Британский журнал «Homes & Gardens» издавна гордился своим положением, находясь на переднем крае интерьерного дизайна. «Сочетание красивых деталей в по‑настоящему великолепных домах и садах, советы экспертов и практическая информация, – заявлял журнал в своем недавнем рекламном тексте, – универсальный ключ к оформительскому вдохновению». Ноябрьский выпуск 1938 года расточал похвалы горному убежищу, отделанному с альпийским шиком. «Все в этом светлом, просторном шале выполнено в светло‑нефритовой гамме», – писал корреспондент, растроганный любовью к цветам, которую выказывал хозяин, самостоятельно спроектировавший, украсивший и обставивший здание. Его акварельные наброски висели в гостевых спальнях рядом со старинными гравюрами. «Речистый балагур», этот человек любил общество «ярких иностранцев, в особенности художников, музыкантов и певцов» и частенько приглашал местные дарования сыграть пьесу‑другую Моцарта или Брамса после обеда.

Человека, так впечатлившего автора статьи, звали Адольф Гитлер[1].

Девятью месяцами позже, 21 августа 1939‑го, на телефонную станцию, которая, как сообщал «Homes & Gardens», располагалась рядом с приемной фюрера и позволяла ему держать связь с друзьями и подчиненными, поступил долгожданный звонок. Гитлер получил послание за ужином. Как вспоминает очевидец, «он прочел, на мгновение уставился в пространство, а затем густо покраснел и хлопнул по столу так, что задребезжали бокалы». Он повернулся к гостям и возбужденно воскликнул: «Они мои! Мои!»[2]

Затем принялся за еду, представленную, без сомнения, как обычно «внушительным разнообразием вегетарианских блюд, сытных и вкусных, приятных равным образом желудку и языку» (как восхищался корреспондент «Homes & Gardens» годом раньше), приготовленных его личным поваром Артуром Канненбергом (часто по вечерам оставлявшим кухню, чтоб сыграть на аккордеоне)[3].

После еды Гитлер собрал гостей вместе и объявил, что записка в его руках – желанный ответ Москвы. Сталин, единоличный властелин Советского Союза, соглашался подписать договор о ненападении с Германией. «Я надеюсь, – гласило сообщение, – что [это] приведет к улучшению отношений между нашими странами»[4]. На третий вечер после объявления этих новостей Гитлер и его свита стояли на террасе, глядя на долину внизу. «Лучшей постановки финала «Гибели богов» и представить было нельзя», – заметил рейхсминистр Альберт Шпеер[5]. По иронии судьбы, экстраординарное соглашение было вызвано международной политикой Британии и Франции. Обе они отчаянно пытались найти способ сдержать нового рейхсканцлера, встревоженные высотой его ставок в политическом покере 1930‑х годов, но не слишком успешно. Настолько, что Муссолини признался своему министру иностранных дел графу Чиано, что политики и дипломаты Британии «не из того теста, Френсис Дрейк и другие замечательные авантюристы создали империю, но усталые потомки многих поколений знати ее развалят»[6]. В результате оккупации Германией Чехословакии ситуация обострилась. Днем 31 марта 1939 года премьер‑министр Невилл Чемберлен выступил в Палате общин: «В случае любых действий, прямо угрожающих независимости Польши, – торжественно заявил он, – правительство Его Величества чувствует себя обязанным всеми силами оказывать поддержку польскому правительству. Мы гарантируем это. Я также должен добавить, что уполномочен правительством Франции дать понять, что оно занимает ту же позицию, что и правительство Его Величества»[7]. Эти гарантии безопасности на деле оказались смертным приговором. Хотя премьер‑министр и сказал в Палате общин, что министр иностранных дел тем же утром встретился с советским послом Иваном Майским, чтобы уладить разногласия, предложенные Польше гарантии запустили цепь событий, ведущую прямо на пшеничные поля Украины и южной России. В борьбе должны были погибнуть миллионы[8].

Предполагалось завлечь Германию в патовые условия, парализуя угрозой войны любое ее движение в адрес восточного соседа. На деле же Гитлер сразу понял, ему сдали козырь, хоть и требующий удивительной наглости, чтоб им сыграть: это был шанс на сделку с коммунистическим Советским Союзом. Хоть СССР и был злейшим врагом Германии по многим причинам, внезапно появилась точка соприкосновения, которую обеспечило вмешательство Британии и других стран. Сталин тоже правильно понимал расклад. У него тоже появилась возможность, которая требовала невероятной наглости, – прийти к соглашению с Гитлером. Идея альянса между этими государствами была нереальной, неправдоподобной. С тех пор как Гитлер был избран в 1933 году, отношения между Германией и СССР резко обострились, вплоть до саркастических медиакампаний, в рамках которых каждая сторона изображала другую беспощадной, демонической и опасной. Торговля практически прекратилась: в 1932 году доля Германии в советском импорте составляла до 50 %, а через шесть лет она упала ниже 5 %[9]. Однако гарантии, данные Польше, наконец позволили противникам найти нечто общее: желание уничтожить зажатое между ними государство[10]. Весной 1939 года взметнулся шквал дипломатической активности. Исполняющий обязанности советского посла в Берлине и ведущий германский эксперт по Восточной Европе встретились, чтобы подготовить почву для улучшения отношений и определить области потенциального сотрудничества, включая возобновление торговли. Переговоры быстро продвигались и получили продолжение в Москве, где их вели германский посол и новый нарком иностранных дел Вячеслав Молотов, предшественник которого Максим Литвинов был снят с должности из‑за еврейского происхождения (недопустимый недостаток, если договариваешься с антисемитским германским режимом). Литвинов, «выдающийся еврей», как писал Уинстон Черчилль, «будучи объектом германской неприязни, был выброшен, как поломанный инструмент, вылетел с мировой дипломатической арены к безвестности, нищете и полицейскому надзору»[11]. К лету дошло до того, что рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп посылал в Москву сообщения, в которых объяснялось, что значительные различия между национал‑социализмом и коммунизмом «недостаточны для вражды между странами».

«При желании вести диалог, – писал он, – дальнейшее сближение возможно». Суть проблемы состояла в Польше: можно ли достигнуть соглашения о разделе Польши между ними?[12] Этот вопрос Сталин рассматривал лично. Польша была камнем преткновения со времен революции. С одной стороны, версальские мирные соглашения подарили полякам ряд земель, которые были русскими до 1914 года; с другой – Польша предпринимала военные действия, которые угрожали становлению власти большевиков после 1917 года. Страх перед польскими шпионами был обычным и частым поводом для советских чисток 1930‑х годов, которые включали миллионы арестов и сотни тысяч казней. Менее чем за два года до начала переговоров с Германией Сталин лично подписал приказы о «ликвидации шпионской сети польской военной организации», в ходе которой были арестованы десятки тысяч человек, из которых четыре пятых были расстреляны[13]. Его ответ на германское предложение сотрудничества не только по поводу Польши был позитивным и ободряющим. Он последовал немедленно. Через два дня после ответа два самолета Фокке‑Вульф «Кондор» приземлились в Москве, прилетевшие на них были встречены советским почетным караулом и двумя рядами знамен, трепещущих на ветру. Половина несла изображения серпа и молота, орудий рабочих и крестьян – несомненный символ коммунизма. Остальные держали знамена Третьего рейха, разработанные самим Гитлером. Как он объяснял в «Mein Kampf»: красный цвет представляет социалистическую идею движения, белый – националистическую идею, а свастика – миссию борьбы за триумф арийской расы»[14]. Являя собой один из наиболее экстраординарных и неожиданных видов XX века, флаги коммунизма и фашизма развевались бок о бок, пока германцы сходили с самолетов. Делегацию возглавлял Риббентроп, рейхсминистр иностранных дел, о котором один из его учителей вспоминал как о «самом глупом в классе, исполненном тщеславия и бесцеремонности», теперь же, похоже, он стал организатором соглашения между непримиримыми врагами[15]. Препровожденный в Кремль на встречу со Сталиным и Молотовым, Риббентроп выразил надежду на хорошие отношения. «Германии ничего не нужно от России, только мир и торговля», – сказал он.

Сталин как обычно дал прямой ответ: «На протяжении многих лет мы поливали друг друга грязью, и даже наши пропагандисты не могли бы сделать больше в этом направлении. Теперь же мы внезапно говорим нашим народам, что все забыто и прощено? Это не работает так быстро»[16].

На самом деле именно так оно и работало. За несколько часов были и оговорены условия сделки, и составлен текст для публикации, и написаны секретные протоколы раздела сфер влияния в Прибалтике и Польше, и определены возможности для каждой стороны действовать по своему усмотрению в обозначенных территориальных пределах. Ранним утром удовлетворенный Сталин приказал подать водки, чтобы поднять тост. «Я знаю, как сильно германский народ любит фюрера, – он использовал немецкое слово, – хотел бы выпить за его здоровье». Последовали еще тосты. Молотов с трудом сдерживал радость: «Великий товарищ Сталин начал этот раунд международных отношений, – провозгласил он, – пью за его здоровье»[17]. Сталин продолжил веселье на следующий день на даче в Подмосковье, куда отправился на утиную охоту с верхушкой Политбюро. «На самом деле, конечно, все это блеф, – говорил он, – состязание, кто кого одурачит. Я знаю, на что рассчитывает Гитлер. Он думает, что перехитрил меня, но на деле это я его провел»[18]. Разумеется, точно так же рассуждал и Гитлер. Когда сообщение достигло его, около полуночи, среди альпийской идиллии, и стало ясно, что окончательное соглашение подписано, его реакция (как и у Сталина) была реакцией игрока, сорвавшего банк. «МЫ победили!» – триумфально объявил он[19]. Советский лидер договаривался с Германией, чтобы выиграть время. Сталин не питал иллюзий насчет Гитлера и представляемой им в перспективе угрозы. На самом деле еще на XVII съезде КПСС целыми абзацами цитировалась «Mein Kampf», иллюстрируя опасность Германии и ее канцлера. Сам Сталин читал пресловутую работу Гитлера, выделяя те места, которые предполагали необходимость для Германии продвигаться на восток[20]. В то же время Советский Союз нуждался в восстановлении после периода непрерывных смут. Катастрофический голод, результат недальновидного и жестокого правления, привел к миллионам смертей от недоедания и болезней. Потери были ужасны и неисчислимы. Один мальчик из Харькова, которому тогда было 8, позднее вспоминал, как взглянул на свою одноклассницу, которая будто бы уснула, положив голову на парту, на самом деле она умерла от истощения.

Он знал, что ее похоронили, так же как и тех, кто умер вчера и позавчера, и умирал каждый день[21]. В последующие годы советское общество пожирало само себя. Даже посты в КПСС не были защитой, когда Сталин выступил против соперников и бывших коллег. В ходе эффектной серии показательных процессов в Москве люди, чьи имена стали нарицательными не только в СССР, но и по всему миру, драматично обвинялись в контрреволюционной деятельности, допрашивались и приговаривались к смерти. Такие герои революции 1917 года, как Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Николай Бухарин и Карл Радек, были казнены в числе прочих и прокляты как «фашистские псы, террористы, дегенераты и черви» государственным обвинителем Андреем Вышинским. Словно бы для издевательства над разумом и историей культуры, впоследствии в честь Вышинского был переименован Институт государства и права РАН[22]. Затем пришел черед армии. Генштаб был не столько прорежен, сколько уничтожен в соответствии с извращенной и беспощадной логикой: предполагалось, что если младшие офицеры виновны в подрывной деятельности, то их начальству следует вменить пособничество или же халатность. Так, одно признание, выбитое из сломленного человека, вызывало каскады арестов. Целью было, как позднее признавал офицер тайной полиции, доказать существование «заговора внутри Красной Армии с максимальным количеством вовлеченных»[23]. Из 101 высших командных чинов все, кроме десяти, были арестованы, из 91 задержанного все, кроме девяти, расстреляны. В том числе три из пяти маршалов СССР, два адмирала, весь старший командный состав ВВС, главы всех военных округов и почти все командиры дивизий. Красная Армия пала на колени[24]. В этих условиях Сталину требовалась передышка для реорганизации. Германское предложение оказалось подарком судьбы. Гитлер же играл с более высокими ставками. Он отчаянно нуждался в доступе к ресурсам, необходимым для того, чтобы сделать Германию сильной и могущественной надолго. Проблема заключалась в том, что Германия была крайне неудачно расположена для выхода на трансатлантическую торговлю с Америкой, Африкой и Азией, поэтому надежды Гитлера обратились на Восток.

За его решением примириться с Советским Союзом стояла идея прокладки собственного Шелкового пути. После подписания пакта Гитлер созвал генералов в свое альпийское шале, чтобы поведать им о сути соглашения и своих планах. Опершись о рояль, он долго говорил о себе. Жителям Германии, утверждал он, повезло с ним, с человеком, в которого они безоговорочно верят. Но теперь, продолжал он, время ловить момент. «Нам нечего терять, – сказал он своим командирам, – Германия в текущей экономической ситуации может выжить лишь несколько лет; у нас нет выбора»[25]. Альянс с СССР не только позволит вернуть земли, отобранные Версальским договором, он гарантирует Германии будущее. Нужно сделать все для успеха Германии и жизненно важно всегда об этом помнить. «Закройте сердца для жалости, – говорил он, – будьте жестоки. Восемьдесят миллионов человек должны получить то, что по праву принадлежит им. Их жизнь необходимо защитить»[26]. Он говорил о вторжении в Польшу, а также о новых возможностях, проистекающих от сближения с Советским Союзом. Для Гитлера соглашение со Сталиным означало больше, чем просто возможность дальше повышать ставки в политической конфронтации, оно открывало целую панораму возможностей. Хотя он часто говорил о «Lebensraum», или жизненном пространстве для германского народа на Востоке, с тех пор как стал известен, теперь он говорил генералам, что на кону стоят конкретные призы: зерно, скот, уголь, свинец и цинк. Германия, наконец, могла стать свободной[27]. Не все слушатели были убеждены. Гитлер сказал, что война займет 6 недель, а генерал фон Рейхенау пробормотал, что скорее 6 лет[28]. Генерал Либманн также не впечатлился. Он говорил потом, что речь была хвастлива, противоречива и «совершенно отвратительна», а Гитлер вконец потерял чувство ответственности. Однако, как следует из ведущих современных исследований нацистской Германии, против никто не высказался[29]. Гитлер был убежден, что нашел способ защитить будущее Германии. Слабое место заключалось в местном сельскохозяйственном комплексе. Как сообщают недавние исследования, этот сектор серьезно пострадал в 1930‑е годы, когда началось строительство германской военной машины, пожирающей ресурсы, время и деньги. Фактически новое законодательство действительно привело к снижению объема инвестиций в сельское хозяйство того времени[30].

Германия по‑прежнему сильно зависела от импорта, поскольку не могла полностью обеспечить себя продукцией[31]. В беседе с высокопоставленным дипломатом в Данциге в августе 1939 года Гитлер поднял тему невыносимого напряжения, которое испытала Германия в ходе Первой мировой войны – одну из своих постоянных тем. Однако на этот раз он претендовал на решение проблемы: «Нам нужна Украина, чтобы никто больше не мог взять нас измором, как это произошло в последней войне»[32]. Украина, а точнее дары ее плодородной земли пали ему в руки с подписанием пакта о ненападении в 1939 году. В течение нескольких месяцев, последовавших за визитом Риббентропа в русскую столицу, нацистские и советские чиновники сновали туда‑сюда между Москвой и Берлином. Германцы были уверены, что за открытостью последует согласие, особенно в области «всех территориальных проблем от Черного моря до Балтийского», как говорил Риббентроп Молотову в августе 1939 года[33]. Новые сложные дискуссии завязались вокруг условий торговли и в особенности вокруг стоимости и объемов поставок советской пшеницы, нефти и всего прочего, что было необходимо Германии для завоевания и удержания Польши. Сталин подпитывал военную активность Гитлера[34]. Альянс придал Гитлеру уверенности и обещал ресурсы, необходимые для нападения на Польшу, при этом он мог не опасаться угрозы для своих позиций на Востоке («Я даю слово чести, что Советский Союз не предаст своего партнера», – сказал вождь русских, когда пакт был подписан)[35]. Впрочем, один из наиболее проницательных командиров понимал, что соглашение о разделе Польши сделало Германию по меньшей мере уязвимее, продвигая советскую границу далеко к западу; было бы лучше, писал Франц Гальдер, сохранить хорошие отношения с Россией и сосредоточиться на британских позициях на Ближнем Востоке и в Средиземноморье[36]. 1 сентября 1939 года, едва ли через неделю после исторического соглашения, германские солдаты хлынули через границу, прорубая себе путь через польскую оборону. Одновременно с захватом территорий до самой Варшавы была поставлена цель обезглавить польскую элиту. Гитлер утверждал, что «только нация, чья элита уничтожена, может быть ввергнута в рабство». Поэтому за офицерами и лидерами специально охотились те, кто знал, кого ищет: 15 из 25 командиров отрядов, посланных для уничтожения «элиты общества», имели докторские степени, преимущественно в сфере юриспруденции и философии[37].

Примирение Германии с Советским Союзом и нападение на Польшу застали Британию и Францию врасплох. Хотя война была объявлена, никто не оказал полякам сколько‑нибудь значимой военной или логистической поддержки. Королевские ВВС нанесли несколько бомбовых ударов, но при этом, как правило, самолеты были нагружены не взрывчаткой, а листовками, что было довольно оптимистично, если не сказать наивно. «Есть серьезные основания полагать, что германские власти напуганы нашей пропагандой», – отмечалось в протоколах встречи Кабинета министров в начале сентября 1939 года первым же пунктом. «Одно то, что наша авиация способна безнаказанно действовать над всем северо‑востоком Германии» считалось достаточным, чтобы «оказать подавляющий эффект на дух германского народа». Было решено, что сброс еще большего числа листовок будет еще более эффективным[38]. В это время в Лондон хлынула волна панических донесений из Индии и Средней Азии, ибо подписанное Молотовым и Риббентропом соглашение не только позволило Германии открыть канал необходимых поставок и открыло войне путь в Европу. Посланник в Кабуле, сэр Уильям Керр Фрейзер‑Тайтлер, предупреждал о появлении множества слухов, касающихся того, обеспечит ли Британия военную поддержку в случае советского вторжения в Афганистан или нет[39]. Эту озабоченность разделяло индийское правительство, государственный секретарь выпустил алармистский документ для военного министерства в Лондоне, рисующий безнадежную картину состояния индийских войск, особенно противовоздушной обороны, которая состояла не более и не менее как из 8 трехдюймовок[40]. Хотя Лондон был настроен скептически по поводу опасности для центрально‑азиатских владений в краткосрочной перспективе, в целом там признавали, что германский альянс с СССР является угрозой британским интересам на Востоке. К весне 1940 года в Лондоне стали осторожно обсуждать то, что казалось неизбежной развязкой. Как сообщалось в докладе военному министерству от совета начальников штабов, озаглавленном «Военные последствия неприязненных отношений с Россией в 1940 году», было не похоже, чтобы советское правительство собиралось терять время на действия в Индии и Афганистане, поскольку такое развитие событий «повлекло бы максимальный подрыв мощи союзных войск»[41].

Другой доклад с леденящей ясностью повествовал о великом множестве способов, которыми германское сотрудничество с Москвой могло повредить союзникам: британские нефтяные промыслы в Иране и Ираке были уязвимы и могли быть потеряны или, того хуже, перейти к врагу[42]. Для этих опасений были основания. Германцы проявляли кипучую активность на Ближнем Востоке и в Средней Азии в 1930‑х годах, Lufthansa строила расширяющуюся сеть коммерческих маршрутов во всем регионе, компании вроде Siemens и Todt были серьезно вовлечены в промышленность Ирака, Ирана и Афганистана. Бесчисленные дороги и мосты были спроектированы германскими инженерами и построены по их проектам под контролем германских специалистов. Телекоммуникационные структуры создавали такие компании, как Telefunken, их услуги пользовались колоссальным спросом[43]. На эти связи с Германией позитивно смотрели во всем регионе, отчасти это было связано с восприятием Гитлера в исламском мире как лидера решительного и стоящего за свои идеалы. Такую точку зрения всемерно поддерживала сеть агентов Абвера, германской военной разведки, которая выстраивала контакты и искала поддержку на территории от Восточного Средиземноморья до Гималаев[44]. Более того, в январе 1940 года в германском генеральном штабе велись дискуссии о том, как бы воодушевить Советы вторгнуться в среднюю Азию и Индию. Генерал Йодль, один из наиболее уважаемых командиров вермахта, тиражировал планы совместного германо‑советского удара, нацеленного на Ближний Восток. Это, по его мысли, «требовало относительно небольших усилий, при этом создавая источник угрозы для Англии»[45]. Так же тщательно разрабатывался отдельный дерзкий план восстановить на афганском престоле Амануллу‑хана, который после низложения нашел убежище в Берлине[46]. Факир из Ипи, Усама бен Ладен 1930‑х годов, – аскет‑проповедник, духовный и кровожадный, ортодокс и революционер – казался прекрасным партнером по дестабилизации северо‑восточных границ и распылению британского внимания и ресурсов. Однако его трудно было найти. Он был неуловим и множество раз ускользал от британцев.

Другая трудность заключалась в том, чтобы найти его тихо – первая миссия агентов Абвера, замаскированных под врачей лепрозория, закончилась провалом: один был убит, другой ранен, попав в засаду афганских войск. Когда же, наконец, удалось установить связь, оказалось, что требования Факира в обмен на помощь против британцев граничат с абсурдом[47]. Работа в остальном регионе была не менее энергичной. Многих в Иране и Ираке захватывал динамизм Гитлера и его риторика. Полностью совпадали, например, глубокий антисемитизм нацистского режима и некоторых ведущих теоретиков ислама. Великий муфтий Иерусалима, Мухаммед аль‑Хусейни, приветствовал возвышение человека, которого называл «аль‑хаджи Мухаммед Гитлер». Антисемитские взгляды нацистского лидера лили воду на мельницу человека, всегда готового призывать к убийствам евреев, которых он именовал «червями и паразитами»[48]. Восхищения Германией в регионе пошли гораздо дальше. Некоторые ученые отмечают сходство между идеологией, которую Гитлер установил в Германии в 1930‑е годы, и принятой в Персии программой, предполагающей «очищение» персидского языка и обычаев, а также сознательное усилие по возвращению назад – как это делали нацисты – к полумифическому, золотому веку. Действительно, решение официально изменить название с Персии на Иран якобы было результатом работы дипломатов Тегерана в Берлине, где шаху разъяснили важность идей «арийства» и общего этимологического и псевдоисторического наследия, на которое может легко ссылаться Иран[49]. Основание «Баас» – партии «возрождения» в Ираке – также во многом произошло благодаря нацистской пропаганде и идее перерождения[50]. А еще был обмен репликами между Гитлером и послом Саудовской Аравии. «Мы относимся к арабам с глубочайшей симпатией по трем причинам, – говорил Гитлер послу в 1939 году. – Во‑первых, у нас нет никаких территориальных претензий на арабские земли. Во‑вторых, у нас общие враги. А в‑третьих, мы плечом к плечу боремся с евреями. Я не успокоюсь, пока последний из них не покинет Германию»[51]. Таким образом, неудивительно, что Лондон и Париж готовили план за планом, чтобы сдержать германцев и Советы. Глава французского штаба Клод Гамелин предлагал план постройки цитадели, в идеале на Балканах, откуда можно было бы давить на Германию с тыла в случае необходимости[52]. Эту идею, поддержанную премьер‑министром Франции, свиноподобным Эдуардом Даладье, воспринимали серьезно, но потом отбросили.

Ее заместил дерзкий план нападения на Скандинавию, чтобы перерезать линию поставок шведской железной руды, который с энтузиазмом поддерживал Уинстон Черчилль, в то время первый лорд Адмиралтейства. «Ничто не может быть смертоноснее… чем остановить на три или даже шесть месяцев эти поставки, – писал Черчилль. – Британии следует поколебать нейтралитет Норвегии и заминировать норвежские прибрежные воды. Эти шаги поставят под вопрос боеспособность Германии и… само существование государства»[53]. Подрыв линий снабжения Германии находился в центре обсуждений. В конечном счете, весной 1940 года взгляды обратились на Баку. Начальник штаба французских ВВС генерал Вюллемин отстаивал план, согласно которому союзные силы должны были использовать базы на Ближнем Востоке для атаки целей, в первую очередь на территории Азербайджанской ССР. Авиаотряды, базирующиеся на британских базах в Ираке и французских в Сирии, могли, как считалось, снизить добычу нефти на Кавказе вдвое за 2–3 месяца. Согласно первой редакции плана, это бы имело «решающие последствия для СССР и Германии». Последующие версии обещали еще более радужные перспективы: более мелкие атакующие звенья могли доставить ту же бомбовую нагрузку за меньший период времени[54]. Результаты бомбардировки Кавказа были бы блестящими, соглашались британские стратеги: произошло бы «немедленное разрушение промышленного и сельскохозяйственного секторов экономики России, которые были бы постепенно парализованы до полной утраты работоспособности». Это уничтожило бы все надежды Германии на разумное распределение российских товаров к своей выгоде и, с этой точки зрения, оказало бы решающее влияние на исход войны. Французские и британские прожектеры окончательно убедились, что разрушение русской нефтедобычи наилучшим образом устранило бы угрозу со стороны Германии[55]. Все эти планы совместных действий рухнули, когда Гитлер предпринял молниеносную атаку на Францию. Для многих германский марш выглядел работой тактического гения, застающего защитников врасплох сериями блестящих операций, тщательно спланированных штабами и искусно исполненных армией, закаленной в боях и имеющей постоянно растущий опыт завоевания чужих земель. На самом деле из современных исследований ясно, что успех во Франции дался не просто так. Много раз Гитлер терял терпение, приказывая солдатам занять позицию, а затем находя, что приказы достигают командиров частей продвинувшимися на много миль вперед от того места, которое предполагалось занять.

Гейнц Гудериан, бравый прусский командир танкового корпуса, был освобожден от должности за неподчинение, когда продолжал двигаться, и это при том, что приказ занять позицию, скорее всего, вообще к нему не попал. В это время Гитлер так боялся, что его войска попадут в несуществующую западню, что был на грани нервного срыва[56]. Быстрое продвижение было незаслуженным призом для игрока, испытывающего удачу. Век империй в Восточной Европе подошел к концу с началом Первой мировой. Теперь, вместо того, чтобы постепенно угаснуть, Германия готовила сокрушительный удар. В то время как королевские ВВС готовились взлететь для битвы за Британию, громкие голоса возвещали конец эпохи. Германский посол в Кабуле прогнозировал, что к концу лета Гитлер войдет в Лондон. В предвкушении окончательного падения Британии посыпались конкретные предложения афганским руководителям: в частности, в обмен на отказ от нейтралитета, который страна заняла в начале войны, Германия предлагала солидный кусок Северо‑Восточной Индии, а также порт Карачи, как только овладеет всем этим. Это было впечатляющее предложение. Даже британский эмиссар в Кабуле осознавал, что британское судно выглядит тонущим, и для того чтобы просто предполагать, что оно останется на плаву, уже требовались смелость и вера. Шаги вроде снижения расценок на перевозку афганского хлопка, чтобы избежать обвала местной экономики, были мельчайшими из символических жестов, а также знаком того, какой ограниченной в возможностях оказалась Британия. В этот критический момент афганцы не поддались, может быть, они колебались, но на сторону Германии не склонились[57]. Летом 1940 года Британия и ее империя отчаянно цеплялись за жизнь. Росчерк пера в московских предрассветных сумерках прошлого лета, скрепивший соглашение между нацистской Германией и коммунистическим Советским Союзом, изменил облик мира, и очень быстро. Будущее обещало новую сеть связей, которая соединит Берлин через Советский Союз с глубинами Азии и индийского субконтинента, которая перенаправит торговлю и ресурсы из Западной Европы в Центральную.

Однако эта переориентация зависела от плотной и продолжительной поддержки Советского Союза. Хотя продукция и сырье поступали в Германию в последовавшие за вторжением в Польшу месяцы, все шло не так уж гладко. Переговоры были напряженными, особенно когда дело касалось пшеницы и нефти – двух наиболее важных ресурсов.

Сталин лично пересматривал сделки, решая, когда германцы должны получить требуемые 800 000 тонн нефти, а когда гораздо меньше и на каких условиях. Обсуждение отдельных поставок было чревато потерей времени и постоянным беспокойством для германских стратегов[58].

Неудивительно, что в германском Министерстве иностранных дел понимали хрупкость сложившегося положения и непрерывно подчеркивали в докладах опасность чрезмерной зависимости от Москвы. Случись что не так – смена руководства, упрямство или просто конфликт из‑за условий сделки, – Германия оказывалась под ударом. Это было основной угрозой великолепной череде военных успехов Гитлера в Европе[59].

Тяжелое чувство неопределенности привело к решению, стоившему жизни миллионам германских солдат, миллионам русских и миллионам евреев, – вторгнуться в Советский Союз. Как всегда, когда Гитлер готовил очередную авантюру, в конце июля 1940 года он облек ее в одежды идеологической борьбы. Настало время использовать возможность, сказал он генералу Йодлю, уничтожить большевизм[60]. На самом деле на кону стояло сырье и прежде всего продовольствие.

На протяжении второй половины 1940 – начала 1941 года над логистикой вторжения работали не только военные, но и экономические стратеги. Их возглавлял Герберт Бакке, сельскохозяйственный специалист, вступивший в НСДАП в начале 1920‑х годов и постоянно росший в чинах, будучи протеже Рихарда Дарре, рейхсминистра продовольствия и сельского хозяйства. Рабская преданность Бакке нацистской идее вместе с его искушенностью в интригах обусловили возрастание его влияния на реформы 1930‑х годов, в ходе которых регулировались цены и устанавливались объемы импорта и экспорта[61].

Бакке был поглощен мыслью о России как решении проблем Германии. Со времен падения Российской империи степи медленно превращались из обиталища полудиких кочевников в превосходную житницу, колосящиеся поля тянулись насколько хватало взгляда, почвы были необычайно плодородны, особенно черноземные.

Экспедиции РАН, исследовавшие регион, источали мед в описаниях пояса, тянущегося от Черного моря глубоко в Среднюю Азию, возбужденно докладывая об идеальных условиях для пахотного земледелия[62].

Сельскохозяйственное производство в Южной России и Украине росло с пугающей скоростью еще до революции 1917 года, подстегиваемое растущим внутренним спросом, увеличением экспорта и результатами исследований повышения качества пшеницы, а также высокой урожайностью земель, на которых тысячелетиями выпасали скот кочевники[63]. Никто не знал потенциала степей, производительность которых так стремительно выросла в конце XIX – начале XX века, лучше Герберта Бакке: его специальностью, как и темой докторской диссертации, были русские зерновые[64]. Маленький, тощий человечек, аккуратно одетый, в очках, Бакке возглавлял коллективы по созданию перспективных проектов, являвшихся подлинными целями вторжения. Как он подчеркивал Гитлеру, ключом ко всему была Украина: контроль над плодородными сельскохозяйственными землями, простиравшимися от Черного моря и далее за Каспийское, «освободил бы нас от любого экономического давления»[65].

Германия должна была «стать непобедимой», если бы забрала территории СССР, хранящие «неизмеримые богатства»[66]. Исчезла бы зависимость от доброй воли СССР и его причудливого руководства, результаты британской блокады Средиземного и Северного морей в основном сошли бы на нет. Это был шанс обеспечить Германию всем необходимым.

Именно с этими речами выступал Гитлер, когда летом 1941 года началась атака. Пока германские солдаты с впечатляющей скоростью продвигались на восток, фюрер с трудом сдерживал волнение. Германия никогда не оставит эти вновь завоеванные земли, ликовал он, они станут «нашей Индией», «нашим новым райским садом»[67].

Йозеф Геббельс, рейхсминистр пропаганды, тоже не сомневался в том, что война ведется в основном за ресурсы, особенно пшеницу и зерновые. В статье 1942 года он по обыкновению невозмутимо и безжалостно заявлял, что «война ведется за зерно и хлеб, за обильный завтрак, обед и ужин». «Это, и ничто другое, – цель Германии в войне, – продолжал он, – захватить на востоке широкие колосящиеся поля золотой пшеницы, более чем достаточные для пропитания нашего народа и всей Европы»[68].

За комментариями вроде этого стояла жестокая реальность, ибо в Германии вот‑вот должно было закончиться продовольствие, а советские поставки не в силах были восполнить хроническую недостачу. В феврале 1941 года, например, германское радио передавало, что всей Европе пришлось затянуть пояса из‑за британской торговой блокады, которую описывали как «умственное расстройство» или еще «dementia Britannica»[69]. Летом 1941 года Геббельс писал в дневнике, что полки берлинских магазинов пусты, найти в продаже овощи – редкая удача. Это вызвало колебания цен и подстегнуло рост черного рынка, а также беспокойство населения, которое пока еще редко, но начало интересоваться, в чем выгода от германских завоеваний. И это определенно заставило шефа гитлеровской пропаганды понервничать[70].

Как выразился один местный чиновник, «перегруженные работой и истощенные мужчины и женщины» в его части Германии «не понимают, почему война должна вестись еще и в Азии и Африке. Счастливые дни стали далекими воспоминаниями»[71].

Решение нашел Бакке и его команда аналитиков. Самому Бакке было неприятно отмечать ухудшающееся продовольственное положение внутри Германии в своем докладе о снабжении в конце 1940 года. Дошло до того, что на правительственном совещании в январе 1941 года с Германом Герингом в качестве координатора четырехлетнего плана, он предупреждал, что довольно скоро мясо придется выдавать пайками, и этот шаг был немедля запрещен из‑за страха, что поддержки лишатся не только военные действия, но и нацистская партия вообще[72].

Предложение Бакке было радикальным. Хотя Советский Союз был огромен и включал в себя всевозможные природные и климатические зоны, он мог быть, грубо говоря, поделен на две части. Южная включала в себя Украину, юг России и Кавказ, располагала полями и ресурсами, формирующими «зону избытка». Северная, то есть центр и север России, Белоруссия и Прибалтика, являлись «зоной недостатка». Бакке понимал это так, что население с одной стороны черты производит еду, а жители с другой стороны – только потребляют. Решением проблем Германии было бы сосредоточиться на захвате первой и игнорировать вторую. Продукцию «зоны избытка» следовало перенаправить в Германию, а «зону недостатка» предоставить саму себе, не беспокоясь о ее выживании. Отказываясь от этих земель, Германия оставалась в выигрыше.

О том, как это воплотится в реальность, говорилось на совещании в Берлине за считаные недели до запуска плана «Барбаросса» – такое имя было присвоено планам вторжения в Советский Союз. 2 мая стратеги обсуждали приоритеты и ожидаемые результаты атаки: германские армии по мере продвижения должны были обеспечивать себя продовольствием на месте. Так обетованная земля приносила первые плоды. Вермахт, как предполагалось, будет снабжаться из России с того момента, как германские солдаты пересекут границу. Судьба жителей «зоны недостатка» также обсуждалась на той встрече. Их рассчитывали отрезать в один прием. Один из самых шокирующих документов в истории гласит: «Х миллионов человек будет, несомненно, голодать, если мы вывезем все, что нам необходимо»[73]. Этими жизнями Германия покупала возможность прокормить себя. Эти миллионы были сопутствующим ущербом, необходимой жертвой во имя успеха и выживания Германии.

В дальнейшем обсуждались другие логистические проблемы, а также то, что нужно сделать, чтобы все прошло, как следует. Основные артерии, соединявшие сельскохозяйственные земли с транспортной сетью, должны были быть взяты под охрану, чтобы обеспечить доставку сырья в Германию. Немало внимания было уделено тому, что должны носить агропромышленные специалисты, надзирающие за сбором урожая и будущим посевом: серебристо‑серые нарукавные повязки поверх гражданской одежды. Как отмечает один из ведущих ученых, совещание было столь же будничным, сколь и убийственным[74].

В следующие 3 недели совместные усилия были направлены на исчисление вероятных потерь, чтобы оценить те «х миллионов», которые должны были умереть в «зоне недостатка». 23 мая был готов двадцатистраничный доклад, который, в сущности, представлял собой развернутую версию уже принятых решений. «Избыточный» регион Советского Союза было решено отделить, а произведенные там зерно и другие сельскохозяйственные продукты отправить в Германию. Как и говорилось на предшествующей встрече в Берлине, страдать от последствий предстояло местному населению. В докладе все это обстоятельно разъяснялось и конкретизировались приблизительные оценки предполагаемых жертв. «Многие десятки миллионов людей на этой территории станут излишними и должны будут умереть или отправляться в Сибирь, – было написано в докладе, – попытки спасти местное население от голодной смерти могут быть предприняты только за счет снабжения Европы. Они лишат Германию возможности довести войну до конца»[75]. Атака предпринималась не просто для победы в войне. Это был буквально вопрос жизни и смерти.

Хотя списки присутствовавших на совещании 2 мая не сохранились, отпечатки пальцев Бакке были обнаружены повсюду на программе и на решениях. Гитлер ценил его выше его непосредственного руководства и, как писала в дневнике жена Бакке, германский лидер прислушивался к его советам охотнее всего, беседуя о планах вторжения. А еще сохранилось исправленное введение к его диссертации, наконец изданной летом 1941 года. Россия не в состоянии использовать ресурсы правильно, было написано там, если Германия захватит их, им найдется лучшее применение[76].

Но наиболее говорящей является короткая заметка, которую он сделал 1 июня 1941 года, за 3 недели до вторжения: «Русские веками сносили нищету, голод и ограничения… Не пытайтесь использовать германские стандарты жизни как мерило и переменить русский стиль жизни». Русский желудок, писал он, эластичен. Жалость к тем, кому придется голодать, таким образом, неуместна[77]. Прямота его мысли впечатляла многих, как замечал Геббельс в дневнике во время подготовки к нападению на СССР. Бакке, писал он, «мастерски владеет своим департаментом. Пока он с нами, все, что может быть сделано, будет сделано»[78].

Решающее значение предстоящей операции понимали все причастные. Геббельс в своем дневнике предсказывал нехватку продовольствия зимой 1941 года, притом такую жестокую, что с предыдущими случаями голода ее будет не сравнить. Но это не наша проблема, добавлял он, считая, что это русские, а не германцы, будут голодать[79]. Предполагая, что в Германии слушают советское радио не менее внимательно, чем в Британии, Геббельс, вероятно, черпал воодушевление из новостей менее чем за 3 дня до начала вторжения: «В Центральной России поля словно зеленые ковры, в Юго‑Восточной – пшеница поспела». Жатва как раз началась, а урожай, похоже, был небывалым[80].

Когда приготовления к атаке вошли в финальную стадию, в головы солдат и офицеров было накрепко вбито, что на кону. Если верить Францу Гальдеру, баварскому кадровому военному, который неуклонно рос в чинах Вермахта, Гитлер, как обычно, был прям и категоричен. Это битва до конца, сказал он генералитету в марте 1941 года. В России следует применять силу «в наиболее жестокой форме». Это должно стать «войной на уничтожение». «Командиры должны понимать, за что мы сражаемся». Когда речь идет о Советском Союзе, говорил Гитлер, «кнут сегодня, а пряник – потом»[81].

Эта тема была раскрыта в мае 1941 года, когда официальные руководства по поведению войск в России были готовы и распространялись среди сил вторжения. Они содержали списки опасностей, исходивших от «агитаторов», «партизан», «диверсантов» и евреев, из которых становилось ясно, что немецкий солдат не должен никому доверять и давать пощады. Были изданы и руководства по управлению захваченными территориями. В случае восстания или сопротивления полагалось использовать круговую поруку. Подозреваемые в противодействии интересам Германии должны были быть допрошены на месте и там же расстреляны в случае признания виновными, вне зависимости от того, комбатанты это или нет. Наконец, был выпущен ряд директив, в том числе так называемый «приказ о комиссарах» с красочными предупреждениями, чего ожидать: противник, вероятно, собирался вести войну в манере, отрицающей международное законодательство и гуманизм. Комиссары – так обобщенно называли советских политработников – сражались способами, которые можно называть только «варварскими» и «азиатскими». Щадить комиссаров не полагалось.

[1] Hitler’s Mountain Home’, Homes & Gardens , November 1938, рр. 193–195.

[2] A. Speer, Inside the Third Reich , tr. R. and C. Winston (New York, 1970), р. 161.

[3] Там же; об игре Канненберга на аккордеоне – C. Schroder, Er War mein Chef. Aus den Nachlaß der Sekretärin von Adolf Hitler (Munich, 1985), рр. 54, 58.

[4] R. Hargreaves, Blitzkrieg Unleashed: The German Invasion of Poland (London, 2008), р. 66; H. Hegner, Die Reichskanzlei 1933–1945: Anfang und Ende des Dritten Reiches (Frankfurt‑am‑Main, 1959), рр. 334–337.

[5] Speer, Inside the Third Reich , р. 162.

[6] M. Muggeridge, Ciano’s Diary, 1939–1943 (London, 1947), рр. 9–10.

[7] House of Commons Debate, 31 March 1939, Hansard, 345, 2415.

[8] Там же, 2416; см. G. Roberts, The Unholy Alliance: Stalin’s Pact with Hitler (London, 1989); R. Moorhouse, The Devil’s Alliance: Hitler’s Pact with Stalin (London, 2014).

[9] L. Bezymenskii, Stalin und Hitler. Pokerspiel der Diktatoren (London, 1967), рр. 186–192.

[10] J. Herf, The Jewish Enemy: Nazi Propaganda during World War II and the Holocaust (Cambridge, MA, 2006).

[11] W. Churchill, The Second World War , 6 vols (London, 1948–1953), 1, р. 328.

[12] Bezymenskii, Stalin und Hitler , рр. 142, 206–209.

[13] T. Snyder, Bloodlands: Europe between Hitler and Stalin (London, 2010), рр. 81, 93.

[14] Цитируется по E. Jäckel and A. Kahn, Hitler: Sämtliche Aufzeichnungen, 1905–1924 (Stuttgart, 1980), р. 186.

[15] J. Weitz, Hitler’s Diplomat: The Life and Times of Joachim von Ribbentrop (New York, 1992), р. 6.

[16] S. Sebag Montefiore, Stalin: The Court of the Red Tsar (London, 2004), р. 317.

[17] Hegner, Die Reichskanzlei , рр. 337–338, 342–343; о договоре и секретном приложении к нему – Documents on German Foreign Policy, 1918–1945 , Series D, 13 vols (London, 1949–1964), 7, рр. 245–247.

[18] Sebag Montefiore, Stalin , р. 318.

[19] N. Khrushchev, Khrushchev Remembers , tr. S. Talbott (Boston, MA, 1970), р. 128.

[20] Besymenski, Stalin und Hitler , рр. 21–22; D. Volkogonov, Stalin: Triumph and Tragedy (New York, 1991), р. 352.

[21] L. Kovalenko and V. Maniak, 33’i: Golod: Narodna kniga‑memorial (Kiev, 1991), р. 46, in Snyder, Bloodlands , р. 49; также см. рр. 39–58.

[22] О Вышинском и показательных процессах см. A. Vaksberg, Stalin’s Prosecutor: The Life of Andrei Vyshinsky (New York, 1990), и N. Werth et al. (eds), The Little Black Book of Communism: Crimes, Terror, Repression (Cambridge, MA, 1999).

[23] M. Jansen and N. Petrov, Stalin’s Loyal Executioner: People’s Commissar Nikolai Ezhov, 1895–1940 (Stanford, 2002), р. 69.

[24] Роговин В. Партия растрелянных. – М., 1997. – С. 207–219; а также Bezymenskii, Stalin und Hitler , р. 96; Volkogonov, Stalin , р. 368.

[25] ‘Speech by the Führer to the Commanders in Chief’, 22 August 1939, in Documents on German Foreign Policy , Series D, 7, рр. 200–204; I. Kershaw, Hitler, 1936–1945: Nemesis (London, 2001), рр. 207–208.

[26] ‘Second speech by the Führer’, 22 August 1939, in Documents on German Foreign Policy, 1918–1945 , Series D, р. 205.

[27] ‘Speech by the Führer to the Commanders in Chief’, р. 204.

[28] K.‑J. Müller, Das Heer und Hitler: Armee und nationalsozialistisches Regime 1933–1940 (Stuttgart, 1969), р. 411, n. 153; Мюллер не предоставляет вспомогательных ссылок.

[29] W. Baumgart, ‘Zur Ansprache Hitlers vor den Führern der Wehrmacht am 22. August 1939. Eine quellenkritische Untersuchung’, Viertejahreshefte für Zeitgeschichte 16 (1968), р. 146; Kershaw, Nemesis , р. 209.

[30] G. Corni, Hitler and the Peasants: Agrarian Policy of the Third Reich, 1930–1939 (New York, 1990), рр. 66–115.

[31] См., например, R.‑D. Müller, ‘Die Konsequenzen der “Volksgemeinschaft”: Ernährung, Ausbeutung und Vernichtung’, in W. Michalka (ed.), Der Zweite Weltkrieg. Analysen‑Grundz üge‑Forschungsbilanz (Weyarn, 1989), рр. 240–249.

[32] A. Kay, Exploitation, Resettlement, Mass Murder: Political and Economic Planning for German Occupation Policy in the Soviet Union, 1940–1941 (Oxford, 2006), р. 40.

[33] Бондаренко A. Год кризиса 1938–1939: документы и материалы: в 2 т. Т. 2. – М., 1990. – С. 157–158.

[34] E. Ericson, Feeding the German Eagle: Soviet Economic Aid to Nazi Germany, 1933–1941 (Westport, CT, 1999), р. 41ff.

[35] A. Bullock, Hitler: A Study in Tyranny (London, 1964), р. 719.

[36] S. Fritz, Ostkrieg: Hitler’s War of Extermination in the East (2011), р. 39.

[37] C. Browning, The Origins of the Final Solution: The Evolution of Nazi Jewish Policy, September 1939 – March 1942 (Lincoln, NE, 2004), р. 16; Snyder, Bloodlands , р. 126.

[38] War Cabinet, 8 September 1939, CAB 65/1; A. Prazmowska, Britain, Poland and the Eastern Front, 1939 (Cambridge, 1987), р. 182.

[39] British Legation Kabul to Foreign Office London, Katodon 106, 24 September 1939, цитируется по M. Hauner, ‘The Soviet Threat to Afghanistan and India, 1938–1940’, Modern Asian Studies 15.2 (1981), р. 297.

[40] Hauner, ‘Soviet Threat to Afghanistan and India’, р. 298.

[41] Report by the Chiefs of Staff Committee, ‘The Military Implications of Hostilities with Russia in 1940’, 8 March 1940, CAB 66/6.

[42] ‘Appreciation of the Situation Created by the Russo‑German Agreement’, 6 October 1939, CAB 84/8; см. здесь M. Hauner, India in Axis Strategy: Germany, Japan and Indian Nationalists in the Second World War (Stuttgart, 1981), esр. рр. 213–237.

[43] Hauner, India in Axis Strategy , рр. 70–92.

[44] M. Hauner, ‘Anspruch und Wirklichkeit: Deutschland also Dritte Macht in Afghanistan, 1915–1939’, in K. Kettenacker et al. (eds), Festschrift für Paul Kluge (Munich, 1981), рр. 222–244; M. Hauner, ‘Afghanistan before the Great Powers, 1938–1945’, International Journal of Middle East Studies 14.4 (1982), рр. 481–482.

[45] ‘Policy and the War Effort in the East’, 6 January 1940, Documents on German Foreign Policy, 1918–1945 , Series D, 8, рр. 632–633.

[46] ‘Memorandum of the Aussenpolitisches Amt’, 18 December 1939, Documents on German Foreign Policy, 1918–1945 , Series D, 8, р. 533; Hauner, India in Axis Strategy , рр. 159–172.

[47] M. Hauner, ‘One Man against the Empire: The Faqir of Ipi and the British in Central Asia on the Eve of and during the Second World War’, Journal of Contemporary History 16.1 (1981), рр. 183–212.

[48] Rubin and Schwanitz, Nazis, Islamists , р. 4 n. 13.

[49] S. Hauser, ‘German Research on the Ancient Near East and its Relation to Political and Economic Interests from Kaiserreich to World War II’, in W. Schwanitz (ed.), Germany and the Middle East, 1871–1945 (Princeton, 2004), рр. 168–169; M. Ghods, Iran in the Twentieth Century: A Political History (Boulder, CO, 2009), рр. 106–108.

[50] Rubin and Schwanitz, Nazis, Islamists , р. 128.

[51] Цитируется по тому же источнику, р. 5.

[52] T. Imlay, ‘A Reassessment of Anglo‑French Strategy during the Phony War, 1939–1940’, English Historical Review 119.481 (2004), рр. 337–338.

[53] First Lord’s Personal Minute, 17 November 1939, ADM 205/2. См. здесь Imlay, ‘Reassessment of Anglo‑French Strategy’, рр. 338, 354–359.

[54] Imlay, ‘Reassessment of Anglo‑French Strategy’, р. 364.

[55] CAB 104/259, ‘Russia: Vulnerability of Oil Supplies’, JIC (39) 29 revise, 21 November 1939; Imlay, ‘Reassessment of Anglo‑French Strategy’, рр. 363–368.

[56] О Гудериане и о повторной гибели Гитлера см. K. H. Frieser, Blitzkrieg‑Legende. Der Westfeldung 1940 (Munich, 1990), рр. 240–243, 316–322.

[57] См. M. Hauner, ‘Afghanistan between the Great Powers, 1938–1945’, International Journal of Middle East Studies 14.4 (1982), р. 487; о предлагаемом сокращении транспортных расходов – Ministry of Economic Warfare, 9 January 1940, FO 371/24766.

[58] Ericson, Feeding the German Eagle , рр. 109–118.

[59] Fritz, Ostkrieg , рр. 38–41.

[60] J. Förster, ‘Hitler’s Decision in Favour of War against the Soviet Union’, in H. Boog, J. Förster et al. (eds), Germany and the Second World War , vol. 4: The Attack on the Soviet Union (Oxford, 1996), р. 22; также см. Kershaw, Nemesis , р. 307.

[61] Corni, Hitler and the Peasants , рр. 126–127, 158–159, 257–260. Также см. H. Backe, Die Nahrungsfreiheit Europas: Großliberalismus in der Wirtschaft (Berlin, 1938).

[62] Гнучева В. Материалы для истории экспедиции наук в XVIII и XX веках // Труды Архива Академии наук СССР 4. – М., 1940. – С. 97–108.

[63] Строганова M. Заповедники европейской части РСФСР. – М., 1989; C. Kremenetski, ‘Human Impact on the Holocene Vegetation of the South Russian Plain’, in J. Chapman and Р. Dolukhanov (eds), Landscapes in Flux: Central and Eastern Europe in Antiquity (Oxford, 1997), рр. 275–287.

[64] H. Backe, Die russische Getreidewirtschaft als Grundlage der Land‑ und Volkswirtschaft Rußlands (Berlin, 1941).

[65] Bundesarchiv‑Militärarchiv, RW 19/164, fo. 126, цитируется по Kay, Exploitation , 211, р. 50.

[66] Цитируется по A. Hillgruber, Hitlers Strategie: Politik und Kriegführung 1940–1941 (Frankfurt‑am‑Main, 1965), р. 365.

[67] ‘Geheime Absichtserklärungen zur künftigen Ostpolitik: Auszug aus einem Aktenvermerk von Reichsleiter M. Bormann vom 16.7.1941’, in G. Uebershär and W. Wette (eds), Unternehmen Barbarossa: Der deutsche Überfall auf die Sowjetunion, 1941: Berichte, Anaylsen, Dokumente (Paderborn, 1984), рр. 330–331.

[68] G. Corni and H. Gies, Brot – Butter – Kanonen. Die Ernährungswirtschaft in Deutschland unter der Diktatur Hitlers (Berlin, 1997), р. 451; R. – D. Müller, ‘Das “Unternehmen Barbarossa” als wirtschaftlicher Raubkrieg’, in Uebershär and Wette, Unternehmen Barbarossa , р. 174.

[69] German radio broadcast, 27 February 1941, Propaganda Research Section Papers, 6 December 1940, Abrams Papers, 3f 65; 3f 8/41.

[70] Die Tagebücher von Joseph Goebbels , ed. E. Fröhlich, 15 vols (Munich, 1996), 28 June 1941, Teil I , 9, р. 409; 14 July, Teil II , 1, рр. 63–64.

[71] Kershaw, Nemesis , рр. 423–424.

[72] Приватная переписка Бакке, цитируется по G. Gerhard, ‘Food and Genocide: Nazi Agrarian Politics in the Occupied Territories of the Soviet Union’, Contemporary European History 18.1 (2009), р. 56.

[73] ‘Aktennotiz über Ergebnis der heutigen Besprechung mit den Staatssekretären über Barbarossa’, in A. Kay, ‘Germany’s Staatssekretäre, Mass Starvation and the Meeting of 2 May 1941’, Journal of Contemporary History 41.4 (2006), рр. 685–686.

[74] Kay, ‘Mass Starvation and the Meeting of 2 May 1941’, р. 687.

[75] ‘Wirtschaftspolitische Richtlinien für Wirtschaftsorganisation Ost, Gruppe Landwirtschaft’, 23 May 1941, in Der Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Internationalen Militärgerichtshof, Nürnberg 14 November 1945–1 October 1946 , 42 vols (Nuremberg, 1947–1949), 36, рр. 135–137. Аналогичный отчет был опубликован три недели спустя 16 июня, Kay, Exploitation , рр. 164–167.

[76] Backe, Die russische Getreidewirtschaft , цитируется по Gerhard, ‘Food and Genocide’, рр. 57–58; а также Kay, ‘Mass Starvation’, рр. 685–700.

[77] H. Backe, ’12 Gebote für das Verhalten der Deutschen im Osten und die Behandlung der Russen’, in R. Rürup (ed.), Der Krieg gegen die Sowjetunion 1941–1945: Eine Dokumentation (Berlin, 1991), р. 46; Gerhard, ‘Food and Genocide’, р. 59.

[78] Die Tagebücher von Joseph Goebbels , 1 May 1941, Teil I , 9, рр. 283–284.

[79] Там же, 9 July 1941, Teil II , 1, рр. 33–34.

[80] Russian radio broadcast, 19 June 1941, Propaganda Research Section Papers, Abrams Papers, 3f 24/41.

[81] F. Halder, The Halder War Diary , ed. C. Burdick and H. – A. Jacobsen (London, 1988), 30 March 1941, рр. 345–346.