С захватом лидерства на Ближнем Востоке Соединенные Штаты вступали в новый мир, в котором наблюдался очевидный конфликт между продвижением национальных интересов, с одной стороны, и поддержкой сомнительных режимов и правителей – с другой. Через считаные недели после свержения Мосаддыка госдепартамент задумался об объединении американских нефтяных компаний для захвата скважин и инфраструктуры Англо‑Иранской компании. Однако это увлекло немногих, все старались избежать неясности, которая сопровождала возвращение шаха. Тот факт, что последний собирался казнить бывшего премьер‑министра, был не слишком многообещающим в плане разрядки ситуации.

Не имело значения, что повсюду развивалась топливная промышленность и появлялись новые возможности, обещавшие создание громадных состояний, вероятно, больших, чем у Нокса Д’Арси. За недели до падения Мосаддыка компания под руководством Дж. Пола Гетти сделала сильнейший рывок, о котором говорили, что это «нечто между колоссальным и историческим», в нейтральной зоне между Саудовской Аравией и Кувейтом. По сравнению с этим, вовлеченность в ядовитую политику Тегерана было по понятным причинам непривлекательно для корпорации. Однако для правительства США это был не просто приоритет, а необходимость: Иран практически прекратил экспортировать нефть во время кризиса начала 1950‑х годов. Не возобнови он производство в ближайшее время, экономика страны рухнула бы, что открыло бы путь подрывным группировкам, которые могли толкнуть страну в объятия Советского Союза. Истощение запасов и рост цен также вызвали бы нежелательные последствия для Европы, которая пыталась восстановиться в послевоенный период.

Таким образом, госдепартамент начал мощную кампанию по воодушевлению крупнейших промышленников США сформировать консорциум для перехвата интересов Англо‑Иранской компании, туманно намекая, что их концессии в Кувейте, Ираке и Саудовской Аравии могут подвергнуться риску, если ничего не предпринять.

Правительство США теперь изображало шпрехшталмейстера, умасливая американские корпорации скооперироваться. Как выражался по этому поводу один из администраторов нефтяных компаний, «со строго коммерческой точки зрения, наша компания не имеет особого интереса» в вовлечении в иранскую нефтяную промышленность; «но мы вполне осознаем, что здесь замешаны глобальные национальные интересы, поэтому мы готовы ко всем необходимым шагам», чтобы помочь. Мы бы никогда не сунулись в Иран, утверждал другой нефтяник, если бы правительство «не гнало нас туда пинками»[1].

Попытка занять позиции Англо‑Иранской компании и сохранить стабильность в Иране усложнялись еще и тем, что сами нефтяные компании, призванные выступить в качестве инструмента в международной политике США, находились под следствием министерства юстиции за нарушение антитрестовых законов. Однако поскольку идея проповедей о демократии оказалась гибкой, то же произошло и с гарантией соблюдения американских законов: генеральный прокурор дал формальные разъяснения по запросу национального совета безопасности, что «применение антитрестового законодательства Соединенных Штатов (против нефтяных компаний, формирующих консорциум) должно считаться вторичным по отношению к интересам национальной безопасности». Весной 1954 года, таким образом, нефтяные компании получили формальные гарантии иммунитета от расследований. Контроль над Ираном был так важен, что правительство США было готово отложить в сторону собственное законодательство[2].

Привлечение американских нефтяных компаний было лишь одним этапом широкомасштабного плана поддержки Ирана и удержания его вне хватки Советского Союза. Совместные усилия были приложены для разработки проектов социального развития, особенно в сельской местности. Около трех четвертей населения составляли крестьяне, не имевшие земли и получавшие минимальный доход. Они были заперты в мире, где землевладельцы противостояли аграрной реформе и где выбор был невелик: обычная ставка по кредиту для мелких фермеров колебалась от 30 до 75 %, что гарантированно ограничивало социальную мобильность[3].

Основные фонды были инвестированы в решение части этих проблем. Схемами микрофинансирования для мелких фермеров занималась Ford Foundation, крупнейшая благотворительная организация в Америке. Поддержка создания кооперативов позволила им отказаться от неэффективной торговли своим урожаем хлопка на местных рынках в пользу продажи их по заметно лучшим ценам брокерам в Европе. На шаха и его министров давили, чтобы те занялись реформированием сельского хозяйства как следует, но не очень результативно к отчаянию тех, кто пытался убедить высокопоставленных политиков, что неспособность разобраться с безграмотностью и неравенством в сельской местности будет иметь долгосрочные последствия[4].

Прямая поддержка правительства США быстро возрастала, объем ежегодных финансовых вливаний, составлявший 27 миллионов долларов в годы до смещения Мосаддыка, увеличился почти в 5 раз в последующие годы[5]. США также предоставили гранты и займы, чтобы помочь выстроить массивную дамбу на реке Карадж примерно в 40 милях к северо‑востоку от Тегерана, которая предназначалась в основном для улучшения электро‑ и водоснабжения столицы, а также служила символом иранской модернизации и прогресса[6].

Такие шаги были частью систематического подхода к укреплению региона. Хотя нефтяные богатства Ирана и делали его особо значимым для Запада, важность соседних стран также возросла из‑за их расположения по южному флангу Советского Союза, в то время как начинала разгораться холодная война.

Результатом должно было стать создание пояса государств между Средиземноморьем и Гималаями с прозападными правительствами, устойчивой экономикой, политикой и военной поддержкой США. Этот блок стран, который суровый госсекретарь Джон Фостер Даллес окрестил «северным рубежом», должен был выполнять три задачи: служить преградой экспансии советских интересов; прикрывать богатый ресурсами залив и продолжать перекачивать нефть на Запад, чтобы стимулировать восстановление Европы и в то же время получать прибыль, необходимую для местной стабильности; и обеспечивать функционирование сети разведывательных постов и военных баз на случай, если напряженные отношения с советским блоком выльются в открытый конфликт.

В 1949 году, например, в докладе, представленном объединенному руководству штабов в Южной Азии, отмечалось, что Пакистан «может потребоваться как база для воздушных операций против центрального района СССР и как перевалочный пункт для сил, обороняющих или отбивающих нефтяные залежи Ближнего Востока». Также в нем сообщалось, что это очевидный аванпост для скрытых действий против Советского Союза[7].

Таким образом, было жизненно важно обеспечить поддержку Пакистану, а также другим странам Северного рубежа, в противном случае существовала вероятность, что регион целиком займет нейтральную позицию относительно Запада, «или того хуже… может включиться в советскую орбиту»[8].

Эти заботы формировали политику США и Запада в большей части Азии в последовавшие после Второй мировой десятилетия. В 1955 году страны, начиная с Турции на западе, через Ирак и Иран, до Пакистана на востоке, были связаны единым соглашением, которое заменило паутины союзов друг с другом и Британией. Это соглашение стало предтечей того, что вскоре стало известно как Багдадский пакт. Хотя объявленной целью договора являлось «достижение мира и безопасности на Ближнем Востоке» и обеспечение взаимных гарантий, реальность была такова, что он был составлен для обеспечения западного влияния на регион невероятной стратегической и экономической важности[9].

Несмотря на осторожные уверения, которые давались для обеспечения благосклонности местных правительств, ошибки Вашингтона создавали возможности для Советов. К примеру, в конце 1954 года сдержанная просьба афганского руководства о помощи и вооружении от Соединенных Штатов была отклонена госдепартаментом. Принцу Наиму, брату премьер‑министра, сказали, что Афганистану стоит сосредоточиться на проблемах ближе к дому, например, таких, как решение пограничных споров с Пакистаном. Неуклюжий ответ, призванный продемонстрировать поддержку режима Карачи, который один военный атташе недавно описывал как «имеющий глобальную стратегическую важность», имел немедленные последствия[10].

Едва новости достигли Кабула, как Советы выступили с предложением предоставить военную технику и фонды на развитие, и данное предложение было сразу принято. За основным грантом на 100 миллионов долларов последовали другие вливания, которые позволили построить мосты, модернизировать телекоммуникации и расширить дорожную сеть, в том числе построить шоссе от Кандагара до Герата. Деньги и советы из Москвы также помогли построить тоннель Саланг длиной в 1,7 мили на крупной дороге, ведущей на север, в Советскую Среднюю Азию. Эта трасса – символ советско‑афганской дружбы – была основной артерией снабжения в 1980‑е годы во время вторжения в Афганистан. По иронии, она также была жизненно важной частью пути снабжения для США и караванов союзников в начале XXI века: шоссе, построенное для усиления Афганистана против Запада, стало ключевым в планах последнего перестроить первый по собственному образу[11].

То, что США обошли столь явно, оказало отрезвляющее воздействие, особенно когда то же самое повторилось несколько месяцев спустя, на этот раз с более драматическим исходом. В конце 1955 года революционер Гамаль Абдель Насер, игравший функциональную роль в заговоре трехлетней давности, который сбросил короля Фарука при поддержке ЦРУ, также попросил оружие у Москвы. Застигнутые врасплох, США решили профинансировать проект постройки огромной дамбы на Асване в сотрудничестве с Британией и Всемирным банком – это стало отражением проекта дамбы на Карадже в Иране. На высшем уровне велись дискуссии между Лондоном и Вашингтоном, как еще умилостивить Насера, было решено обещать предоставить оружие и оказать давление на Израиль, чтобы склонить его к мирному договору с Египтом, в надежде улучшить все более натянутые отношения между двумя странами[12].

Насера бесил Багдадский пакт, в котором он видел препятствия для объединения арабов и западный инструмент сохранения влияния в сердце Азии. Если бы деньги и поддержка уже поступали, может быть, он бы удовлетворился, по крайней мере ненадолго, но вышло так, что обещанные фонды были отозваны из‑за беспокойства сенаторов США, что постройка дамбы вызовет всплеск производства хлопка и скачок цен, которые повредят американским фермерам[13]. Эта забота о себе оказалась фатальной и стала последней каплей.

Эксперт в политической борьбе, Насер, судя по описанию британского премьер‑министра Энтони Идена, стремившийся «стать арабским Наполеоном», пошел на обострение ситуации[14]. Он резко ответил на громкое заявление британского Министерства иностранных дел, сделанное в 1956 году, что Суэцкий канал – «неотъемлемая часть Ближневосточного нефтепромышленного комплекса» и жизненно важен для британских интересов, отповедью, что, если дело в этом, тогда Египту следует выделить долю с канала, так же как страны – производители нефти получали долю нефтяных доходов[15]. Он вполне понимал, что Запад не остановится ни перед чем, чтобы защитить свое имущество, но рассчитывал, что национализация канала вызовет развитие событий, которые в долгосрочной перспективе пойдут на пользу Египту.

Когда американские стратеги прикинули вероятное влияние закрытия канала на цены на топливо, первые лица Британии погрузились в пучины ужаса и отчаяния.

«Правда в том, что мы стоим перед ужасным выбором, – писал Гарольд Макмиллан, уважаемый и хорошо информированный канцлер счетной палаты. – Если мы предпримем силовые действия против Египта, и в результате канал будет перекрыт, трубопроводы в Левант перерезаны, Персидский залив восстанет и добыча нефти остановится, тогда с Соединенным королевством и Западной Европой будет «покончено»[16]. С другой стороны, он отмечал, что, если ничего не предпринять, Насер легко победит и это будет иметь катастрофические последствия повсюду: все страны Ближнего Востока просто последуют за ним и национализируют нефтедобычу.

Насер занял место Мосаддыка. Западные дипломаты, политики и разведслужбы стали размышлять, не применить ли сходное решение к проблеме лидера, чья политика противоречила западным интересам. Спустя недолгое время британцы уже искали «способы и средства свержения режима»[17]. Как выражался один лондонский дипломат, «мы должны избавиться от Насера»; премьер‑министр Энтони Иден хотел не просто сместить его – ему был нужен мертвый Насер[18]. Когда несколько раундов дипломатического обмена ни к чему не привели, Британия и Франция заключили, что нужна демонстрация силы, чтобы донести до ближневосточных лидеров, что сила будет применена к каждому, кто осмелится восставать против интересов Запада.

В конце октября 1956 года начались военные действия против Египта. Британские и французские войска выдвинулись для охраны канала, в то время как их израильские союзники ударили в глубины Синайского полуострова, чтобы помочь защитить Суэц и максимизировать давление на Насера. Вскоре вторжение потерпело крах. Суэцкий канал был перекрыт египтянами, затопившими всевозможные суда, баржи и буксиры по всему руслу, а также обрушившими в воду передвижной железнодорожный мост в Эль‑Фридане к северу от Измаилии. В результате создания приблизительно 49 заторов канал был перекрыт, и это вызвало то, что записи того времени называют «серьезным смещением обычного движения товаров». Поставки топлива в Западную Европу резко сократились.

Дальнейший ход событий был ожидаемым, как заключали в ЦРУ, цены «на множество основных товаров мирового рынка» закономерно повысились, вырос уровень безработицы в странах свободного мира, экономика которых зависела от поставок через Суэцкий канал.

Это должен был почувствовать и Советский Союз, суда которого, перевозящие грузы с Дальнего Востока, столкнулись с необходимостью преодолевать 7000 миль вокруг Африки, чтобы достичь родных портов в Черном море из‑за перекрытия Суэца. Американцы внимательно следили, как Москва распределяет основные грузопотоки по трансазиатским железнодорожным путям, важность которых резко подскочила[19].

Прекрасно сознавая растущее напряжение вокруг Египта, администрация Эйзенхауэра все же была застигнута врасплох исходом военных действий, не предусмотренных планами вторжения. Президент аж дымился, осыпая упреками британского премьера лично. Применение силы в зоне канала оказалось репутационным провалом для самопровозглашенных стражей «свободного мира», и это в то время, как советские танки катили по улицам Будапешта подавлять народное восстание в Венгрии. В конечном счете, события на Суэцком канале вызвали еще одно следствие: они обозначили момент, когда США пришлось выбирать между силами Запада, чью мантию они унаследовали в XX веке, и богатым нефтью миром Ближнего Востока. И они выбрали последнее.

Как рассуждал президент Эйзенхауэр, необходимо «не доставать арабов». Если это случится, поставки нефти с Ближнего Востока могут сразу оборваться как из‑за перекрытого канала, так и из‑за остановки добычи или наложения эмбарго странами, симпатизировавшими Египту, столь явно ущемляемому. Как уже признавал британский дипломат, любое снижение поставок будет иметь разрушительные последствия: «Если Британию отрезать от ближневосточной нефти на год или два, наши золотовалютные резервы иссякнут. Если резервы иссякнут, курс фунта рухнет. Если курс фунта рухнет, а резервов у нас не будет… Я сомневаюсь, что мы сможем оплатить хотя бы необходимый минимум собственной обороны. А страна, которая не может обеспечить свою оборону, обречена»[20]. Это был крайне пессимистичный сценарий, можно даже сказать роковой. Эйзенхауэр лично признавал, что тяжело «оставаться безразличным к топливному и финансовому положению Западной Европы», и все же, писал он лорду Исмею, первому генеральному секретарю объединенного оборонительного союза НАТО (Организация Североатлантического договора), важно «не настраивать против себя арабский мир»[21].

На практике это загоняло Британию и Францию в угол. Хотя в Вашингтоне был разработан план доставки нефти из США в Западную Европу, его намеренно не привели в действие, чтобы подтолкнуть события в Египте к развязке.

Будучи уверенным в разрушении британской экономики и падении курса фунта, Лондон был вынужден обратиться за финансовой поддержкой в Международный валютный фонд. Еще четыре десятилетия назад повелевавшая миром Британия отправилась по миру со шляпой. То, что запрос в МВФ был решительно отвергнут, было уже достаточно плохо, а то, что посланные в Египет сражаться за ценности Западной Европы войска были отозваны, не выполнив миссию, – просто унизительно. Их возвращение домой под взглядом мировой прессы было символом того, как изменился мир: Индия была брошена, нефтяные залежи Ирана вырваны у Британии из пасти, а теперь и Суэцкий канал. Отставка премьер‑министра Энтони Идена в начале 1957 года была просто еще одним параграфом в последней главе о гибели империи[22].

Соединенные Штаты резко озаботились новообретенной ответственностью, налагаемой статусом сверхдержавы, когда шла речь о странах, лежащих вдоль оси Азии. Нужно держаться осторожного курса, как ясно показали последствия Суэцкого конфликта. Престиж и влияние Британии сошли на нет, и это повысило вероятность того, что южный фланг, преграждающий путь Советскому Союзу, «может полностью рухнуть от коммунистического влияния и успехов на Ближнем Востоке», как выразился президент Эйзенхауэр в конце 1956 года[23].

Более того, фиаско с прерванными военными действиями послужило расцвету антизападных настроений на всем Ближнем Востоке, распространявшихся националистами‑демагогами, черпавшими вдохновение в успехе Насера, хладнокровно преодолевшего военное давление Европы. Когда популярность египетского лидера экспоненциально взлетела повсюду, начала всплывать идея арабского национализма, а с ней растущее чувство того, что объединение всех арабов позволит создать силу, которая уравновесит Запад, с одной стороны, и советский блок – с другой.

Проницательные исследователи предсказывали такое развитие событий еще до того, как Насер провел мастер‑класс политической игры. Посол США в Тегеране Лой Хендерсон, который понимал особенности этой области лучше любого другого американца, заключил, что голоса националистов будут все более громкими и влиятельными. «Кажется почти неизбежным, – писал он в 1953 году, – что однажды в будущем… ближневосточные страны… объединятся и станут проводить единую политику»[24]. Насер стал фигурой, которую ждало это движение.

* * *

Это обусловило существенные изменения позиции Соединенных Штатов, которые стали известны как доктрина Эйзенхауэра. Ясно понимая, что Советский Союз возлагает надежды на Ближний Восток, президент заявил Конгрессу о необходимости заполнения «образовавшейся пустоты» на Ближнем Востоке «Соединенными Штатами до того, как ее заполнит Россия». Это было важно не только для США, продолжал он, это было необходимо для «мира во всем мире»[25]. Поэтому Конгрессу предлагалось утвердить претенциозный бюджет финансирования и военной поддержки региона, а также полномочия защищать любую страну, которой бы угрожала военная агрессия. Хотя ключевой целью было упредить Советский Союз, все это также имело целью создать альтернативу облику Насера – такую, которая бы привлекла страны, видевшие выгоды получения постоянных выплат от Вашингтона[26].

Попытка репозиционирования понравилась не всем. Израильтян разочаровали американские попытки улучшить отношения с арабами и не особо порадовали уверения, что и они почувствуют выгоду от возросшего статуса и роли США[27]. Это недоверие было понятно, учитывая злобу, сгущающуюся вокруг Израиля, особенно в Саудовской Аравии и Ираке в свете проваленной интервенции на Суэце. Дело было, конечно, не в том, что израильские солдаты принимали участие в ней наравне с британскими и французскими; что важнее, страна становилась тотемным символом постороннего вмешательства с Запада в дела региона, а также его прямым бенефициаром. В результате все более угрожающий шум поднимался вокруг поддержки Израиля со стороны США, не сравнимой с помощью арабам.

Теперь Израиль стал поводом для объединения арабских националистов, для того чтобы отложить в сторону разногласия, совсем как сотни лет назад, когда крестоносцы обнаружили на Святой земле государство, построенное чужаками. И тоже, совсем как крестоносцы, израильтяне прочувствовали неоднозначную и незавидную роль мишени, объединяющей многих врагов.

Острота антиизраильской риторики усилилась, когда сирийские политики приняли сторону Насера и поддержали облик арабского мира, который тот проповедовал. В начале 1958 года формальное объединение с Египтом привело к образованию нового государства, объединенной арабской республики, которая должна была стать основой будущей консолидации. За развитием ситуации с беспокойством наблюдал Вашингтон. Посол Хендерсон предупреждал, что возвышение одного голоса может вызвать затруднения и иметь «разрушительные эффекты», как он их называл.

США боролись с последствиями, а в государственном департаменте велись дебаты, причем высказывания были в основном крайне пессимистичными. Авторы записки, изданной Бюро ближневосточных, среднеазиатских и африканских дел, авторы озабоченно замечали, что радикальный национализм Насера грозит затопить регион, в то время как американские «достижения» на Ближнем Востоке пострадали или потеряны в результате успеха египетского лидера на Суэце и его шага навстречу Сирии[28]. Прогресс Насера неизбежно проложит путь к коммунизму, заключал Джон Фостер Даллес, госсекретарь и старший брат Аллена Даллеса, главы ЦРУ. Настало время для решительных действий и «возведения брустверов вокруг позиций, которые мы должны удержать»[29].

Настроения ухудшились, когда цепная реакция двинулась на восток по Азии. Первым на очереди был Ирак. Объединение Египта и Сирии вызвало множество дискуссий в среде образованной элиты Багдада, которую все более привлекал панарабизм, который предлагал третий путь помимо взаимодействия с Вашингтоном и Москвой. Однако летом 1958 года события в столице приняли опасный оборот, разжигаемые симпатиями к Насеру и растущими антизападными настроениями, пронизанными агрессивной риторикой в адрес Израиля. 14 июля группа высокопоставленных иракских офицеров, возглавляемая Абдулом Каримом Касимом – человеком, которого современники прозвали «заклинателем змей», прошедшим курс военной подготовки в Британии двумя десятилетиями ранее, – организовала переворот[30].

Вступив во дворец во время завтрака, заговорщики согнали членов королевской семьи, включая короля Файсала II, во внутренний двор и казнили их. Тело наследного принца Абд аль‑Илаха, вдумчивого и довольно серьезного человека, было вытащено «на улицу… как собака», разорвано на части и затем сожжено разъяренной толпой. На следующий день иракский премьер‑министр Нури аль‑Саид, ветеран политики, который наблюдал трансформацию Ближнего Востока с самого начала, был пойман, когда пытался бежать, переодевшись женщиной, и застрелен. Его тело было изуродовано и торжественно пронесено по Багдаду[31].

Эти события, казалось, возвещали о приближающейся экспансии интересов Советского Союза. Иран, как заявил русский вождь Никита Хрущев президенту Джону Ф. Кеннеди на саммите в 1961 году, вскоре упадет в руки Советов как перезрелый плод. Этот прогноз напрашивался, учитывая, что даже глава иранской секретной службы был известен интригами против шаха.

После того как московский Комитет государственной безопасности (более известный как КГБ) провалил одну попытку убийства, усилия переключились на создание посадочных площадок и складов амуниции по всему Ирану, предположительно на случай решения сосредоточиться на разжигании народного восстания и свержении монархии[32].

Немногим лучше обстояли дела в Ираке, высокопоставленный представитель США писал, что страна «практически наверняка скатится в то, что приведет к коммунистическому перевороту»[33]. В результате этого Запад пересмотрел отношения с Насером, который стал рассматриваться как «меньшее из зол». США отчаянно пытались навести мосты в отношениях с непостоянным египетским лидером, который сам понимал, что арабский национализм может быть вытеснен тем, что он называл «растущим проникновением коммунистов на Дальний Восток»[34]. Наличие у Вашингтона и Каира общих интересов подчеркнуло решение нового руководства Ирака пойти собственным путем и дистанцироваться от панарабизма и от Насера; это еще больше взвинтило опасения относительно усиления влияния Советского Союза[35].

Планы решения багдадского вопроса разрабатывались сформированным в США комитетом по рассмотрению «открытых или скрытых способов» предотвращения коммунистического переворота в Ираке. Недостаток источников затруднял понимание того, насколько (если вообще) ЦРУ было вовлечено в заговор по смещению Касема, националистического премьер‑министра, который низложил иракскую монархию, предпринятый в конце 1959 года. Один из тех, кто находился в гуще событий в то смутное время, позднее раздул свое участие до почти мифического масштаба, чтобы продемонстрировать свою решимость и личную храбрость. Звали его Саддам Хусейн[36].

Пользовались ли заговорщики поддержкой США в этом деле – неизвестно, хотя данные говорят, что американская разведка была осведомлена о провальном путче еще до его начала[37]. Тот факт, что для смещения ключевых фигур с позиций в правительстве были разработаны детальные планы (например, названному иракскому полковнику должны были послать платок с монограммой, отравленный паралитическим ядом) также показывает, что кто‑то предпринял действия, чтобы увериться, что Багдад не ускользнет в орбиту Москвы[38]. Вероятно, не было совпадением, что, когда Касем, наконец, был низложен в 1963 году, его свержение не стало неожиданностью для американских наблюдателей, которые позднее отмечали, что все это было предсказано агентами ЦРУ до мельчайших деталей[39].

Глубокая вовлеченность в иракские дела была вызвана в основном желанием удержать Советский Союз подальше от стран к югу от него. Построение связей внутри пояса, пересекавшего шелковые пути, было частично вопросом политического престижа, США не могли себе позволить проиграть сопернику, предлагавшему диаметрально противоположное видение мира. Но были и другие причины этого усиливающегося интереса.

В 1955 году Москва решила расположить большой испытательный полигон для ракет дальнего действия в Торетаме (ныне в Казахстане), заключив, что степи – подходящая среда для установки цепи антенн, которые позволят отслеживать запуски без перерыва во время полета, а также достаточно хорошо изолированная, чтобы не представлять угрозу окружающим городам. Результат, позже названный космодромом Байконур, стал основным местом разработки и тестирования баллистических ракет[40]. Еще до постройки центра Советы запустили Р5, имевшую дальность около 600 миль и способную нести ядерную боеголовку. В 1957 году поступила в производство ее наследница Р7, более известная под кодовым именем ССб «Заболонь». Она имела дальность 5000 миль, что резко повысило угрозу для Запада со стороны Советского Союза[41].

Запуск ПС1, первого искусственного спутника Земли, на следующий год вместе с представлением флота ТУ‑95 «Медведь» и 3М «Бизон», стратегических бомбардировщиков дальнего действия, заставили американских военных стратегов еще больше сосредоточиться на данной проблеме: для США было важно следить за испытаниями ракет, развитием летных качеств и отслеживать возможные враждебные запуски[42]. Холодная война часто ассоциируется с мыслями о Берлинской стене и Восточной Европе как арене противостояния между сверхдержавами. Но настоящая шахматная доска холодной войны располагалась на клочке территории прямо в подбрюшье Советского Союза.

Стратегическая ценность стран вдоль южных границ СССР для США была давно известна. Теперь они стали жизненно необходимы, аэродромы, радарные станции и инфраструктура связи в Пакистане стали частью оборонительной стратегии США. К моменту, когда дальность советских ракет стала межконтинентальной, Пешаварский аэродром на севере страны оказался центром сбора важнейших разведданных. Он служил базой для самолетов‑шпионов U‑2, которые выполняли рекогносцировочные миссии вокруг Байконура, а также других крупных военных объектов, включая завод по очистке плутония в Челябинске. Именно из Пешавара вылетел Гэри Пауэрс на злосчастную миссию, которая завершилась сбитым самолетом в советском воздушном пространстве неподалеку от Свердловска в 1960 году, в ходе одного из наиболее захватывающих эпизодов холодной войны[43].

Не было ни малейшей иронии в том, что политические и военные действия Америки, предназначенные для защиты свободного мира и демократического образа жизни, приводили к очень разным результатам. Позиция США в этой части мира была основана на ряде сильных людей с недемократичными инстинктами и сомнительными методами удержания власти. В случае с Пакистаном США были рады иметь дело с генералом Аюб‑ханом, после того как он возглавил переворот в 1958 году, умышленно назвав его «революцией против коммунизма», чтобы получить поддержку американцев. Он смог ввести военное положение без возражений со стороны своих западных союзников и, оправдывая свои действия, отмечал, что проявляет «жестокость только к тем, кто подрывает моральный дух Пакистана»[44]. Давались обещания восстановить «работоспособное конституционное правление», но мало кто сомневался в том, что военная диктатура продлится долго. Особенно когда Аюб‑хан объявил, что пройдет «несколько десятилетий», пока образовательные стандарты поднимутся достаточно, чтобы доверить населению избирать себе лидеров[45]. США более чем охотно обеспечивали оружием в больших количествах этого неоднозначного союзника: ракеты Sidewinder, реактивные истребители и тактические бомбардировщики B‑57 были только частью продаваемой с одобрения президента Эйзенхауэра техники[46].

Вследствие этого власть вооруженных сил Пакистана, где более 65 % национального бюджета шло на армию, еще более возросла. Казалось необходимым поддерживать друзей у власти в этой части мира. Закладка основ для социальной реформы была рискованной и долговременной по сравнению с немедленной выгодой, которую можно было получить, положившись на лидеров и представителей элиты, которые их окружали. Но результатом было также подавление демократии и сеяние семян глубоких проблем, которые затем давали всходы.

С руководством Афганистана обращались также обходительно, взять, к примеру, премьер‑министра Дауд Хана, приглашенного с двухнедельным визитом в Соединенные Штаты в конце 1950‑х годов.

Стремление произвести впечатление было таковым, что на летном поле его встречали вице‑президент Никсон и госсекретарь Джон Фостер Даллес, а потом сердечно принял президент Эйзенхауэр, спешивший предупредить афганского премьера об угрозе, которую коммунизм являл для мусульманских стран Азии. США уже начали серию амбициозных проектов развития в Афганистане, таких как постройка крупной системы орошения в долине Гильменд и смелая попытка улучшения системы образования. Теперь они давали новые обещания, чтобы уравновесить крупные советские инвестиции, займы и инфраструктурные проекты, которые уже действовали[47].

Проблема, конечно же, состояла в том, что лидеры важных стран быстро поняли, что могут заставить обе сверхдержавы играть друг против друга и извлекать все большие выгоды из обоих. Действительно, когда президент Эйзенхауэр лично посетил Кабул в конце 1950‑х годов, его прямо попросили перебить цену, которую предлагала стране Москва[48]. Отказ имел последствия, впрочем, как и согласие.

Американские стратеги тем временем были сильно взбудоражены тем, что было расценено как явное колебание Ирана в конце 1950‑х годов, когда шах Реза Пехлеви продемонстрировал желание улучшить отношения с Москвой вследствие разрушительной радиопропаганды, финансируемой Советским Союзом, которая представляла иранского правителя как марионетку Запада и призывала рабочих восстать и сбросить его деспотический режим[49]. Этого было достаточно, чтобы заставить шаха подумать об отказе от того, что он называл «тотально антагонистичными» отношениями с СССР, и открыть более гибкие каналы кооперации и коммуникации[50].

Это вызвало тревогу в Вашингтоне, стратеги которого занимали бескомпромиссную позицию относительно принципиальной важности Ирана на южных границах Советского Союза. К началу 1960‑х годов, как гласит одна запись, «стратегическое положение страны между СССР и Персидским заливом, наличие огромных запасов нефти делают критически важными для Соединенных Штатов дружбу, независимость и территориальную целостность Ирана»[51]. Значительные силы и ресурсы пошли на поддержку иранской экономики и армии, а также на укрепление власти шаха в стране.

Все были так озабочены счастьем шаха, что незамеченными остались и нетерпимость, и крупномасштабная коррупция, а также вызванная ею неминуемая экономическая стагнация. Ничего не говорилось и не делалось по поводу преследования религиозных меньшинств, таких как, например, бахаи, которые, в частности, подвергались жестоким гонениям в 1950‑х годах[52]. Мало на что при этом влиял крутой подъем нефтяных доходов Ирана, которые увеличились более чем в семь раз в период с 1954 по 1960 год. Родственники шаха и группа, неформально называемая «1000 семей», держались железной хваткой за импорт, сколачивали себе состояния, используя все возможное. Займы на льготных условиях, предоставляемые Вашингтоном, позволяли богатым иранцам просто набивать карманы за счет бедных, которые с трудом могли угнаться за взлетающими ценами на жизнь, особенно с учетом плохого урожая в 1959–1960 годах[53].

Вдобавок некоторые проекты США, созданные для стимуляции аграрной экономики, представляли собой зрелищные провалы. Попытки заменить традиционные семена современными гибридами стали катастрофой, поскольку новые растения оказались неподходящими для почвы и им не хватало сопротивляемости болезням и насекомым. Схема помощи как иранским, так и американским птицеводам, которая предполагала завоз цыплят из США в Иран, тоже привела к бедственному положению вследствие невозможности вакцинации и использования подходящих кормов, и последствия этого были вполне предсказуемыми. Позорная неспособность понять, как устроен водяной пласт в Иране, привела к созданию колодцев, которые иссушили подпочвенные резервуары и подорвали жизнеспособность множества ферм по всей стране[54].

Контрпродуктивные схемы вроде этих вряд ли можно назвать позитивными примерами близкого сотрудничества с Западом и, в частности, с США. Эти провальные проекты, помимо прочего, обеспечили плодородную почву для роста критики. И в этом никто не был более искусен, чем шиитский ученый Рухолла Мусави Хомейни, поймавший настроение народа, который все более раздражали низкие доходы, невысокий уровень экономического прогресса и демонстративное отсутствие социальной справедливости. «Ваше Величество, господин шах, позвольте мне дать вам небольшой совет, – провозглашал аятолла в одной из особенно зажигательных речей в начале 1960‑х годов. – Ничтожный негодяй, не пора ли подумать и сообразить, к чему все это приведет?.. Господин шах, должен ли я сказать, что вы не верите в ислам, и вышвырнуть вас из Ирана?»[55] Этого было достаточно, чтобы его арестовали, после чего в центре Тегерана вспыхнул бунт, и толпы распевали «Хомейни или смерть». Как отмечается в разведданных ЦРУ, даже служащие правительства участвовали в демонстрациях против режима[56].

Вместо того чтобы внять предостережению, шах отреагировал еще более яростной борьбой с критиками. Духовенство Ирана, как он объявил, демонстрируя поразительное отсутствие такта, во время визита в священный город Кум – «невежественные и чахлые люди, которые не шевелили мозгами в течение столетий»[57]. Вместо предложения концессий или инициации последовательных реформ шах сосредоточил усилия на ужесточении контроля. Хомейни был изгнан и поселился более чем на десятилетие в Неджефе в соседнем Ираке, где его страстные разоблачения шаха и режима были не только благосклонно приняты, но и всячески поощрялись[58].

Основные фонды также тратились на построение «САВАК», иранской тайной полиции, которая быстро заслужила пугающую известность. Заключения без суда, пытки и казни использовались повсеместно в отношении критиков шаха и его приближенных. В некоторых редких случаях удачливые оппоненты, чья известность делала их заметными, как Хомейни, помещались под домашний арест и изгонялись, что также помогало убрать их со сцены[59]. Подобная тактика, будучи применена в Советском Союзе, стала предметом громогласной критики со стороны Соединенных штатов, ее объявляли противоположностью демократии и инструментом тоталитаризма. В Иране же такие действия сопровождались молчанием.

Чтобы обеспечить поддержку шаха и укрепить его позиции, Вашингтон продолжал направлять в Иран средства на постройку полуторатысячемильной системы шоссейных дорог, соединяющей Персидский залив с Каспийским морем, на помощь в строительстве крупного порта в Бендер‑Аббасе, расширение и улучшение энергосистемы и даже на запуск репутационных проектов, например, по созданию национальной авиалинии. При этом большинство западных политиков игнорировали реалии местности, предпочитая видеть только то, что им хотелось видеть. Для наблюдателей в США действия в Иране выглядели несомненным триумфом. «Экономика одного из преданнейших друзей Соединенных Штатов на Ближнем Востоке рвется вперед», – гласил доклад, подготовленный для президента Джонсона в 1968 году. ВВП Ирана поднимался так быстро, что стал «одной из заметнейших историй успеха» последнего времени. Аналогичный вывод был сделан в еще более категоричной форме 4 года спустя. После окончания Второй мировой, как замечали в американском посольстве в Тегеране, Соединенные Штаты были вынуждены сделать ставку на Иран и формировать страну по собственному образу.

«Эта авантюра принесла неплохие результаты, возможно, даже больше, чем в любой другой развивающейся стране, также проинвестированной США». Иран на пути, как уверенно предсказывал доклад, к положению «самой процветающей страны Азии после Японии» и равенству со многими странами Европы[60].

Скептики были в разительном меньшинстве. Одним из них оказался молодой академик Уильям Полк, который был приглашен в администрацию Кеннеди советником по международным отношениям. Возникнет конфликт и даже может разразиться революция, если шах не реформирует политический процесс, предупреждал он; когда эти беспорядки начнутся, лишь вопрос времени, как скоро силы безопасности откажутся стрелять в протестующих. Оппозиция шаху объединяется под началом «мощных исламских структур Ирана»[61].

Полк был совершенно прав. Однако в то время казалось более важным продолжать снаряжать союзника против коммунизма, чем давить на него, чтобы он ослабил собственную власть. А шах лелеял все более грандиозные планы, все больше ухудшая ситуацию. Огромные средства были вложены в армию – иранский военный бюджет возрос с 293 миллионов долларов в 1963 году до 7,3 миллиарда долларов менее чем через 15 лет. В результате армия и авиация страны оказались одними из крупнейших в мире[62]. Иран финансировал этот экстраординарный рост частично за счет военной помощи и дешевых займов от США (которые, в свою очередь, обогащались, поскольку большая часть военной техники была куплена у американских производителей). Помимо этого, Иран продолжал обогащаться за счет постоянного роста нефтяных доходов, а также за счет действия механизма, который был запущен ведущими добывающими компаниями мира, чтобы действовать как картель и максимизировать прибыль.

Создание Мировой организации экспортеров нефти (ОПЕК) в 1960 году было предназначено для координации потока нефти на открытый рынок. Целью было позволить основателям – Ираку, Ирану, Саудовской Аравии, Кувейту и Венесуэле – сочетать свои интересы и увеличивать доходы, контролируя поставки и, таким образом, регулируя цены[63]. Это было логичным шагом для богатых ресурсами стран, которые пытались вырвать власть у западных корпораций, не переставая получать политическую и финансовую поддержку от западных же правительств.

ОПЕК предприняла отчаянную попытку сократить влияние Запада, стремление которого обеспечить множество дешевого топлива для своих домашних рынков явно противоречило интересам стран, имевших богатые запасы нефти и газа и озабоченных тем, чтобы получать с них как можно более высокие доходы. Неочевидным образом ОПЕК была духовным детищем также неочевидного списка непреклонных лидеров, таких как Мосаддык, популист и демагог Насер, диктатор Касем, и антизападных фигур в Иране вроде аятоллы Хомейни. Всех их связывали совместные усилия по выводу своих стран из зоны всевозрастающего внешнего внимания. ОПЕК не была политическим движением, но, объединяя ряд стран и позволяя им общаться и выступать единым фронтом, явилась ключевым звеном в процессе передачи политических сил от Европы и США местным правительствам.

Изобилие нефти в Иране, Ираке, Кувейте и Саудовской Аравии в сочетании с растущим мировым спросом означало фундаментальный передел власти в середине двадцатого столетия. Масштаб этого стал ясен в 1967 году, когда Насер предпринял внезапное нападение на Израиль. Саудовская Аравия, Ирак и Кувейт, поддержанные Алжиром и Ливией, странами Северной Африки, где объемы нефтедобычи резко возросли, прервали поставки в Британию и Соединенные Штаты из‑за их явного дружелюбия к Израилю. С закрытием нефтеперерабатывающих заводов и перекрытием трубопроводов во весь рост встал кошмарный сценарий с перспективой дефицита топлива, резкого роста цен и угрозой глобальной экономике.

На самом деле последствия оказались минимальными, поскольку штурм Насера провалился, причем достаточно быстро: шестидневная война была окончена, едва начавшись, и Насер с мечтами об арабском национализме оказался перед лицом реальности. Израильские военные, за которыми стояли западные технологии и политическая поддержка, оказались стойким противником. Ни Запад, ни предположительно его марионетка на Ближнем Востоке не позволили нанести себе решающий удар[64].

Два столетия великие державы Европы боролись между собой за контроль над регионом и рынками, соединявшими Средиземноморье с Индией и Китаем. В XX веке Европа сдала позиции и передала жезл Соединенным Штатам. Некоторым образом закономерно, что нация, рожденная в ходе состязания Британии, Франции и Испании, начала попытки установить контроль над сердцем мира. Это могло стать серьезным вызовом, не в последнюю очередь потому, что новая Большая игра вот‑вот должна была начаться.

[1] The International Petroleum Cartel, the Iranian Consortium, and US National Security , United States Congress, Senate (Washington, DC, 1974), рр. 57–58; Yergin, The Prize , р. 453.

[2] Bill, The Eagle and the Lion , р. 88; ‘Memorandum of the discussion at the 180th meeting of the National Security Council’, 14 January 1954, FRUS, 1952–1954: Iran, 1951–1954 , 10, р. 898.

[3] M. Gasiorowski, US Foreign Policy and the Shah: Building a Client State in Iran (Ithaca, NY, 1991), рр. 150–151.

[4] V. Nemchenok, ‘“That So Fair a Thing Should Be So Frail”: The Ford Foundation and the Failure of Rural Development in Iran, 1953–1964’, Middle East Journal 63.2 (2009), рр. 261–273.

[5] Там же, р. 281; Gasiorowski, US Foreign Policy , рр. 53, 94.

[6] C. Schayegh, ‘Iran’s Karaj Dam Affair: Emerging Mass Consumerism, the Politics of Promise, and the Cold War in the Third World’, Comparative Studies in Society and History 54.3 (2012), рр. 612–643.

[7] ‘Memorandum from the Joint Chiefs of Staff’, 24 March 1949, FRUS, 1949: The Near East, South Asia, and Africa , 6, рр. 30–31.

[8] ‘Report by the SANACC [State‑Army‑Navy‑Air Force Co‑ordinating Committee] Subcommittee for the Near and Middle East’, FRUS, 1949: The Near East, South Asia, and Africa , 6, р. 12.

[9] В целом см. здесь B. Yesilbursa, Baghdad Pact: Anglo‑American Defence Policies in the Middle East, 1950–1959 (Abingdon, 2005).

[10] R. McMahon, The Cold War on the Periphery: The United States, India and Pakistan (New York, 1994), рр. 16–17.

[11] Р. Tomsen, The Wars of Afghanistan: Messianic Terrorism, Tribal Conflicts and the Failures of the Great Powers (New York, 2011), рр. 181–182.

[12] R. McNamara, Britain, Nasser and the Balance of Power in the Middle East, 1952–1967 (London, 2003), рр. 44–45.

[13] A. Moncrieff, Suez: Ten Years After (New York, 1966), рр. 40–41; D. Kunz, The Economic Diplomacy of the Suez Crisis (Chapel Hill, NC, 1991), р. 68.

[14] Eden to Eisenhower, 6 Sept 1956, FO 800/740.

[15] M. Heikal, Nasser: The Cairo Documents (London, 1972), р. 88.

[16] H. Macmillan, Diary, 25 August 1956, in A. Horne, Macmillan: The Official Biography (London, 2008), р. 447.

[17] Цитируется по McNamara, Britain, Nasser and the Balance of Power , р. 46.

[18] McNamara, Britain, Nasser and the Balance of Power , рр. 45, 47.

[19] ‘Effects of the Closing of the Suez Canal on Sino‑Soviet Bloc Trade and Transportation’, Office of Research and Reports, Central Intelligence Agency, 21 February 1957, Freedom of Information Act Electronic Reading Room, Central Intelligence Agency.

[20] Kirkpatrick to Makins, 10 September 1956, FO 800/740.

[21] Papers of Dwight David Eisenhower: The Presidency: The Middle Way (Baltimore, 1970), 17, р. 2415.

[22] W. Louis and R. Owen, Suez 1956: The Crisis and its Consequences (Oxford, 1989); Р. Hahn, The United States, Great Britain, and Egypt, 1945–1956: Strategy and Diplomacy in the Early Cold War (Chapel Hill, NC, 1991).

[23] Eisenhower to Dulles, 12 December 1956, in Р. Hahn, ‘Securing the Middle East: The Eisenhower Doctrine of 1957’, Presidential Studies Quarterly 36.1 (2006), р. 39.

[24] Цитируется по Yergin, The Prize , р. 459.

[25] Hahn, ‘Securing the Middle East’, р. 40.

[26] См., главным образом, S. Yaqub, Containing Arab Nationalism: The Eisenhower Doctrine and the Middle East (Chapel Hill, NC, 2004).

[27] R. Popp, ‘Accommodating to a Working Relationship: Arab Nationalism and US Cold War Policies in the Middle East’, Cold War History 10.3 (2010), р. 410.

[28] ‘The Communist Threat to Iraq’, 17 February 1959, FRUS, 1958–1960: Near East Region; Iraq; Iran; Arabian Peninsula , 12, рр. 381–388.

[29] S. Blackwell, British Military Intervention and the Struggle for Jordan: King Hussein, Nasser and the Middle East Crisis (London, 2013), р. 176; ‘Memorandum of Conference with President Eisenhower’, 23 July 1958, FRUS, 1958–1960: Near East Region; Iraq; Iran; Arabian Peninsula , 12, р. 84.

[30] ‘Iraq: The Dissembler’, Time , 13 April 1959.

[31] ‘Middle East: Revolt in Baghdad’, Time , 21 July 1958; J. Romero, The Iraqi Revolution of 1958: A Revolutionary Quest for Unity and Security (Lanham, MD, 2011).

[32] C. Andrew and V. Mitrokhin, The KGB and the World: The Mitrokhin Archive II (London, 2005), рр. 273–274; W. Shawcross, The Shah’s Last Ride (London, 1989), р. 85.

[33] OIR Report, 16 January 1959, цитируется по Popp, ‘Arab Nationalism and US Cold War Policies’, р. 403.

[34] Yaqub, Containing Arab Nationalism , р. 256.

[35] W. Louis and R. Owen, A Revolutionary Year: The Middle East in 1958 (London, 2002).

[36] F. Matar, Saddam Hussein: The Man, the Cause and his Future (London, 1981), рр. 32–44.

[37] ‘Memorandum of Discussion at the 420th Meeting of the National Security Council’, 1 October 1959, FRUS, 1958–1960: Near East Region; Iraq; Iran; Arabian Peninsula , 12, р. 489, n. 6.

[38] Этот случай был выявлен в ходе исследований, проведенных в 1975 году, которые касались использования убийств в качестве политического инструмента американскими спецслужбами. Полковник, который не назван, по‑видимому, был расстрелян в Багдаде до того, как план «Носовой платок» был введен в действие, Alleged Assassination Plots Involving Foreign Leaders, Interim Report of the Select Committee to Study Governmental Operations with Respect to Intelligence Activities (Washington, DC, 1975), р. 181, n. 1.

[39] H. Rositzke, The CIA’s Secret Operations: Espionage, Counterespionage and Covert Action (Boulder, CO, 1977), рр. 109–110.

[40] A. Siddiqi, Challenge to Apollo: The Soviet Union and the Space Race, 1945–1974 (Washington, DC, 2000); Черток Б. Е. Ракеты и люди. Фили – Подлипки – Тюратам – М., 1999.

[41] A. Siddiqi, Sputnik and the Soviet Space Challenge (Gainesville, FL, 2003), рр. 135–138.

[42] G. Laird, North American Air Defense: Past, Present and Future (Maxwell, AL, 1975); S. Zaloga, ‘Most Secret Weapon: The Origins of Soviet Strategic Cruise Missiles, 1945–1960’, Journal of Slavic Military Studies 6.2 (1993), рр. 262–273.

[43] Kux, The United States and Pakistan, 1947–2000: Disenchanted Allies (Washington, DC, 2001), р. 112; N. Polmar, Spyplane: The U‑2 History Declassified (Osceola, WI, 2001), рр. 131–148.

[44] Karachi to Washington DC, 31 October 1958, FRUS, 1958–1960: South and Southeast Asia , 15, р. 682.

[45] Memcon Eisenhower and Ayub, 8 December 1959, FRUS, 1958–1960: South and Southeast Asia , 15, рр. 781–795.

[46] R. Barrett, The Greater Middle East and the Cold War: US Foreign Policy under Eisenhower and Kennedy (London, 2007), рр. 167–168.

[47] Department of State Bulletin, 21 July 1958.

[48] Kux, United States and Pakistan , рр. 110–111.

[49] V. Nemchenok, ‘In Search of Stability amid Chaos: US Policy toward Iran, 1961–1963’, Cold War History 10.3 (2010), р. 345.

[50] Central Intelligence Bulletin, 7 February 1961; A. Rubinstein, Soviet Foreign Policy toward Turkey, Iran and Afghanistan: The Dynamics of Influence (New York, 1982), рр. 67–68.

[51] National Security Council Report, Statement of US Policy to Iran, 6 July 1960, FRUS, 1958–1960: Near East Region; Iraq; Iran; Arabian Peninsula , 12, рр. 680–688.

[52] M. Momen, ‘The Babi and the Baha’i Community of Iran: A Case of “Suspended Genocide”?’, Journal of Genocide Research 7.2 (2005), рр. 221–242.

[53] E. Abrahamian, Iran between Two Revolutions (Princeton, 1982), рр. 421–422.

[54] J. Freivalds, ‘Farm Corporations in Iran: An Alternative to Traditional Agriculture’, Middle East Journal 26.2 (1972), рр. 185–193; J. Carey and A. Carey, ‘Iranian Agriculture and its Development: 1952–1973’, International Journal of Middle East Studies 7.3 (1976), рр. 359–382.

[55] H. Ruhani, Nehzat‑e Imam‑e Khomeini , 2 vols (Teheran, 1979), 1, р. 25.

[56] CIA Bulletin, 5 May 1961, цитируется по Nemchenok, ‘In Search of Stability’, р. 348.

[57] Gahnamye panjah sal Shahanshahiye Pahlavi (Paris, 1964), 24 January 1963.

[58] См. D. Brumberg, Reinventing Khomeini: The Struggle for Reform in Iran (Chicago, 2001).

[59] D. Zahedi, The Iranian Revolution: Then and Now (Boulder, CO, 2000), р. 156.

[60] ‘United States Support for Nation‑Building’ (1968); US Embassy Teheran to State Department, 4 May 1972, оба источника цитируются по R. Popp, ‘An Application of Modernization Theory during the Cold War? The Case of Pahlavi Iran’, International History Review 30.1 (2008), рр. 86–87.

[61] Polk to Mayer, 23 April 1965, цитируется по Popp, ‘Pahlavi Iran’, р. 94.

[62] Zahedi, Iranian Revolution , р. 155.

[63] A. Danielsen, The Evolution of OPEC (New York, 1982); F. Parra, Oil Politics: A Modern History of Petroleum (London, 2004), р. 89ff.

[64] Главным образом, см. M. Oren, Six Days of War: June 1967 and the Making of the Modern Middle East (Oxford, 2002).