьер‑министром новой страны – Ирака, что «британцы дадут им полную независимость». «Госпожа, – ответил он, – полная независимость не дается никогда, но часто забирается»[55]. Главной задачей для таких стран, как Ирак и Персия, стало освобождение от внешнего вмешательства, чтобы они имели возможность самостоятельно определять свою судьбу. Задачей Британии было предотвратить это. Назревал конфликт. Однако сначала произошла другая катастрофа, как и прежде из‑за борьбы за контроль над ресурсами, правда, на этот раз в центре конфликта была не нефть, а пшеница.

[1] Marling to Foreign Office, 24 December 1915, FO 371/2438/198432.

[2] Hardinge to Gertrude Bell, 27 March 1917, Hardinge MSS 30.

[3] Slade, ‘The Political Position in the Persian Gulf at the End of the War’, 4 November 1916, CAB 16/36.

[4] Europäische Staats und Wirtschafts Zeitung, 18 Aug 1916, CAB 16/36.

[5] Hankey Papers, 20 December 1918; 4 December 1918 entry, 1/6, Churchill Archives Centre, Cambridge; E. Р. Fitzgerald, ‘France’s Middle Eastern Ambitions, the Sykes‑Picot Negotiations, and the Oil Fields of Mosul, 1915–1918’, Journal of Modern History 66.4 (1994), рр. 694–725; D. Styan, France and Iraq: Oil, Arms and French Policy‑Making in the Middle East (London, 2006), рр. 9–21.

[6] A. Roberts, A History of the English‑Speaking Peoples since 1900 (London, 2006), р. 132.

[7] The Times , 7 November 1917. О Сэмюеле см. S. Huneidi, A Broken Trust: Herbert Samuel, Zionism and the Palestinians (London, 2001).

[8] Lord Balfour, House of Lords, 21 June 1922, Hansard, 50, рр. 1016–1017.

[9] ‘Report by the Sub‑Committee’, Imperial Defence, 13 June 1928, CAB 24/202.

[10] Time , 21 April 1941; J. Barr, A Line in the Sand: Britain, France and the Struggle that shaped the Middle East (London, 2011), р. 163.

[11] A. Arslanian, ‘Dunstersville’s Adventures: A Reappraisal’, International Journal of Middle East Studies 12.2 (1980), рр. 199–216; A. Simonian, ‘An Episode from the History of the Armenian‑Azerbaijani Confrontation (January – February 1919)’, Iran & the Caucasus 9.1 (2005), рр. 145–158.

[12] Sanborn, Imperial Apocalypse, рр. 175–183.

[13] Secretary of State to Viceroy, 5 January 1918, цитируется по L. Morris, ‘British Secret Missions in Turkestan, 1918–1919’, Journal of Contemporary History 12.2 (1977), рр. 363–379.

[14] См. Morris, ‘British Secret Missions’, рр. 363–379.

[15] L. Trotsky, Central Committee, Russian Communist Party, 5 August 1919, in J. Meijer (ed.), The Trotsky Papers , 2 vols (The Hague, 1964), 1, рр. 622, 624.

[16] Congress of the East, Baku, September 1920 , tr. B. Pearce (London, 1944), рр. 25–37.

[17] L. Murawiec, The Mind of Jihad (Cambridge, 2008), рр. 210–223. В целом см. Ansari, ‘Pan‑Islam and the Making of Early Indian Socialism’, Modern Asian Studies 20 (1986), рр. 509–537.

[18] Corр. Charles Kavanagh, Unpublished diary, Cheshire Regiment Museum.

[19] Победа Октябрьской революции в Узбекистане: Сборник документов. Т. 2. – Ташкент, 1963–1972. – С. 571.

[20] Копия плаката представлена в работе D. King, Red Star over Russia: A Visual History of the Soviet Union from 1917 to the Death of Stalin (London, 2009), р. 180.

[21] M. MacMillan, Peacemakers: Six Months that Changed the World (London, 2001), р. 408.

[22] Treaty with HM King Faisal, 20 October 1922, Command Paper 1757; Protocol of 30 April 1923 and Agreements Subsidiary to the Treaty with King Faisal, Command Paper 2120. Что касается новых церемоний, см. E. Podeh, ‘From Indifference to Obsession: The Role of National State Celebrations in Iraq, 1921–2003’, British Journal of Middle Eastern Studies 37.2 (2010), рр. 185–186.

[23] B. Busch, Britain, India and the Arabs, 1914–1921 (Berkeley, 1971), рр. 408–410.

[24] H. Katouzian, ‘The Campaign against the Anglo‑Iranian Agreement of 1919’, British Journal of Middle Eastern Studies 25.1 (1998), р. 10.

[25] H. Katouzian, ‘Nationalist Trends in Iran, 1921–1926’, International Journal of Middle Eastern Studies 10.4 (1979), р. 539.

[26] Цитируется по H. Katouzian, Iranian History and Politics: The Dialectic of State and Society (London, 2003), р. 167.

[27] Curzon to Cambon, 11 March 1919, FO 371/3859.

[28] См. Katouzian, ‘The Campaign against the Anglo‑Iranian Agreement’, р. 17.

[29] Marling to Foreign Office, 28 February 1916, FO 371/2732. Также см. D. Wright, ‘Prince ʿ Abd ul‑Husayn Mirza Framan‑Farma: Notes from British Sources’, Iran 38 (2000), рр. 107–114.

[30] Loraine to Curzon, 31 January 1922, FO 371/7804.

[31] M. Zirinsky, ‘Imperial Power and Dictatorship: Britain and the Rise of Reza Shah, 1921–1926’, International Journal of Middle East Studies 24.4 (1992), рр. 639–663.

[32] Caldwell to Secretary of State, 5 April 1921, in M. Gholi Majd, From Qajar to Pahlavi: Iran, 1919–1930 (Lanham, MA, 2008), рр. 96–97.

[33] ‘Planning Committee, Office of Naval Operations to Benson’, 7 October 1918, in M. Simpson (ed.), Anglo‑American Naval Relations, 1917–1919 (Aldershot, 1991), рр. 542–543.

[34] Цитируется по Yergin, The Prize , р. 178.

[35] Цитируется по M. Rubin, ‘Stumbling through the “Open Door”: The US in Persia and the Standard‑Sinclair Oil Dispute, 1920–1925’, Iranian Studies 28.3/4 (1995), р. 206.

[36] Там же, р. 210.

[37] Там же.

[38] Там же, р. 209.

[39] Там же, р. 213.

[40] M. Gilbert, Winston S. Churchill , 8 vols (London, 1966–1988), 4, р. 638.

[41] См. M. Zirinsky, ‘Imperial Power and Dictatorship: Britain and the Rise of Reza Shah, 1921–1926’, International Journal of Middle East Studies 24.4 (1992), р. 650; H. Mejcher, Imperial Quest for Oil: Iraq 1910–1928 (London, 1976), р. 49.

[42] О Египе см. A. Maghraoui, Liberalism without Democracy: Nationhood and Citizenship in Egypt, 1922–1936 (Durham, NC, 2006), рр. 54–55.

[43] Цитируется по M. Fitzherbert, The Man Who was Greenmantle: A Biography of Aubrey Herbert (London, 1985), р. 219.

[44] S. Pedersen, ‘Getting Out of Iraq – in 1932: The League of Nations and the Road to Normative Statehood’, American Historical Review 115.4 (2010), рр. 993–1000.

[45] Y. Ismael, The Rise and Fall of the Communist Party of Iraq (Cambridge, 2008), р. 12.

[46] О декларации Purna Swaraj – M. Gandhi, The Collected Works of Mahatma Gandhi , 90 vols (New Delhi, 1958–1984), 48, р. 261.

[47] Цитируется по Ferrier and Bamberg, British Petroleum , рр. 593–594.

[48] ‘A Record of the Discussions Held at Lausanne on 23rd, 24th and 25th August, 1928’, BP 71074.

[49] Cadman to Teymourtache, 3 January 1929, BP 71074.

[50] Young report of Lausanne discussions, BP H16/20; также см. Ferrier and Bamberg, British Petroleum , рр. 601–617.

[51] Vansittart minute, 29 November 1932, FO 371/16078.

[52] Hoare to Foreign Office, 29 November 1932, FO 371/16078.

[53] Lord Cadman’s Private Diary, BP 96659/002.

[54] Cadman, Notes, Geneva and Teheran, BP 96659.

[55] G. Bell, Gertrude Bell: Complete Letters (London, 2014), р. 224.