Подписание советско‑германского договора не ослабило решимости Лондона. Во второй половине дня 22 августа британский кабинет подтвердил свои обещания Польше. Были предприняты предмобилизационные меры. На этот раз Чемберлен желал, чтобы не было никакой двусмысленности. С этой целью он написал личное письмо Гитлеру: «Провозглашение германо‑советского соглашения воспринято в некоторых кругах в Берлине таким образом, будто не следует рассматривать возможности вмешательства Великобритании на стороне Польши. Большей ошибки сделать просто невозможно. Какой бы ни оказалась сущность германо‑советского соглашения, оно не может изменить обязательств Великобритании в отношении Польши. Имеется мнение, что если бы правительство Его Величества сделало свою позицию в 1914 году более ясной, то мировая катастрофа была бы предотвращена. Справедливо это утверждение или нет, но правительство Его Величества на этот раз полно решимости избежать такого трагического взаимонепонимания. Если возникнут соответствующие обстоятельства, оно готово использовать без задержки все силы, находящиеся в его распоряжении».

Получив письмо, Гитлер впал в характерную для него истерику. Фольксдойче в Польше подвергаются преследованиям, шесть из них кастрировано. Посол Гендерсон передавал в Лондон слова фюрера: «Мне пятьдесят лет; я предпочитаю начать войну сейчас, а не тогда, когда мне будет пятьдесят пять или шестьдесят». В германском архиве хранится протокол немецкой стороны: «Англия должна твердо осознать, что, бывший солдат‑фронтовик Гитлер знает, что такое война, и использует все имеющиеся в его распоряжении средства. Для каждого ясно, что мировая война (1914–1918 годов) не была бы проиграна, если бы он был канцлером в то время… Если Британия нападет на Германию, она найдет ее в состоянии готовности и полной решимости».

Через два дня, 25 августа, Гитлер пообещал Гендерсону дать «гарантии существования Британской империи» и даже предоставить ей необходимую помощь – но только после германо‑польского конфликта. В качестве официального ответа Чемберлену он заявил, что германский рейх готов решить проблему Данцига и польского коридора «с беспрецедентным великодушием». Безоговорочные же гарантии Англии Польше Гитлер оценил как «поощрение волны ужасающего терроризма против миллиона с половиной немцев, живущих в Польше».

Германия уже отмобилизовала свою армию, но поляки, боясь спровоцировать рейх и следуя совету англичан, откладывали час своей мобилизации. Немцы сосредоточили непосредственно на польских границах пятьдесят шесть дивизий, в том числе девять танковых. Против них стояли лишь тридцать польских дивизий. Полякам дали несколько дополнительных дней мира итальянцы. Утром 25 августа Муссолини получил письмо Гитлера, в котором тот уведомлял, что намерен действовать против Польши «немедленно». Гитлер был уверен в своем союзнике, подписавшем «Стальной пакт» лишь три месяца назад. Однако Муссолини на этом этапе не желал выступать. Им владело не миролюбие, а страх перед войной, к которой Италия не была готова. Вечером этого же дня Гитлер читал ответ своего итальянского союзника: «Италия не сможет противостоять нападению, которое французы и англичане направят преимущественно против нас». Разъяренный Гитлер приказал вызванному Кейтелю: «Остановить все». Была намечена новая дата – 1 сентября 1939 года. Мир еще не знал, сколько дней отделяет его от войны.

Гитлер попытался в последний раз нащупать слабое место англичан. Он обратился к Лондону с шокирующим предложением «заключить союз с Германией». Одно лишь рассмотрение подобного предложения разрушило бы доверие к Британии во Франции, Польше, Румынии, Турции, Греции и – что становилось все более важным – в Соединенных Штатах. Но посол Гендерсон ответил Гитлеру: «Лично я не исключаю такой возможности». Только грубость фюрера оттолкнула этого крайнего сторонника умиротворения: когда Гитлер 29 августа потребовал посылки в Берлин польской делегации для ведения переговоров, посол ответил, что это диктат. При этом Гендерсон все же порекомендовал Парижу оказать давление на польское правительство, «чтобы реализовать визит Бека, который представляет собой единственный шанс предотвращения войны». Посредником попытался выступить и римский папа. Но в Лондоне наконец‑то возобладало мнение, что ультиматум Гитлера «полностью лишен смысла».

Даладье также постарался поколебать решимость Гитлера. Он писал 26 августа: «Если кровь Франции и Германии польется снова, как это было двадцать пять лет назад, в еще более длительной и человекоубийственной войне, каждый из наших народов будет сражаться в полной уверенности в своей победе, но наиболее вероятными победителями будут силы разрушения и варварства». Отвечая, Гитлер постарался сыграть на нежелании французов «сражаться за Данциг». Германия не имеет территориальных претензий к Франции, нет никакой нужды обращаться к оружию. Если это все же случится, «ему будет очень больно».

В последний час Гитлер еще раз попытался удержать Британию от вхождения в конфликт. На помощь был призван шведский промышленник Далерус, который вершил свою челночную дипломатию между Лондоном и Берлином. Гитлер принял его с письмом от Галифакса. Далерус говорил о решимости англичан вступить в конфликт глобального масштаба. «Гитлер, – вспоминает Далерус, – слушал меня, не прерывая, но затем внезапно вскочил, разволновался и стал нервно шагать взад и вперед, говоря как бы себе, что Германия неудержима… Его голос сбивался, это было поведение абсолютно ненормального человека. Он говорил прерывающимся голосом: „Если начнется война, я буду строить подводные лодки, строить подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки, подводные лодки“. Затем он спросил: „Господин Далерус, вы знаете Англию так хорошо, можете ли вы объяснить мне мои постоянные неудачи договориться с ней?“». Далерус признается, что вначале он колебался, а затем сказал: «Англичане не имеют доверия к вам и вашему правительству, в этом причина». – «Идиоты! – вскричал Гитлер, ударив себя рукой в грудь, – лгал ли я когда‑нибудь в жизни?». Этот вопрос остался без ответа.

Гитлер вызвал в рейхсканцелярию посла Гендерсона. «Мои солдаты спрашивают меня: „да“ или „нет“? Они уже потеряли неделю, они не могут позволить себе потерять еще одну, поскольку к их врагам в Польше добавится дождь». Гитлер хотел еще одного Мюнхена. Гендерсон рекомендовал полякам прибыть к Гитлеру, но и он уже начал терять терпение. Вечером 28 августа Гендерсон сообщил Гитлеру, что поляки могут приступить к переговорам, они ждут германских предложений. На короткий миг в западных столицах затеплилась надежда. Ложная. В психическом плане Гитлер обрел свою самую агрессивную форму и обратился по телефону к возглавляющим верховный штаб вермахта Браухичу и Гальдеру: «Наступление начнется 1 сентября. В случае необходимости задержки фюрер известит нас. Намечено в ходе переговоров поставить поляков перед неприемлемыми условиями и добиться таким образом максимальных результатов… План таков: мы требуем Данцига, прохода через Коридор и плебисцита. Англия, возможно, согласится. Поляки, скорее всего, нет. Вобьем клин между ними!»

Утром 30 августа британский посол в Варшаве протелеграфировал Галифаксу, что «невозможно побудить польское правительство послать господина Бека или любого другого представителя немедленно в Берлин для обсуждения разрешения вопросов на основе, предложенной Гитлером». Они согласны на «переговоры равных в нейтральной стране».

В полдень 31 августа 1939 года Гитлер издал директиву № 1 по ведению войны: «1. Теперь, когда все политические возможности, предоставляемые мирными средствами для изменения ситуации на восточной границе, которая нетерпима для Германии, исчерпаны, я полон решимости приступить к силовому решению. 2. Нападение на Польшу должно быть осуществлено в соответствии с приготовлениями, предусмотренными планом „Вайс“… Дата выступления: 1 сентября 1939 г. Время выступления: 4.45 утра… В ведении войны против Англии должны быть осуществлены приготовления для использования люфтваффе с целью нарушения поступления в Англию запасов морем, уничтожения военной промышленности, предотвращения транспортировки войск во Францию».

Вечером этого последнего дня мира посол Гендерсон, так много – вольно или невольно – сделавший для создания благоприятствующей германскому рейху атмосферы, пришел все же к выводу: силе должна быть противопоставлена сила.

В конце августа 1939 года Черчилль гостил у своих французских приятелей в старинном замке. Подписание советско‑германского пакта вынудило его вернуться домой. На пути в Лондон он встретился в Париже с генералом Жоржем. Тот предоставил ему цифры, характеризующие мощь французской и германской армий. Результат этого экспозе произвел глубокое впечатление на Черчилля, он удовлетворенно сказал: «Вы их превосходите». Генерал ответил: «Но все же у немцев очень сильная армия, и они не позволят нам нанести удар первыми. Если же они атакуют нас, обе наши страны объединятся, чтобы исполнить свой долг». По прибытии в Чартвел Черчилль попросил генерала Айронсайда, только что вернувшегося из Польши, представить свою оценку польской армии. Эта оценка была в высшей степени лестной для Варшавы. Генерал Айронсайд видел военные маневры поляков, он говорил, что мораль польских войск чрезвычайно высока и что они готовы к борьбе.

У Черчилля не было никаких сомнений, что Гитлер нанесет удар не на Западе, а против Польши. Не следовало позволять немцам быстро сокрушить Польшу, ибо тогда Германия будет иметь лишь один, западный, фронт. Франция может выставить до шести миллионов человек, но она не в силах конкурировать с германской индустрией. Следовало нагнать немцев там, где они были наиболее сильны – в научной организации производства. Концентрация сил решала все. Черчилль посетил границу на Рейне. С французской стороны висел гигантский плакат: «Свобода, равенство, братство». С германской – «Один народ, один рейх, один фюрер». Черчилль вспомнил, как он выступал в 1915 году в пользу «наземных крейсеров». Тогда французские генералы смеялись от души и говорили, что английские политические деятели еще забавнее французских. Выстоит ли Франция теперь, окажет ли она помощь восточному союзнику? Черчилль видел, что «дух Марны» покинул французскую армию. Эта страна отличалась от той, что выстояла в 1914–1918 годах. Потеря 27 процентов населения от восемнадцати до двадцати семи лет нанесла нации незаживающую рану.

К рассвету 1 сентября 1939 года на польской границе были сосредоточены полтора миллиона германских солдат. Их удар был нацелен на Варшаву с севера, запада и юга. Мир увидел, что такое современная война. Броску танков предшествовала бомбардировка мостов, железнодорожных путей, колонн войск, складов и городов. Террор тотальной войны обозначился с первых минут.

Утром Гитлер прибыл в рейхстаг для объяснения причин войны. Подобранный и покорный рейхстаг притих. «Этой ночью впервые регулярные войска стреляли в нас на нашей собственной территории». Речь шла о фальсифицированной атаке переодетыми в польскую форму немцами радиостанции города Гляйвиц. В течение первого дня войны министерство иностранных дел Германии распространило эту ложь по всему миру. Детали имитации нападения на радиостанцию открылись во время Нюрнбергского процесса.

Своим преемником Гитлер назначил Геринга, а того, в свою очередь, должен был сменить Гесс. Гитлер снова надел серую военную форму и пообещал не снимать ее до «достижения победы, иного я не переживу». Он переселился в специальный поезд, названный «Америка», в пятнадцати вагонах которого располагался его штаб. Отсюда на своем «Мерседесе» выезжал в окрестные места, здесь, называя себя «первым солдатом Германского Рейха», он подолгу сидел над картами. Своими глазами он видел, как созданная им новая германская армия бросилась в первые битвы Второй мировой войны.

Сколько продержалась Польша

В Париже Даладье спросил генерала Гамелена, сколько времени может продержаться Польша. Тот уверенно ответил, что она будет отвлекать основную массу германских войск до весны, к тому времени французы отмобилизуют свою армию, а Британия полностью придет на помощь Франции. Но не все армейские чины были столь оптимистичны, и военный совет пришел к заключению, что у Франции нет альтернативы выполнению своего союзнического обязательства – через несколько месяцев Германия чрезвычайно усилится, если в ее распоряжении будут польские и румынские ресурсы.

1 сентября 1939 года Черчилля разбудил телефонный звонок посла Рачиньского, сообщившего, что пятьдесят шесть немецких дивизий пересекли польскую границу. Черчилль принимал ванну и завтракал, когда следовали звонки польского посла: военно‑воздушные силы Германии бомбят польские города. Но когда Черчилль связался с военным министерством, там даже не знали, что Германия начала войну против Польши. Генерал Айронсайд отметил в своем дневнике, что в 10 часов утра ему позвонил Черчилль: «Они начали. Сейчас происходит бомбардировка Варшавы и Кракова». Айронсайд позвонил начальнику имперского генерального штаба лорду Горту, и тот откаэался поверить этому сообщению. Еще хуже была реакция Франции. Мобилизовав свои силы, она не решилась ринуться через германскую границу, где в то время сотне французских дивизий противостояли десять немецких. Впрочем, Гитлер был абсолютно уверен, что французы не выйдут за «линию Мажино». Более того, и Париж, и Лондон выразили готовность начать переговоры с Берлином, если немецкие войска будут выведены из Польши. Теперь Гитлер твердо знал, что и без помощи Муссолини он решит свою польскую проблему: западные союзники не двинутся вперед.

Вечером 2 сентября премьер Чемберлен, покинув палату общин, позвонил Даладье: «Положение очень тяжелое… В палате общин ожесточение… Если Франция будет настаивать на сорокавосьмичасовом периоде ультиматума, начиная с завтрашнего полудня, правительство здесь не сохранит контроль над ситуацией». Премьер‑министр осознал, что именно на Францию падает основное бремя германского наступления. Нужно принимать какие‑то меры уже сегодня вечером. Он предлагает компромисс. Ультиматум в 8 утра завтра, истекающий в полдень. Даладье ответил: «Если британские бомбардировщики готовы к действию, для Франции было бы лучше отсрочить их вылет».

Телеграмма Галифакса Гендерсону пришла в 4 часа утра по берлинскому времени. «Если не позже чем в 11 часов утра по британскому летнему времени сегодня, в воскресенье, 3 сентября, удовлетворительные заверения германского правительства не будут переданы правительству Его Величества в Лондоне, между двумя странами с этого часа будет существовать состояние войны».

Гендерсону на Вильгельмштрассе сказали, что Риббентропа не будет до 9 часов утра, но он может оставить свою ноту переводчику Шмидту. Тот, проспав, прибыл в министерство на такси и увидел британского посла, поднимающегося по лестнице. Через боковой вход Шмидт сумел проскользнуть в кабинет Риббентропа, когда часы били 9 утра. Стоя посередине комнаты, Гендерсон зачитал британскую ноту, вручил ее Шмидту и попрощался. Шмидт же помчался в рейхсканцелярию. «Когда я вошел, Гитлер сидел за столом, а Риббентроп стоял у окна. Оба выжидающе посмотрели на меня. Я остановился на некотором расстоянии от стола Гитлера и медленно перевел британский ультиматум. Когда я кончил, наступила полная тишина… „Что теперь?“ – спросил Гитлер, дико глядя на Риббентропа, словно министр иностранных дел умышленно неверно ориентировал его относительно возможной реакции Англии. В соседней комнате Геринг, узнав новость, сказал: „Если мы проиграем эту войну, пусть бог будет милостив к нам“. Геббельс одиноко стоял в углу, погруженный в себя. Каждый, кого я видел в этой комнате, выглядел озабоченным».

Во второй половине дня 3 сентября 1939 года германское руководство пригласило Сталина присоединиться к выступлению против Польши: «Мы намерены разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы возьмем под свой контроль территорию, которая определена в Москве как германская зона влияния. По военным соображениям мы, естественно, будем вести боевые действия против тех польских войск, которые расположены на польской территории, принадлежащей к русской сфере интересов. Пожалуйста, обсудите с Молотовым возможность того, чтобы русские силы двинулись в нужное время против польских сил в сфере русских интересов и оккупировали эту территорию. По нашим оценкам, это будет не только помощью нам, но и соответствием духу московского соглашения, а также советским интересам».

Вечером 3 сентября спецпоезд «Америка» отправился из Берлина в Померанию. Поезд блестел лаком – его подготовили в самые последние дни августа. Личный фотограф был в постоянной готовности запечатлеть сцены нового похода.

Крушение Польши

Гитлер был азартным игроком. На западе он не оставил ни одного танка, ни одного самолета и лишь с трехдневным запасом боеприпасов начал польскую кампанию. Удар французской армии был бы смертелен, но его не последовало. Фантастически точно сбылось предсказание фюрера – западные союзники не шелохнулись. Они не оказали жертве помощи. Тридцать три дивизии, оставленные Гитлером на Западном фронте, зря ожидали удара. 70 французских дивизий с 3 тысячами танков стояли на месте, когда Польша приняла на себя удар страшной силы.

Германские бомбардировщики нанесли удар по штабу польской армии, по основным коммуникациям страны и – ради устрашения – по польским городам. Западные союзники в эти роковые дни занимались дипломатией, 3‑го сентября Англия и Франция предъявили Германии ультиматум, требуя отвода германских войск. По истечении 24 часов они оказались в состоянии войны с германским рейхом. Но к этому времени 4‑я германская армия, действовавшая с территории Померании, уже соединилась с 3‑й армией, наступавшей со стороны Восточной Пруссии. Польского «коридора», отделявшего Восточную Пруссию от основной части рейха, больше не существовало. К 7‑му сентября рухнула линия обороны поляков по реке Варте, западнее Варшавы, и польская столица оказалась открытой перед штурмующими колоннами немцев и с севера, и с запада. А на юге уже в 50 километрах от Варшавы оказалась южная группировка германских войск.

Командиры всех трех армий получили приказ встретиться не в Варшаве, а значительно восточнее, на берегах реки Буг. В эти дни была осуществлена фактически единственная успешная операция польской армии – ее познаньская группировка развернулась и нанесла удар в тыл 8‑й и 10‑й германским армиям, нанеся им весьма ощутимые потери. И все же Варшава была окружена 17 сентября, и методичный противник польской армии начал безжалостные бомбардировки польской столицы, которые продолжались до 27 сентября, когда защитники столицы и капитулировали. Все замыслы отхода к труднопроходимым Припятьским болотам угасли 17 сентября, когда Красная Армия, отвечая на призывы германского командования от 3‑го и 10‑го сентября, перешла государственную границу. 217 тысяч (из остававшихся 910 тысяч польской армии) оказались в плену Красной Армии, и 6 октября 1939 г. сопротивление польских вооруженных сил прекратилось. Примерно 100 тысяч солдат и офицеров польской армии перешли границу Литвы, Румынии и Венгрии, остальные оказались в плену вермахта и Красной Армии. Польское государство, воссозданное в 1918 году, снова погрузилось в пучину исторического небытия. Германия развязала себе руки на Востоке и могла отныне концентрироваться для наступательных действий на Западе.

И хотя часть германского генералитета все еще считала, что нацистский вермахт – не чета великолепной кайзеровской армии (фон Браухич в присутствии Гитлера в рейхсканцелярии 5 ноября 1940 года), всему миру стало ясно, что Германия создала военную машину феноменальной прочности и эффективности. Поляки, при всем их национальном рвении, ничего не могли противопоставить танковым частям Гудериана и Клейста, их стратегии и тактике, боевым качествам немецких солдат.

Германское военное командование пришло к выводу, что Польша сокрушена, уже на пятый день войны. Гальдер записал в дневнике: «Враг практически разбит». Войска генерала фон Клюге, действовавшие в Померании, сомкнулись с войсками генерала фон Кюхлера, базировавшимися в Восточной Пруссии. Против танков, самолетов‑штурмовиков, повсеместно введенного радио поляки выставили эскадроны с пиками. Большинство из пятисот польских самолетов было разбито на земле. Через неделю боев немецкие танки вышли к Варшаве. Мир узнал, что такое блицкриг. Тридцать пять польских дивизий продержались лишь неделю. Следующей после Варшавы целью стал Брест‑Литовск. Именно сюда 17 сентября вышли патрули группировки генерала Листа с юга и танки Гудериана с севера. К этому времени польское правительство, покидая страну, уже пересекло румынскую границу.

Нет сомнения в том, что быстрота действий немцев поразила Сталина. Молотов, реагируя на германское предложение выступить против Польши, говорил 5 сентября, что «время еще не пришло». Но время могло и не прийти. О том, что Москва была в растерянности, говорит исходившее оттуда требование соблюдать разделение зон. Очевидно, Сталин боялся полной оккупации Польши, нарушения немцами договоренности, выхода вермахта к советской границе на огромном ее протяжении. По крайней мере, переписка этих дней не похожа на почти союзнические тосты 23 августа. Видно, как быстро наглеет одна сторона и как смешаны чувства другой, понимающей, что оправдываются ее худшие подозрения.

Собственно, широко открыл глаза весь мир. Предполагалось, что начнется повторение Первой мировой войны с ее окопами и многолетним стоянием на месте, что оборона будет сильнее нападения. Теперь приходилось болезненно переосмысливать стратегию и тактику. Нападение благодаря мотору оказалось сильнее обороны. Немцы сокрушили Польшу ценой 11 тысяч убитых и 30 тысяч раненых. К немцам в плен попали 694 тысячи польских солдат. В плену у Красной Армии оказалась 217 тысяч. Но нужно отметить, что запасы немцев подошли к концу, и если бы французы предприняли наступление, немецкой армии было бы трудно сопротивляться.

Кремлевское руководство испытывало неприятное потрясение – здесь рассчитывали минимум на «семь недель польского сопротивления» (так говорил Молотов германскому послу 10 сентября). Теперь политика тоже должна была ускорить свой шаг.

Риббентроп пишет 8 сентября Шуленбургу, что боевые действия в Польше «прогрессируют даже быстрее ожидавшегося», поэтому германское правительство желает знать намерения Москвы. На следующий день Молотов пообещал, что советские войска выступят «в течение нескольких дней», а 10 сентября Молотов сказал Шуленбургу следующее: «Польша распадается, и для Советского Союза становится необходимым прийти на помощь украинцам и белорусам, оказавшимся под угрозой Германии». Этот аргумент Молотову, по мнению Шуленбурга, был «необходим для того, чтобы вмешательство Советского Союза стало понятным массам и Советский Союз не выглядел бы агрессором».

Риббентроп сообщил 15 сентября, что правительство рейха приветствовало бы выступление советских войск. Встреча посла с наркомом состоялась 16 сентября, и ее описание было отправлено в Берлин: «Военное вмешательство Советского Союза будет совершено вскоре – возможно, даже завтра или днем позже. Сталин в настоящее время консультируется с военными руководителями… Советское правительство намерено оправдать свои действия следующим образом: польское государство распалось и более не существует, поэтому все соглашения с Польшей недействительны; третьи державы могут попытаться воспользоваться возникшим хаосом; советское правительство считает себя обязанным вмешаться с целью защиты украинских и белорусских братьев и сделать все возможное, чтобы этим несчастным людям можно было работать в мире». Поскольку «третьей державой» могла быть лишь Германия, Шуленбург воспротивился. Молотов пожаловался, что у советской стороны нет иной мотивации, и просил немцев не быть сверхчувствительными.

В 2 часа ночи 17 сентября Шуленбурга принял Сталин и объявил, что Красная Армия пересечет польскую границу в 6 часов утра. Он «с величайшей охотой» (слова Шуленбурга) пошел на желаемые немцам изменения в советском коммюнике по этому поводу. Секрет договоренности прятался так хорошо, что, когда генерал Йодль узнал о выступлении Красной Армии, он спросил: «Против кого?» Немецкие части в некоторых местах на 200 км углубились на территорию, которая, согласно опубликованной в газете «Правде» карте, являлась зоной ответственности Советского Союза. На следующий день (18‑го) германские и советские части встретились в Брест‑Литовске, в городе, где более двадцати лет назад немцы навязали России жестокий договор.

Не будем преувеличивать достоинств возникшего квазисоюза. Сталин чрезвычайно боялся нарушения немцами соглашения. Он постоянно спрашивал (в частности, Шуленбурга 17 сентября), будут ли немцы соблюдать условия соглашения. «Учитывая хорошо известную недоверчивость Сталина, – писал Шуленбург в Берлин, – я был бы благодарен, если бы мне позволено было сделать заявление, снимающее такие подозрения». Риббентроп успокоил Сталина: «Соглашения, которые я заключил в Москве, безусловно будут соблюдаться, они рассматриваются нами как краеугольный камень новых дружественных отношений между Германией и Советским Союзом». Но в тот же день Сталин пошел еще дальше. По его поручению Молотов сообщил Шуленбургу, что «первоначальное намерение советского правительства и Сталина лично позволить существование остаточной Польши уступило место намерению разделить Польшу по линии Нисса – Нарев – Висла – Сан. Советское правительство желало бы начать переговоры по этому поводу». Риббентроп 23 сентября ответил положительно: «Русская идея о разграничительной линии по четырем хорошо известным рекам совпадает с точкой зрения правительства рейха». Он согласен прилететь в Москву для окончательного разрешения вопроса о границе.

Сталин спешил определить контуры предстоящей сделки. Шуленбург сообщал в Берлин 25 сентября: «Вся провинция вокруг Варшавы, распространенная до Буга, должна стать нашей долей. В обмен мы должны отказаться от притязаний на Литву». Что же крылось за этим дележом? Сталин старался получить все возможное, используя нестабильность ситуации: возвратить территории, потеря которых началась в период исторической слабости России в Брест‑Литовске, ввести в состав Союза прибалтийские государства. В то же время он предложил Гитлеру инкорпорировать в германскую зону все польское население. Таким образом, выходя к Балтике, СССР укрепит свои стратегические позиции в Европе, а Германия получит Польшу с ее бессмертной традицией борьбы за национальное возрождение.

Рейхсминистр иностранных дел прибыл в Москву во второй половине дня 28 сентября 1939 года. Перед отъездом в Кремль в посольстве ему показали телеграмму из Таллина: СССР потребовал создания баз на эстонской территории. В Кремле его встретил сам Сталин. Вечером этого дня Риббентроп согласился с созданием баз. А на следующий день он уведомил Сталина о приказе Гитлера эвакуировать в Германию 86 тысяч фольксдойче из Эстонии и Латвии. По мнению А. Буллока, «для Сталина контроль над Литвой позволил бы русским закрыть Балтийский коридор, ведший к Ленинграду, чему он придавал исключительное значение». В 5 часов утра 29 сентября после дискуссий, изучения топографических карт и внутренних совещаний Молотов и Риббентроп поставили подписи под новым договором – «Германо‑советским договором о границе и дружбе». Сталин, согласно немецкому отчету, светился от удовлетворения. Обед в честь германского посла превосходил роскошью все прежнее, после обеда в честь посла в Большом выступали звезды балета.

По возвращении из театра Риббентропа ждал телефонный вызов из Берлина. Гитлер нуждался в стабилизации положения, и он согласился передать Литву в советскую зону влияния. Гитлер, согласно Риббентропу, сказал: «Я хочу установить достаточно прочные и тесные отношения». Что Сталин прокомментировал так: «Гитлер знает свое дело». В «Правде» появилась новая карта Польши, на которой германская доля была увеличена. 28 сентября 1939 г. в Москве было выпущено совместное коммюнике: «После определенного урегулирования проблем, связанных с крахом польского государства… в подлинных интересах всех народов положить конец состоянию войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой».

Переходя в сослагательное и вопросительное наклонение, можно задаться вопросом: мог ли Гитлер продолжить свой блестящий успех в Польше, показавший всему миру мощь вермахта, требуя от Сталина уступок в Польше, Прибалтике, на юго‑востоке Европы? Мог, но это было рискованно. На Западе ему объявили войну Англия и Франция, и Гитлер предпочел быть уступчивым в сентябре 1939 года, чтобы «спокойно» решить свою западную задачу, а затем обратиться к финальному решению на Востоке. А Сталин в ноябре 1939 года говорил примирительно о нацистах ближайшему окружению: «Это буржуазные националисты, способные на резкий поворот; они гибкие, они не привязаны к капиталистическим традициям»[1]. Теперь он советовал позабыть о прежних концепциях и «думать о путях, диктуемых меняющимися обстоятельствами». Подписание договора с Германией он назвал «поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы». (Даже после войны он периодически демонстрировал ностальгию: «Эх, вместе с немцами мы были бы непобедимы»[2]. В апреле 1941 года Сталин был готов распустить Коминтерн ради сохранения дружбы с Германией).

Сталин и Молотов произносили свои, звучащие сейчас дико, тосты во славу германского оружия, но оба государства, Германия и Советский Союз, понимали, что конечное выяснение отношений им еще предстояло. Вопрос заключался в том, с какими силами обе стороны придут к нему.

[1] «Известия ЦК КПСС», № 4, 1990, с. 202–203.

[2] «Известия ЦК КПСС», № 4, 1990, с. 203–204.